Наказание для двоих

*       − Доброе утро, вы, наконец, проснулись. Мне повезло дождаться вашего пробуждения, я уже думал пойти заняться делами.       − Господин… − пленник едва прошептал это заклятое слово, которое кажется далось ему с особым трудом, он наклонил голову в знак приветствия, но взгляд так и не поднял. — Простите, что заставил вас ждать. Мне подготовиться, господин? Мазь, прошу, может быть, вы мне ее дадите? — возможно Луис даже не слышал насколько униженно тихо и умоляюще звучит сейчас его голос.       − Стой, что ты делаешь? — в тот же миг, Заганос успел поймать, мягко придерживая за плечи, пытающегося сесть на кровать пленника. Тот действовал несколько отстраненно, но уже успел пошире раздвинуть ноги, и на султана он так и не взглянул:       − Вам не нравится, господин? Какую позу мне принять?       − Прекрати, тебе нужно отдыхать даже лишний раз избегать резких движений… Облокотись на меня, если хочешь посидеть на кровати. Нет, давай лучше подыщу что-нибудь помягче, например, вот эту подушку. Вот, так гораздо лучше. Нигде не болит?       Если тебя что-то беспокоит, я обязан знать, Вирджилио. Помнишь, наш вчерашний разговор? Больше никакого насилия с моей стороны не будет, поэтому располагайся поудобнее, и вовсе не нужно меня бояться. — Осторожно Заганос взял министра Луиса за колени, сдвигая их, тем самым позволяя пленнику принять куда как более естественную позу.       Луис молчал, он не мог понять для чего всё это Заганосу теперь понадобилось, но не задавать вопросов, не уж тем более ослушаться он рисковать не стал. Возможно роль раба настолько потрясла его и без того искалеченную психику, или же просто за время плена он слишком привык получать от Заганоса лишь очередные порции боли и унижений.       − Вы должны это выпить. Лучше будет, если я сам вас напою. − Перебинтованная рука, которой пленник потянулся к стакану сильно дрожала, а так и не думавшее заживать некогда разодранное в кровь запястье не позволило бы держать даже стакан, при этом не пролив содержимое. Луис послушно выпил жидкость, которая, как он мог позволить себе мечтать, вполне могла оказаться ядом. Но это было всего лишь отличное обезболивающее с приятным вкусом.       − Никаким образом я не наврежу тебе, − Заганос словно тотчас же прочитал мысли пленника. — Я собираюсь сменить повязки, когда обезболивающее начнет действовать. Придется немного подождать…       Ну а пока можно и поговорить. Я хотел кое-что прояснить, понимаю, вчера было не лучшее время, поэтому я не мог настаивать, и, возможно, ты позабыл или не смог запомнить… − Луис потупил взгляд, он бы был практически рассержен, если бы невероятная усталость и безразличие, ставшее для него привычным, не заставили на мгновение прикрыть глаза, под которыми темнели очень заметные отеки.       У него была отличная память, вот только именно здесь он обнаружил, что, кажется, есть кое-что, что его мозг отказывается воспроизводить. Но Луис не заставлял себя вспоминать, ведь он знал насколько кошмарными могут оказаться, до этого сокрытые, воспоминания. Он бы вообще предпочел всё забыть, уснуть и не проснуться. В его жизни больше не было смысла, смысл был утрачен вместе с Балт-рейном, сейчас он может лишь позорить свою страну своим нынешним статусом и состоянием.       − Ты злишься? … Похоже на то, мне до сих пор сложно распознавать некоторые твои эмоции. Поэтому очень тебя прошу, не заставляй себя их от меня скрывать, или же ты всегда можешь просто озвучить всё, что тебя беспокоит, Вирджилио. Хорошо?       Министр Луис кивнул в знак глубочайшей покорности, выглядело жалко, как, впрочем, и все, что он теперь вообще делал и говорил, но вот пленнику очевидно совсем нет дела до того, что о нем подумают.       − Послушай… Мне жаль, я сильно перед тобой виноват, и готов сделать всё, чтобы искупить свою вину… Чего бы ты хотел, Вирджилио? Только не проси меня о смерти, меня это очень расстроит, ведь я столько боролся за твою жизнь, и уж точно не собираюсь тебя ее лишать, ты очень важен для меня, пусть ты мне сейчас совсем не веришь.       − Как вам будет угодно, господин. У меня нет никаких личных желаний. Но я всегда готов исполнить любой ваш приказ… И буду умолять, чтобы вы учли мои физические возможности, мне его отдавая… Простите за дерзость вашего никчемного раба. — Прозвучало ужасно, Заганос недовольно цокнул:       − Не говори со мной так, только не так, прошу, я умоляю тебя, Вирджилио! − Луис в изумлении чуть шире открыл глаза. Снова Заганос играл с ним в то, вчерашнее безумие.       − Я не знаю, как теперь должен с вами говорить.       − Вирджилио, зови меня просто по имени.       − Не могу, простите. Это, кажется, слишком, тем более, противоречит вашему предыдущему приказу.       − Тогда я приказываю тебе больше ему не следовать. Хорошо, Вирджилио? Давай начнем всё заново, сделаем наши отношения куда более приемлемыми чем сейчас, − Заганос выдавил из себя улыбку, конечно, сложно было сохранять лицо и вести себя спокойно, видя в каком ужасном состоянии находился пленник.       − У меня не получится, приношу свои искренние извинения, госпо-…       − Не надо, − оборвал султан, прикрыв его рот ладонью. — Я понял — тебе нужно время, я слишком настойчив. Мне следует сбавить обороты. Тогда, просто «Заганос», так, как тебе было удобно раньше…       − Заганос, я ... плохо ощущаю своё тело. Ваша микстура подействовала.       − Вот и славно. Значит можно заняться ранами.       − …       − Не бойся, − Заганос уложил министра набок, начиная снимать легкие повязки. Следы ударов даже, не очень глубоко рассёкшие кожу, заживали очень медленно. Но всё равно стали получше выглядеть, чем после последнего наказания. Заганос тщательно занимался телом пленника, пока тот был без сознания. Конечно, это более-менее помогло залечить особо серьезные раны. Хотя, скорее, просто продезинфицировать, остановив кровь.       Повязки приходилось часто менять, но в сознание пленник от этого не приходил, Заганос действовал при этом нежно и с должной осторожностью. Но уже вчера Заганос столкнулся с сопротивлением только что очнувшегося пленника. Тот явно не осознавал свои действия и слова… Его откровенный страх, смахивающий больше на ужас от новой встречи с султаном, безуспешные попытки сохранять дистанцию, вырваться. Как же сильно он дрожал…возмущался из последних сил надеясь освободиться из властных рук. Заганос быстро прекратил все безуспешные попытки министра обрести свободу.       Луис долго и вынужденно перед ним после всего извинялся, то и дело поглядывая на свои ноги. Он думал, что говорит то, что хочет услышать от него безжалостный «господин». Но Заганос надеялся очень надеялся, что Луис воспримет всерьез его извинения и намерения изменить их текущие взаимоотношения. Со стороны султана это было слишком самонадеянно. Вот он и получил сполна за свою, первоначальную ошибку. Успокоить министра Луиса оказалось куда сложнее, чем можно было надеется. Он и успокоился-то потому, что потерял сознание, снова пережив сильный стресс, хотя Заганос и старался его от него уберечь.       Но сейчас Заганос решил действовать несколько иначе. Он не стал настаивать на обязательном соблюдении пленником «новых правил», говорил с ним куда более выдержанно, чем вообще мог. Его прикосновения были медленными, уверенными и, непривычно для тела министра, нежными.       Сняв повязки, Заганос начал аккуратнейшим образом наносить мазь на тело то и дело подрагивающего пленника. На этот раз Луис был покорным, не вырывался и лежал молча, то и дело нервически покусывая губу, вряд ли от боли, ведь Заганос был уверен в качестве и достаточности обезболивающего; Луису не должно было быть хоть сколько-нибудь больно.       Пришла очередь более интимных мест, Луис сразу довольно сильно напрягся. Заганос снова решил пообещать, что будет весьма осторожен. Кажется, ему совсем не верили. На ягодицах было довольно много кроваво-красных полос, они словно и не думали заживать даже немного, например, как аналогичные только на спине. Заганос вспоминал, что по ягодицам бил куда ожесточеннее.       «Ещё одна моя недопустимая ошибка, надеюсь хотя бы здесь шрамов не будет». От прикосновения там Луис вздрогнул куда сильнее и прошептал что-то вроде «извините» … От такой реакции пленника Заганоса только ещё больше покоробило.       − Всё хорошо, тебе не следует больше извиняться. Я не намерен совершать прошлых ошибок. — Говорю ему это так уверенно, словно он сейчас в состоянии понять чистоту моих нынешних намерений. Мои слова не подействовали, как, впрочем, я и предполагал, Луис только сильнее напрягся. Дело в том, что ему крайне неприятно слушать и видеть то, насколько сильно и внезапно поменялось мое к нему отношение.       И вот, его кровь снова на моих руках. Нет, здесь, на ягодицах раны словно и вовсе не планируют заживать. Отвратительно и недопустимо, я взял самую лучшую из имеющихся у меня мазей — не помогает. Единственное, что радует: теперь ему не так больно, как прежде, после моего насильственного «врачебного вмешательства».       Я закончил, нанеся мазь на последнюю, особенно заметную полоску. Осталось самое пугающее для него, я поглаживал истерзанную былым насилием дырочку перед тем, как начать; а второй рукой решил заняться, одновременно с этим, его членом. Луису никогда не нравилось, когда я, несмотря на всё ежедневно проделываемое над ним насилие, хотел подарить немного удовольствия и ему, пусть и болезненного.       Мне тогда особенно доставляло остроту ощущений говорить, что Луис и сам меня так сильно хочет, что не в состоянии долго выносить моих поверхностных и всегда подчеркнуто грубых и, должных казаться пренебрежительными, манипуляций с его членом. Его обиженно-униженный взгляд был для меня просто нечто невероятное. После, мое насилие над ним могло длится часами.       Так неприятно заставлять себя всякий раз вспоминать те дни, когда Луис не мог, порой, спать по несколько суток из-за меня, даже закончив я не прекращал издеваться над его телом, делая обязательные лечение с мытьем невыносимо болезненными для него. Я любил оставлять в нем те, ужасные «игрушки», которые уж точно бы не позволили никому заснуть, если только, не потерять сознание. Я пару раз находил именно в таком жалком состоянии, но каждый раз заставлял сильно пожалеть о «непослушании» …       Но чаще всего, он действовал по моей указке. Я заставал его умоляющим меня убрать из него «игрушки», доставляющее ему адскую боль. Даже когда состояние пленника оказывалось почти критическим, я всё равно не останавливался. Из его заднего прохода часто шла кровь, и я почти к ней привык. Чтобы Луис не делал, чтобы не говорил, ничто не способно было вызвать во мне жалость.       И вот, он сделал, чего не ожидал даже я. Надо же было этому случиться, когда я только хотел, как следует перед ним извиниться и обработать его ступни специальной мазью. Уже по дороге в его комнату я представлял, как буду прикасаться к ним, как Луис крайне недоумевая от происходящего, будет то и дело, недоверчиво вздрагивать и униженно предо мной за это извиняться. Тогда я думал не делать слишком резких перемен, а подготовить моего пленника к ним постепенно, чтобы свести его возможный стресс к минимуму.       А когда я обнаружил его полумертвого, для меня всё в тот же миг изменилось. Привычный мир перевернулся с ног наголову, что раньше казалось важным, стало безразличным и несущественным. Я лишь надеялся снова увидеть его изумрудного цвета глаза открытыми и обращенными ко мне в заметном жалостливом упреке.       Вирджилио, я давно знал, что ты не в состоянии будешь меня простить, когда бы я не начал извиняться. И даже тогда, когда по сути ещё ничего не началось между нами, ты был крайне на меня обозлен из-за судьбы империи, к которой я ее решительно приговорил. Но мне этого не хватило, я взялся и за тебя, так и не остановился пока…полностью тебя не уничтожил.       Я отлично понимаю, как насмешливо звучат теперь для тебя мои извинения. В них нет смысла, смысл есть лишь в оказании реальной помощи тебе, от которой тебя бросает в дрожь и холодный пот. Прости, из многочисленных вариантов нашего взаимодействия я выбрал для тебя самый ужасный. Не плачь, не нужно, я же поклялся, что больше не причиню тебе боль.       Ну вот, мои пальцы теперь так хорошо в тебя входят, но ты по-прежнему болезненно всхлипываешь. Зачем, зачем, Вирджилио? Зачем ты делаешь себе ещё больнее? Ты же ненавидишь, когда я вижу, что ты плачешь. Не извиняйся, не нужно, прошу! И снова слышу эти твои слова, произнесенные прерывающимся голосом. Проникаю глубже, нахожу тот самый заветный бугорок, нежно занимаюсь его массажем.       У тебя внутри полным-полно микро-трещинок, тебе всякий раз было больно от любых проникновений даже когда ты сам ласкал себя внутри, по-моему, конечно же приказу. Всё время нашей близости ты так боялся и ненавидел инвазивные проникновения в любом их виде. Меня тогда это даже забавляло.       Вполне возможно, я вообще был твоим первым. Первым, кто осмелился овладеть гениальнейшим и опасным премьер-министром Балт-рейна. Я был уверен, что как победитель и тот, кто почти уничтожил твой Балт-рейн, имею на это полное право.       Если у тебя до меня кто-то и был, то, наверняка, он был осторожен, и вряд ли вы делали это постоянно. Министр Луис, ты бы явно не потерпел, чтобы кто-то брал над тобой верх снова и снова       Моя «игра» стала по настоящему жестокой для нас обоих. Ты не хотел в ней участвовать, но я заставил тебя самым наглым и грубейшим образом из возможных. И вот к чему мы пришли. Я довел тебя до края пропасти, упасть в которую до сих пор тебе так и не позволил к твоему, впрочем, искреннему негодованию.       Я бы хотел обнять тебя, прижать к себе поближе, но ты теперь боишься даже самых невинных прикосновений. Болезненно вскрикиваешь, неужто правда так больно? Микстура обязана избавить тебя от боли и всевозможных неприятных ощущений. Похоже, не избавила. Я снова ужасно ошибся. Чувствительность твоего тела по истине невероятна. Или же… куда более вероятно, тут решающую роль играет твой постоянный, испытываемый передо мной страх, который я когда-то, с особым энтузиазмом мечтал, чтобы такой гордый и непокорный, ты испытывал.       Физически ты был весьма слаб, обычный человек даже меча, наверное, в руках никогда не держал, но это было и не нужно аристократу с таким происхождением как твое. Вам многое принадлежало в Балт-рейне и причем всего лишь по праву рождения. Стал премьер-министром не особо для этого напрягаясь. Но твой интеллект кажись покорил даже холодного бесчувственного императора. Хэх, возможно и не только интеллект. Нет, я уже недопустимо просчитался, попрекая тебя в недозволительной связи с ним. В любом случае какая разница: была она или нет?       По сути, это ничего не меняло. Ты стал тем, кем стал далеко не благодаря одному только происхождению. Всем сердцем ты мечтал лишь о том, чтобы спасти Балт-рейн. От себя ты сделал всё возможное, но судьба распорядилась по-другому, твоим планам не суждено было воплотиться. Видел карту, которую ты нарисовал, надеясь сделать империю по истине великой. Весьма неплохо и довольно-таки интересно, я вот захотел такую же только для Турции. Мы не такие уж и разные, ведь стали вдохновителями захватнической политики стран-антагонистов.       Заполучив тебя, я решил, что правильнее всего будет расставить точки над «и». Но ты не согласился принять мою власть, так скажем, добровольно. Тогда я не придумал ничего лучше, как положиться на собственную силу и полученную над тобой власть. Можно сказать, я злоупотребил всем, чем только мог, и, в итоге, разрушил тебя. Хотя изначально планировал совсем не это. Думал ты вполне можешь стать для меня тем же, кем был для императора Балт-рейна. Но ты посмел мне отказать.       Не станешь предателем, заявил ты. Но разве тогда это могло быть хоть сколько-то важно? Твоя страна была, считай, почти полностью разрушена, империи больше не было, имперская знать, что до этого завидовала, не доверяла тебе, казнена, а Гобальт лишился всякой власти. Не осталось не одной разумной причины, чтобы продолжать бороться с Турцией, ведь теперь, все когда-то зависимые от центра земли, требовали независимости и стали открытыми сепаратистами; Балт-рейну точно было теперь не до захвата новых территорий.       А вот ты позволял себе так открыто злится на меня, ударил по лицу, смотрел с таким презрением… Я не выдержал и поддался своей «темной стороне».       Находится внутри тебя, чувствовать свою над тобой власть было и осталось чем-то невероятно желанным. Я любил даже когда ты играл в покорность, старался чтобы я поверил насколько послушным ты стал. Но я не хотел тебе верить, я хотел тебя наказывать.       − Я закончил, Вирджилио. Ну чего ты, не плачь. Обезболивающее плохо помогает? Скажи, мне, правда, важно это знать.       − Нет…оно…здесь ни причем. Моё тело слишком…       − Чувствительно?       − Я бы сказал…болит.       − Это значит, что нужно выбрать другой, более сильный препарат.       − Не обязательно, правда. Господин…может быть, вы позволите мне самому заниматься всем …этим? У вас же, наверняка, много дел, и я бы не хотел вас от них отвлекать.       − Хм. Исключено. Самое важное дело исправить былые ошибки. Не пойми неправильно, ты для меня очень важен, дела подождут.       … Не хочешь, чтобы я этим занимался, потому что мучил тебя столь долгое время? Хотел, чтобы это был Махмут или кто-то ещё?       − Разве у раба есть право чего-то для себя желать?       − Тц! Я же тебя просил, Вирджилио! Не «господин», не «раб» … Как долго ты еще планируешь меня наказывать??? — Заганос и не заметил, как снова до ужаса напугал своего ещё не успевшего от всего отойти пленника.       Бедняга, заметно от него отстранившись, мигом встал перед Заганосом на колени. Он явно пытался что-то сказать, но не выходило. Без сомнения, его психическое состояние было гораздо хуже физического. − Вирджилио! Вирджилио!!! Прекрати! Не надо, не делай этого!!! — Тут же приподнимая Луиса за плечи, Заганос заставил его оказаться у себя на руках.       − Прос-ти-те меня, За-ганос…       − Я … совсем на тебя не зол, это ты прости мне мой тон. Пожалуйста, больше никогда не вставай предо мной на колени, я тебе это категорически запрещаю.       − Как прикажете, господин… Заганос, − Луис был совсем потерян, он плохо сознавал, что происходит. Внутри и снаружи все ужасно болело от мази, только Луис никогда бы в этом не сознался Заганосу. Приходилось просто терпеть, не создавая лишнего шума. Ведь если бы Вирджилио начал громко стонать от испытываемой боли, Заганос просто выпорол его как раньше всегда поступал. Да ещё и эта новая «игра» султана, к которой Луис и вовсе никак не мог ни привыкнуть, ни адаптироваться. Более того, пленник был уверен, что теперь вряд ли сможет адаптироваться к чему бы то ни было, он плохо воспринимал реальность.       Всю ночь перед пробуждением пленнику снился слишком уж правдоподобный сон, на этот раз Заганос решил придумать что-то воистину вопиющее. Штука разрывающая плоть изнутри. И перед тем как ее использовать Заганос сказал, что Луис ему надоел и это последняя их игра. Всё было слишком правдоподобно. Боль тоже. А еще рядом с Заганосом стоял Махмут. Почему он? Вирджилио сейчас уже смутно помнил происходящее «во сне», и причину по которой там взялся человек, который так, казалось бы, искренне старался ему помогать.       Эти двое так долго над ним издевались, а картинка происходящего казалась настолько реальной, что Луис понял, что спал, лишь когда широко, от испытанного ужаса, открыл глаза. Заганос был рядом? Хуже не придумаешь… Хотя, что если, это не было сном? … Возможно, Луис просто снова не умер, а пережил очередное издевательство, уготованное ему тюремщиками? Правда, внутри не так болело, как во время сна. А значит всё-таки сон? Но, кто знает, когда-нибудь, и он сможет стать явью.       Заганос видел, как мучается министр от кошмара. Вот только он не мог, не должен был его будить, как бы того не хотел. Давать настолько сильнодействующее снотворное второй раз никак нельзя, а Луису жизненно необходим отдых. Пусть даже и такой. Всё лучше, чем, если бы пленник умер от усталости. Конечно, Заганосу и самому было крайне не по себе видеть до чего он довел человека, которого теперь уверен, что любит.       Ему пришлось сменить бельё, выпачканное в крови и… Нет, Заганос пообещал себе не допускать никаких лишних, не имеющих к делу никакого отношения эмоций. Главное, жизнь Вирджилио, и неважно в каком пленник сейчас состоянии, Заганос мог быть рядом и исправлять то, что, казалось, исправить было уже нельзя.       Снова манипулируя телом пленника, Заганос старался сделать так, чтобы свести сопротивление к минимуму. Тот был слишком напуган, не воспринимал слов Заганоса, его попытки вырваться были скорее неосознанным желанием освободится, чем чем-то иным. Луиса удалось более-менее успокоить, когда Заганос избавил пленника от навязанных ему объятий и вернул на кровать, укладывая на бок, так ему было единственно не больно из возможных поз. Заганос продолжал его при этом слегка поглаживать, говоря в полголоса, что сожалеет. Сожалеет обо всём.       Заганос не хотел уходить так быстро, теперь он наслаждался Луисом, после того, как пленник долгое время пробыл без сознания, был высокий риск того, что бедняга так и не придет в себя, каждое мгновение, проведенное с ним сейчас, стало для Заганоса словно благословение. И он не стеснялся им наслаждаться.       − Сегодня я тебя обязательно поцелую, Вирджилио, − прошептал султан на ухо чуть было вздрогнувшему пленнику. Кажется, это обещание Луиса уж точно не обрадовало. И вот, буквально через пару мгновений, министр ощутил чужие губы на своей шее. Заганос сказал то, что заставило Луиса до боли прикусить губу:       «Как он только может вести себя настолько жестоко и омерзительно?» − вот только Заганос продолжал, спускаясь ниже и, при этом прося Луиса расслабиться. Из-за этих его просьб пленник мог только недовольно хмуриться. Благо Заганос не видел, он был теперь слишком занят его спиной.       Стоит заметить, что быть нежным у Заганоса получалось столь же успешно, как и быть грубым. Поцелуи стали такие откровенные, а султан делал вид, что такое для их отношений обычное дело, но стоило ему лишь прикоснуться к пленнику возле одной из ягодиц, тот отчаянно запротестовал.       − Прошу, только не там. Хватит, остановитесь… Заганос.       − Хорошо, − Заганос приподнялся на локтях, изучая болезненно припухшие из-за недавних невольных слез отеки под глазами министра Луиса. — Чего ты так вечно напряжен? Смотри, стоило тебе только сказать, и я остановился. Теперь всё будет иначе, Вирджилио.       − … Я был бы вам очень признателен, если вы позволили мне немного отдохнуть.       − Надоела моя компания? Не стесняйся можешь, признаться мне, что тебя особенно беспокоит, когда я рядом.       − Как вам будет угодно…       − Хм. Вирджилио, давай я сделаю тебе массаж. Прошу не смотри на меня так, я буду аккуратен и не притронусь к ранам. Шея и плечи совсем не пострадали, я займусь ими.       − Вам требуется моё согласие?       − Ну… Мне было бы очень приятно его услышать.       − Но вы сделаете всё, что задумали и без него, вот, что вам действительно доставляет удовольствие.       − Говоришь так словно…       − Словно вы не пороли меня за каждое непонравившееся слово как зарвавшегося «мальчишку»? Я забылся, мне извиниться? А может всё-таки лучше накажете? Действие обезболивающего всё равно уже почти прошло…       − Что?! И почему я узнаю об этом только сейчас? Разве ты не мог мне просто об этом сказать?! Я же, очень переживаю за тебя, Вирджилио!       − Как по мне, ваши действия бессмысленны. Я не умер тогда, и уж точно не умру сейчас.       − О чем ты вообще говоришь, Вирджилио! Ты не будешь больше страдать, вот что я, пытаюсь для тебя сделать.       − Хах!       − Что тебя рассмешило?       − Вы это серьезно «что»? «Страдать» я буду здесь до конца своих дней, и если, вы серьезно решили меня больше не наказывать, то, как же другая боль? Я … не могу, боюсь никогда не смогу чувствовать себя рядом с вами в безопасности!       − Тебе придется мне поверить. Знаю, это трудно, должно быть даже невозможно для тебя. Но иного выхода я не вижу.       − А что говорит, Махмут-паша? Он бы точно придумал другой выход. Вы же понимаете, о чем я? Моя жизнь должна была окончиться ещё там, на тот самом, приготовленном вами для моих соотечественников эшафоте!       − Вирджилио…       − Мне даже доставляет особую «боль» то, что вы продолжаете звать меня по имени вот уже второй день! Я ваш раб, и если вы и не хотите слышать от меня «господин», то это никак не меняет здесь моего статуса!       Вы никогда не сможете сделать мне приятно, зачем стали пробовать? От этого мне только хуже… Почему бы вам просто не подождать пока я более-менее восстановлюсь, а затем продолжить то, что вы делали со мной всё время плена?       Но если я вам надоел в этом смысле, то я могу вас умолять лишь о смерти. Прошу, я хочу со всем покончить уже давно. Пожалуйста, только смерть действительно способна избавить меня от боли.       − Будешь просить меня о смерти, и я стану лучше о тебе заботиться. Я надеюсь, ты когда-нибудь смиришься. Поверь, жизнь со мной не настолько ужасна, и ты совсем не раб для меня.       − Но вы обходитесь со мной как с рабом! Бьете, делаете больно или лечите мои раны — все ваши манипуляции грубые или нет, все они могут только доказывать мою здесь абсолютную бесправность. Подумайте, ведь не можете же вы этого не понимать, когда-то мы были с вами на равных, с вами тоже могло случиться что угодно! Хотели бы вы для себя подобной участи?       − Я не задумывался об этом. А ты, Луис, хотел бы меня к ней приговорить, если бы я оказался у вас в плену?       − Нелепый, конечно, вопрос. Император Гобальт выносил приговоры, а не я…       − Но ты обладал огромным на него влиянием, разве нет? Или намерен это до конца отрицать?       − Под конец войны я оказался в тюремной камере, из которой мне обманом удалось улизнуть. У меня давно не было того, изначального влияния, Заганос. Генералитет и знать меня презирали и ненавидели, а ваша уловка только подтвердила их собственные подозрения.       Но если вам интересно мое мнение, то я бы никогда не опустился до подобного. Зачем мне это было бы нужно? Вы всегда казались мне интересным противником, я не испытал к вам личной неприязни пока не узнал какой вы на самом деле человек… − Луис замолчал, боязливо отводя взгляд.       − Ну а теперь, зная о том, что я сделаю с тобой, ты как бы поступил?       − Думаете теперь я мечтаю о мести, с собой сравниваете? Вы…просто безнадежны, − боль начинала слишком ощутимо возвращаться к пленнику. Его немного затошнило.       − Хм, думал ты не прочь мне отомстить.       − Вряд ли я теперь смог, даже если бы захотел. Вы оставили мне на память много неприятных ран.       − Не говори глупостей. Твое здоровье обязательно восстановится. Если не в самое ближайшее время, то… − Наконец-то Заганос заметил, что министру Луису было не по себе.       «Обезболивающее! Нужно срочно ему его дать. Я отвлекся, думая о всяких глупостях. Неужто теперь мне стало важно, что он думал обо мне тогда?» Заганос поднялся с кровати, спеша принести нужную микстуру.       − Вот, возьми, это поможет. Должно действовать подольше. В следующий раз постараюсь сделать что-то получше. — Луис приподнялся, он, правда, уже слишком побледнел. На его губе заметна была кровь. — Нет, даже не пытайся. Я сам тебя напою. — Пленник сразу же послушался. Не то, чтобы он смирился, но боль его, кажется, доконала.       − Лучше не становится? — спросил Заганос спустя пару минут.       − Немного…       − Можно мне побыть с тобой до тех пор, пока обезболивающее полностью не подействует?       − Хех, как пожелаете…господин…       − Не господин, а Зехир. Назови меня по имени хотя бы раз.       − … Не хочу. И это ответ на оба ваших вопроса, − Луис даже осмелился немного улыбнуться. Возможно, он поверил, что Заганос, и правда, не собирается прибегать больше к насилию? Нет, наверняка, причина крылась в другом. Пленник вконец отчаялся, лишний раз осознав, что ничего толком не может изменить в своей нелегкой участи.       − Полагаю, я должен уважить твое волеизъявление. Рядом с тобой колокольчик или просто зови слуг, если почувствуешь себя плохо. Я… «правда не хочу уходить» приду к тебе днем и вечером, надо сменить повязки и покормить тебя. Вечером, возможно, мы посетим ванну.       − Я бы этого не хотел… До вашей ванны далековато идти…       − Ну что ты, в любом случае я отнесу тебя.       − Этого я бы тем более не хотел.       − Обещаю, что буду осторожен. Совсем не так, как раньше, Вирджилио.       − Тц! Разве нельзя меня просто оставить там одного, чтобы я смог спокойно смыть с себя позор, оставшийся от ваших наказаний.       − Конечно же нет. Это в любом случае недопустимо. Ты можешь себе навредить. Тем более, я хочу проводить с тобой больше времени. Помнишь, я говорил об этом вчера. Твои стопы нескоро заживут, так что тебе очень часто придется терпеть мою компанию.       − Заганос, хотел вас спросить: если бы вы всё-таки лишили меня ног, то по-прежнему продолжили насиловать? В том случае, не попытайся я покончить с собой? — От такого внезапного ужасного заявления Заганос сел на кровать рядом с пленником и пристально посмотрел на него, вот только лицо Луиса в тот момент ничего не выражало, лишь всепоглощающую пустоту.       − Я бы никогда на это не пошел. Угроза была нелепой, меня это, конечно, нисколько не оправдывает и не делает ее менее жестокой.       − А если бы вы всё-таки сделали это со мной? Давай предположим, как вы заставили меня предположить по поводу вашего плена?       − Хватит! Это совсем не тоже самое!       − Хм, как по мне очень схожее…       − Я не могу такое даже предположить.       − Но и мне сложно представить, чтобы я захотел овладеть кем-то против его воли. «Нет» значит нет, Заганос. Или такое тебе не впервой?       − … Ладно, хорошо, признаю, что ты победил. Только давай на этом и закончим? Тебе, правда, сейчас нужно много отдыхать. Может всё-таки сделать массаж? Пожалуйста, Вирджилио, позволь мне… сделать тебе хотя бы что-то приятное.       − Не уверен. Лучше просто уходите… − Заганос отрицательно покачал головой:       − На этот раз я не могу тебя послушать.       «Я так хочу побыть с тобой подольше…» *       Министр Луис спал, султан, как и хотел сделал ему приятный массаж. Заганос сидел на кресле напротив кровати и наблюдал за пленником. Несмотря на изначальное нежелание со стороны Луиса, Заганос быстро позволил удостовериться в собственном мастерстве. Вирджилио так хорошо расслабился в его руках. Заганос был уверен, что еще никогда не видел министра таким. И, да, он очень хотел его таким запомнить.       Прядка волос, случайно упавшая на глаза пленника, была нежно убрана Заганосом.       − Выглядите слишком мило...       «Отчего мне до сих пор приятно наблюдать твою слабость и уязвимость, которые ты раньше всеми силами старался от меня скрыть.       Зачем? Мне нравишься любой ты… И почему я игнорировал это чувство раньше?       Хочу снова прижать тебя к себе, ощутить твое прерывистое дыхание. Но тебе нужно отдыхать, так, что подождет. Вирджилио, ты с самого начала был для меня, несомненно, больше чем просто военным трофеем, пленником… Я хотел сделать тебя от меня зависимым, надеялся, что когда-нибудь ты почувствуешь ко мне тоже, что чувствую к тебе я. Если бы я действовал не грубостью, а милостью, может быть тогда… У меня и были бы хоть какие-то шансы.       Власть просто над твоим телом мне так ничего и не дала, да и дать была не в состоянии. В итоге, ты боишься и только больше ненавидишь меня. На самом деле я никогда не хотел ничего подобного. Я начал играть с тобой в жестокую игру, которую сам же и проиграл. Ещё немного и из-за собственных ошибок я навсегда бы тебя потерял».       Долгое время Заганос сидел подле министра играя с волнистыми прядками волос балтийца, так, чтобы, конечно же, его не разбудить. Днем Заганос пришел к министру Луису снова, как и обещал, чтобы накормить пленника. Луис хотел было отказаться от пищи, но Заганос со всей, свойственной его натуре властностью, настоял. Теперь пища, которую приносил Заганос была исключительно та, что министр Луис ел в Балт-рейне. Так Заганос надеялся, что у Луиса появится аппетит. Не то, чтобы идея была совсем плохая, но пленник по-прежнему всячески негодовал, видя нежеланную для него заботу со стороны недавнего мучителя.       Конечно, Заганос и не думал сдаваться, более того, с каждым новым днем он становился всё настойчивее и требовательнее. Пленник порой его просто игнорировал. Только это ему совсем не помогало избавится от общества турецкого правителя.       Луису не нравилось, когда Заганос занимался его лечением. Это воспринималось балтийцем как очередная унизительная насмешка, неприятным было любое его прикосновение. Видя и прекрасно зная об этом, Заганос всё равно продолжал. Раны на ногах, особенно беспокоившие министра, весьма беспокоили и самого Заганоса. Хуже всего стало то, что Луис пробовал передвигаться, несмотря на строгий запрет Заганоса этого не делать.       Двигаться самостоятельно выходило из ряда вон плохо, а ползать на коленях не только унизительно, так ещё и больно. На коленях также были незажившие повреждения, содранная кожа восстанавливалось невыносимо медленно. Но и Луис, в свою очередь, не думал сдаваться. Как же он хотел, чтобы Заганос просто оставил его, наконец, в покое. Не приходил к нему, не трогал старые раны. Почему же он до сих пор не наигрался? Ведь прошло достаточно времени… А Заганос стал приходить даже чаще, чем делал это раньше.       С одной стороны, Луис надеялся, что если его раны быстрее заживут, то тогда у Заганоса больше не будет поводов, чтобы его беспокоить, если, конечно султан сдержит слово и не возобновит свое насилие. Хотя, если бы Заганос хотел, то он мог уже давно это сделать. Тело Луиса восстановилось для этого вполне достаточно, так, по крайней мере, думал сам Луис. Да и раньше, Заганос насиловал его и с более серьезными повреждениями…       Луис понимал, Заганос от него не отвяжется. Ему определенно нужно что-то ещё, то, что он до сих пор не заполучил, но заполучить очень жаждет. Что это может быть? Луис подумывал сыграть с Заганосом, сказать, что простил, и между ними больше не осталось острых углов. И, более того, открыть, что Заганос ему нравился еще до того, как стал султаном. Потренироваться, поразыгрывать всё это у себя в голове, чтобы выглядело более-менее правдоподобно. Возможно, тогда Заганос потеряет к нему всякий интерес или … все будет еще хуже?       У Заганоса как ни у кого другого всегда отлично выходило распознавать чужую ложь и блеф, и Луис не стал исключением, эта «игра» запросто могла закончится очередной трагедией для пленника. Но, а если повезет и …       Луис вздрогнул, услышав приближающиеся шаги. Кто к нему мог сюда прийти кроме султана? Охрана всегда передвигалась неслышно. Его появление, снова этот голос. Нет, пленник уверен, никакое актерство ему не поможет, притворяться просто бессмысленно, возможно был смысл попробовать сделать это раньше, но никак не сейчас. Ему до сих пор тяжело Заганосу в глаза-то посмотреть.       Так отвратительно, рука султана снова на его плече. Он говорит Луису что-то похоже на комплимент. Вот только Луис уверен выглядит он сейчас просто отвратительно, несмотря на то, что Заганос старался чуть ли не с самого начала поддерживать тот его изначальный для себя образ… Но обычная телесная гигиена — это далеко не все, даже то, что Луис снова стал принимать пищу, немного конечно, но всяко лучше, чем прежде, ничего по сути не меняло. Он был бледен, под его глазами огромные отеки, множество синяков, ссадин и царапин, содранной кожи на теле, которую теперь так умело скрывали повязки. Министру первое время вообще строго запрещалось надевать что-нибудь на них.       Надевать? Луис тогда был не в состоянии резко пошевелиться на кровати. Через какое-то время Заганос подобрал пленнику легкую ночную рубашку, и сам ее на него одевал. Он старался быть очень любезным с пленником, которого пугало буквально всё, грубое слово, неловкое неожиданное прикосновение. Заганос всячески давал понять министру, что исправился и осознал былые, совершенные ранее ошибки. Показная забота, правда, отталкивала Луиса не меньше извечного демонстративного грубого, насмешливого презрения. Но то, что Заганос снова позволял ему носить одежду, более-менее успокаивало Луиса: снова можно прятаться в мягкой ткани одеял и той самой, спальной рубахе. Она была просторная и приятная к телу.       Заганос вообще начал с ним обсуждать очень странные и нелепые, по мнению министра, вещи типа нового обустройства комнаты, подбора парадной одежды. Луис слушал султана несколько отрешенно, но Заганос словно не замечал реакции пленника, он продолжал делать и говорить то, что считал нужным в то или иное время.       Приходя чаще к министру, Заганос старался взять чуть ли не всю жизнь Луиса под свой контроль до самой малейшей ее детали. Луиса смущали многие новые манипуляции, которые проворачивал с его телом «господин султан», навязанные тюремщиком ласки сопровождались нежными словами. Это как раз было из того, чего Луис не хотел слышать от султана, Заганос словно продолжал его оскорблять только на этот раз иначе.       Разговоры с султаном заставляли Луиса ощущать ежеминутную опасность и держать глаза опущенными, так, как изначально и требовал от него Заганос — поведение послушного раба, готового со смирением выполнить любой, даже самый унизительный каприз жестокого господина. Что только Заганос не предпринимал, чтобы преодолеть все эти, выстроенные им же самим барьеры! Но до Луиса достучаться оказалось не так-то просто.       Министр часто плакал, закрывая лицо от Заганоса, отворачивался, извинялся, его ослабленное тело, не справляясь со стрессом, то и дело нервически подрагивало, в моменты, когда Луис ощущал исходящую от Заганоса угрозу особенно остро. Балтиец часто не мог сдерживать слезы, откровенный ужас во взгляде, стоило Заганосу зло на него посмотреть, или сказать что-то грубоватым, повелевающем голосом. Приходилось тщательно подбирать слова, Заганос очень надеялся, что если станет делать все правильно, то Луис перестанет его так боятся. Но это было лишь на уровне домыслов султана. А пленник начинал вести себя все отстраненней, чем больше Заганос приближался к нему, стараясь понять, тем больше, Луис пытался его оттолкнуть, и если не буквально, он для этого слишком боялся турецкого султана, то ментально выстраивая не пробиваемую стену вокруг своего разума.       Заганосу приходилось видеть Луиса всяким, отыскивать его, иногда пленник прятался, делал себе больно, не так, конечно, когда пытался покончить с собой, нет, но всё же, Луис ползал на коленях, не в состоянии поднять на него свой взгляд.       Поднимая и укладывая его на кровать или унося в ванну для мытья Заганосу приходилось какое-то, порой, даже продолжительное время заверять пленника в своей исключительной лояльности. Не помогало, эксцессы повторялись. Луис иногда оказывал сопротивление, пытаясь просто вырваться из сильных рук султана, крепких, навязанных ему объятий.       Ночью, абсолютно каждую ночь, министра Луиса мучили кошмары. Заганос присматривал за ним, при этом он и не думал будить истязаемого ужасами пленника. Луису необходим, жизненно необходим был отдых, а то, что любой из возможных его снов становился кошмаром, на это Заганос уж точно повлиять никак не мог. Первое время он будил Луиса, после тот либо не мог заснуть без очередных снотворных, а когда засыпал, кошмары, судя по крикам, снова настигали пленника.       Они почти не говорили, говорил обычно Заганос, Луис был вынужден слушать, а точнее слушаться, а если разговор был относительно нейтрален, то Заганос вообще сомневался — слышал ли его пленник. Луис сидел с видом ко всему равнодушного человека. Но отвечал, стоило Заганосу задать вопрос, требующий прямого ответа, всё остальное, кажется, он попросту игнорировал.       Всякий раз, придя к пленнику, Заганос невзирая на всё, просто не мог не наслаждаться его компанией, хотя Луиса угнетало присутствие султана подле себя. Как-то Заганос заставил Луиса сыграть с ним в шахматы. Но из этой сомнительной идеи, кажется, в принципе не могло выйти ничего хорошего. Луис, крайне напугано, всякий раз опускал взгляд, переводил куда-то в сторону, только для того, чтобы избежать лицезреть перед собой красиво выточенные фигурки, выполненные мастерами из позолоченного металла.       Позволив себе, наконец, заметить насколько пленника напрягает игра, Заганос просто предложил завершить партию, Луис ответил не сразу, но позже сипловатым голосом практически прошептал:       − Если так вам будет угодно, господин султан. — Без лишних слов Заганос отвел министра подальше от столика, занятого под игру. Состояние пленника стало ещё хуже, чем было до игры, Луис побледнел сильнее обычного, двигался неуверенно, позволяя Заганосу себя направлять. Впрочем, из-за содранной кожи ног, это стало его практически обычной походкой. Заганос какое-то время носил пленника исключительно на руках, но вот, уже неделю Луис начал ходить самостоятельно.       Правда, по причине того, что движения пленника были долгое время ограничены, ему сделалось тяжело снова встать на ноги. Заганос словно заново учил его ходить. Луиса это, несомненно, сильно угнетало. Но Заганос тут же сделался для него терпеливым и очень лояльным «учителем», ему вообще нравилось видеть пленника таким слабым и уязвимым, а главное, поставить от себя в абсолютную зависимость.       Походы в ванну первое время особенно тяжело отражались на психике министра. Но Заганос много сил и времени потратил, чтобы убедить пленника, что больше водные процедуры никакой боли ему не принесут. Массаж подводой обычно воспринимался более приятным, чем обычный. Вода должна была даровать успокоение измученному телу. Пленнику не нравилось, что Заганос всегда делает всё сам, распоряжаясь его телом как своим собственным. Но Заганос, видя, что чувствует пленник, старался оправдаться тем, что Луис пока просто не в состоянии чтобы самому о себе заботиться.       Порой, Луис демонстрировал свою злость Заганосу, но чаще выходило, что он снова и снова вынужден был показывать султану, свои страх и слабость, которые он испытывал практически всегда в его компании.       Вот, Заганос снова принес его в это специально приготовленное для мытья помещение. В воздухе стоял приятный запах благовоний. Луис хотел было идти сам, но его ноги по-прежнему были в недопустимом для ходьбы состоянии. Заганос слишком часто занимался его ранами и ссадинами, а по причине того, что ступни плохо заживали, вызывало у Заганоса особый, мало приятный для Луиса интерес. Светлая ткань, прикрывающая их аккуратными полосками, не была слишком плотной, ступать было довольно больно.       Луис пытался и не раз подняться с кровати, только вот удержаться на ногах больше пары мгновений у него не выходило. Содранная кожа быстро отдавала острейшей болью, тут же заставляла пленника пошатнуться, потерять равновесие. К тому же, у него всякий раз кружилась голова от подобных попыток. Он слишком долго пролежал на кровати без малейшего права двигаться, сначала закованный в оковы турецкого султана, а после попытки самоубийства из-за содранной кожи на ступнях. Тело совсем отвыкло от двигательной активности, ощущения от нее можно было определить, как странные, новые и необычные.       Заганос приказал страже следить за драгоценным пленником, и те послушно следовали его воле. Единственное, иногда Луису удавалось от них скрываться, тем самым, заполучив для себя крупицы долгожданной свободы. Конечно, Заганос не позволял страже без серьезного повода беспокоить министра. Они даже стояли далеко от его кровати, стараясь при этом вести себя как можно более незаметно. Проявляли активность только тогда, когда что-то действительно случалось. Вот, например, пленник, пытаясь встать с кровати рухнул на пол, тогда стража позволяла себе вмешаться, возвращала мужчину обратно на кровать, а далее сообщала о случившемся Заганосу.       Приходя Заганос, осматривал раны министра, оказывал ему помощь с только что полученными повреждениями от падения. Более того, Заганос выглядел слишком обеспокоенным. Он, то и дело спрашивал и переспрашивал у Луиса про его самочувствие. В ответ: пленник либо просто молчал, либо отвечал, что «в порядке».       Чтобы Заганос себе не внушал, ему явно нравилось заниматься принудительным лечением министра, такая вольная или невольная близость, но так он мог прикасаться к пленнику где только желал. Повязки Заганос менял каждый день, тем самым, каждый день подвергал пленника ужасному стрессу. Хуже всего для Луиса было, когда Заганос прикасался к его интимным местам, чтобы, например, нанести мазь на член, яички, на ягодицы и соски, кожа на которых была когда-то практически содрана и совсем недостаточно восстановилась. Даже обезболивающее, дающее сильный эффект сродни наркотическому, не могло успокоить Луиса от последующей истерики, которая, порой, начиналась ещё в процессе медицинских манипуляций султана. Пленник невероятно страдал, ощущая такие пугающие пальцы Заганоса, причинявшие ему до этого одну лишь боль.       Заганос теперь обращался с Луисом совсем иначе, долго его готовил прежде чем приступить к инвазивным проникновениям, старался действовать исключительно мягко и нежно, не стесняясь лишний раз продемонстрировать свою заботу. Луис не хотел демонстрировать перед Заганосом свое уязвимое тело, а Заганос тем временем заставлял его принимать самые откровеннейшие из возможных поз; раскрываться перед ним, лишний раз ощущать невероятный стыд за свое израненное, ослабшее тело.       Решив раз и навсегда покончить со связыванием, Заганосу приходилось практически каждый раз преодолевать барьер страха и невольного сопротивления пленника. Луис совсем, кажется, потерял способность контролировать свое тело, лишь некоторые эмоции ему удавалось скрывать. На что Заганос недовольно хмурился, ведь он-то мечтал, чтоб Луис был максимально с ним откровенен, пусть даже посредством былого насилия удалось бы этого достичь. Пленнику крайне тяжело давалось выносить собственную слабостью. Он чувствовал себя каким-то другим человеком, будто и вовсе ничего не осталось от прежнего его, только лишь изуродованное Заганосом тело.       Следы насилия заживали слишком медленно, султан был этим явно не доволен. Министр Луис не мог видеть себя таким, но Заганос всем своим теперешним отношением демонстрировал неравнодушие: например, он то и дело делал министру Луису комплименты, целовал, уделял много времени ласкам перед тем как приступить к обротке ран, заставляя пленника чувствовать себя ещё более жалким.       Для Заганоса больше не стоило абсолютно никакого труда сознаться пленнику в своих настоящих «чувствах», сделать пару ловких и таких недопустимых для психики Луиса жестов. Но Заганос был уверен, как, впрочем, и всегда, что поступает верно.       Вот, Заганос нежно прикладывал к обнаженному, слишком остро реагирующему телу пленника мягкое приятное на ощупь полотенце.       − Смотри, ты уже такой чистый. Не произошло ничего ужасного. Признайся, Вирджилио, ты больше не так остро не ощущаешь боль, не правда ли? — Заганос слишком долго ждал ответ и снова заговорил сам: − Я готов услышать любое твое мнение, пусть даже оно будет направлено против меня… Вирджилио, не думай, что я забыл, ты сколько угодно можешь меня ненавидеть и презирать. Но только, прошу, говори со мной хоть иногда… Я уже так сильно успел соскучиться по твоему приятному, вкрадчивому голосу.       Осталось только нанести мазь. — Погладив министра Луиса по плечу, Заганос убрал мягкое полотенце, кладя его подле себя, и доставая баночку с мазью. Он провел пальцем по вязкой жидкости, опробовав ее; запах у нее был приятный, но едва уловимый.       Приступая, Заганос нежно провел по одному небольшому следу, находившемуся над лопаткой. Луис вздрогнул, слышно застонав, стоило Заганосу только перейти к другому, более глубокому следу.       − Прости, я слишком резко переключился. Мне стоит действовать куда медленнее. Как я мог забыть: ты очень долго ко всему привыкаешь. Но знаешь, твоя обостренная чувствительность способна дарить тебе по-настоящему волшебное наслаждение. Вот только, ты вряд ли позволял себе его когда-нибудь получать. — Министр слегка напрягся, хотя и никак не хотел выдавать Заганосу свою реакцию. Правда, от Заганоса мало что способно вообще укрыться.       − Тебе неприятно слышать нечто подобное от меня? — Заганос звучал, и правда, обеспокоенно. Он не мог не видеть, как любые его слова влияют на министра, хоть тот старается не подавать виду, заставляя себя вечно молчать или стараться изобразить равнодушие.       − Мы скоро закончим? Вы обещали дать мне сегодня больше времени на отдых, или вы об этом позабыли? – нахмурившись, Заганос вынужден был признать, что это, действительно, так.       − Только вот я хотел, побыть с тобой подольше. Как думаешь, чье желание для меня важнее? – Луис обреченно вздохнул, султан снова над ним издевался, к тому же, бесстыдно прикасался полотенцем ко всем, еще так плохо зажившим следам.       − Мне больно, пожалуйста, вы можете меня там не трогать? – взмолился Луис, когда терпеть было уже не в силах. Заметно удивившись, Заганос сразу же остановился.       − Рубцы до сих пор болят? Но я же каждый день наношу на них мазь… Почему ты не сказал мне раньше? Не молчи, Вирджилио.       − Вам так нравится это делать, почему вы не дадите мне полотенце, я бы сам справился? Вы не можете не видеть, что мне давно стало заметно лучше, – продолжая свое дело, султан улыбнулся.       − Ты еще слишком слаб для таких заявлений, сегодня практически целый день провел в кровати, по-прежнему не в состоянии передвигаться без моей помощи. Тем более, мне куда сподручней заниматься твоей спиной, разве нет?       − Не сомневаюсь, ваше особенное к ней внимание оставило мне шрамы.       − Тебя это беспокоит?       − Как это может меня не беспокоить? – закончив со спиной, Заганос, спустился ниже, прикасаясь мягким полотенцем к ягодицам министра, Луис взбрыкнул разозлено косясь на султана. – Прекрати! Просто отдай мне это, чертово полотенце. Снова невозмутимое лицо и эгоистичная насмешка.       − С чего я должен тебя слушать? Ты принадлежишь мне, Вирджилио, твое тело тоже.       − Вот как, − отвернувшись Луис болезненно поморщился. Далее Заганос продолжал начатое, пленник явно не мог не испытывать дискомфорта, а в конце его плечи характерно подрагивали. Не то, чтобы Заганос не понимал причину, просто он до сих не научился воспринимать чувства Луиса всерьез. Его поведение, манера говорить, повышенная чувствительность тела, порой, Заганоса всё это сильно раздражало, и он, правда, не знал почему, поэтому просто пытался держать себя в руках. Получалось не всегда.       Следующее, что сделал Заганос это приподнял Луиса, заставляя сесть, на обтянутую мягкой тканью кушетку, на которой он до этого лежал, прижал его спиной к своей груди, уверенным движением руки развел его ноги по шире. Впрочем, Луис не противился.       − Теперь вытру тебя здесь, − констатировал Заганос не без насмешливой ухмылки, он были снова так близко, что холодное дыхание султана коснулось плеча министра. – Люблю, когда ты послушный, и хватит уже плакать или, ты думаешь, что я не вижу? На этот раз пленник не послушался, да и не мог, если б и захотел: Заганос снова над ним издевался, хуже того, он этого даже не понимал.       − Нужно будет делать более сильное успокоительное. Ты же помнишь, истерики меня раздражают, тем более, твои. – Болезненно прикусывая губу, Луис молчал, тогда как полотенце коснулось его лобка.       − Может мне и дырочку твою протереть? Ладно, оставим как есть. Смотрю, ты и так намучился. Тебе настолько невыносима моя компания?       − Как бы то ни было, мое мнение для вас совсем неважно, господин.       − Не обижайся, я хочу, как лучше. Тебе сейчас правда нельзя перенапрягаться, а, тем более, так переживать. К тому же, у тебя нет для этого никаких оснований. Я хочу наладить наши отношения, а ты мне препятствуешь. И не надо так зажиматься, − раздвинув ноги Луиса сильнее, Заганос неотступно продолжал свои манипуляции, заставляя пленника болезненно простонать.       − Хватит, прошу, я все понял.       − Хм, это совсем не наказание, Вирджилио. Ты снова слишком восприимчив. − Наконец, закончив, Заганос отпустил пленника, перед этим поцеловав в мочку уха. Испуганно поежившись Луис отсел от султана подальше, на что Заганос удивленно возмутился:       − Не нужно резко двигаться, вы еще так слабы, министр. Вот, позвольте вам помочь, − протягивая халат и не ожидая дозволения, Заганос приподнял Луиса и накинул на него халат. Ткань была очень приятная на ощупь, Луис не чувствовал дискомфорта, он боялся, что скоро начнет к этому привыкать.       − Давайте теперь займемся вашими ступнями, − присев на корточки подле Вирджилио Заганос не спускал с него своего холодного взгляда. Луис всё еще с трудом его выносил, и поэтому предпочел разорвать их зрительный контакт, от которого ему давно не по себе.       − Они практически перестали болеть, вы же видите, я вполне в состоянии самостоятельно ходить…       − Я просто нанесу мазь на рубцы, прошу потерпи, − судя по всему Заганос и не думал давать Луису хоть сколько-нибудь расслабиться. Султан услужливо поглаживал щиколотки, на которых, к его сожалению, все еще виднелись следы насилия. Луису это явно не нравилось, как и то, что Заганос положил его ступни к себе на колени. Неприятно поморщившись, Луис прикрыл глаза, он не хотел снова видеть, как Заганос делает это, пусть с осторожностью и не отрывая от него взгляд.       Но для министра это было слишком. Снова Заганос трогал старые раны. Запах мази был Луису неприятен, он только и мечтал, чтобы все поскорее закончилось.       − Расслабься, ты слишком уж напряжен, Вирджилио. Не делай такое лицо, я не собираюсь тебя пытать.       Ну вот, видишь, закончил даже раньше обычного. Нет, тебе нельзя пока ходить, − властным движением руки Заганос удержал хотевшего было приподняться с кушетки министра. Тот недовольно покосился на султана. – Я отнесу тебя в спальню. Луис было возмутился, но Заганоса ему было не переубедить.       После этой неприятной процедуры со стопами у Луиса действительно совсем не оставалось сил. Предложение было разумным.