***
— Спасибо Вам за все, госпожа Каэдэ! Каэдэ с усмешкой приняла восторженные объятия девушки, ее глаза весело прищурились. — Не стоит, дитя. Я была рада компании! Желаю вам всего наилучшего на вашем пути домой. Кагоме тепло улыбнулась, взвалив на плечо сумку с едой, на сборах которой настояла Каэдэ, и выжидательно посмотрела на Инуяшу, стоявшего рядом. Он поймал ее взгляд, и она кивнула на пожилую женщину, стоявшую перед ними. Парень думал, что взгляда будет достаточно, чтобы Кагоме поняла — он не из тех, кто способен на сентиментальности, но ее улыбка стала еще шире (по его мнению, она выглядела уже не нормальной), а взгляд — гораздо многозначительней, пока, преувеличенно закатив глаза, он не выплюнул: — Постарайся не помереть, пока нас не будет. Каэдэ тихонько рассмеялась, когда девушка, всплеснув руками, вышла за дверь и с затопала по дорожке, а ее спутник с собачьими ушами последовал за ней с раздраженным "А ты чего ждала?!" Она махала им, пока они уходили вниз по тропинке, в утренний туман, но рука замерла, и улыбка исчезла, когда ее охватило внезапное чувство беспокойства. Присутствие Кикио-сама угасало. И не так, как раньше: на этот раз… на этот раз ей казалось, что душа Кикио-сама уходит по собственной воле. Каэдэ вздрогнула от потери. Утешение, которое она обычно чувствовала в деревне, покинуло ее, когда присутствие мертвой жрицы полностью исчезло из святилища. Бросив последний взгляд на пару, исчезающую в тумане, Каэдэ устало вздохнула, надеясь, что тревога, которую она ощутила, не была плохим предзнаменованием.***
— Итак, куда теперь? Инуяша, не останавливаясь, взглянул на редкий полог ветвей над ними, скрестил руки и сказал: — Ну, сейчас ещё рано, так что к вечеру мы окажемся достаточно далеко, даже если будем просто идти, спешить нет необходимости. Эти цирковые обезьяны,конечно, еще не сдались, и назад лучше не возвращаться. Мы еще немного пройдем на запад, потом на юг, а потом снова на восток. Кагоме смотрела на него выжидающе, но затянувшееся молчание заставило спросить: — Так… как думаешь, сколько времени займет такое путешествие? —…Месяц. — Месяц?! — ……. Может, пару месяцев. — Месяцев?! Кагоме обежала парня кругом и встала на пути, сердито глядя ему в лицо. — Что значит «месяцев»? У меня школа! Вся моя семья, наверное, беспокоится! Я не могу исчезнуть с лица земли больше, чем на месяц! Представляешь, что сделают люди, если меня не будет так долго неизвестно почему? Инуяша всё ещё нервничал, поэтому нахмурился и ответил резко: — А ты только представь, что случится, если ты исчезнешь навсегда, потому что тебя съел демон! Кагоме с трудом сглотнула и ее гнев угас, когда она осознала сказанное. Если они действительно в такой опасности… — Но… месяц — это так долго! Разве они не сдадутся через несколько недель? Я имею в виду, мы ведь не нужны им так уж сильно… есть и другие развлечения… Инуяша только усмехнулся и снова скрестил руки на груди, чтобы сказать: — Ты, очевидно, не очень хорошо знаешь демонов. Дело не только в том, что мы интересное развлечение, которое приносит деньги. Их не это волнует. Мы не просто аттракцион для них, мы… добыча. Живая, пойманная в ловушку добыча, об убийстве которой они могут фантазировать. И бегством мы только усугубили ситуацию. Нет ни одного живого демона, который смог бы устоять перед искушением погони. По телу Кагоме пробежала сильная дрожь, и она опустила взгляд, уставившись на ветки и листья под ногами, пытаясь сосредоточиться на их ярких осенних красках, хотя зрение затуманилось. — Именно поэтому, — начал Инуяша слегка встревоженным голосом, пока его руки поднимались, чтобы схватить ее за плечи, — Я постараюсь держать нас как можно дальше отсюда! Мы ничего не можем поделать, только ждать и надеяться, что они найдут что-нибудь получше. В том, что он говорил, был смысл, но Кагоме чувствовала, что пройдет какое-то время, прежде чем она смирится с мыслью о том, что так долго будет вдали от дома. Вытерев влагу с глаз, она вздохнула и, мягко высвободившись из его объятий, отошла в сторону и сказала: —Показывай дорогу. Парень с беспокойством посмотрел на девушку, но потом вздохнул и снова поплелся к деревьям. Сделать первый шаг было труднее всего, но когда Кагоме ступила в лесную грязь одной ногой, в чёрном школьном ботинке, затем другой, и ей удалось поднять ногу, чтобы сделать ещё шаг, она обнаружила, что поймала ритм, и расслабилась. Ничего не поделаешь — они не могли рисковать, вернувшись слишком рано или приблизившись к цирку. Ей просто нужно сделать так, чтобы это путешествие стоило потраченного времени. Некоторое время они шли молча, тишину прерывало лишь щебетание утренних птиц и топоток беличьих лапок по стволам. Чем дальше, тем гуще становился лес, и тем слабее становилась печаль, затуманивавшая сознание Кагоме. Глядя на сплетение ветвей, полных апельсиновых, желтых и золотых цветов, вдыхая пьянящий запах древесного сока и пробуя на вкус свежий горный воздух, Кагоме позволила себе улыбнуться, и ее шаги стали немного легче. В Токио все еще были леса, но… они не были похожи на тот дикий, свободный мир, по которому она шла сейчас. Все это казалось таким прекрасным и в то же время… нереальным. Это напомнило ей кое-кого столь же дикого, столь же неземного, как этот лес. Девушка снова посмотрела на парня перед собой. Проследила за серебряными волосами, покачивающимися от сильных и уверенных движений, и заметила, что его раскачивающиеся руки сжаты в кулаки. Пришла мысль, что либо его что-то беспокоит, либо он всегда ходит такой напряженный. Посмотрев вниз, она заметила, что он всё ещё босиком. "Должно быть, предпочитает ходить так, раз не украл обуви."— подумала она и тут же упрекнула себя за эту мысль — «украсть» было слишком уж тяжелым, неприятным словом. В памяти всплыли воспоминания того утра, и она улыбнулась. Кагоме проснулась и снова обнаружила, что Инуяши уже нет рядом, но звук тихого разговора сказал, что он не оставил ее одну. Приоткрыв глаза, девушка выглянула из-за края одеяла и увидела Инуяшу, сидящего с Каэдэ и держащего в руке небольшой матерчатый мешочек. — Его оставили в доме, по всем правилам, он твой. Он с раздражением посмотрел на мешок, взвесил его в одной руке и перебросил в другую. Кагоме услышала отчетливый звон металлических монет. "Это же деньги!" — Зачем они мне? — Если не хочешь использовать их для себя, то, по крайней мере, используй для Кагоме. — И что мне делать, купить ей новое кимоно? Нам не нужно так много! — Это твоё, Инуяша. — Ну, я не хочу этого. Отдай кому-нибудь в деревне. Отдай портному. Кагоме наблюдала, как Каэдэ бросила на молодого человека понимающий взгляд, который заставил его покраснеть и сложить руки на груди. — Просто сделай это. Голос Каэдэ зазвучал мягче и не так раздраженно, когда она ответила: — Ему столько не понадобится. — Тогда выясни, сколько ему нужно, — прорычал Инуяша, почти переходя на крик и засовывая матерчатый кошелек в обветренные руки. — Думаю, если ты откажешься использовать их на что-нибудь еще, я возьму остальное. Но только для Кагоме. При этих словах оная тут же закрыла глаза и спряталась под одеяло, чтобы скрыть потеплевшие щеки. Она была впечатлена, обнаружив, что грубый парень был так… бескорыстен в отношении денег, и что он действительно хотел заплатить за одежду, но не это было причиной, почему ее щеки горели, а губы растягивались в улыбку. Он назвал ее по имени. Если припомнить, то Кагоме была уверена, что Инуяша впервые произнес ее имя. Она знала, что он помнит о нем, просто всегда называет ее по-другому, к примеру «ты», или «идиотка», или «ленивая задница». (Он пока не говорил ей такого прямо в лицо... но всё ведь только начинается). Оторвавшись от воспоминаний, Кагоме улыбнулась, в то время как ее наполовину демонический спутник продолжал свой путь, неуклонно удаляясь все дальше и дальше на своих длинных ногах, и она пробежала немного, чтобы сравнятся, и наконец, шагать рядом, а не позади. Инуяша посмотрел на нее сверху вниз, удивленно приподняв бровь, и она улыбнулась в ответ. Ей почудился легкий румянец на загорелых щеках, прежде чем он резко отвернулся. Они продолжали молчать, но настроение Кагоме заметно улучшилось. Конечно, они в бегах, и пройдет много времени, прежде чем она снова увидит свою маму, но… "По крайней мере, я не одна."***
Мироку сидел неподвижно, как статуя Будды, скрестив ноги и сосредоточенно закрыв глаза. Его молитвенные четки были обернуты вокруг руки, а бормотание помогало сосредоточиться. Он никогда не был тем маяком добродетели, к которому стремились его собратья-монахи, но даже такой свободный духом человек, как он сам, наслаждался возможностью сидеть и медитировать, обретая внутренний покой и открывая свой ум для просветления. Ирония в том, что единственное место, доступное ему для такой священной деятельности, находилось в маленькой палатке посреди цирка демонов. Не то чтобы ему была предоставлена какая-то особая свобода практиковать буддизм здесь: им просто было все равно, пока он развлекал гостей и выполнял их приказы, как дрессированная обезьяна. Мужчине никогда не нравилось быть на побегушках у кого бы то ни было, но при сложившихся обстоятельствах он жил меньшим из двух зол. Ну, может быть, и не меньшим, но здесь, по крайней мере, он знал, что стоит на кону. Здесь над ним насмехались за его убеждения, но, всё же, он был нужен им живым. Там его будут открыто преследовать за следование буддийским учениям, посадят в тюрьму и, возможно, даже убьют. Не говоря уже о сильном проклятии, наложенном на его руку. Попробуй объясни такое кому-либо в обычном городе. Проклятие было подарочком от самого Мастера Манежа — небольшим залогом, как он это назвал, дабы монах использовал свои силы так, как Мастеру захочется. Почему Мастер хотел получить доступ к священным силам, Мироку не знал — в этом месте вопросов не задавали. Но факт оставался фактом: дыра в его правой руке могла затянуть что угодно на своем пути, только вот каждый раз, когда он использовал ее, мог быть последним. Когда-то Мироку мог попытаться использовать свое проклятие, чтобы сбежать, несмотря на риск, но теперь ему нужно было думать не только о собственной жизни. Внимание монаха переключилось на звук, с которым его прекрасная спутница точила оружие: глухой скрежет камня о кость. Движения были размашистыми и основательными, но он сознавал, что Санго сосредоточена на кое-чём другом. Воздух разорвал еще один пронзительный крик, и Мироку зажмурился крепче, пытаясь мысленно вернуться в то место, где можно притвориться, будто вокруг нет никакой резни. Глубокий мужской рев прервался слишком резко, и сопровождающие его истерические крики женщины заставили Мироку вздрогнуть. Сегодня больше не будет медитации. Он вознес безмолвную молитву, чтобы укрепить установленный им при помощи сутр барьер. Мужчина перевел усталый взгляд на Санго, которая сидела со своим бумерангом на коленях, ее точильный камень замер, а взгляд сфокусировался на демонической кошке у двери. Он тоже взглянул на преображенную кошку, чья защитная поза заставляла нервничать. Обычно Кирара была не так напряжена в Кормящие ночи. Цирк снова собирался уезжать из города, вечер кормежки всегда был последним развлечением. С рекламных плакатов исчезали обычные маскировочные чары, и любой человек, проходящий мимо, мог видеть их, они приводили его к «Паутине», где он взахлёб смотрел на странное шоу, прежде чем самому стать его частью. А потом, как только гости закончат есть и уедут, довольные, цирк уйдет, все плакаты, вывески и свидетельства того, что в этом месте когда-либо что-либо существовало исчезнут без следа. Это был грандиозный финал, настоящее шоу, и демоны стекались на мероприятие, как мотыльки на свет, даже рабочие участвовали в веселье. После них даже костей не оставалось. Плач женщины давно уже прекратился, и крики жертв снова перешли в неразборчивую какофонию. Вздохнув, Мироку открыл рот, решив, что сидеть в тишине и слушать это неистовство никому не поможет. — Санго, я знаю, это может быть трудно, но ты должна хотя бы попытаться отдохнуть. Я разбужу тебя, как только все соберутся. Она нахмурилась, в гневе, но смотрела не на него. — Мироку, вы же понимаете, я не смогу заснуть. Женщина склонилась, опустила голову на руки и глубоко вздохнула, без сомнения, пытаясь успокоиться. Она видела не столь много таких ночей, как он, но сколько бы раз это не происходило, привыкнуть к этому не удавалось. Внезапно пронзительный крик маленького ребенка донесся до их палатки. Мироку замер. Хотя первым побуждением было выскочить и спасти ребенка, он подавил его. Монах давно научился распознавать эту ловушку. Санго молча обхватила голову руками, ее выдавали лишь вздрагивающие плечи, когда она пыталась сдержать слезы разочарования. Девушка на своём опыте узнала об опасности сострадания в этом месте. В первую свою Кормящую ночь она выбежала из палатки, чтобы спасти плачущего ребенка, но попала в засаду пяти больших демонов, ожидавших именно такого поступка. Только сила Кирары и поспешно воздвигнутый монахом барьер спасли ее от расчленения. Больше она не попадалась на этот трюк, хотя каждый крик разрывал ей душу. Кирара ощерилась и зарычала, и Мироку стало интересно, отпугивала ли она демонов за пределами их защищенной барьером палатки, или милосердно пыталась заглушить крики. Зарычав, Санго резко встала. Мироку попытался схватить ее за руку, опасаясь, что она сломилась и решила встретиться с демонами лицом к лицу, несмотря на неизбежную смерть, но Санго лишь оттолкнула его, направилась к небольшому сундуку и стала укладывать в него свои вещи. Мироку немного расслабился, когда она сказала: — Если я не могу сделать ничего ценного, то с таким же успехом могу готовиться к тому, чтобы покинуть это проклятое место. Не волнуйтесь, продолжайте и дальше держать барьер. Я и ваши вещи соберу. Грустная улыбка промелькнула на лице Мироку. Обычно в такие ночи он делал все возможное, чтобы казаться сильным для нее, поскольку девушка переживала из-за младшего брата, которого держали где-то тут, в цирке. Если бы только им позволили быть вместе, если бы только она знала, где он находился в промежутках между переездами и представлениями, она бы давно сбежала, несмотря на голодных демонов. Но Мастер Манежа Нараку был хитер, и Санго понимала, что любое опрометчивое действие с ее стороны будет означать смерть для младшего брата. Обычно отсутствие мальчика только усугубляло беспокойство Санго, но сегодня вечером Мироку заметил что-то другое в ее настроении — какую-то новую решимость, и понял… теперь она пыталась быть сильной для него. Санго беспокоилась о нем — мужчина знал это и наслаждался вниманием, хотя и не понимал, чем его заслужил. И все же, каким-то образом за время их вынужденного знакомства он это сделал, и где-то по пути перестал заботиться о собственной судьбе, а вместо этого прикладывал усилия, чтобы заботиться о её потребностях. Поэтому Мироку допустил чтобы Санго, безо всяких церемоний побросавшая его пожитки в другой сундук, паковала его вещи и притворялась сильной сегодня вечером, ведь в то время пока сосредоточенно думает о чём-то другом, она, быть может, позволит ему защищать ее и дальше.***
— Либо найди какое-нибудь другое занятие, кроме пения, либо заткнись. Кагоме даже остановилась, и ее внимание переключилось с пучка диких трав в руке на полудемона, нервно подёргивающего бровью. — Что? — Ты напеваешь одну и ту же мелодию, снова и снова, и меня это бесит! Девушка продолжала смотреть на него широко раскрытыми глазами, ее рука чуть не выронила растения, когда все внимание переключилось на Инуяшу. —…Я что? Он притормозил и посмотрел на нее с раздражением, язвительные слова так и вертелись на кончике языка, пока не увидел искреннее замешательство в карих глазах. — Хочешь сказать, что сама не заметила? Она покачала головой, сбитая с толку, прежде чем застенчиво спросить: —Что… что именно я напевала? — Черт возьми, а я как будто знаю! Наверное придумала что-то. Но Кагоме не собиралась так просто сдаваться. Они шли молча слишком долго, и она была более чем готова к разговору. — Ну и как это звучало? Инуяша посмотрел на нее с непроницаемым выражением лица и наконец ответил: — Как, черт возьми, я должен ответить? — Напой. Внезапное выражение ужаса на его лице застало ее врасплох. Собственные глаза расширились, когда пришло понимание - он просто боится! Кагоме пришлось быстро собраться с мыслями, чтобы скрыть зарождающуюся улыбку — было что-то милое в этом большом, крепком бойце, который стеснялся петь. И теперь, когда у нее была эта информация, она своего не упустит. — Да ладно тебе, ты ведь помнишь, как это звучит? Сам ведь сказал, что я пела ее снова и снова — уверена, с твоей потрясающей памятью ты запомнил каждую ноту! Она едва заметно улыбалась, и парень не мог не заметить дразнящую нотку в голосе. Он хмыкнул и отвернулся, чтобы скрыть румянец на щеках. Конечно, он помнил мелодию - она была проста, и Кагоме напевала ее уже больше часа. Дело было не в этом. — Не хочу. Кагоме мягко улыбнулась, решив, что, лесть, вероятно, будет лучшей приманкой в этой ситуации. — Пожалуйста! Я теперь ни о чём другом думать не смогу. — Нет. — Пожалуйста? — НЕТ. — Ну, ты можешь хотя бы насвистеть? — Я не свищу. Девушка начала раздражаться, несмотря на собственные усилия продолжать разговор в шутливом тоне. — Тогда почему бы просто немного не напеть? Твой голос не может звучать настолько плохо. — Как будто меня волнует, как звучит мой голос. Проблема не в этом. — резко сказал Инуяша и закатил глаза. — Ах-ха! Значит, проблема есть! Ты не умеешь петь, не так ли? Кагоме сказала это в шутку. Правда-правда. Она ожидала насмешливого высокомерия или оскорбленного "Конечно умею". Чего она действительно не ждала, так это густого румянца, вжатой в плечи головы и нахмуренных, в попытке скрыть смущение, бровей. — Ты… Ты серьезно? Ты правда… не умеешь петь? Вообще? Полудемон попытался разозлиться на нее, его раздражало, что этой девчонке удалось вытянуть такой секрет, но он не мог собраться с мыслями. Для него было не так уж и важно, то есть даже совсем всё равно, как звучит его голос. Но дело было не в этом. Просто это была вещь, которой он не знал, как пользоваться — еще один признак того, что он не человек, а урод. И именно Кагоме стала той, кто смог убедиться в этом лично. Он фыркнул и сердито сказал: — У меня просто не было причин заниматься этой ерундой. — Все его тело напряглось, ожидая осуждающих слов. — Открой рот и скажи «Аааа». Он встал как вкопанный. Взглянув на нее, Инуяша увидел, что на него смотрят сияющими, полными ожидания глазами. Ни намека на смех. Никакого осуждения. Одна решимость. — Что? — Вот так! — Кагоме слегка приоткрыла губы и пропела одну единственную четкую ноту. Он чуть не рассмеялся над тем, как глупо выглядит эта дурёха, счастливо глядя на него с разинутым ртом, прежде чем понял, что она ждет ответных действий. — Ни в жисть. — Да ладно тебе, Инуяша! Сопротивляясь, ты только всё усложняешь! Просто попробуй! Он был настолько застигнут врасплох, услышав свое странное, ненавистное, очень личное имя, произнесенное этим мелодичным голосом, что даже не понял, как ответил: — Ааа... Это не входило в его планы, но, судя по всему, какой бы звук он ни издал, он был достаточно близок к ее, чтобы Кагоме посчитала это успехом. Она радостно захлопала в ладоши и улыбнулась еще шире: — Теперь попробуй другую ноту. Чуть выше! Слегка сглотнув и надеясь, что она не заметит его нервозности, Инуяша попытался следовать указаниям, радуясь, что они пробовали только отдельные ноты — он полагал, что уж один звук никак не сможет испортить. Ее радость, когда он открыл рот и негромко пропел нужную ноту, была настолько ощутима, что Кагоме разве что не прыгала, и Инуяше захотелось продолжить издавать эти звуки просто для того, чтобы улыбка не покидала ее лица. Солнце потихоньку поднялось, немного повисело над головами и, наконец, начало опускаться, и все это время Кагоме учила Инуяшу петь. Она напевала какую-нибудь ноту и заставляла его повторять за ней, а потом брала несколько нот подряд, которые он воспроизводил в своей более низкой октаве. Кагоме была вне себя от радости, что ее ученик быстро продвигается вперед, а Инуяша был ошеломлен тем, как легко всё оказалось. И чего он так волновался? Наконец, девушка заставила его спеть короткую мелодию вместе с собой. Кагоме не могла вспомнить, когда в последний раз улыбалась так широко и искренне. Его голос не был чем-то выдающимся, но он попадал в ноты, и его природный тенор прекрасно гармонировал с ее альтом. Она понадеялась, что такой момент будет не единственным в их путешествии. Голос дрогнул, когда Кагоме внезапно вспомнила, с чего начались эти уроки пения, и она широко улыбнулась. — Теперь, когда ты научился петь, почему бы тебе не повторить ту мелодию, которую я пела раньше. Помнишь? Ту, которая тебя так раздражала? Инуяша почти расстроился из-за того что они прервались. Он никогда бы не признался в этом открыто, но петь с ней, даже просто ноты, было… приятно. Это заставляло чувствовать себя частью чего-то, как будто он был кому-то нужен. И он хотел бы вечно смотреть на улыбку Кагоме, когда их голоса слились воедино. Но расспросы напомнили об утреннем разговоре, и внезапно мрачная мелодия вспомнилась так отчетливо, как будто Кагоме напевала ее прямо сейчас. — Э-э… я попробую. Он прочистил горло и, запинаясь, спел пару несвязанных нот, не привыкший озвучивать мелодию в одиночку. Но, сосредоточившись на воспоминаниях о ее голосе, обнаружил, что способен воспроизвести ту песню точно. Инуяша так увлёкся пением, что не сразу это осознал — девушки больше нет рядом. Вздрогнув, он обернулся, его глаза расширились при виде потрясения на лице Кагоме. Она выглядела почти… испуганной. Что-то сжалось в его груди, но он подавил желание тут же рвануться к ней. — Ч-что с тобой? Когда он всё же присел перед ней на корточки, Кагоме, широко раскрыв глаза, смотрела как будто сквозь него. Она моргнула и, кажется, только тогда его заметила. Страх немного отступил, когда их взгляды встретились. — Я просто… ты уверен, что я это пела? Инуяша медленно кивнул, все еще не понимая, что так ее напугало. Школьница облизала внезапно пересохшие губы, прежде чем сказать с явно фальшивой небрежностью: — О, это… весьма неожиданно! Просто… просто, понимаешь, я ненавижу эту песню. Кто бы подумал, что я стану петь эту глупую песенку… Я, наверное, мало отдыхала! Да, должно быть… я, просто не выспалась, наверное… С натянутым смехом девушка прошла мимо полудемона, пока он, прищурившись, смотрел ей вслед. Кагоме явно что-то не договаривала, и почему-то это его тревожило. Инуяша усмехнулся и раздраженно скрестил руки на груди, хотя злился больше на себя за то, что так сильно беспокоился о странных перепадах настроения своей расстроенной спутницы. Когда парень снова зашагал рядом, Кагоме поймала себя на том, что ей хотелось бы и вовсе не задавать свой вопрос. Она хотела снова слушать его тихое пение, но настроение было испорчено, и она не смогла бы взять ни единой ноты, даже если бы попыталась.Не стоило рисковать — голос мог выдать ее состояние. Эта песня и вправду была ей ненавистна — с самого детства ее использовали лишь для насмешек и поддразнивания. Но пугало не воспоминание о кружке поющих детей, нет. Больше пугал настойчивый голос незнакомой женщины, голос, который она слышала прошлой ночью, поющий снова и снова: «Кагоме, Кагоме, ты не больше, чем птица в клетке.»***
Кагура посмотрел на бумажные сутры, установленные по периметру деревни изгнанников. Очевидно, они ожидали гостей. Презрительно хмыкнув, Кагура отвернулась от деревни и, захлопнув веер, сказала своему молчаливому спутнику: — Пойдем, Кохаку. Их здесь нет. Мальчик, не удостоив ее взглядом, тоже повернулся и снова зашагал в лес. Кагура раздраженно поджала губы. Чтобы обеспечить сотрудничество надо было ввести мальчика в транс, но разве обязательно было делать его таким невосприимчивым? Это было похоже на путешествие с ходячим трупом. Ее глаза сузились, когда она подумала о причине их совместного путешествия, и о наставлениях Мастера Нараку: "Идите по следу пса и маленькой жрицы, но держитесь хотя бы на день пути позади". Причиной тому был острый нюх дворняги, но Кагура была не против этой игры в кошки-мышки. Пес, скорее всего, еще слаб — в те времена, когда он был прикован, они старались держать его на самом низком уровне силы – ровно настолько, чтобы сохранить жизнь, но не больше. Он никогда не должен был вырваться. Конечно, шанс у него появился главным образом из-за этой девушки. У Нараку определённо есть туз в рукаве для этих двоих— что-то, чем он не поделился с Кагурой. Усмешка появилась на ее губах — раньше она была незаменимым членом в команде. Нараку использовал часть своей демонической силы, чтобы укрепить ее, сделать чем-то большим, чем просто жалким духом. Больше не было нужды питаться только ветром — она стала демоном, которого нужно бояться. Но со временем пришло осознание, что она попалась в ловушку, оказалась в клетке с подрезанными крыльями. Женщина топнула по земле под босыми ногами, желая быть в небесах, а не привязанной к земле. Однажды Кагура улетела. Это даже не было попыткой сбежать. Просто хотелось почувствовать ветер в волосах. Шоу закончилось, гости ушли, и она заколдовала перышко, чтобы поднять его вверх по восходящему потоку. Это было так волнующе, захватывающе… прекрасно. Нараку встретил ее, когда Кагура уже спускалась. С тех пор она не летала. Он дразнил ее, позволяя выполнять всевозможные воздушные трюки на арене: прыгать с высоких платформ, перепрыгивать с веревки на веревку под куполом цирка, балансировать на вершине высокой башни, но он никогда не позволял ей использовать свои силы за пределами арены. А в последнее время и вовсе перестал допускать к представлению. Мысленно она проклинала его. Нараку знал про эту одержимость ветром и небом. Это была ее стихия, ее место. И ему нравилось удерживать ее от этого. Кагура угрюмо следовал за Кохаку, завидуя пустому взгляду и магии, отделившей его от реальности. Жаль, что ей так нельзя. Нараку никогда бы не дал такой возможности. Внезапно ее осенила мысль: сейчас она далеко от Нараку, и никто, кроме заколдованного человеческого мальчишки, не следит за ее действиями. Разыгранная партия складывалась не в ее пользу, но, возможно… возможно, теперь она сможет переставить фигуры. Сможет сделать это и, кто знает, вдруг получится изменить обстоятельства. Она еще может перехитрить Нараку и освободится от него. Потянувшись своей аурой, чтобы прочитать знаки на ветру, Кагура улыбнулась, почувствовав слабые следы духовной силы и демонической энергии, которые принадлежали их добыче. Ее улыбка стала зловещей, а шаг ускорился, когда в голове начал формироваться план. Она снова станет ветром, а Нараку сгниет в аду.***
Кагоме, вскрикнув, снова упала лицом в грязь, руки лишь слегка смягчили удар. Инуяша в одно мгновение оказался рядом, но его помощь сопровождалась негромко сказанным ворчливым «Недотепа», пока она поднималась и отряхивалась. — Я не вижу в такой темноте! Тебе не кажется, что мы должны разбить лагерь на ночь? Полудемон чуть слышно зарычал, ясно показывая, что думает по этому поводу, но даже ему было понятно, что дальше идти бессмысленно, если Кагоме трёх шагов сделать не могла не споткнувшись. — Хорошо. Тут неподалеку ручей, я принесу нам рыбы. И ушел, оставив Кагоме тяжело вздыхать, щурясь в темноте, в поисках чистого участка земли, подходящего для разведения костра. Ночной воздух был полон звуков, и хотя когда-то ухающие совы и визжащие лисы могли напугать, теперь она была даже рада звукам, помогающим заглушить навязчивую мелодию, преследовавшую ее с прошлой ночи. Девушка пыталась отвлечься от воспоминаний о мелодии, вовлекая Инуяшу в разговор, но полудемон оказался немногословен, а Кагоме не могла выдумать столько тем, чтобы разговор продолжался дольше получаса. Она попыталась считать свои шаги, но после первых двух сотен была готова рвать на себе волосы, хотела собрать побольше трав, но полезных становилось все меньше и меньше, и в конце концов стало слишком темно, чтобы найти их вообще. К счастью, Инуяша согласился остановиться, потому как идей, что делать дальше, больше не было. Обустройство лагеря стало долгожданным поводом спустить пар после всех разочарований, которые накопились за день, но ее опыта общения с природой катастрофически не хватало. К тому времени, как вернулся Инуяша, неся в руках двух довольно крупных рыб, Кагоме буквально рычала над кругом камней и грудой веток, яростно ударяя камнем о камень, правда единственные искры, которые можно было увидеть, сыпались, казалось, из её глаз. Инуяша спас несчастные камни и быстро развёл костёр, с минимальными количеством комментариев о полном отсутствии у неё навыков выживания, в то время как Кагоме почистила и выпотрошила рыбу с чуть большей прытью, чем было необходимо, чтобы доказать его неправоту. Ароматные травы, которые она собрала во время путешествия, добавленные к рыбе, успокоили полудемона ровно настолько, что он почти похвалил ее стряпню. Почти. Инуяша в мгновение ока покончил с ужином, бросил кости в огонь, а затем сел на корточки рядом с ним, уставившись в пламя с выражением глубокой сосредоточенности. Доедая последние кусочки собственной рыбы, Кагоме обнаружила, что ее внимание тоже привлекло кое-что, но не огонь. Она оказалась загипнотизирована игрой света на серебристых волосах человека-собаки и не могла не заметить, какими яркими его глаза выглядели в свете костра… будто были сделаны из янтаря. Под полной луной и в отблесках пламени он казался действительно потрясающим. Внезапное движение у его макушки прервало размышления, она заметила, как полудемон поморщился, в то время как его ухо начало время от времени подергиваться. Голова парня склонилась набок, а глаза закрылись. В следующее мгновение Инуяша поднял ногу выше, чем это было в человеческих возможностях, и яростно почесал ухо. Несколько минут он посидел так, потом опустил ногу, покачал головой и снова уставился в огонь. Прошло несколько секунд, прежде чем спина его напряглась, и он медленно повернулся. Широко раскрытые, испуганные глаза встретились с таким же глазами девушки рядом с ним. Ее руки все еще держали остатки рыбы у приоткрытого рта. Огонь шумно потрескивал в наступившей тишине, Инуяша вздрогнул, его лицо покраснело от гнева или смущения, или и того и другого, когда он почти закричал: — Чего уставилась?! Кагоме моргнула, но не отвела от него глаз, губы слегка дернулись, но не издали ни звука. Лицо Инуяши пылало от прилива крови, а сердце горело ненавистью к самому себе. Ну да, он был уродом, и что? Это не даёт ей права смотреть на него как… как… как будто он клоун какой-то… или животное в клетке. Его никогда не волновало, что думают демоны и люди, которые шли в цирк, чтобы посмотреть на него. Они приходили и уходили, и если повезет, то он никогда больше не увидит их мерзких лиц. Но с Кагоме… ну, здесь все было по-другому. Она была другой. И каким бы странным он ни был, какое бы впечатление о нем не сложилось, было невыносимо представлять, что эта дуреха тоже придет и уйдет, как все остальные. Он надеялся, что она… останется. С каждой новой волной гнева Инуяша проклинал себя за то, что забылся перед ней, за то, что был таким уродом, и за то, что позволил ее мнению так чертовски много для него значить. — П-прости, я просто… Инуяша приготовился к тому, что она собиралась сказать. Он не позволит её словам ранить себя — он не будет слабым. — Это было... просто… ты такой милый. Мир как будто разом опустел, пока он обдумывал услышанное. Его собачьи уши... Они могут ошибаться? Они никогда не подводили его раньше, но… она ведь не могла сказать такое, не так ли...? На всякий случай полудемон осторожно спросил: — Что, прости?... Кагоме выглядела смущенной, когда выпалила: — П-послушай, это просто от неожиданности, ясно? Я имею в виду, ты такой большой, сильный парень, и разговариваешь грубо, и выглядишь так… но иногда ты делаешь такие вещи, или вот поешь, как недавно, и это… я... Ах. Она краснела, ерзала и почти кипела от разочарования из-за неспособности подобрать правильные слова, а он не мог оторвать от неё глаз. — Странная ты. Что ж, это её немного успокоило. Даже захотелось бросить в него полусгоревшее полено (от которого он легко увернулся). Но Инуяша не взял свои слова обратно. Просто не мог. Потому что это было правдой. И он не хотел, чтобы Кагоме была другой. Видимо, решив, что на сегодня с неё достаточно, Кагоме бросила остатки рыбы в костер, потопала к старому дереву с корявыми корнями на краю лагеря и легла спать. Инуяша наблюдал за ней с откровенным весельем, пока Кагоме вертелась между корней, ворочаясь, пыхтя, и тщетно пытаясь найти удобное положение. С самым невыносимым ворчанием, которое он когда-либо слышал, она сорвала с себя кимоно и скомкала его под головой, но как только ночной ветер коснулся кожи, школьница захныкала, уткнулась лицом в свернутую одежду и издала приглушенный вопль. Пока какая-то часть его мозга кричала: «Это твоя вина, упрямый идиот!» — его человеческое сердце не собиралось игнорировать ее дрожь. Разведя руки в знакомом приглашении, он сказал так равнодушно, как только смог: — Просто иди сюда. Кагоме прищурилась, и он заметил слабый румянец на щеках. — У меня нет глупой привычки бросаться на шею тому, кого я едва знаю. — Н-никто тебе этого и не предлагал, дура! Инуяша, вспыхнувший словно спичка, и его покрасневшие щеки дали Кагоме понять, что даже если он имел в виду совсем не это, сейчас, наверняка, думает о том, как она на него «бросается», и лицо ее вспыхнуло таким румянцем, который вполне мог бы посоперничать с его собственным. — Я просто хочу сказать ... две другие ночи я ... я не хотела быть навязчивой ... я не такая девушка! Так что ... так что не подумай ничего такого! Голова Инуяши уже начала болеть от притока крови, и он даже не надеялся, что сможет вынести этот разговор, пока что-нибудь в ней да не лопнет. Одной мысли о том, что такая девушка, как она, будет волноваться из-за него, а не испытывать отвращение, было достаточно, чтобы заставить его шарахаться от неё в течение нескольких дней. — Черти тебя возьми, Кагоме, заткнись и иди сюда, или замерзнешь насмерть, и последнее, чего я хочу, чтобы твой мстительный призрак таскался за мной! Что-то в его тоне, упоминании о призраках и том, что он только что снова произнес ее имя (на этот раз в лицо) заставило девушку схватить кимоно и быстренько сесть рядом с ним перед костром. С удивительной мягкостью Инуяша забрал кимоно, накинул на неё, а после небольшой паузы расстегнул мамино пальто и укутал сверху. Кагоме ахнула, когда красная ткань легла на плечи, и сказала с некоторым беспокойством: — А ты не замёрзнешь? — Я не мёрзну так, как вы, слабые людишки. Со мной все будет хорошо. Кагоме хотелось напомнить ему, что он тоже наполовину человек, но она уже поняла, что часто его слова были просто щитом. По какой-то причине ему не нравилось признавать, что он хороший. Не говоря ни слова, она улыбнулась, когда его рука обняла ее, прижимая к себе, и вскоре их прежнее смущение уступило тому уюту, который они чувствовали в присутствии друг друга. Кагоме склонилась к мягкой, теплой материи его рубашки, крепче сжала ткань ладонями, и ,не осознавая этого, счастливо и удовлетворенно вздохнула. И хотя девушка, казалось, не заметила, что издала какой-то звук, парень услышал его, и мысль об этом вздохе не давала ему уснуть до самого утра.