Ищущий пути да обрящет

— Угу, так взял и уехал! — воскликнул младший конюший, увлеченно жуя кровяную колбасу и закусывая ее хлебом. — С оруженосцем своим, Бертом. Конюшего звали Бруник. Был он немногим старше Вилли, но мнил себя его наставником в делах житейских и то и дело заходил в гости посветить вытянутой конопатой рожей. А советы давал такие: как умыкнуть с кухни чего повкуснее да как полобызаться с девчонкой, пока ее отец не видит. Как можно догадаться, Ламберт Бруника не любил. — Кошмар! Надеюсь, не убьется по дороге… — запричитал Вилли. — Главное, чтобы не было горячки! У Ламберта раскалывалась голова от этих олухов. В казармах не было никого, кроме них троих; воняло колбасой и жиром, которым Вилли смазал вчера петли на дверях. По деревянному полу, усыпанному соломой, тянуло холодом, и нестерпимо хотелось орать от уныния, словно псина, брошенная хозяином. — И куда он отправился? — хмуро спросил Ламберт. Если король ускакал, будучи не в себе, нужно найти его как можно скорее… — Почем мне знать? — пожал плечами конюший. — Посмотрим, как заговоришь, когда тебя поведут на плаху за то, что не усмотрел. Парень побледнел и тут же перестал противно чавкать жирной колбасой. Вилли вступился: — Да чего плохого случится, если с государем Берти! — И правда, — осторожно поддакнул конюший. — Хуже, чем есть, уже не будет. — Я ему передам при встрече, — сказал Ламберт. Бруник окончательно стушевался и пробормотал: — Ладно, господин, не серчайте. Не буду я больше глупости болтать. Вилли хмыкнул и, подтянув к себе круглое колено, поставил ногу в рваном башмаке на лавку. — Но Бруник же правду говорит, Ламберт! У короля и так жизнь не сладкая… Да что уж там, у всех нашенских государей… Вон, королевич Вильгельм со стены сиганул! — Ага, всмятку! — не удержался от восторженного возгласа конюший. — Это же, говорят, то самое… Проклятье, стало быть. Ламберт резко дернул Вилли за лодыжку, отчего тот стукнулся коленом о стол и завопил. Следующему досталось Брунику — прямо по затылку раскрытой ладонью. — Чтоб вас, оболтусов! А ну хватит языком чесать и за работу! Парни заворчали, но подчинились. Конечно, Ламберт знал об этих мрачных слухах. Кого хочешь в Грофстайне спроси, ответят: королевская семья обречена на несчастье. Как король Манфред, отравивший первую жену. Как его преемник Вильгельм, разбившийся насмерть. Как много государей до них. Фридрих не был исключением в глазах многих. Когда он был мальчишкой на службе у герцога Ротберга, Ламберт совсем не переживал за него. Фридрих мешался под ногами и иногда попадал во всякие нелепицы вместе со своим дружком-сверстником. В походах они были как пятое колесо в телеге, но именно так мальчики учились быть мужчинами. Ламберт прикрикивал на них, как сейчас на Вилли с Бруником. Сидел с ними на привалах и делился всякой чепухой, которую мальцы считали тайнами взрослых. Фридрих слушал тихо и будто бы без интереса — вот только глаза исподлобья сверкали любопытством. Он был скромным, но умным парнем, и венец на голове не изменил этого. Лишь сделал печальнее и отяготил заботами. Трудно было не заметить меланхолию, которая овладевала им в минуты тишины, когда не нужно было вести войско в поход или загонять дичь. Когда не нужно было делать вид, что интересен бессмысленный разговор. Вот так и рождайся младшим сыном, никогда не ждавшим, что наследник умрет раньше времени. Король вернулся на следующее утро, бледный и задумчивый. Рядом с ним был Барон в королевском плаще, осторожно ступающий по осенней слякоти. Ламберт проводил их взглядом до дверей донжона и зашел в теплые казармы. Он и сам не спал всю ночь и только вернулся из города. Вилли протяжно храпел на лежанке. Очаг посреди комнаты потух. Майнбург хранил тайны, которые Ламберту было не под силу разгадать. Куда отлучался король. Почему шут из далекой южной страны ходил за ним по пятам. Была ли проклята королевская семья. Был ли отец Густав проклят тоже. *** Спустя несколько дней после выздоровления короля отец Густав подошел к Ламберту со странной просьбой: — Посторожите со мной кладбище. Ламберт пару раз моргнул и глупо усмехнулся: — Прошу прощения, а что именно вы собрались там сторожить? — Я покажу. Только-только выпал первый снег, обманчиво спрятавший подмерзшую грязь. Поздняя осень в Майнбурге всегда испытывала людей на прочность то противным гололедом, то страшным ветром, срывающим крыши с хлипких домишек. Именно осенью Ламберт больше всего скучал по теплу южного Нортена, по ноябрю без снега и хорошему вину, которого на Севере не сыскать. Главное кладбище Майнбурга располагалось в центре города, за собором. Здесь начали хоронить много столетий назад, когда там стояла лишь деревянная церквушка, построенная руками епископа Александра. Так говорил отец Густав, пока они спускались с замкового холма в город. Ламберт осторожно скользил подошвами сапог по корке льда и угукал в ответ на рассказы священника. Густав ступал перед ним широкими шагами: полы бордовой робы собирали за собой липкий снег. Главная площадь под копытами лошадей давно превратилась в месиво из влажной грязи. Ни о каком мощеном камне и речи быть не могло: только слякоть и разруха. Посреди площади лежали деревянные доски, утрамбованные сотней ног в землю. — Королю действительно стоило бы этим озаботиться, — пробормотал Ламберт себе под нос. — А? — обернулся Густав. — Площадь замостить бы, говорю. — А. Может быть, летом, — пожал плечами священник. — Давно пора. На кладбище за собором снег лежал нетронутым слоем, скрывшим столетние надгробия от любопытных глаз. Вот только там, куда привел его Густав, земля валялась комьями рядом с вырытой могилой. — Не очень понимаю, зачем я здесь, — нахмурился Ламберт, чтобы скрыть волнение. На кладбищах он старался не бывать с тех пор, как похоронил мать. Пару дней назад король звал его с собой на тризну по старику Анбергу, почившему в Россдорфе, но Ламберт отказался. Похороны — мерзкое дело. Люди на них ведут себя еще хуже, чем на свадьбах. Король уехал, а Ламберт остался. И зачем? Чтобы все равно оказаться на кладбище? — Кто-то разграбил три могилы за последние дни, — тихо сказал отец Густав, будто боялся, что их услышат. И правда — оглянулся по сторонам и наклонился ближе. — Я решил обратиться к вам за помощью, чтобы мы смогли поймать негодяев. — И зачем ко мне? Разве не городская стража должна этим заниматься? — Но вы же дали присягу перед Богом. Было бы странно просить кого-то иного, — слабо улыбнулся Густав искусанными губами. На нижней запеклась темная корочка, и Ламберт зацепился за нее беспокойным взглядом. В теле вдруг стало тесно, будто натянул рубашонку, которую носил еще ребенком. Отец Густав вызывал тревогу одним только видом: бледной кожей, под которой виднелись синие нити вен, чернильными узорами спиралей на бритой голове, ладонями, скрытыми в широких рукавах. Мир Ламберта шел трещинами рядом с ним. Кто бы мог подумать пару лет назад, что он станет разговаривать с отцом Густавом так, будто не было между ними неприязни, сложившейся за время паломничества. Что они будут нуждаться в помощи друг друга. Быть может, Ламберт повзрослел. Они оба повзрослели. И именно поэтому он согласился помочь. В первую ночь они встретились на том же месте. Прислонились к каменной стене дальнего склепа, чтобы их нельзя было увидеть сразу при входе на кладбище. Ночь была холодной и непроглядной: небо заволокли серые облака. Ламберт спросил, придвинувшись к Густаву ближе: — Неужели никто в церкви не услышал лая собак, когда выкапывали могилы? — Собак убили, — тихо ответил служитель. — Вот же… Он не договорил. Вздохнул и оглядел кладбище. Каменные надгробия располагались без всякого порядка, там, где находилось место. Некоторые совсем просели в землю, другие завалились на бок, за третьими, видно, кто-то ухаживал: они не только стояли ровно, но и были очищены от снега. — В последние годы здесь хоронят совсем редко, — объяснил отец Густав. — И только тех, кто может заплатить. Места почти не осталось. — Наверное, здесь очень богатые могилы, — задумался Ламберт. — Не только… — выдохнул священник и обхватил плечи руками. Ламберт бросил на него любопытный взгляд. В темноте он почти ничего не мог разглядеть, но боком почувствовал чужую дрожь. — Чего трясетесь-то? С виду крепенький, даже не скажешь, что священник. Вы уж простите. Вы только за книжками сидите, а выглядите так, будто целыми днями пашете. В ширине плеч Густав превосходил Ламберта, вот только ростом был ниже на полголовы. Не было сомнений, что под мешковатой робой прятались крепкие руки и плотное тело. Священник подул на заледеневшие руки и нахохлился. Ламберт отчего-то пожалел, что не может взглянуть на его ладони поближе. Ощущение сухой кожи, которой он касался во тьме кельи, не оставляло в покое. — В отца пошел, — фыркнул Густав в ответ. — А, — смутился Ламберт, — ну, это дело такое. На первый взгляд он и правда походил на коренастых Хловерингов, которые правили Грофстайном последние сто лет, вот только вороной цвет волос да глаза — серые, Ламберт помнил, — были от матери. Если не знать, никогда не догадаешься, что король Фридрих и принцесса Агнес, стройные, высокие, словно фигуры на шахматной доске, одной с ним крови. Но стоило побыть наедине один час, другой, присмотреться к лицу поближе, каждый раз разглядывать его в болезненном волнении — и увидишь тот же взгляд, что был у юного короля, когда тот в холодной решимости сжимал меч перед боем. В первую ночь никто могилы вскрывать не стал. Вернувшись в казармы, Ламберт продрых до вечера, и Вилли, почуявший безнаказанность, провалялся вместе с ним. Даже подлец Бруник не заходил их проведать. Во вторую ночь они с отцом отморозили все пальцы на ногах, и Ламберт поклялся, что больше не придет. Но все равно пришел. На третью ночь Густав предложил ему поношенные меховые сапожки, виновато заглядывая в глаза. Ламберт взмолился: — Отец, вы, верно, надо мною шутите. Мы с вами сидим тут целыми ночами — не могу сказать, что так уж против вашего общества — но право слово! Вдруг они уже выкопали все, что им нужно? Густав так и замер с обувью в руках и устало попросил: — Давайте подождем хотя бы до конца недели. Сапоги были теплые, пусть мех внутри и стоптался. Ламберт решил потерпеть еще одну ночь. В полдень следующего дня он встретил одного из сыновей Эйды, такого же рыжего, как и она. Он сидел на пеньке на торговой улице и сосредоточенно играл в кости с местным юродивым, разодетым в серые лохмотья. — Вы с матерью уже вернулись? — удивился Ламберт. — Я думал, вы будете у родных до Серебряницы. Детина бросил на него хмурый взгляд и вытер потекший на холоде нос рукавом. — Да так, — буркнул он. — Поругалися чутка. С тёткой. — А, бывает! — усмехнулся Ламберт. — А мать-то дома? Сын Эйды молча кивнул и отвел взгляд. Юродивый напротив него заорал, что пора бросать кости, не то чёрт удачу спугнет. Ламберт фыркнул и оставил их в покое. С детьми Эйды он не ладил. Они терпели его лишь потому, что мать пригрозила тяжелым кулаком, а так бы давно морду расквасили. Эйда встретила его с донельзя озабоченным видом, в домашнем платье и с полотенцем в руках. Ламберт мокро расцеловал ее щеки, губы, шею, мягко обнял за бока. Приятно пахло еловой смолой, которой она мазала больную спину. Ламберт всегда был осторожен, чтобы не растревожить хворь. Эйда зафырчала, словно ёж, и вывернулась из объятий. Он тут же ее отпустил. — Зигги сказал, что ты повздорила с сестрой. Она недовольно цыкнула и закинула полотенце себе на шею. — Тоже мне, сестрица. Назвала меня потаскухой. Ламберт поморщился. — Хорошо, что ты вернулась, — уверенно сказал он. Недовольство тут же ушло с ее лица: щеки порозовели, а улыбка украсила веснушчатое лицо задорными ямочками. Невозможно было ею не любоваться. Встреть хоть сотню знатных дам, не найдешь такой, как она, пламенной и своенравной. Ламберт не понимал мужчин, одержимых юностью; он ни разу не смотрел на молодых служанок или чужих щуплых оруженосцев. Быть может, Стефан был единственным, и оттого любовь к нему казалась неправильной, мучительной, больной. Он был всего на пять лет младше, но какая же это была пропасть — Ламберт и не осознавал. Пусть ему самому когда-то было восемнадцать, и он тоже шел за старшим другом, как за пастырем, со Стефаном это казалось совсем другим. Ламберт чувствовал себя грязным. — Боже мой, что это за кошмар у тебя на ногах? — охнула Эйда, и он понял со стыдом, что так и не поменял сапог, одолженных отцом Густавом. И потому неловко рассмеялся. — Да так, обворовал церковь. *** Все дело было в мертвецах. В выкопанных и зарытых, спящих праведным сном и беспокойных. Так отец Густав объяснил, почему ему важно поймать мародеров. — Где-то здесь, в безымянной могиле, похоронен епископ Александр. Никто до сих пор не знает, в какой именно. Я боюсь, что… Его останки могут использовать, чтобы совершить темный ритуал. Ламберт знал о святом Александре совсем немного: только то, что именно он принес веру на Север. А еще он написал Комментарии к Писанию. И построил первую деревянную церковь в Майнбурге. И то последнее он узнал от Густава. — Вы наверняка слышали, что моя семья проклята, — тихо произнес священник. Свет полной луны отбрасывал на его лицо глубокие тени. — Это все разговоры, — пожал плечами Ламберт. — Не совсем. Он не стал продолжать. Ламберт взглянул на него и вдруг ощутил сдавившую грудь тревогу. Густав не поднимал взгляда. — У нас… Особая связь с мертвыми. Фридриха и Агнес это пугает, но меня — нет. Я знаю, что они такие же заблудшие души, как и все мы. — Вы… Вы про что сейчас? — еле выговорил Ламберт. — Мы их видим, — просто ответил Густав, словно не поделился настоящим откровением. — Я вижу дух святого Александра каждую ночь в церкви. Поэтому… поэтому я так беспокоюсь из-за разграбленных могил. Епископу Петеру плевать — он не хочет поднимать шум, не хочет втягивать в это короля. Но он не знает, а я знаю, что дух Александра жив и что этим могут воспользоваться. Провести ритуал, чтобы подчинить его. Отец Густав выглядел расстроенным, но Ламберт не мог не сказать то, что думал: — Боюсь, все намного проще. Перед Серебряницей всегда стараются сбыть ворованное. Видимо, им хватило денег, которые они выручили с предметов из могил. Густав нахмурился, будто сдерживая слезы. — Что такого можно найти в безымянных могилах? — возразил он. — За вещи из безымянных могил не отомстят родственники. Густав выдохнул. Кивнул. Он был похож на ребенка, которого только что отругали за упрямство. И выглядел совсем молодым под лунным светом. Словно тайна, сотворенная тьмой кельи, растаяла, а низкий голос, читавший молитвы, перестал тревожить душу. В этот самый миг Ламберт понял, что они почти ровесники. — Не расстраивайтесь, — заботливо сказал он, потому что не мог иначе. — Еще найдется повод погеройствовать. — Не в геройстве дело, — сокрушенно покачал головой священник. — Неважно. Пойдемте лучше погреемся. Выпьем вина. Густав поднял на него взгляд. Ламберт мягко улыбался при свете полной луны, прислонившись плечом к углу склепа. — Хорошо… Пойдемте.