Сжимая зубы

      Сомнения есть следствие недостатка знания. Логично было бы предположить, что дополнительный сбор и анализ информации могли бы рассеять сомнения. Точно таким же образом дополнительные элементы в смесях делают всю конструкцию более прочной. Как арматура в бетоне. Избавиться от сомнений значит заполнить пробелы в своих представлениях о предмете — что не так уж и сложно. Единственной проблемой для Вассы оставался вопрос: хотела ли она на самом деле избавиться от сомнений? Сомнения тем и хороши, что оставляют человека на сладкой границе колебаний между желаемым и действительным.       Васса опустила руку, развернула её внутренней стороной кисти к двери и сдержано постучала. Тешиться собственными домыслами ей было унизительно.       Долгое время ничего не происходило. Васса стояла в тишине подъезда и ждала. Возникло желание поднять кулак и как следует треснуть по этой чёртовой двери, чтобы штукатурка осыпалась. Васса сделала глубокий вдох и заставила себя подождать ещё немного. Она покрутила в руках толстые боксёрские косы, которые Донна заплела ей вчера, и сердито посмотрела на дверь, будто та была её врагом. Двери не долго бы было ещё стоять в целости, однако шум отвлёк Вассу от вандалистских мыслей. По ту сторону этой треклятой двери раздался звук десятка маленьких катастроф. Что-то стукнуло о стену, что-то крупной дробью посыпалось в металлический чан, и мокрые шлепки, сопровождающиеся ударами пяток, стремительно понеслись на Вассу.       Звук замер. Васса по-бандитски улыбнулась дверному глазку. Щёлкнул замок, цепочка, язычок металлической ручки, и Оноре вывесилась в подъезд.       — Ты сказала, что позвонишь, — она вопросительно посмотрела на Вассу.       — Забыла, — объяснила Васса и не стала ждать, пока её пригласят войти.       Всё шло очень легко. Так и бывает, когда люди свято верят, что у них есть общее дело.       Пока Оноре закрывала дверь, пока возила по голове полотенцем и подавала Вассе плечики для куртки, Васса наблюдала за ней с цепким вниманием очень заинтересованной женщины. Оноре, очевидно, только что выбралась из душа; с влажных волос, облепивших голову, плечи и грудь, медленными каплями текла вода. Чёрная шёлковая рубашка — часть пижамы — впитывала излишки, и там, где ткань намокла, видны были очертания тела, обтянутые прилипшим шёлком. Маленькие пуговички застёгнуты были не до конца, и в треугольном вырезе рубашки, до боли белая, виднелась грудь.       Каким-то образом Васса застала Оноре в одном из самых беззащитных состояний из всех возможных. Первым инстинктивным желанием было прижать её к стене и перегрызть глотку. Это было плохое желание — недопустимо сильное. Не должно его было быть, не после всего, что произошло между ними.       Снимая утеплённую авиаторку и скидывая ботинки, Васса внимательно смотрела за тем, как Оноре пыталась справиться со своим лицом. Полотенце позволило ей занять руки, позволило скрыть глаза, но лицо выдавало Оноре с потрохами. Она никогда не знала, что делать с лицом, когда была смущена. Видя теперь её смущение, Васса чувствовала разраставшееся в собственной груди чувство довольства и, кажется, радости. Смущение было гораздо лучше, чем равнодушие, и чуть хуже, чем ненависть. Васса половину своего бизнеса отдала бы, чтобы узнать, какие у Оноре были глаза, когда она посмотрела в дверной глазок.       Впрочем, мимика подводила их обеих.       — Чего ржёшь-то? — возмутилась Оноре, подозрительно прищурившись. — Вытащила человека из душа и ещё гиенничает мне тут... Кухня туда, — она махнула рукой. — Ты быстро освоишься. Еды нет. Только виноград. Я сейчас приду. Все бутылки в ванну попадали, пока я тут скакала.       Оноре ушла, и длинное полотенце гордо тащилось за ней по полу, несмотря на всё чувство неловкости хозяйки. Она выглядела ещё более нелепо и мило, и Васса не могла скрыть широкой улыбки, пока провожала её взглядом. Оноре надо было сбежать. Васса позволила ей сбежать.       Едой действительно не пахло. На плите лежал слабенький слой пыли, ни одного пятна. Рабочая столешница была сухой и шершаво шуршала под пальцами. Открыв морозильную камеру, Васса обнаружила склад шоколадного и клубничного пломбира. На полках не было ни чайных пакетиков, ни растворимого кофе. В стеклянной посудине на подоконнике гроздьями покоился виноград. Васса хмыкнула, увидев открытую полку, заставленную баночками с какой-то сухой травой. По каким-то причинам, Оноре здесь практически не ела. Во всяком случае, в последнее время. Осмотрев всё и ощупав, Васса вальяжно расположилась на табурете, ближе всех стоявшем к выходу из кухни.       «Это квартира на одного, — подумала Васса. — Она живёт здесь одна. Просторный запертый склеп».       — Ты слышала про разрушенные статуи Будды в Бамианской долине?       Васса сказал это громко, так, что Оноре, остановившаяся за углом перед входом, вздрогнула и была вынуждена продолжить идти, чтобы не показать, что малодушно пыталась набраться духу прежде чем появиться на собственной кухне. Если ты выглядишь нелепо, посмейся над собой и забей — лучший механизм сохранения самоуважения, который Оноре в себе выработала. Разобравшись с банками шампуней, бальзамов и скрабов, она застегнула оставшиеся пуговицы, посмотрела на себя в запотевшее зеркало и тихой поступью пошла к гостье. Оноре пыталась придумать, как ей держаться и о чём говорить, пыталась предугадать, что собиралась сказать ей Васса. Намокшая пижама липла к телу, и ощущать ткань было так же неприятно, как ощущать потерянность и давление в собственном же доме. Руки у Оноре немного дрожали — из-за навалившегося в миг чувства совершенной дезориентации в собственной жизни. Она уже не знала, куда приведут её принятые решения.       Нет.       На самом деле, она знала. Но предпочитала не думать.       «Не думать» — тоже было механизмом самосохранения.       Хмурясь, Оноре вошла в кухню.       — Что особенного в разрушенных статуях Будды? — спросила она, доставая маленькую тарелочку для косточек и переставляя виноград на стол. — Их собирают по кускам?       — Попытка была бы идиотской, — вздохнула Васса. — И, к тому же, оказалось, что отсутствие статуи Будды там, где она стояла, является гораздо более сильным символом его присутствия.       — Как это?       — Пустота на месте предмета привлекает в разы больше внимания.       — Если я не ошибаюсь, изображений Будды в принципе быть не должно, верно?       — В том то и дело. В отсутствии — незримое присутствие, — Васса довольно ухмыльнулась и закинула в рот виноградинку.       Рука Оноре замерла над чашкой, так и не дотянувшись до веточек. Она вдруг предельно ясно осознала разницу между тем, как она сидела на кухне одна и знала, что во всей квартире пусто и гулко, и как она сидела теперь, с Вассой по другую сторону стола. Пустые стены, горы книг, подушки, горизонтали полок, плотные шторы и предметы, которые оживали только от её воли, ибо не было никакой другой. Мурашки побежали у Оноре по ногам.       — Шикарные косы, — сказала Оноре, беря-таки виноград и указывая на плотные канаты волос, сплетённые с белыми нитями. — Донна делала?       Васса смене темы не препятствовала.       — Кто же ещё, — ответила она. — Из всех моих людей только у Донны руки прямые и из того места.       — Тебе идёт.       — А тебе идёт пижама.       — Мне идёт чёрный. А пижама, она так, с костей свисает.       — Прости, я не мастак обсуждать тряпки. Просто хотела вернуть комплимент.       Часто, очень часто, люди совершают поступок за поступком просто потому что могут. Они делают ерунду так же беззаботно, как черкают ручкой по бумаге. Они не просчитывают, они не думают о последствиях, будто есть возможность перемотать назад и отменить всё содеянное. Особенно эта черта проявляется в словах. Васса полностью погрузилась в разговор и не задавалась вопросами о «потом». Её глаза говорили не «мне нравится твоя пижама», а «мне нравишься ты вся, с головы до ног, в пижаме и без, особенно без». Васса не останавливала себя. Она была девчонкой, которая взбиралась на дерево, не держалась, спешила, и не думала, как будет спускаться. Оноре слышала оба варианта её мыслей, и ей делалось страшно. Спокойная и рассудительная, Оноре становилась совершенно беспомощной, если её обуревали сильные чувства. Она не умела ни прятать их, ни подчинять. Васса обожала в ней эту неловкую искренность, которая была самым натуральным из всех используемых Оноре невербальных способов общения. К величайшему сожалению Оноре, по ней было видно, что она одновременно желала присутствия Вассы и тяготилась им, ибо сама же однажды сбежала, испортила всё, и чувство вины отравляло её. Оноре не верила в способность людей прощать. Васса тоже не верила. Но она знала, что в конечном итоге боль может перестать иметь значение.       — Бегала утром? — спросила Васса. Мокрые волосы после десяти утра наводили её лишь на две мысли.       — Вроде того, — Оноре кивнула, вытягивая из чашки сразу целую виноградную гроздь. Она напоминала то ли кошку, то ли лисицу, особенно из-за узких с прищуром глаз. — Добежала до самого моста и встретила рассвет на правом берегу. Забавно, кстати, солнечный свет просачивается через иней на ресницах. Удача моя не знает границ, так что я как раз пересеклась с поставщиками хлебозавода, которые завезли продукцию в небезызвестный супермаркет с той стороны.       — Да ну? — упоминание супермаркета заставило Вассу сменить позу и повернуться к Оноре всем телом. По-генеральски разложив локти, она с ещё большим интересом посмотрела на бывшую возлюбленную. — Это не тот ли супермаркет, что расположен в торговом центре «Тарт»?       — Он самый. Как ты и предлагала, я забежала к ним на подземную парковку. В отличие от основного магазина, она у них отдельная. Не для клиентов, а грузовая. Слушай, она огромна. Серьёзно, потолок высоченный: и фура для разгрузки заедет, и самосвал при желании. Или частная машина скорой помощи. Я думаю, им такая периодически нужна.       И Васса, и Оноре знали, для чего понадобилось бы владельцам этого торгового центра вызывать скорую. Обирая тонкими пальчиками виноградную гроздь, Оноре рассказала Вассе, как, уйдя за завесу, она исследовала парковку и пробралась в закрытый коридор, приведший её к рингу. Такое здание, как торговый центр, помимо широких проходов и пяти этажей, должно иметь массу места под склады, технические помещения, комнаты персонала и, разумеется, парковку. Через десять минут блужданий Оноре уже выучила все входы, выходы и переходы здания. Особенно ей понравился большой зал с ведущей вниз лестницей — Оноре в принципе нравилось всё, что напоминало колодцы.       — Ринг в центре, — описывала она для Вассы. — Всё как положено, пол, канаты, ступени. При желании, насколько я поняла, там собирают и клетку для боёв смешенных искусств. Места расположены по ярусам, от каждого пролёта винтовой лестницы. Мест немного, но масштаб мероприятий, как я понимаю, достигается за счёт величины ставок.       — Налогов нет, официальных записей нет, — Васса многозначительно надкусила виноградинку. — Азарт обеспечивается не месяцами рекламы и раскрутки, а качеством бойцов и щекочущей суммой. Соответственно, люксовость боя делает его более привлекательным. Чем больше ставки, тем больше очко играет у участников. Коэффициенты на таких боях бывают довольно интересные. Бойцы без мирового имени дерутся как звери, особенно девушки. Большая часть дела состоит в подаче: драйв, стиль, запретный плод у губ. Сама знаешь, если людям сносит башню, значит, они нашли отличное место для времяпрепровождения. Большая часть игроков, как правило, тащатся именно из-за причастности к крови, сексу и насилию. Сублимация, чтоб её. Самая положительная среда для того, чтобы делать деньги.       — Идеальный бизнес, — сказала Оноре не без сарказма. — Главное только, чтобы проигравшие могли рассчитаться.       Несколько секунд Васса молча разглядывала Оноре.       — Да, — сказала она наконец. — Если занимаешься таким делом, всегда нужно иметь под рукой человека, который умеет размазывать должников по асфальту.       Им не было нужны обсуждать подпольные бои. Бои были жизнью Вассы, её хлебом и её любовью, и они были частью жизнь Оноре, в той же степени, в которой её частью была Васса. Оноре знала о системе больше, чем любой игрок, хотя сама ни разу не играла даже в бутылочку или в карты на символические монетки. Но они говорили, больше без слов, чем вербально, о том, как использовать и подчинять человеческие страсти, и о том, что Вассе очень редко бывают должны деньги — она имела власть их в буквальном смысле выбивать.       «Как на счёт подчинить свои собственные страсти?», — думала Оноре с щемящей тоской в груди. Васса ела виноград и была до безумия красива, от мягких скул, делавших улыбку ангельской, до больших глаз с чертинкой в ресницах. Оноре всегда бежала от красивых людей. Угораздило. Кому суждено в огне сгореть, в море не утонет.       — Так что, ты сможешь беспрепятственно пройти на ринг, когда потребуется? — Васса по-деловому сложила руки.       Оноре начала загибать пальцы.       — Нужны вип-места. На троих. Садимся ты, я, Макс Спектор, именно в таком порядке. Серый и Фед будут на верхних ярусах. Серого на самый верх, Феда можно чуть ниже.       — Раз плюнуть. Что ещё?       — Деньги. Чтобы пройти, мы должны сделать ставку, верно? Если внесём по минимуму, это сразу вызовет вопросы. Кто-то должен проиграть, остальные — поставить под высокий коэффициент.       — Отто подсчитает. Сделаем так, что выигрыш покроет проигрыш.       — Отлично. Я бы не хотела быть тебе должна ещё и деньги.       — Я знаю, — Васса кивнула.       Она ещё в первую неделю знакомства уяснила, что Дебальз имела особое, щепетильное даже, отношение к деньгам. Оноре, в свою очередь, примирилась с территориальными инстинктами Вассы.       — Остаётся один вопрос, — Оноре скривилась, как если бы затронутая тема была крайне нежелательна к упоминанию для них обеих, но говорить о ней приходилось. — Кого попало не пустят. Меня проведёшь ты, а вот остальных троих должны привести другие люди, с тем же уровнем влияния.       — Это уже сложнее, — Васса нахмурилась. — Тео мог бы провернуть такое, но нет гарантии, что не кончится самоубийством.       — Скольких людей? — уточнила Оноре.       Васса прищурилась.       — Что у Бонапарта на тебя есть такого страшного, что ты жертвами не гнушаешься?       Окно в кухне было закрыто. Оноре пожала плечами.       — Смерть, — сказала она и раскусила виноградинку. — Ничего особенного, в сущности.       — Не хочешь говорить. Ладно. Я объясню Отто ситуацию. Пару людей из того круга мы найдём.       В стеклянной чаше осталась последняя виноградинка. Васса оставила её Оноре, а Оноре — Вассе.       Выхода с ринга на парковку было два, один из них был заперт давно и пыльно, но, по словам Оноре, Васса вынесла бы дверь без труда. На случай форс-мажора именно им удобнее всего было воспользоваться. Оноре встала, взяла где-то квадратную бумажку для записок, ручку и начертила Вассе подробный план помещений. Эти девушки не любили заходить куда-либо, если заранее не знали, где все выходы.       Пока Оноре чертила тонкими линиями коридоры и ярусы, Васса раздумывала над тем, не было бы легче подобраться к Бонапарту и раскроить ему череп душевным ударом об стол. Как было бы хорошо, если бы Оноре попросила именно об этом. Раскроить череп всегда быстрее, чем выслеживать и сживать со свету. По неведомой Вассе причине, Дебальз предпочла игру в долгую. Она и раньше предпочитала сначала находить уязвимые места, бить, а потом выходить на свет и разговаривать. Неспортивно, в общем. Они с Оноре вообще решали проблемы по-разному, но раньше смогли прийти к консенсусу: чьи проблемы, того и техника. В данной ситуации Вассу с этим примиряла лишь возможность видеть Оноре как угодно часто. Она знала, что это должно было плохо кончиться, но слепо верила, что остановится, как только понадобится. Вот ведь забавная сложилась ситуация: пару лет назад, когда Оноре исчезла, оставив какую-то куцую записку, единственным живым кусочком чувств в Вассе было желание изничтожить эту паскуду. Хотелось вырвать Дебальз из своего сердца и никогда больше не видеть. Убить Васса не смогла бы — не Оноре, — но остальное было возможно. Васса Маршал была подобна танку, если у неё появлялась цель. Ненависть и боль разрушали её, этот процесс нужно было остановить, поэтому Васса заставила себя не искать Оноре. Васса впряглась в работу и заставила себя не думать ни о чём, кроме дел, еды и усталости. У неё получалось. Возможно, она стала чуть злее, но разницу трудно было заметить.       А потом Оноре появилась вновь. Как кошка, которая неожиданно трётся о ваши ноги, когда вы на морозе пытаетесь открыть дверь в парадную.       Дебальз была как все те кошки разом. Её внимание стоило любых денег, место рядом с ней стоило часов ожидания, её любовь была бесценна. При этом Оноре ничего не делала, чтобы вызывать в душе Вассы такую реакцию. Васса не могла это объяснить. Наверное, быть особенной для Оноре — нелюдимой, независимой и ко всему равнодушной, — было чем-то сродни золоту. Золото бесполезно, но людей с ума сводит именно оно, а не железо.       Всё это чушь, будто взрослые люди несут ответственность за свои поступки. Тот, кто не умел делать этого в пятнадцать, скорее всего, не научится и к тридцати.       Разговор угас. Все темы за рамками их общего дела — опасные, острые темы, — замерли вокруг, как подводные мины, ощетинившиеся острыми пиками. Васса встала из-за стола и пошла одеваться. Оноре последовала за ней, предчувствуя скомканное прощание.       — Как проясню ситуацию со ставками и поручителями, я позвоню. Или пришлю за тобой машину. В общем, как получится, — говорила Васса на ходу, попутно натягивая авиаторку на серый тонкий свитер. — Сделать всё нужно сегодня, иначе придётся ждать до следующей субботы.       — В следующую субботу будет поздно, — Оноре хмуро глянула в сторону окна.       Васса затянула узел на шнурках, заправила их за язычок и неторопливо выпрямилась.       Тишина квартиры напоминала ту глухоту, которую получаешь, укрывшись большой подушкой. Отчётливо громко внутри этой уютной глухоты слышно было шорох одежды, скрип ботинок. Капал кран в ванной.       — Ты недоговариваешь, — сказала Васса. Об её уверенность можно было разбиться.       — Да, — Оноре выдержала паузу и отвела глаза. — Эта информация не имеет особого значения. Главное — сроки. Всё, что нужно, я тебе рассказала.       Дверь закрылась не сразу, Оноре пришлось натянуть её и повоевать с заедавшим замком. Удаляющаяся спина, щелчок, и болтающаяся цепочка поскреблась по пластику. Оноре пришло в голову, что реальность слишком часто похожа на сон, мгновения длятся и исчезают совершенно нелогично. Секунду назад было вокруг неё нечто огромное и всеобъемлющее, заполнившее пустое сердце и ладони, а потом оно... просто перестало там быть.       — Пустота — это больно, — пробормотала Оноре. — Пожрать надо. Тёплого. Где чай...       Морщась от неприятной мокроты пижамы, Оноре достала кружку и начала обыскивать полки на предмет пакетированного чая. Она нашла семь пакетиков тростникового сахара из кафе, салфетки, зубочистки, соль и ржаную муку. Уровень убогости на кухне зашкаливал — за эти дни Оноре забыла про еду, и вот что из этого вышло. Захлопнув последнюю дверцу, она решила, что вполне сгодится кипяток. Чайник (из тех что свистят) покорно ожидал на плите. Рядом, на рабочей поверхности, стояла ваза из-под винограда. В ней, в лужице стёкшей воды, лежала одна-единственная виноградинка.       Васса не стала её доедать.       Она всегда оставляла ей последние куски.       Оноре до боли сжала кружку в руке. Яд, чёрный и едкий, распространялся в ней быстрее, чем мысль — это были сотни мыслей, десятки воспоминаний, гремевших в ней групповым криком. Будто орда, долго ждавшая в темноте, вдруг раскрыла рты. Оноре почувствовала, как скривилось её лицо, некрасиво и судорожно, и как жар прилил к глазам.       Ей нужно было успокоиться. Не плакать. Ей нужно было просто вдохнуть, взять себя в руки и удавить это.       Оноре закричала. Жилы на её шее вздулись, но из горла не раздалось ни звука. Крича, она взмахнула рукой. Кружка сверкнула ртутной каплей и разбилась о кафель. Обиженно посыпались осколки. Кафель треснул. Крик превратился в рычание...       Когда всё кончилось, разбитая сахарница валялась под подоконником, чайник сверкал в углу погнутым боком, и с останков вазы стекали капельки воды. Оноре сидела на столе, сложив ноги по-турецки, и пустыми глазами смотрела на опрокинутые стулья.       Зачастую люди сами не знают, чего хотят, и потому думают, будто хотят весь мир — разом. Надо быть по-настоящему мудрым, чтобы знать своё «достаточно». Оноре не знала. Её представления о желаемом ограничивались точным списком того, чего она в своей жизни иметь не хотела. А не хотела она диктатора. Не хотела надменности. Не желала быть в зависимом положении. Она не переносила, когда у неё не было отдельного, особенного места в чьей-то жизни. Она знала, что не была исключительной в целом, но она не выносила, когда её ставили вровень с кем-то; когда не считались с тем огромным эго, что выходило за пределы её скромного тела. Она просто не могла подчинять себя ничему, кроме ясной, преданной ей любви. Мы все такие одинаковые. Оставаться стоит лишь с тем, кто заставляет нас чувствовать себя особенными.       В какой-то момент, Васса перестала делать то, что заставляло Оноре чувствовать себя особенной — особенной для Вассы. Оноре будто упала, незаметно для себя, в ранг обычных пешек, обычного окружения, которое должно служить и ждать.       Разумеется, Оноре ушла.       А теперь Васса опять оставляла ей последний кусок.