Когда прошлое - это настоящее

      Он спешно писал письмо, пока раненые отдыхали в полевом госпитале. Свет от керосиновой лампы мерцал на листе бумаги. Младший Рюггер после смерти матери старался поддерживать своего отца, оставшегося в столице, как только мог. Он мог писать ему абсолютно бессвязную чепуху, или о том, сколько раненых солдат сегодня спас, лишь бы родитель не чувствовал тоску по нему, несмотря на расстояние.       «Здравствуй, папа.       Как ты? Как твоё самочувствие? Много ли работы в столице? Уже неделю мы находимся вблизи какой-то деревни. У нас самая настоящая осень… Грязь, много опавшей листвы и снова грязь. Хотя, конечно, и дождей немало, но всё же больше грязи…       У меня всё хорошо. Продолжаю спасать наших солдат. За неделю я смог вытащить тридцать четыре человека. А вчера мне даже разрешили присутствовать на операции. Конечно будь здесь ты, она прошла бы намного быстрее.       Скучаю, но продолжаю идти вперёд.       Твой сын, Никлос. 16 октября 1941 года»       Положив карандаш на стол, он посмотрел на результат своего труда. Слегка корявый почерк, за который всегда ругал отец, в то время как мама говорила, что он просто очень необычная личность, наполнил лист бумаги. Никлос сложил его несколько раз, образовывая конверт и, оглядев отдыхающих раненых, вышел из палатки. — Марк, подожди, — крикнул санитар военному почтальону, что проверял свой мотоцикл перед отправкой в Берлин со срочным донесением. Ускорив шаг, он протянул сложенное письмо. — Вот. Это нужно передать… — Твоему отцу, — закончил за него почтальон, забирая письмо и кладя его в сумку к другим письмам. — Как ты? — спросил он, ногой проверяя колёса у своего транспорта. «Кажется нужно немного подкачать заднее колесо», — подумал почтальон между делом, доставая насос. — Да так. Ничего нового. Ты как? С какими новостями поедешь из нашего захолустья? — он потёр руки, что стали замерзать от влажного и холодного воздуха. — Если ничего нового, что же пишешь письма каждую неделю? — Он поднял на него голову, отвлекаясь от процесса накачивания колёс, чтобы посмотреть реакцию санитара. Рюггер пожал плечами. Другим не понять, что его отец сейчас крайне подавлен… Мама пропала пару лет назад. Её даже не стали искать, а теперь и его призвали в армию, как студента последнего курса медицинского института. Его отец остался совсем один в очень большом городе, что скоро станет центром их мира. Однако другие могут посчитать его письма слишком сентиментальным жестом. Ну и пусть. Главное отец в порядке… — Ладно не отвечай. Я тоже тогда не скажу, что везу.       Марк сверил время на наручных часах. Пять часов вечера — пора в путь. Он сел на мотоцикл и завёл мотор. — Слушай, тебе привезти из столицы сигарет? — он с воодушевлением спросил.       Если младший Рюггер согласится, можно было бы попросить его дать чуть побольше денег, чтобы он смог и себе купить. За компанию, так сказать. Потом бы он ему вернул. — Я не курю, — уже отходя назад, ответил ему санитар, а затем тем же быстрым шагом возвратился в полевой госпиталь.       Его напарник уже вернулся с тарелкой овощного рагу и с аппетитом поедал свою порцию. — Опять ты с письмом бегал. Лучше садись и ешь пока не остыло, — он пододвинул ему тарелку, одновременно с этим откусывая кусок хлеба. — Спасибо, Ян. И как ты хорошо знаешь меня, — он усмехнулся, садясь напротив. Есть хотелось не сильно, но он должен был в себя хоть что-то положить съестного. Если он не будет есть как следует, то чисто физически потом не сможет быстро вытащить раненых с поля боя.       Рагу пахло действительно аппетитно. Повара постарались на славу. К тому же высший командирский и офицерский состав, как и медики, получали еду немного лучше, чем ту, что ели солдаты. — Санитар! — раздался крик из отдела, где находились раненые. Вскакивая с места, Никлос поспешил к вызвавшему его солдату с пробитым животом от осколка снаряда. Бедняга скорее всего не дотянет и до конца этой недели. — Что случилось? — спросил он, стоя возле бледного немецкого солдата. — У меня просто чертовски болит живот, а я даже пошевелиться не могу. Что там?       Рюггер откинул одеяло видя, что бинты на животе больного вновь покраснели от крови, которая шла из открывшихся ран. Ран, что всё никак не затянутся как следует… — Всё настолько плохо? — встревоженно спросил мужчина, что не мог самостоятельно даже поднять голову, чтобы увидеть то, во что превратился его живот. — Только прошу — говори правду. Терпеть не могу ложь. — Да ничего страшного. Мы ещё вместе станцуем в честь победы, — он пропустил намеренно просьбу, улыбаясь умирающему, — если открывшаяся рана всё же затянется. А она должна затянуться. Ведь мы все войны великой державы. Мы сильные не только духом, но и телом. Так что, крепитесь. А я сменю вам бинты.       Он быстрым шагом вернулся туда, где Ян доедал остатки своего рагу. Отставив тарелку в сторону, блондин качнул головой в сторону отсека с больными и спросил: — Тот с раной на животе? — Рюггер согласно кивнул, подходя к шкафу с сухими и стерильными бинтами, затем подошёл к другому стеллажу забирая мазь и пузырёк со спиртом. — Пошли помогу. Его ты один всё равно не перебинтуешь. А наш доктор Кутенберг пока на операции…       Они вновь вернулись к больному. — Так, давай сперва срежем старые бинты. Снимать их обычным способом сейчас слишком длительное занятие, — начал говорить Никлос, беря стерильные ножницы и начиная разрезать бинты. — Согласен. Нужно быстрее обработать рану, — продолжил Ян, поднося руки под струю воды из настенного умывальника. Осушив руки полотенцем, санитар продолжил работу напарника и теперь убирал окровавленные остатки от бинта. — Осторожнее! Я хоть и не вижу, что там у меня, но ещё пока живой и чувствую боль, — не имея другой возможности выразить недовольство и боль, солдат причитал и, тяжело дыша, с силой закрывал глаза. Он с шумом вдыхал воздух каждый раз, когда санитары снимали приклеившуюся материю. Пара заинтересованных глаз были обращены на них, и в первую очередь на живот солдата, и всё же Ян и Никлос продолжали делать вид, что не заметили отвлекающие их взгляды. А ведь они действительно отвлекали. — Ладно, давай заканчивать, — ставя уже ненужную мазь на небольшой столик, сказал Ян, передавая бинт Рюггеру. Он произнёс короткое «ага», продолжая размазывать остатки мази по рваным краям кожи и по тем местам, где она была сшита. — Ты давай не угукай, а помогай приподнять его. — он укоризненно смотрел на погруженного в работу напарника. Обратив внимание на его руки он подумал, что тот мог бы стать хорошим хирургом, как и отец, если бы закончил учёбу, а не пошёл на фронт, да ещё и в должности санитара. Сам он был младше будущего хирурга, что по возрасту, что по курсу обучения. И специализации в принципе. Ему по его профессии было бы лучше сидеть где-нибудь в кабинете на приёме, выписывая больничные листы и справки. Но обязанность — есть обязанность. Он давал клятву. — Ник, давай уже. У нас ещё целая палатка больных и нам их нужно осмотреть. — Он вновь позвал товарища, позвав его по сокращённому имени. — Я помню… — наконец ответил Никлос, беря бинты и начиная при помощи Яна перевязку. Солдат снова начал обливаться холодным потом, а бледное лицо казалось, стало абсолютно белым. — Принеси быстрее воды и фонендоскоп.       Они уложили его обратно на постель. Ян быстро исчез в другом отсеке, выполняя поручение. Никлос взбил слегка подушку и опустил руку на лоб солдата. У него вновь был жар. Касаясь пульсирующей вены на запястье, будущий хирург отметил про себя, что пульс очень частый. К сожалению ему уже ничем помочь нельзя. Только следить за состоянием и менять повязки. Остальное зависело только от самого солдата и его желанию жить.       Остывшее рагу явно будет съедено ещё не скоро, нужно сделать обход других раненых.

***

— Собираемся! — влетая в палатку, ещё не отдышавшись, сказал Ян. Он вихрем пролетел мимо троих других санитаров, сматывающие чистые бинты в аккуратные рулончики, и младшего Рюгерра, что читал книги по медицине и истории немецкого государства, делая пометки в ежедневнике. Самообучение никто не отменял, он же всё-таки будущий хирург, а история просто интересна ему. Младший санитар и присоединившийся к нему немец начали подготавливать наиболее способных к самостоятельному передвижению солдат к переводу в другой лагерь. На фронте армия продвигалась всё глубже, а это означает, что им тоже нужно направляться к новой линии фронта… — Значит у нас всё-таки перевод. А лодки или плоты будут? Мы иначе не сможем переправить больных. — мужчина закрыл книги, спешно убирая их в сумку, что висела на спинке стула. — Те, что находятся в тяжёлом состоянии, мы вернём в уже завоёванные города, где расположены госпитали с более хорошим оснащением, — отодвинув край полотна палатки начал главный военврач их взвода. Он снял свои очки и, протирая их, продолжил, — остальных мы берём с собой. Десять из них уже через два дня смогут вступить снова в бой. Так что, бегом! — Он крикнул на них, поторапливай санитаров. — У нас на всё пол часа. Мы должны устроить переправу через реку, пока не начался дождь. Хотя это ночное небо и так уже затянуто тучами. Ненавижу эту страну и её погоду!       Врач начал быстрый осмотр пациентов с красной и желтой повязкой на кушетке. Некоторым он менял метку на легкую или тяжелую форму ранений. В соответствии с этим и решалась судьба солдат, временно выведенных из строя.       Никлос посмотрел на опустевшее с утра место. Не выдержал. Не справился. Ушёл.       От этого опускались руки. Будь здесь рядом отец, он вероятно смог бы что-то сделать.       Как и сказал доктор Кутенберг, они выступали через полчаса, отправили тяжелораненых в ближайший госпиталь постоянного расположения и направились к реке. Противники разрушили мост, затрудняя их путь. Да и путь к реке тоже был не совсем удобным. Ямы от снарядов затрудняли движение транспорта, в грязи от начавшегося дождя увязали колёса. Когда же эти дожди уже закончатся?       И если бы была возможность выбора — служба здесь, в не пойми какой деревни, где нужно рисковать жизнью, чтобы «попытаться» спасти солдата, который может и умереть не дожив, когда его донесут до окопа, стремясь оказать первую помощь, или учеба в столице, с возможностью видеть своего старика хоть каждую минуту, Никлос выбрал бы второе. Конечно, он был патриотом, любил свою страну, но совсем не понимал иногда смысла в этой войне. Но раз надо, значит, надо.       Он передавал ещё одну коробку с медикаментами, когда дождливое небо осветила сперва одна, а затем ещё десять вспышек огненно-красного света. Это был миномётный обстрел! В спешке плоты и лодки начали переходить реку. Первый снаряд упал в пяти метрах от взвода.       «Они вероятно знают, что мы пытаемся перейти реку, — входя в холодную реку, подумал Рюггер. Чем дальше он отходил от берега, тем глубже становилось. Его сапоги уже начали набирать в себя воду. — И теперь попытаются сбить наши лодки стреляя вслепую!»       Было ли правильно так скоро передвигать линию фронта? Никлос не знал, не разбирался, но от осознания того, что могу попасть и в их плот сжимала его сердце при каждом звуке разрыва минометного снаряда.       Он чувствовал, что не доберётся до другого берега. Чувствовал, как вода тянет его ко дну. — Отец, прости… — прошептал санитар, прежде чем мина попала в их плот.

***

      Большой город, большие дела и планы. Так можно было бы описать Берлин. Суетливый, несмотря на установленный режим, и слишком шумный город был для Ягера не самым лучшим будильником в его жизни. Конечно, это был не первый его опыт проживания в столице. Обучение в танковом училище, военные сборы и совещания, требующие пребывания в городе по несколько дней.       И всё же эта атмосфера была непривычной для него.       Закрыв окно, он спешно собрался. Отчёт сам себя не напишет. И что им не понравилось в его и так подробном отчёте? Спускаясь в общую столовую, он старался как можно меньше отвлекаться на приветствия знакомых ему офицеров, с которыми он когда-то воевал или учился. Все те, кто сумел высоко подняться за время этой войны, старались теперь вести её издалека. Он этого не понимал. Не понимал стремления офицеров отсидеться где-то глубоко в стране, вместо того, чтобы реально вести людей в бой, продумывать стратегию на месте сражения и чувствовать как кровь закипает в венах от адреналина и чувством страха, что сделай он неправильную команду, не увидев противника в нужный момент, потеряет всю дивизию и сам окажется среди погибших.       Шрам на щеке казалось начал вновь гореть. — Ягер! — подсаживаясь за стол к танковому полковнику, задорно произнёс мужчина, со светлыми, почти белыми, короткими волосами, челку которой он зачесал назад. Он быстро осмотрел сосредоточенное лицо штандартенфюрера, отмечая про себя, что бывший сокурсник получил боевую отметину на этой войне. Мужчина также быстро перевел взгляд на знаки отличия. — А ты молодец, уже дошёл до штандартенфюрера. — Я получил это звание заслуженно, Гофман, — ответил Ягер, беря ложку. Он также поднял взгляд на сокурсника, — а ты всё так же, как и с начала войны гауптштурмфюрер. — Да. Ну вот так вот получилось. В самом начале операции на западе особо не получилось показать свои боевые навыки… — с досадой произнёс Гофман. — Ну ничего. Сегодня-завтра получу приказ о возвращении на поле боя и тогда посмотрим, кем я буду. Может даже выше чем у тебя звание получу. — капитан быстрее начал есть, запивая завтрак кофе. «Наверняка всё также слишком сладким», — подумал Клаус, вспоминая собеседника в момент, когда оба учились в танковом училище. — К тому же меня ждёт ещё Моника. Моя жена. Я обязан защитить её. А ты что забыл в Берлине? Ты же был направлен на восток, нет? — Это было несколько лет назад. Сейчас у меня совершенно другая миссия, — расплывчато ответил он.       «Не буду уточнять. Он всё равно не ответит. — подумал капитан, делая очередной глоток сладкого кофе. — Но я всё равно рад увидеть одного из наших. Нас осталось так мало… А ведь у нас у всех одна общая история».       Они молча окончили завтрак. — Знаешь, а пока я здесь мы могли бы ещё встретиться, — надевая фуражку, сказал Гофман. Ягер уже хотел сказать, что у него работа и он здесь не для увеселительной прогулки, но Гофман его прервал. — Даже не думай говорить, что у тебя работа. Я может сегодня последний раз вижу кого-то из наших. Так что давай встретимся у бара, куда мы ходили на выпуск.       Ягер, идя рядом с сокурсником, подумал, что тот просто от него не отстанет, и идея отвлечься звучала всё же весьма хорошо. Единственная проблема осталась стоять в гараже за десятки километров от столицы и её «старательно» восстанавливают танкисты. — На час. Не больше. Встретимся в семь возле бара, — ответил наконец он, искоса смотря на младшего офицера. Он был уверен, что Гофман тихо усмехнулся. «Ничего не изменилось в нём», — изрек мысленно Ягер, поворачиваясь к сокурснику, чтобы кивнуть ему на прощание. А затем он направился в архив, оставляя Гофмана позади. Но немец и сам вскоре покинул здание, спеша насладиться мирной суетливостью города. «Неужели он правда думает, что одного часа, чтобы рассказать всё, хватит?»       Архив больше напоминал какую-то большую библиотеку, где за столами сидели те, кто хотел углубить свои знания в каком-то вопросе. Ему же здесь нужно было собрать имеющиеся сведения относительно исследованием механиков-конструкторов об особенности новых танков, которые немецкие солдаты доставляли с поля боя для изучения. Даже если они были нерабочими.       Танк же, что стоял в гараже Освенцима, был доставлен сразу в лагерь.       «К сожалению он не прошёл более глубокой проверки, но судя по записям солдат, что были переданы в главный штаб… Танк был захвачен диверсионной группой. Они кинули туда гранату в ночное время. Благодаря их манёвру у меня есть один рабочий вражеский танк для тренировок», — он вернул папку на место, чтобы взять другую.       На страницах были начерчены модели вражеских танков из разных стран и места, которые могут быть слабым местом у «непробиваемых» машин. Особых отличий не было. Лишь разница в толщине металла и расположение бака с горючим.

***

      Он описал всё, что предпринял в лагере для выполнения задания. О тренировках и смотрах курсантов, работе заключенных. Написал и о том, что у него есть два переводчика и вторая из них оказала большое значение в сообщении информации. Но единственное не стал упоминать её имя. С одной стороны, у неё теперь нет имени в этой стране, лишь номер, с другой, не хотел подвергать девушку из будущего столько ранней смерти. Ведь Алину просто убьют, когда всё закончится, из-за того, что могла узнать слишком много.       «Удачной вам дороги, Герр Ягер», — её голос будто прозвучал рядом с его ухом, такой тихий с небольшим акцентом, который выдавал в ней иностранку, но он знал, что это лишь плод воображения. Он один в комнате с этими правками в отчёте и здесь просто не может быть других людей. Тем более она. Собрав все листы в стопку, он убрал их в папку и оставил лежать на столе.       За окном уже начинался вечер. Оставалось пара часов до встречи с Гофманом.       Решив, что лучше сдать отчёт сразу, Ягер взял оставленную папку и убрал её в портфель. Он знал, что внизу всегда стоит несколько машин, которые они могут использовать в черте города, а значит проблем с дорогой не будет.       Он не особо запоминал поездку и подъём по лестнице в нужный кабинет на втором этаже. — Оберстгруппенфюрер Гудериан сейчас занят, — сказал солдат у входа, когда Ягер подошёл к двери. Штандартенфюрер взглянул на часы, висевшие на стене позади. — Если причина занятости — ужин, то я не помещаю, Герр Гудериану, — ответил Ягер, смеряя взглядом солдата, остановившего его у двери.       Он не знал как ответить на слова штандартенфюрера, но и пропустить не мог. Всё-таки ужин был не совсем обычный. Нужно было ждать. — Извините, но вам нужно подождать. — и он вновь встал неподвижно.       Ягер умел ждать. Хорошо умел. Да сейчас немного другое поле боя, но он знал, что даже здесь идёт своего рода война. Единственное, он не знал точно сколько будет идти этот «ужин». Час, два… Или уже через пятнадцать минут он отдаст папку, которую оберстгруппенфюрер изучит позже и будет свободен. «Чёрт его знает», — безмолвно выругался он, подходя к окну.