Узница

«Двадцать шестого мая, в год одна тысяча пятьсот шестьдесят первый от рождества Христова… Екатерина Медичи – ныне низложенная королева Франции… Парижским судом вы приговариваетесь к смерти". «Мама… Мамочка!» Екатерина подскочила на кровати, но дикая мигрень тут же свалила ее обратно. Она глухо застонала в набитую сеном наволочку. Слезы непроизвольно покатились по ее щекам, она практически не могла выносить боли. Никогда. Низкий болевой порог. И как она сумела родить столько детей? Опий всегда был ее лучшим другом. Лучше любых Нострадамусов, получше кого бы то ни было. Теперь его не было рядом. Никого не было. Она снова вскочила, обхватив несчастную голову руками. - К смерти, через отсекновение головы… через отсекновение головы… отсекновение головы… головы, - она шепотом повторяла вынесенный ей четыре года назад приговор, мерно покачиваясь из стороны в сторону, и это, как ни странно, помогало. Всегда. Словно заговор болящего зуба или ноющей поясницы. Екатерине пришлось измыслить свой собственный… от проклятой головы. Боль постепенно уходила, но она не спешила убирать руки. Вот сейчас в ее ушах снова прозвучит тоненький надрывный голос ее среднего сына, и все в ней опять взорвется болью. «Мама… Мамочка!» - она помнила, как он бросился к ней, вырвавшись из стальных рук Франсуа де Гиза, который позволил себе зазеваться. Позволил, да, чтобы позволить мальчику обнять мать в последний раз. Карл подбежал к ней, едва не сшибив с ног. Он обхватил ее всю, уткнувшись лицом где-то в районе груди. Маленький и щуплый. Слабый мальчик, любивший ее больше всех. Она стояла, мертво уронив руки, даже не пытаясь его обнять. Нельзя. Тогда труднее будет отнять. Его не оттащат, а она не отпустит. Не сумеет. Она не могла даже взглянуть в его лицо. Она смотрела лишь на «него», на убийцу. А он смотрел на нее со своего трона. Не злой, не жестокий, не сожалеющий. Он хоронил ее прямо сейчас, в это самое мгновение, внимательно впитывая в себя каждую ее черту, чтобы скорее забыть после. Забыть и никогда не вспоминать. Он выиграл, а она проиграла. Он так и сказал ей, когда сломал королевский жезл над ее головой, сказал тихо-тихо, но она услышала. Медичи пали. Она почувствовала нестерпимое желание прижать сына к себе. Всех своих детей. Накрыть их собой, словно хищная птица. У них отнимали будущее. Он отнимал. Род продолжится от новой королевы. На троне теперь будут сидеть Стюарты. Их кровь теперь вольется в династию Валуа, за которую она готова была отдать жизнь. Она была готова отдать жизнь за него, за один его ласковый взгляд, но он не смотрел в ее сторону. Никогда. Обуза, она была для него именно ей, и теперь он наконец скидывал ее со своих плеч. Как же долго он мечтал. Завтра в полдень он станет свободным… Екатерина осторожно отпустила голову и встала с лежанки, кроватью эту конструкцию постеснялся назвать даже «он», и медленно направилась к окну. Небольшому, но вполне достаточному, чтобы видеть сквозь него божий свет и не ослепнуть в темноте. Ее предыдущая «резиденция» была куда как похлеще. После второго покушения ее больше чем полгода продержали в Бастилии. Генрих тогда едва успел увернуться от зеркального осколка, который она сумела припрятать в рукав. Тогда она не поспешила, а наоборот упустила момент. Теперь он брал ее долго и с удовольствием, смотря прямо в лицо. Раньше он не был любителем подобных развлечений, предпочитая закончить с женой поскорее да совсем в другой позе. Иногда она просила, чтобы он был поласковее, измученная подобным отношением, и он соглашался без лишних уговоров, словно делая одолжение старому приятелю. А она была до одури счастлива наконец-то прижаться к нему всем телом. Проклятым телом, которое и сейчас продолжало отвечать ему, будто бы живя отдельно от головы, которая ненавидела, которая изо дня в день перемалывала и переваривала, лелеяла и вскармливала всевозможные варианты убийства. В тот раз тело снова предало свою хозяйку. Рука дрогнула, упустив единственную возможность. Валуа увернулся, а она получила увесистый удар в челюсть. Кулаком. Так били исключительно мужиков. Екатерина сплюнула кровь, ощущая, как зашатались все зубы сразу, а он снова повалил ее, на сей раз закончив дело мгновенно. После этого ее перевели в Бастилию. В камеру так называемых нижних этажей, где содержалось особо опасное и мерзкое отребье. Вот там бывшей королеве Франции пришлось узнать, что такое жизнь без света. Там не было окон, а двери были такие глухие, что не позволяли свету факелов из коридора проникнуть даже сквозь крохотную щелочку. Щелочек не было... и она кричала. Кричала в голос, чтобы помнить, что голос есть, что есть звуки и пространство, что есть еще что-то, кроме этой темноты. Ее поедом ели вши, но она страдала лишь от отсутствия света. Порой она подолгу уходила в себя, снова проживая свое детство при папском дворе, снова беседуя со своим дядей, а затем и свекром, Франциском I, почему-то эти совершенно непохожие друг на друга мужчины, сливались для нее в единое и очень родное лицо ее отца, которого она никогда не видела. Она медленно сходила с ума, снова и снова рожая Франциска, снова и снова обнимая его на его свадьбе с Марией Стюарт, снова и снова прощаясь с ним перед той охотой. Перед его последней охотой. «Сынок…» - она окликнула его уже у самых дверей, что-то почувствовав, не имея возможности объяснить ему, что именно. «Матушка, мне и вправду пора, вы же знаете, отец не любит и не умеет ждать», - она подошла к нему сама и крепко обняла, слегка привстав на цыпочки. Она делала так всегда, он был высоким, как и его отец. «Будь осторожен», - это все, что она смогла сказать. Ничего иного просто не шло в голову. Подсознание само выдало нужное предостережение. Но против подрезанных стремян не было нужных слов. «Конечно», - мальчик спокойно пожал плечами, по обыкновению чмокнув мать в висок. Он вышел за дверь, и ее сердце оборвалось. Она торопливо вошла в покои своего мужа, чтобы понаблюдать, как процессия выезжает с главного двора. Они ехали рядом. Генрих и Франциск. Никакого проклятущего Баша, наконец-то. Бастард не должен быть рядом с королевским сыном. Только ее мальчикам место рядом с отцом. Только они имеют право. Но почему он не взял Баша?.. Почему в это раз не взял с собой своего ублюдка? Что-то внутри нее похолодело. Она бегом бросилась к Диане. Екатерина прижалась лбом к грязной заплесневелой оконной раме. И без того хмурый Венсен изрядно поливал осенний ливень. Воспоминания журчали в ней вместе с ним. Она побежала к Диане, Господи! Какая же дура! Нужно было седлать лошадей… нужно было… Она хрипло закашлялась, слез давно не имелось. - Ничем… я ничем не могла тебе помочь. Мой мальчик, простишь ли ты меня? – тихо прошептала она. Она спрашивала у него это каждое утро и каждый вечер, не в силах молиться перед сном и после пробуждения. Но он не отвечал. Почему-то не отвечал ей. «Где ваш сын?!» - крикнула она с порога фаворитке своего мужа. «Почем мне знать?» - Диана вальяжно повела точеными плечами. «Почему он не поехал на охоту?» - Екатерина нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. «Вам лучше знать, полагаю, это вы настояли, чтобы Генрих его не брал. Ваша ревность делает вас слепой. Баш – бастард и ни на что не претендует. Однако он вполне успешно обеспечивает безопасность вашего старшего сына. И я вам так скажу, мадам… им бы лучше держаться вместе», - Диана исподлобья кивнула ей. «О чем ты?» - ледяными губами прошептала Екатерина, подходя ближе. « О какой безопасности речь? Он со своим отцом…» - она осеклась под мрачным взглядом главной соперницы. «Что ты знаешь? Говори же, ну!» - она схватила ее за плечи. Диана медленно поднялась с кресла, без особого усилия скидывая с себя ее руки. Сильная, крепкая, статная. Королева едва доходила ей до плеча. «Да ничего я не знаю», - фыркнула она. «Во всяком случае, ничего из того, чего вы и сами бы не знали», - уже мягче прибавила Диана. Королева вздрогнула. Их дражайший король и господин откровенно поглядывал на Марию Стюарт, вернее сказать, на Лондон и Эдинбург, которые так удачно дополняли и без того эффектную сноху. Это мало кому нравилось, но король есть король. Только Господь был ему указом. Хотя, чего греха таить, Генрих Валуа и к нему не шибко-то прислушивался. «Неужели вы полагаете…», - Екатерина внезапно умолкла, решив задать вопрос иначе. Диана была к королю ближе всех, она могла знать и видеть то, чего не знают и не видят другие. «Скажите, что думаете сами? Угроза действительно существует?» - Диана едва заметно кивнула в отчет. «Он думает жениться сам?» - с каким-то невероятным достоинством поинтересовалась королева, и ее лицо сделалось совершенно непроницаемым. Теперь пришло время вздрогнуть Диане. Она с немым ужасом посмотрела на собеседницу. «Вы ведь понимаете, что ему придется для этого сделать?» - едва шевеля губами, тихо проговорила она. «Дофин нуждается в охране?» - Екатерина пристально посмотрела на любовницу своего мужа, а в вопросе не прозвучало вопросительной интонации. Та снова кивнула, на этот раз более уверенно. «Он говорит с вами об Англии?» «Он перестал делиться со мной… да и приходить почти перестал», - горько произнесла Диана. «Он стал другим...» - Екатерина ушла, не дослушав. Она знала достаточно. Часы пробили девять. Охота в самом разгаре. Она шла по бесконечному коридору, разделявшему ее покои и покои королевской фаворитки. Она едва могла переставлять ноги, все вокруг кружилось и плыло. «Он не вернется…» Екатерина продолжала стоять у окна, вглядываясь во двор, словно это был двор Лувра – ее дома. Когда-то у нее действительно был дом. Да. Папа Климент велел ей долго не размышлять и вить свое собственное гнездо сразу по приезду во Францию. Она так и поступила. Она свила гнездо, высидела птенцов, она сделала чужую и не очень-то дружелюбную к иностранцам страну своим истинным домом, в котором искренне попыталась быть счастливой. Что она сделала неправильно? Сейчас об этом оставалось лишь размышлять. Она снова сухо и болезненно закашлялась и отошла от окна. Ее бил озноб. Снова заболела, ну конечно, когда она вообще выздоравливала. Может и впрямь попросить лучших условий содержания? Она села за стол, кутаясь в выцветшую шаль, уже больше напоминавшую тряпку для мытья полов… на кухне, естественно. В комнатах королевы и достать бы такую не посмели. Зуб не попадал на зуб. Сейчас она мечтала о кружке простого кипятка, чтобы согреться. Когда принесут баланду, она попросит стражника. Если будет молоденький паренек, как бишь его там... Гийом, то можно надеяться. А вот если другой… Она не успела додумать свою мысль, как в замке заскрипел ключ, дверь с лязгом отворилась, а на пороге появился этот самый другой, со своей крысиной физиономией. Надзиратель, как с картинки. Самый что ни на есть типичный упырь. Раньше такие кланялись ей до земли, когда королеве Екатерине случалось самой спускаться в застенки, дабы в очередной раз спасти из пытошной своего незадачливого провидца. Нострадамус с завидным постоянством попадался отцам-инквизиторам. Узница недовольно посмотрела на тюремщика, усердно втаскивающего в камеру жестяную кадку. - Только не говорите, милейший, что теперь я буду есть и пить вот отсюда, стоя на коленях перед этой лоханью, - она прожгла его ядовитым взглядом. Генрих наконец снисходил до ванны, видимо, реально боясь заразы. Ну или брезгуя ей. Хотя на это она уже не рассчитывала. Мерзавец не брезговал нагибать ее над ее же горшком. Ничто его не смущало, чего уж она только ни делала. Чем отвратительнее все было, тем больше он этого желал. - Это уж я не знаю, - хамовато, но в меру проскрежетал ее страж. – Знаю тока, что вам велено принять ванну, воду сейчас притащат. Теплую, - посчитал своим долгом пояснить он. Обычно герцогиню Екатерину так не баловали. - Кем велено? – презрительно бросила она. Рядиться с ним было себе дороже, но это отвлекало от бившего ее озноба. На этот раз какого-то уж слишком сурового. Не подцепила ли она потницу от грязи? - Королем, - мужик просто пожал плечами, деловито устанавливая корыто посередь комнаты, отодвигая при этом в угол стол, за которым она сидела. - У меня нет короля, - с усмешкой проговорила Екатерина. - Зато дети есть, - гулом раздалось за дверью. Через мгновение Генрих Валуа размашистым шагом вошел в ее скромные апартаменты. – Не вставайте, мадам, - он остановил ее повелительным движением руки. – Я хочу посмотреть на это подольше, - добавил он и разразился богатым заразительным хохотом. Екатерина и сама не стала скрывать кривую улыбку, прекрасно понимая причину его веселья. Она сидела у пустого покореженного корыта, кутаясь в лохмотья, грязная, растрепанная, потерявшая все.