Узница

Она сидела, облокотившись на грубо сколоченный дубовый стол, запустив озябшие, скрюченные ревматизмом пальцы в давно не мытые и изрядно поседевшие волосы. Генрих говорил, что она была похожа на пугало. Он говорил… он много чего говорил. В последнее время он так сильно любил поговорить с ней, что она молила Бога ниспослать ей глухоту. Сущая малость, но ему было жаль для нее и этого. Екатерина посмотрела на часы. Почти полдень. И почти целый день впереди. Без него. Он приедет под самый вечер, натешившись бывшей невесткой, а ныне молодой женой. Он будет сидеть напротив, попивая вино. Нальет и ей, и она выпьет. И еще… с удовольствием. Иначе не забыться, не удержать себя в руках. Они побеседуют, как старые друзья. Возможно, он спросит совета, ее насильно держали в курсе всех государственных дел, и она не откажет. Не посмеет. У него ее дети. Дети, у которых теперь не было ни отца, ни матери. Он даже позволит увидеть их, если она хорошо попросит. А потом он заговорит о Франциске. Обязательно заговорит. Иначе не то, и он не получит желаемого удовольствия. Она не плюнет ему в лицо, когда он потащит ее на хлипкую, наскоро сбитую кровать, когда кинет на давно отсыревшую и насквозь проеденную клопами перину, или просто повалит на сроду не мытый пол, что, к слову сказать, приключалось намного чаще. Если не заговорить о Франциске, она отдастся спокойно. Зажмурившись и до синевы сжав потрескавшиеся от недостатка кислорода губы, чтобы не дать ему протиснуться в них языком. Екатерина с ужасом отмечала, что он стал любить целовать ее. Еще четыре года назад она ни минуты не колеблясь отдала бы за это полцарства. Раньше муж с куда большим удовольствием разворачивал ее лицом к стене, крепко наматывая на руку ее густую длинную косу. Тогдашняя королева подозревала, что он представляет свою любовницу Диану де Пуатье, но это никак не мешало ей получать странное, какое-то до крайности обреченное удовольствие от этого грубого и весьма непродолжительного соития. Сейчас король возымел новые пристрастия, и она готова была терпеть многие из них, если бы… Если бы он каждый раз с упоением не напоминал ей о сыне, провоцируя ее на все то, что делало его абсолютно счастливым человеком. Обладатель красивой молодой жены, наконец-то приличного происхождения, принесшей ему хоть и спорные, но все же права на английскую корону, он потерял поддержку Ватикана, зато приобрел поддержку всей реформаторской церкви. Как только Екатерина покинула двор, дав согласие на развод, протестанты облепили трон, словно мухи отхожее место. Но это было ничего. Как ни странно, дела у Генриха Валуа шли вполне успешно. Королевство все так же страдало от внешних долгов, бесконечных внутренних конфликтов, религиозных распрей и постоянной военной угрозы со стороны мощного и куда более успешного испанского соседа, одним словом, все было так, как и прежде. Не лучше и не хуже. Налоги исправно платились, урожаи собирались, а чернь славила новую королевскую чету, в надежде, что молоденькая королева окажется подобрее предыдущей. «Как видите, Париж не рухнул нам на голову. Стало быть, роль Вашего Величества была значительно преувеличена Вашим же Величеством», - утверждал ее бывший супруг и все еще ее проклятый король, вальяжно прохаживаясь по покоям Екатерины. Во всяком случае он называл одноместную камеру в Венсенском замке именно так. Екатерина Медичи больше не являлась коронованной особой, зато являлась опасной политзаключенной. Она была лишена всех титульных прав на содержание, оставшись простой флорентийской герцогиней. Далеко не такой богатой герцогиней, как любил напоминать ей Генрих Валуа, нанося свои обыкновенные поздние визиты. Влиятельные родственники не спешили помогать ей, так как обвинения против нее были слишком уж серьезными. Попытка убить короля. Екатерина лишь злобно усмехалась. Многочисленные попытки, да, так будет вернее. Они-то оба знали об этом. Она и сам «убиенный». В самый первый раз он милостиво простил тогда еще жену. Убитую горем, после трагической гибели первого и любимого сына. Женщина обезумела, обвинив в его смерти короля. Родного отца. Это было немыслимо. Весь двор содрогнулся, наблюдая, как она хлестала его по щекам. Впивалась острыми ногтями в его шею, разбивала кулаки о его каменные плечи. Он держался прямо под ее ударами, не отклоняя их и не позволяя другим прикоснуться к ней, чтобы оттащить. «Наш мальчик умер, Екатерина. Прости», - он крепко прижал ее голову к своей груди, не давая закричать в голос. Она просто захрипела, давясь не слезами, а их отсутствием. Боль должна была излиться влагой, но этого не происходило. Теперь она знала, что такое проглотить факел, теперь она точно знала, что такое проглотить острозаточенный кинжал. Кинжал… «Это ты… это ты… я знаю», - глухо шептала она, на мгновение обмякнув в его руках. Она талией чувствовала охотничий нож, висящий у него на поясе. Грубый, мужицкий, словно он сам. Ее сыновья никогда не будут носить подобные украшения. Ее сыновья… Ее мальчик умер. Умер! «Подрезать стремена дело не сложное», - прошептал он ей в волосы. С жуткой, пугающей, тошнотворной нежностью. Она застыла, борясь с обмороком. Не теперь! «Он сломал шею мгновенно… он ничего не почувствовал», - его слова били кнутом. Тем самым, которым он бил своих непослушных гончих. Кнут из воловьей кожи, туго сплетенный в длинную черную косу. Она почему-то услышала его хлесткий свистящий звук. Услышала прямо перед тем, как схватиться за висящий у него на поясе нож. Он был тяжелым, но и она никогда не была слабой. Самоуверенность в который раз оказала Генриху Валуа плохую услугу. Он замешкался, глядя на нее с презрительным вызовом, полагая, что у нее не хватит если не смелости, то сил продырявить его как следует. Но кинжал вошел под ребра почти что наполовину, насквозь пробив и кожаный дублет, и тонкую охотничью кольчугу. Впоследствии ей говорили, что такой удар мог нанести лишь мужчина. Крупный и сильный мужчина, точно знающий, куда бить. Примерно такой, каким был сам король. Екатерина лишь кусала губы, не помня толком, как это произошло. Но одно она знала точно – она поторопилась. Ненависть и боль накрыли ее с такой силой, что она едва устояла на ногах. Трудно было видеть, действовать и понимать. Он должен был умереть – все остальное не важно! Нечеловеческая ярость лишила ее способности мыслить здраво. На следующий день… спустя месяц… год… десять лет она убила бы его тем же самым ножом, всадив его туда, куда нужно, верно рассчитав силы. Один удар, одно четко выверенное движение. Да, она поспешила. «Ты просчиталась», - смеясь, заявлял он, наблюдая, как она стирает его семя со своего лица. Не брезгливо. Равнодушно. Ей было все равно, ее день еще настанет. Она знала об этом. «Надо было бить сюда», - он больно тыкал большим пальцем в ложбинку на ее шее, ровно там, где у мужчин располагается кадык. «Прямо под кадыком. Я бы захлебнулся собственной кровью и блевотиной в несколько мгновений». Она лишь улыбалась в ответ. Ей больше ничего не оставалось. Только ждать. «Или глаз», - продолжал он, словно смакуя детали собственной мнимой смерти. «Кажется, граф де Пуй именно так убил своего свекра», - она неторопливо прибирала растерзанную постель. Это сон, всего лишь кошмар, который не мог сниться вечно. Однажды и он закончится. «Я хочу видеть детей, Генрих». «Поглядим…» Екатерина медленно подняла голову, когда на пороге появилась королева Франции, шлейфом втащив за собой запах анисовой свежести и кучу невыносимо болезненных воспоминаний. Она не могла ее видеть, но кого это волновало. Мария Стюарт спасла ей жизнь. За это стоило быть благодарной. Кажется… - Ваше Величество, - мягко поздоровалась нынешняя королева. - Да полно, - Екатерина махнула рукой, не скрывая отвращения. Мария называла ее так не от большой доброты. Немного издевки за все «хорошее», немного королевской щедрости и показной мудрости. Она искренне полагала, что далеко пойдет. Что ж, двор одобрял ее поведение. Молодая жена Генриха II была безукоризненна. Удивительно, как быстро все забыли вопиющие промахи юной дофины. Будто она никогда ей и не была. Женой Франциска Валуа. Беспутной, глупой женой. – Чем обязана? – бесцветно поинтересовалась Екатерина, в который раз зацепившись рукавом старого выцветшего платья за плохо обструганный стол. - Вы не можете содержаться в таких условиях, - чуть помедлив, ответила Мария, бросив на нее брезгливый взгляд. Наконец-то настоящий. Наконец-то не преисполненный фальшивого сострадания. - По-вашему, я заслуживаю других? Я, которая много раз пыталась лишить вас вашего нового, более успешного мужа? – Екатерина натянуто усмехнулась. Генрих носил девчонку на руках. Ну еще бы! А она четыре года одаривала его снисходительной улыбкой, притворно оплакивая его сына и вполне деловито не сетуя на судьбу. Она согласилась выйти за короля не по своей воле, а ради блага милой Шотландии. Легенда была хороша, как и те, чьими устами она разносилась по всему миру. Герцоги де Гизы всегда умели обернуть вопиющий позор своего семейства на общее благо. С этим трудно было поспорить. - Екатерина, я пришла не за тем, чтобы обмениваться шпильками, - Мария села напротив, явно чувствуя себя дурно. В комнате царила такая затхлость и вонь, что она не смогла удержаться, чтобы не поднести к носу надушенный кружевной платок. - Тогда зачем же вы пришли? – Екатерина подалась вперед, заставив королеву отпрянуть назад. – Красивый платок, - она скрестила на столе потрескавшиеся от холода и сырости пальцы. – Не стоит стесняться. Я бы на вашем месте достала его намного раньше.