Наказание для двоих

      Сколько времени уже прошло с тех пор, как министр Луис пришёл в себя? Впрочем, его стало достаточно, чтобы самые серьезные раны и повреждения, имеющиеся на теле балтийца, успели подзажить. Но, все же, нельзя было утверждать, что министр в порядке.       Заганос не знал, как исправить то, что исправить невозможно. Несмотря на навязанное, причём в принудительной, унижающей форме, лечение; правда, Заганос искренне не понимал, почему Луис считает его таковым, балтийцу лучше вовсе не становилось.       Телесные повреждения, плюс ко всему душевные травмы — как бы Заганос не старался, министр, казалось, от них никогда не оправится. Ситуацию усугубляла и боязнь прикосновений, которые Луису давно уже стали особенно неприятны. Иногда, несмотря на привычный страх перед Заганосом, пленник это довольно ярко демонстрировал.       Замкнутый круг − искать выход их которого дело почти бесполезное. Любой бы уже давно сдался, но только не Заганос. Министр Луис был вот уже как полгода его собственностью, расставаться с которой он никак не собирался. Чувство вины больше не так влияло на султана, как самое первое время, даже, к своему собственному удивлению, Заганос быстро привык и продолжал делать с министром то, что задумывал, согласно собственному плану лечения.       Его план был, разумеется, самым амбициозным, учитывая сложившуюся ситуацию и те самые отношения, которые связывали его с пленником на самом деле. Иногда, министр Луис чувствовал себя настолько плохо, что был не в состоянии даже поднять на Заганоса свой уставший взгляд.       В самые тяжелые для них двоих моменты, Заганос оставался преступно молчалив. Лучше промолчать, чем сказать никому ненужные, непростительные глупости, которые, к тому же, можно потом трактовать двояко. Министр Луис оказался, и правда, очень восприимчивым как к боли, так и к ласке. Заганос быстро сообразил и придумал, как сможет этим воспользоваться при обращении с ним.       Вот только, если даже тело министра начинало поддаваться на умелые манипуляции турецкого султана, то самому Луису от этого становилось только хуже. Он ужасно злился на то, как султан теперь его использует, ведь для балтийца это по-прежнему оставалось лишь жестокой игрой. И чтобы Заганос не делал, чтобы не предпринимал, мнение министра не менялось.       Пленник быстро стал уверен — все эти, так называемые лечебные процедуры, должны его окончательно доконать. Но Заганос и не думал прекращать, более того, с каждым разом он становился всё более настойчивым и проворачивал самые смелые манипуляции с его телом.       Собственная слабость так сильно угнетала, как никогда прежде, министр Луис долгое время не мог встать с кровати. Вот только теперь Заганос ему всячески помогал не только принимать пищу, и самолично следил за его гигиеной, но также и очень уж решительно исполнял все его скромные пожелания.        Первое время, Луис боялся попросить его о чём бы то ни было, но после того, как стал невольным свидетелем того, что Заганос не без особого энтузиазма старается ему всячески угодить, стал немного решительнее. Но лишь до очередного нервного срыва, министр Луис вёл себя более-менее естественно.       Благодаря тому, что Заганос стал позволять пленнику больше свободы чем, когда бы то ни было, риски возможной, очередной трагедии также возрастали. Так, например, однажды, к своему ужасу, он застал министра пытающимся двигаться на коленях. Нет, делал он это вовсе не для того, чтобы хоть как-то задеть Заганоса, балтийцу просто было тяжело, передвигаться иным способом.       Впрочем, изначально наказание, выбранное Заганосом, такой способ «ходьбы» и подразумевало. Но сильные руки султана быстро вернули его обратно на кровать. Колени министра оказались стерты в кровь, к тому же синяки должны были появиться в самое ближайшее время.       На этот раз Заганос молча выполнял работу доктора, которая, к огромному сожалению Луиса, Заганосу так до сих пор и не наскучила. Так продолжалось довольно долго, и всё же, Заганос первый начал диалог со своим драгоценным пленником. Луис хотел, очень мечтал сохранять невозмутимость, но как же ему тяжело было в тот самый момент просто поднять на Заганоса свой взгляд.       Неловкость, вызванная собственной слабостью, ощущение того, как на самом деле, тяжело ощущать себя игрушкой в чужих руках…       Играть с человеческими жизнями, когда-то, ещё в относительно недавнем времени, было характерно и для самого Луиса, он каждый раз предпочитал не задаваться вопросом, что чувствуют те, жертву которых он допускает во благо империи Балт-рейна. Они с Заганосом ведь были во многом схожи. Беспринципные политики, готовые на всё ради достижения желаемого результата, порой, Луису было так отвратительно вспоминать прежнего себя. Неужели, он и правда заслужил подобную участь?       Спасти Балт-рейн ему не удалось, а о собственном спасении, и уж тем более благополучии, он предпочитал не задумываться. Это могло бы повредить его планам. Министра Луиса ужасно пугало, то, что Заганос и не думал с ним, наконец, покончить. Разве он его уже недостаточно унизил и как политика и как мужчину? … Что ему ещё могло быть от него нужно?       «Второй раунд игры», в которую Заганос ещё так и не наигрался, на этот раз точно сведет Луиса с ума.       Их противостояние — это противостояние между Турцией и Балт-рейном, а не что-то личное, так откуда же у Заганоса столько ненависти к премьер-министру Балт-рейна? Всё уже давно зашло слишком далеко!       − Вирджилио, зачем ты это сделал? — Заганос смотрел на министра, когда закончил перевязку, и как только пленник посмел снова себе навредить? Стража, приставленная к нему, была явно слишком деликатна с любимцем их правителя, но они лишь следовали приказу самого Заганоса. Но стоило хотя бы ненадолго предоставить министра самому себе — непременно должно было случиться то, чего Заганос так опасался.       − Вы мной по-прежнему крайне недовольны, господин? — министр Луис заставил себя улыбнуться, но сколько же невольной грусти было в этой его, болезненной улыбке.       − Не причиняй себе больше боль, я тебе запрещаю, — слова Заганоса отнюдь не звучали как угроза, и всё же… Луиса они заставили слегка вздрогнуть.       − А если я намерен продолжать, что тогда? Накажете за непослушание? Это как раз то, чего следует от вас ожидать. Но, похоже, причинять мне боль, вы желаете оставить исключительно своей привилегией.       − Это не так, я имел ввиду вовсе не то, о чем ты подумал. Хотя, здесь мне стоит учесть насколько могут быть отличны твои мысли от твоих же слов.       − Обвиняете меня во лжи? Но если я, действительно, настолько жалок, тогда почему вызываю у вас столь странный к себе интерес? Вы проводите время со мной, хотя, наверняка есть столько важных дел, требующих вашего участия.       − Самое важное для меня сейчас исправить то, что я натворил, действуя исключительно в угоду собственному малодушию.       − Хах!       − Вирджилио, почему ты не хочешь мне верить? Какой мне смысл тебе лгать? Какой вообще может быть моя выгода? Что, по-твоему, я получу в итоге?       − Всё что вы мне говорите, господин, звучит как насмешка. И прошу, не нужно звать меня по имени, вы даже не представляете насколько это раздражает. Но, конечно же, вам лишь это и нужно. Несмотря на то, что уже произошло, вы продолжаете меня мучить, проявляя особый к этому энтузиазм…       − Ты забыл наш договор? Я могу его тебе напомнить, если ты снова так отчаянно желаешь почувствовать себя «невинной» жертвой.       − Вы могли уже давно сделать это, но отчего-то до сих пор не разрушили Балт-рейн, возможно, вы и сами не так уж и хотите…       − Я не про Балт-рейн говорю. Неужели ты до сих пор настолько предан стране, которая теперь тебя уж точно ненавидит? Ты развязал войну, победу в которой не мог гарантировать, а сейчас твой Балт-рейн на грани катастрофы.       Луис отвернулся, он хотел было что-то сказать в ответ, но предпочел промолчать. Снова те самые, ужасные чувства, его вина. Заганос прав, он прав во всём… Он победил, он имеет право делать с Балт-рейном всё, что только пожелает, не говоря уже про премьер-министра. Вот только та самая, предательская дрожь возвращалась. Луис понимал, что ещё немного и он не выдержит. Заганос увидев это, попытался хоть как-то смягчить обстановку.       − Конечно, я не виню конкретно тебя, я говорю про то, что люди, порой, совсем не могут оправдать даже самых незначительных ожиданий. Впрочем, мне не стоило трогать старые раны… Вирджилио? — министр Луис уже довольно сильно дрожал, Заганос всё это время поглаживал его колени.       Хоть уже и закончил с перевязкой, Заганос по-прежнему, преклонив колено, продолжал оставаться в такой позе. А сейчас он встал, чтобы успокоить пленника, начавшего вдруг стараться вырваться.       Вот уже буквально через пару мгновений Заганос наваливался на министра сверху, заставляя того не двигаясь лежать спиной на кровати. Луис, плакал, он пытался отвернуться, в бесполезной попытке укрыть лицо от холодного, не отрывающегося от него взгляда султана.       − Умоляю, отпустите. Мне…мне больно, Заганос… Простите — г-господин султан, − приглушенный обрывающийся голос Луиса надрывался.       − Не обманывай, твои руки не были повреждены в этих местах, за которые я их схватил. Я бы не причинил тебе боли, больше нет… − Заганос после просьбы министра всё-таки ослабил хват. Только Луису от этого лучше не стало, ну вот, Заганос снова видит его таким: слабым и никчёмным.       − Ты слишком чувствительный. А теперь, успокойся и выслушай меня. Если тебе одного моего слова недостаточно, тогда я могу предоставить тебе другие, неоспоримые гарантии, что я не наврежу Балт-рейн. Но тогда, я буду ждать от тебя кое-что взамен. − В ответ на это, министр Луис лишь продолжил невольно дрожать в руках султана.       − И какими же будут ваши условия, господин?       − Во-первых, никогда больше не обращайся ко мне подобным образом, во-вторых, я хочу, чтобы ты был всегда со мной откровенен — я буду рад, если ты станешь озвучивать свои чувства, и давать мне понимать твои настроения.       Но и, конечно же, я со своей стороны тоже должен иметь страховку — я дам твоей стране более выгодный мирный договор, а ты поклянешься, что твоя жизнь станет навечно моей, только на этот раз уже ты сам решаешь свою судьбу. Более того, этот самый новый договор будет действовать пока ты жив. Умрешь — и миру между нашими странами придет конец.       − Такие … странные условия, господин, − злобно выплюнул балтиец, хотя на Заганоса даже посмотреть пока был не в состоянии. Он не хотел воспринимать подобную реальность, а предложение Заганоса было ужасно по своей сути.       − Я же тебя просил…       − Ведь я ещё не согласился… − Луис осознавал, что стоит ему сейчас сказать «да», как пути назад больше не будет. Заганос обязательно начнет его презирать больше прежнего, если вообще есть куда больше. Жизнь министра Луиса уже давно ничего не стоит, а от былой гордости не осталось и следа, чего же тогда добивается Заганос, для чего ему это вообще нужно? Министр Луис и так его собственность, и неважно как он его заполучил, но факт остается фактом.       − Я дам тебе время подумать. Не беспокойся, когда тебе станет хотя бы чуть-чуть лучше, я покажу тебе текст договора, и ты сможешь с ним ознакомиться.       Заганос перестал удерживать министра лежащим на спине, тот скорее постарался отвернуться от него набок. Его тело не прекращало подрагивать, но он старался вести себя как можно тише, и сейчас только и мечтал о том, чтобы Заганос поскорей ушел, хотя и знал, что это вряд ли случится. Последнее время, Заганос проводил с ним слишком много времени. Даже перенес свою работу в эту комнату, чтобы иметь возможность следить за министром.       Сейчас Заганос просто сел на кровать рядом с ним. Их тела разделяло совсем небольшое расстояние, министр болезненно сглотнул, стоило ему ощутить руку султана на своём плече.       − Здесь, не больно? — мягко и как-то осторожно уточнил Заганос, проводя своей рукой от плеча, переходя на легкие, почти неощутимые прикосновения к спине министра. На ней было много старых, едва заживших ран, были даже такие от которых остались большие — довольно заметные рубцы, те, что обязательно, спустя какое-то время, станут шрамами.       Министр Луис прикусил губу, а его дрожь лишь только усилилась. Прикосновения человека, присутствие которого он не выносил с каждым разом становились для него всё более неприемлемыми. Но, Заганос слишком уж увлекся этой своей игрой, − именно так и только так министр расценивал происходящие изменения в их отношениях.       − Позвольте…мне просто отдохнуть, − едва произнося слова попросил министр, просьба звучала скорее, как мольба, впрочем, она ею и была.       − Хм, не шути так, твои раны нуждаются в уходе. Я должен сменить тебе повязки, и обработать все имеющиеся на твоём теле повреждения. Так, и никак иначе. Прости, но это, действительно, сделать необходимо.       − Они уже давно не кровоточат, зачем к ним такое, чрезмерное внимание? Я не понимаю вас, господин…       − Вирджилио, −Заганос уже, одним легким, но уверенным движением притянул Луиса к себе, − Клянусь, что буду исключительно нежен и крайне осторожен с тобой.       − Не нужно, пожалуйста…оставьте меня в покое…       − Ты же понимаешь, что моё присутствие в твоей жизни неизбежно?       − Господин султан, это слишком жестоко. Вы ведь не раскаиваетесь в содеянном, вам нужно от меня нечто такое, чего я никогда не смогу вам дать.       − Не соглашусь. Я, прекрасно осознаю, что ни на что в твоей жизни не имею права претендовать. Но это совсем не значит, что я смогу оставаться безучастным к твоему нынешнему самочувствию, которое исключительно по моей вине стало столь прискорбным.       Министр Луис не хотел слышать ничего, из того, что мог сказать ему Заганос. Да и то самое, унизительное предложение, которое он ему только что сделал, не могло не вызывать у балтийца особенного рода неприязни. Если он согласится, то это будет значить, что он на этот раз сам себя приговорит к пожизненному рабству у этого ужасного человека.       Прикосновения Заганоса даже самые невинные, Луису переносить просто невыносимо, пусть даже они и не доставляют ему физического дискомфорта, зато тело министра продолжает реагировать на них крайне болезненно. Раны заживают, но психологические травмы не дают ему ни минуты покоя.       Каждую ночь, его будят кошмары, но, министр Луис, уверен, что хуже этих самых кошмаров только то, что реальность, которую он не выбирал, принципиально ничем от них не отличается. Он стал игрушкой турецкого султана, а тот, в свою очередь и не думает с ним кончать.       Разве Заганос уже недостаточно его унизил, более того, министр Луис не представляет для него абсолютно никакой ценности как заложник, а Балт-рейн по факту уже давно в его руках. Никаких разумных мотивов держать мужчину при себе у турецкого султана нет и быть не может.       Игра, которая так далеко зашла. И что же в итоге? Луис мечтает лишь о смерти, а Заганос не дает ему ни малейшего шанса со всем покончить. Слёзы снова предательски стекают по его щекам, впалым от болезненной телесной худобы и слабости. Но Заганос и не думает прекращать, впрочем, так было и раньше, до этого.       − Что такое, разве тебе больно? Ты снова плачешь, − мягко заметил Заганос, разворачивая министра к себе лицом. − Не надо, ну, ты чего? Я не причиню тебе больше боли. Сейчас я как следует тебя подготовлю, а после сделаю лекарство, так больно как раньше больше никогда не будет.       Заганос не сказал, но он сам, лично старался приготовить самое лучшее снадобье для пленника, чтобы свести к минимуму все возможные, неприятные ощущения. Вкус и запах отвара были нейтральными даже должны были стать немного приятными.       Вот только, похоже, министр Луис отреагировал на его старания крайне скептично.       − Я не стану ничего принимать. Тем более от вас, господин.       − Замечу, что это не просьба, от который вы можете отказаться. Я настаиваю, и заставлю вас принять лекарство, господин министр, пусть даже против вашей воли.       − Мстите мне даже в этом, значит…       − Вы сами меня вынуждаете.       − Так, выходит, я снова виноват перед вами?       − Прошу, не нужно делать из всего этого очередную трагедию. Мне и самому будет крайне неприятно прибегать к насилию, но, как уже сказал, вы не оставляете мне иного выбора. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы осмысленно принимать решения. Понимаю, что ты зол на меня, знаю, что ненавидишь, но всё же… крайне бессмысленно сопротивляться, тем более — я не отступлюсь от задуманного, разве ты ещё этого не принял?! Позволь, я помогу тебе снять одежду?       Министр Луис сглотнул.       − Не стоит утруждать себя, господин. Я в состоянии сделать всё сам. Разве не этому вы столь настойчиво меня «обучали», причем весьма длительное время? — так больно, снова заставлять себя вынужденно улыбаться, но отчего-то, пленник время от времени просто не мог вести себя другим образом. Страх наказания нивелировался из-за постоянной жестокости, которой он подвергался вне зависимости от того, что он скажет турецкому султану, как себя с ним поведет…       Правда, такое было с министром не всегда. Обычно он был по-настоящему послушным, почти всегда оставался молчалив, много грустил, не желал идти с Заганосом на любой контакт, особенно зрительный являлся для балтийца наиболее нежелательным.       Но и Заганос стал куда терпеливее. Убрав из их отношений насилие в самом классическом его смысле, он предпочитал быть к министру лояльным настолько, насколько только мог, и насколько это позволял сделать его властный характер.       Заганос притянул пленника к себе, тот совсем и не сопротивлялся. Луис за последнее время ослаб настолько, что самостоятельно едва мог поднять бокал. Заганоса это совсем не радовало, он всерьез опасался, что балтиец давно потерял всякую волю к жизни и такими темпами, конец станет уж слишком очевиден.       Принимать пищу он так нормально и не начал, а заставлять насильно, впихивая в него еду, Заганос был решительно против. Ранее случившийся инцидент ярко продемонстрировал, что это ни к чему хорошему уж точно не приведет.       Тело министра в его руках, Заганос действовал, как всегда уверенно, одежды на пленнике было немного, к тому же, она легко снималась. Из-за необходимости бинтов, Заганосом для министра Луиса была подобрана просторная спальная одежда из светлой и легкой, приятной на ощупь ткани. Штаны и длинная рубаха — вот и всё, во что был одет министр. С нижнем бельём, Заганос счел нужным пока повременить.       Перед тем как начать, Заганос поцеловал плечо министра, бывшее слегка укрытым рубашкой.       − Я обещаю быть исключительно нежным, ты же помнишь мои слова? — прошептал султан.       − … − Министр Луис прикрыл глаза. «Только не так, зачем он снова делает это со мной?!»       Вот, балтиец уже лежал полностью обнаженный, на его теле оставались лишь полоски бинтов, султан положил его на грудь. Министр Луис мог даже ощущать его дыхание, у самого же дыхание стало прерывистым, он сильно нервничал.       − Так не пойдет. Ты должен расслабиться. — Нет, на этот раз это был вовсе не приказ. Заганос решил, что сделает всё необходимое, чтобы излишнее напряжение пленника хотя бы немного ушло.       Самое худшее, что жизнь с Заганосом стала для министра неизбежностью. Его руки, его прикосновения, его голос, казалось, никакие силы не могли остановить Заганоса от воплощения задуманного.       Министр Луис страдал, вспоминая былые дни — то время, когда он еще был свободен. Зная тогда, чес всем для него закончится, он бы действовал иначе? Заганос рассчитывал наперед, он был готов ко всему, он решительно настроился на победу, других вариантов он не допускал.       Бинты надо было давно сменить, но Заганос старался оттянуть этот момент настолько, насколько это только было возможно. Балтиец не мог спокойно выносить эту, такую необходимую для заживления его ран процедуру.       − Так покраснели, − Заганос имел в виду следы, оставшиеся на коже под повязками, − Мне надо было раньше ими заняться. Но не переживай, сейчас отойду, сделать тебе лекарство, а после того, как ты его примешь, твоя, невероятная чувствительность не будет столь обостренной. А пока отдохни…       Заганос, и правда, оставил министра Луиса одного лежать на этой, роскошной кровати, в ожидании «очередной» пытки, то, как бы называл это сам министр. Балтиец, впрочем, и не думал успокаиваться. Ещё одна порция боли, которой его снова подвернут. Унижающая процедура для него не могла стать не чем иным. Он бы хотел завернуться в одеяло, только чтобы хоть как-то спрятаться от Заганоса, но какой был в этом смысл?! Скоро турецкий султан снова заставит его обнажиться, так, чтобы перед ним министр Луис вынужден был продемонстрировать свою слабость.       Воздух, проникая в комнату, через приоткрытое окно, весьма приятно соприкасался с освобожденной от бинтов кожей, стало даже немного приятно. До этого, Заганос делал перевязку сразу, действуя при этом крайне оперативно. Но сегодня, судя по всему решил, поступить иначе. Странно, министру не нравилось ожидание, но всё же…       − Ты, конечно же, не скучал без меня, − Заганос подошел к кровати, на которой лежал министр тихо, тот не слышал его шагов. — Вот, позволь, я помогу тебе, − Заганос имел в виду принять лекарство. Сопротивляться Луис не стал.       Заганос терпеливо ждал пока оно подействует.       − Как самочувствие? Скажите, мне, когда ощутите его эффект.       − Хорошо, − безразлично подчинился министр Луис.       − У вас почти уже все раны на спине зажили, − не без подчёркнутого удовольствия заметил Заганос, лицезря обнаженного министра. Заганос не сказал, но он прекрасно мог видеть, что от некоторых, особенно глубоких следов от ударов на искалеченной спине министра вырисовываются шрамы. И чтобы Заганос не делал, чтобы это предотвратить, это всё равно стало неизбежностью.       − Тогда отчего же мне так больно, стоит только облокотиться на спину, господин?       − Вот как. И ты снова об этом умалчивал, тогда как я неоднократно просил тебя о таких важных вещах сразу же ставить меня в известность. Испытываешь мое терпение?       − Хахах, о чем вы говорите? Разве моя боль вам неприятна? Почему вы лично взялись заниматься моим лечением? Уверен при вашем многочисленном дворе достаточно других специалистов. Признайтесь, мучить кого-то всегда доставляло вам особенное удовольствие.       − Это не так, − Заганос почувствовал жуткую злость, но ему удалось быстро ее подавить. — Следующий раз говори мне сразу, если что-то начнет беспокоить, и, да − это приказ. Ты для меня слишком значим, а твое тело еще недостаточно восстановилось. − Луис хотел было возмутиться, но передумал.       Начал Заганос с того, что разогрел лечебную мазь, растирая её в своих руках. Лекарство пахло довольно приятно. Министр по-прежнему оставался очень напряжен, и Заганосу это явно не нравилось.       − Позволь, я просто сделаю, что должен.       − Говорите так, словно у меня есть другие варианты…       − Вот и славно, − Заганос приступил, пробуя наносить мазь на те места, где не было ран. Луис морщился, но вовсе не от боли.       − Ты вроде предпочитал женщинам мужчин, тогда отчего такая реакция? Мы уже достаточно времени близки… Сознаюсь, что полагал у тебя появится нечто вроде хотя бы самой обычной привычки относительно меня. Чем я хуже твоих прежних любовников? Например, твоего последнего, кажется, его звали Симон? Полагаю, твоим главным критерием выбора в данном случае стала смазливая внешность.       − Прошу, не надо о нём…       − Помнится он умер в тот самый день на эшафоте вместе с остальными. Знаешь, а ведь он соглашался сотрудничать, поговорив с ним я сразу понял, ты для него ничего не значил, просто приятный расчет.       − Я попросил вас, господин, не говорить о нём.       − Про твоего императора я вообще молчу, он готов был обменять на свою жизнь хоть весь Балт-рейн. И я до сих пор недоумеваю зачем вы, бывший премьер-министр решили бросить мне вызов? Тогда стольких ошибок удалось избежать…       Знаете, вы мне сразу понравились еще до нашей первой встречи. Наше противостояние я помню до сих пор, всё, до мельчайших деталей. Балт-рейн тебя не заслуживал, но ты до последнего пытался спасти эту страну. Может быть уже тогда я захотел тебя заполучить.       − Сделали меня рабом, «воспитали» под ваши отвратительные нужды, и теперь используете как вам только заблагорассудится. Я теперь к вашим «услугам» в любое, удобное для вас время. Но, умоляю, господин, пусть моё прошлое останется в прошлом. Помню, вы сами приказывали забыть мою жизнь в Балт-рейне, и тем, кем я был до того момента, как я попал к вам.       − Сейчас я только и желаю, чтобы ты забыл лишь то, что я делал с тобой до… − Заганосу явно тяжело давались эти слова, − твоей попытки с собой прикончить.       − Считаете, с тех пор хоть что-то между нами изменилось?       − Разве сейчас я причиняю тебе боль?       − Это с какой стороны посмотреть. Я уже много раз говорил вам, господин, что ваше нынешнее участие неприятно мне не меньше вашего прошлого, демонстративного насилия.       − Что мне сделать, чтобы ты забыл? Скажи, Вирджилио, чего ты хочешь…       − Вы прекрасно знаете то единственное, о чём я только и могу мечтать, с тех пор, как попал к вам.       − Ах, ты об этом! Возмутительно, я же стараюсь всё исправить, но ты всё равно хочешь лишь этого?!       − Дайте угадаю, вы снова мною недовольны?       − Не нужно делать такое лицо. Мне искренне жаль, что я ничего не могу тебе предложить из того, чего бы тебе на самом деле хотелось. Скажи мне, и я рассмотрю даже твоё самое, амбициозное желание.       − Ты уничтожил мою страну, истребил цвет балтийской аристократии. Балт-рейн, и без того разрушенный, обязан выплачивать вам контрибуции. И всё из-за того, что я проиграл тебе. Чего же мне теперь желать, кроме собственной смерти?!       − Ладно, я уже ведь говорил, что могу пересмотреть тот самый мирный договор, да и условия безоговорочной капитуляции Балт-рейна можно немного смягчить… Но всё зависит от тебя.       − У Балт-рейна, как и у меня: у нас нет будущего. Зачем мне заключать сделку с дьяволом?!       − Мне жаль, что ты так думаешь… Но я, пожалуй, продолжу, если ты мне позволишь…       − Ты всё равно продолжишь, если даже я не позволю. Так скажи, к чему вообще подобные вопросы?       Заганос слегка массировал спину министра, во время разговора, к которому его сам и принудил. Делая это, Заганос очень старался быть крайне аккуратным, чтобы не задеть ещё, по-прежнему немного болевшие следы былого насилия, красовавшиеся на спине министра.       Такие нежные прикосновения, Вирджилио воспринимал их как особенно для себя неприемлемые. Этот человек, уже причинивший ему столько боли, ежедневно подвергая самым отвратительным из унижений, никогда и не при каких обстоятельствах не мог заслужить у министра хоть каплю доверия.       Луис поймал себя на мысли, что так, как Заганоса он не ненавидел никого и никогда. И перед глазами снова возникли, до боли неприятнейшие из всех его воспоминаний. Так безобразно отвратительно, и как турецкий султан мог только получать от этого хотя бы какое-то удовлетворение?! Разве Заганос не понимал, что подобные издевательства унижают не только его пленника, но и его самого?! Ведь султан хотел его, пусть исходя из одной причины — ненависти к Балт-рейну.       Выбрав такой путь, Заганос должен был идти до конца, но он зачем-то внезапно сменил тактику. Если бы министр Луис тогда только умер! Но не вышло… Последняя из его отчаянных попыток, была обречена на провал.       Почему вообще Заганос пришёл к нему столь поздней ночью?! Уходя, Махмут уверял, что Заганос скоро не явится… Но отчего Луис не рассматривал такой вариант, что те двое изначально были заодно? Махмуту он никогда не доверял. Самый опасный турецкий генерал, явно восхищался своим правителем, прощал тому всё, чтобы тот не задумывал, чтобы тот не совершал…       Если же их очередной план сработал, то он просто подарил им обоим отличное развлечение. Махмут мог сыграть кого угодно; он умен, хитер, и достаточно харизматичен, берётся за любую, неприятную и даже самую, на первый взгляд, невыполнимую работу. Наверняка, он также, как и Заганос презирает балтийца.       Так отвратительно — они оба не более чем чудовища, использующие его для собственных утех. Сейчас, Луис снова начинал чувствовать ужасную, выворачивающую всё его тело на изнанку тошноту, непреодолимое отвращение к самому себе и собственной слабости. Нет, теперь он покончит со всеми своими муками на своих собственных условиях!       − Так дрожишь. Я разве не просил тебя расслабиться?       Вирджилио? …       Заганос снова был поражен состоянием драгоценного пленника. Тот, конечно же, не мог и не думал переставать его бояться. Несмотря на то, что сейчас Заганос был исключительно нежен с ним, Луис старался уйти от его прикосновений.       «Что мне делать? Если я снова его свяжу, то на Вирджилио это скажется крайне негативно. Но если нет, то, задуманное, может обернуться очередной порцией боли для него. Я ведь клялся, что больше не стану прибегать к насилию, даже в самом невинном его проявлении!»       От ранее задуманного Заганос всё же не отказался. Он продолжил растирать лечебную мазь по телу министра Луиса, несмотря на то, что прекрасно осознавал насколько тот был против подобной врачебной манипуляции. Нет, сегодня, Заганос обязательно разорвёт этот, такой невыносимый для него самого замкнутый круг! Больше султан не позволит собственному сочувствию взять верх над разумом. Луис уже давно нуждается в его помощи, и не только как лекаря, но и как…       Настойчивые мягкие поглаживания стали нежнейшим массажем… Луис вынужден был принимать всё, что давал ему Заганос, и это, конечно, не могло стать исключением. Он дрожал, особенно сильно и не переставая самые первые минуты, из его изумрудного цвета глаз текли слёзы. Но Заганос и не думал прекращать, а спустя какое-то время пленник начал понемногу успокаиваться. На этот раз, никакой боли не было, да и быть не могло.       Сперва Заганос придерживал его за плечо одной рукой, в то время как другой поглаживал его спину, нанося на нее приятно пахнущую мазь. А дальше, заметив, что балтиец более-менее расслабился, отпустил и продолжил свои манипуляции обеими руками. Такие противоречивые чувства: с одной стороны, Заганос был чрезмерно рад, тому, что Луис начинает привыкать к его ласке, а с другой, как вариант, который турецкий султан просто не мог не держать у себя в голове, был по-настоящему прискорбен — министр мог его настолько бояться, что, всего-навсего, изо всех, оставшихся сил, старался в очередной раз не разозлить Заганоса, поэтому заставлял себя стоически терпеть. Пожалуй, истина, как всегда, была где-то посередине.       Пусть даже так, Заганос, не без удовольствия наблюдал как Луис, пусть и из-за принятого недавно лекарства, начинает засыпать в его руках. Никакого даже малейшего намека на доверие в этой ситуации не было и быть не могло, но Заганос был удовлетворён и тем результатом, который не без радости мог сейчас наблюдать.       «Вирджилио… Пусть даже ты меня ужасно ненавидишь, но ты жив и в моих руках, клянусь, я больше не позволю тебе пострадать. Нужно сделать так, чтобы ты ко мне привык. Я позабочусь о тебе.       Если ты так переживаешь за свой дорогой Балт-рейн, чтож, я могу пересмотреть мирный договор, ранее заключенный между нашими странами, ничего страшного, пусть условия для вас станут более выгодными. Только бы ты, наконец, решил, что ничего Балт-рейну больше не должен. Я бы очень хотел, чтобы когда-нибудь — пусть и в далеком будущем, ты начал чувствовать себя здесь, рядом со мной в безопасности».       Министр Луис вскоре заснул. Заганос ещё долгое время провёл рядом с ним. Пока, пленник спал довольно спокойно, его дыхание тоже пришло в порядок. Но Заганос продолжал его поглаживать, правда, прикосновения стали едва ощутимыми, и всё равно, это продолжало доставлять султану какое-то странное, неведомое ранее удовольствие…       Сейчас, Заганосу тяжело даже представить, что раньше он предпочитал делать этому человеку исключительно больно. Луис был явно несилен физически, к тому же, его тело оказалось крайне чувствительным и восприимчивым. Вот если бы только Заганос сразу принял свои чувства — никакой бы трагедии не случилось. Можно же было договориться, причём ещё в самом начале, после того, как Луис оказался в турецком плену.       У Заганоса было полное право распоряжаться жизнью побежденного врага, но он ведь мог сделать всё правильно. Заганос прекрасно был осведомлен, что министру Луису нравятся мужчины, а это, несомненно, стало бы его преимуществом. Они вполне могли поладить, если бы Заганос вёл себя с балтийцем достойного с самого начала тех отношений, к которым он министра так или иначе вынудил.       Худшим являлось то, что армия Заганоса уже, к тому моменту, серьезно навредила Балт-рейну. Турки почти полностью разрушили столицу, занимались мародерством, убивали, пытали и жестоко издевались над мирными жителями, не говоря уже о подписанных смертных приговорах для пленной аристократии и высших военных чинов, жизни которым Заганос оставлять не планировал даже после капитуляции врага. Но, несмотря на это, шанс наладить отношения еще оставался, если не между странами, то хотя бы между ними. Или нет? Возможно, всё было обречено с самого начала?       Раны министра практически зажили, не считая тех, что на ногах, оставшихся с самой последней экзекуции. Кое-где на теле пленника уже вырисовывались слишком заметные шрамы, хотя первое время Заганос не хотел допускать даже мыслей о подобном исходе. Сейчас можно было наблюдать, что шрамов будет много, как довольно больших, так и едва заметных. Ко всему прочему, заживление ран шло очень медленно и постоянно доставляло Луису ужасный дискомфорт.        Заганос стал вынужден постоянно прибегать к обезболивающим. Хотя и прекрасно знал, что впоследствии они окажут негативное влияние на здоровье министра. Впрочем, иных вариантов султан не видел. Он больше не хотел, чтобы Луис страдал. Но тот всё равно страдал, только уже не столько от боли, сколько от душевных травм, которые, как Заганос недавно выяснил, оказались куда более серьезнее травм физических. *       Луис опечаленно поглядывал на Заганоса.       «Как всегда, он просто взял и сделал это… До невозможности раздражает».       − Твои ноги больше не так болят, я прав?       − Если скажу, что не болят — вы перестанете всюду носить меня на руках?       − Прости, но нет. Они не настолько зажили, я не могу позволить тебе ходить самостоятельно еще какое-то время.       Заганос не прекращал массировать щиколотку министра, рядом с перевязкой. Кожа, стертая последним связыванием, практически полностью зажила, но Заганос так и не снял с министра повязки, правда, делая их теперь куда тоньше, позволяя коже лучше дышать.       Вот со ступнями было всё куда сложнее. Что-что, а заживать они будто бы и не думали. Стёртая в кровь кожа, не переставала беспокоить Вирджилио, но главной проблемой была всё же не она. Не было ни ночи, чтобы, он, дрожащий, в холодном поту, со слезами на глазах, испуганно крича, не просыпался, мучимый кошмарами. Заганос не знал, и не мог знать наверняка, что такое жуткое снится министру. Но, впрочем, догадаться было несложно.       Однажды, только успев широко распахнуть глаза, в страшной панике, резко привставая, министр посмотрел на свои ноги, будучи не в состоянии даже привести своё дыхание в порядок.       Заганос старался не оставлять его одного, то есть, просто с охранниками, надолго.       Султан не переставал верить, каким бы самому глупым и наивным это ни казалось, пусть сейчас тяжело, но спустя время они обязательно уживутся. А министр, смирится со своим нынешним положением — впрочем, выбора-то Заганос ему всё равно не оставит. Нельзя заставить человека любить, но привязать к себе можно кого угодно.       Вирджилио, по-прежнему, до безумия его боится, и в самые тяжелые моменты попросту не может этого скрывать. А вот, если Заганос начинает к нему прикасаться, то никакими силами не в силах сдерживать дрожь…       − Зачем ты опять снял с них бинты? — спросил Заганос достаточно деликатно, чтобы ни в коем случае не прозвучало как обвинение. − Твои ступни, должно быть, ужасно саднят, вот только без бинтов всё еще начинают кровоточить, − с печалью констатировал султан, взяв ступни пленника в свои руки.       − Мне сейчас нанести мазь или чуть позже?       Если сильно больно, то я могу намазать только бинты, чтобы лишними прикосновениями не раздражать вашу крайне чувствительную кожу, мой дорогой министр, − а затем добавил:       − Раньше я подумать не мог, такое глупое и неоправданное наказание может доставить мне столько проблем…       Как же на тебе всё медленно заживает, − признался Заганос, пытаясь придумать какое-то извинение, пусть и знал, что его не простят.       − Может оставите как есть?       − Ты же знаешь, что нет, Вирджилио. Не бойся, я осторожно.       − Так вы говорили и в прошлый раз, но было нестерпимо больно.       − На этот раз всё должно пройти куда лучше. Знаю, это неприятно, просто потерпи, хорошо?       − А у меня есть выбор?! — саркастично заметил министр.       − Мы не можем злоупотреблять обезболивающим, последнее время и так слишком часто приходилось к нему прибегать. У вас начались боли в груди, или думали я не замечу? Мой приказ срочно сообщать, если что-то заболит вы кончено же проигнорировали, − ответил Заганос в игривом тоне, но не зло, а шутя.       Министр шутки явно не оценил, лишь хмуро взглянул на Заганоса, ничего при этом не сказав.       Но тот уже принялся наносить мазь на поврежденные стопы.       − Агх! Чёрт! Мммгх, мгмх… Заганос, прекратите! Я же могу и сам это сделать, если вы оставите мне мазь. Ваше участие здесь необязательно.       − Но я хочу этого. Тем более, ко всему прочему, я квалифицированный медик, а вы — нет, так что, придётся смириться. Уж простите, что так выходит. Вас утешит, если я … кое-что сделаю для вас после?       − Нет! НЕТ! Даже не смейте продолжать!!! — министр сразу понял о чём речь, поэтому и отреагировал столь нервно.       − Да ладно, вам же понравилось в прошлый раз. До сих пор держу в памяти то, ваше лицо, когда вы …       − Прекратите … Замолчите! — не позволил договорить Заганосу министр. — Заганос, это ужасно! Затрудняюсь так сразу сказать, что мне отвратительнее: то насилие, которому вы меня подвергали до моей, к сожаленью, неудавшейся попытки самоубийства, или то, что вы творите с моим телом сейчас?       − Не надо, не начинай, прошу. Я был неправ… Надо было с самого начала быть с вами по-нежнее. Может быть, тогда вы бы меня так не ненавидели?       − Шутить изволите? Куда милосердней было бы убить меня, как убили моих людей, чем так издеваться …       Давно хотел вас спросить: что такого я лично вам сделал, почему вы выбрали такой жестокий и крайне унизительный для любого мужчины, извращенный способ мести?       − Потому что я был в тебе давно заинтересован, Вирджилио. Обычные люди называют это чувство «любовью».       − Никогда! Никогда так не говорите. Эта ваша ложь, мне особенно отвратительна. И хватит обращаться ко мне по-имени.       «Ты даже не представляешь насколько это меня задевает…!»       − Говорил и буду говорить, тем более, это не ложь, ну а твоё имя приятно звучит… Ты тоже можешь обращаться ко мне как угодно.       − Да что вы?! «Как угодно»? Уверены, что вам понравится то, как я хочу вас сейчас назвать?       − Давай, обещаю, что не обижусь.       − Да что с вами не так?! Заганос, я правда совсем тебя не понимаю… В чём смысл этой, твоей, отвратительно разыгранной партии?!       − Вирджилио? — с тревогой Заганос посмотрел на отвернувшегося от него министра. Судя по всему, тот плакал. Султан осторожно приобнял его со спины. − Это всё надо оставить в прошлом. Не плачьте, не стоит. Ваши раны обязательно заживут, а боль пройдет. И, как неоднократно обещал, здесь вам больше никто никакого вреда не причинит.       − Взяли на себя роль доктора, тогда как до этого были насильником? Разве во всей Турции не нашлось других специалистов? Не думали, что для меня было бы куда проще, если бы это были не вы?..       Заганос молчал, продолжая обнимать министра, его взгляд был, как всегда холоден и проницателен. С ответом он явно не спешил.       − Хочешь сказать твоё тело слишком хорошо запомнило всю боль, которую я причинил? Не отвечай, я виноват, и готов нести ответственность за свои прежние действия.       Но это не единственная причина. Никому другому я не могу позволить прикасаться к твоим интимным местам, уж прости, но это моя прихоть. Думаю, ты бы и сам не желал посещать в наши отношения лишних свидетелей.       − Уверен уже весь ваш дворец осведомлен о ваших пристрастиях, за идиота меня держите? К тому же, мне абсолютно нет дела, что обо мне подумают ваши люди.       − Я тебе не верю. — Луис тяжело вздохнул, как же он ненавидел этого человека, хуже всего он ничего не мог поделать со своим нынешним положением.        − Мне … больно. Может уже отпустите…? — осторожно попросил министр. Действительно, так сидеть ему было неудобно. И больно было не только … той части тела, что ниже пояса, но болела ещё и спина, на которой кое-где ещё оставались, правда, уже едва заметные, но всё же — следы от ударов. Порка была одним из любимейших наказаний, которому Заганос с невероятной страстью любил его подвергать. Пусть видимые следы заживали, но боль уходить не спешила.       Вот только помимо боли, Заганоса стало сильно беспокоить, особенно последнее время, психологическое состояние пленника. И у султана появился некий вариант решения этой проблемы. А именно, он мягко положил Вирджилио на грудь, снимая с того рубашку, чтобы оголить его, очень худую, но по-прежнему красивую спину. Министр начал нервозно протестовать и даже дергаться, пытаясь вырваться.       − Не бойся, я же обещал, что не наврежу.       − Но сегодня…ты уже делал это. Зачем еще?       − Это не совсем то, о чём ты сейчас думаешь, Вирджилио.       По следующим же движениям Заганоса, министр всё понял.       − Зачем, Заганос? … Это лишнее! … − не бросая попыток остановить султана, негодовал балтиец.       − Самое необходимое. Просто расслабься и получай удовольствие.       − Удовольствие всегда получаете только вы.       − Не буду отрицать, обычно мне нравится, что я с тобой делаю. Но ту, первоначальную грубость, я себе никогда не прощу.       − Но тогда она вам тоже нравилась, − напомнил министр с нотками обвинения.       Заганос промолчал, очевидно, не желая отрицать очевидное.       − Давай просто забудем и не будем больше об этом говорить. У нас вся жизнь впереди, − практически несвойственным себе дружелюбным тоном предложил Заганос. Но Луис в шоке, почти в ужасе посмотрел на него.       − Забудем?! Да как такое вообще можно забыть, Заганос?! Прости за мою излишнюю откровенность, мне до сих пор каждую ночь снятся кошмары с твоим участием. И, что это ещё за «вся жизнь»?! Мне отвратительно даже подумать, но похоже, сегодня ты решил провести со мной на пару часов больше чем обычно.       − Я знаю, ко мне непросто привыкнуть. Вот только у тебя нет выбора, ты и сам об этом прекрасно осведомлен. − Заганос, уже давно приступил к массажу, но Вирджилио не оставлял попыток сбросить с себя его руку и пытался развернуться на спину.       − Лежи спокойно, − почти приказал Заганос.       Министр Луис прекрасно помнил — этот пугающий тон турецкого правителя, из-за испытанного страха он сразу перестал рыпаться. Но, вот, только, его тело, очевидно, под влиянием сильного стресса начало нервно подрагивать словно в лихорадке.       Заганос не планировал его напугать, а так сказал абсолютно без какой-нибудь задней мысли, не думая о последствиях.       «Никак не могу привыкнуть к его реакциям. Тц, нужно быть терпимее, а это не так легко, как я изначально думал».       − Вирджилио, я позволю тебе убедиться насколько приятным это может быть.       … И Заганос доказал. Делать министру хорошо — он идеально освоил эту науку. Даже много времени не потребовалось. Ослабшее тело Луиса, довольно быстро размякло в сильных и таких настойчивых руках султана.       «Ты целиком и полностью принадлежишь мне. Пусть тебе и не нравиться это осознавать, всё равно от судьбы не уйти. Уверен, уже скоро, совсем скоро…ты сам станешь умолять меня о близости.       У тебя никого больше нет, Балт-рейну ты больше не нужен, никто не придет за тобой. Я заставил тебя почувствовать себя ничтожеством. От прежнего тебя практически ничего не осталось, не могу сказать, что я доволен результатом, и всё же сделанного не воротишь.       Знаю, ты ненавидишь меня, вот только ненависть к самому себе куда сильнее. Твоё бесконечное чувство вины перед Балт-рейн отражается в твоем вечно опечаленном взгляде.        Если я подарю Балт-рейну «лучший мир», ты изменишь свое ко мне отношение? Думаю, вряд ли, но, я всё же готов рискнуть».       − Ну как тебе? — судя по всему, Заганосу понравилось гладить спину пленнику, массируя ее так, что у Вирджилио перехватывало дыхание.       − Полагаю, вы ждете благодарности?       − Обойдусь. Тем более, я знаю, что ты до сих пор на меня сердишься.       − Неужели вы думаете, что когда-нибудь будет иначе? *       Вынужденно отвлекшись от своих дел Заганос увидел сильно обеспокоенного слугу, заикающимся голосом сообщившего о произошедшем. Бросив все, Заганос быстрым шагом добрался до комнаты омовений.       Луис сидел на плиточном полу, напротив мраморной ванны. Бледное лицо пленника выглядело уставшим и ничего не выражало. В помещении был приглушенный свет, поэтому отеки под его глазами смотрелись еще более отчетливо. Последнее время султан видел, самочувствие пленника в целом начало улучшаться, и он было понадеялся на изменение их отношений, а только что произошедшее произвело на него самое негативное впечатление.       − Что ты делаешь? — приглушенный вопрос нарушил воцарившуюся тишину. Луис, вздрогнул, удивленно подняв взгляд на стоявшего перед ним султана, так, словно только что его заметил. Вполне возможно так и было, пленник выглядел больше растеряно чем напугано.       − Господин…я…это всё так глупо, мне показалось…       Впрочем, уже неважно. Я снова посмел доставить вам хлопот, − губы Луиса исказились в издевательской ухмылке. — Какое наказание для меня выберете на этот раз?       Несмотря на злость и гнев Заганос пристально, испытывающим взглядом наблюдал за пленником. В данной ситуации от султана явно нельзя ожидать ничего хорошего. И всё же, на этот раз трагедии не случилось. Заганос сделал над собой очевидное усилие и протянул пленнику руку.       − Поднимайся. Как долго ты уже сидишь на холодном полу?       Только вот Луис не спешил отвечать, как и принимать протянутую руку. Изображая неловкое удивление, пленник отрицательно покачал головой.       − Может быть я и выгляжу жалко, но это совсем не значит, что я нуждаюсь в чьей-либо помощи, тем более, в вашей.       − Хм. Зачем ты снял с ног бинты? — едва скрывая шок, поинтересовался Заганос, глядя на стопы министра, которые снова начали кровоточить.       − Какое вам дело до меня и моих ран, которые, к тому же, почти зажили? Царапины немного кровят, но практически не беспокоят, кровь можно просто смыть.       − Этим ты здесь занимаешься? Ты весь мокрый, давай я тебя оботру.       Тут Заганос, приклонив колено и сведя расстояние между ними к минимуму, укрыл министра огромным мягким полотенцем, нежно начиная вытирать мокрое обнаженное тело.       Пленнику не понравилось такого рода вмешательство, оттолкнув султана, Луис бросил полотенце ему в руки.       − Не замечал за вами раньше такого рвения. Так чего же вы от меня хотели? Почему не позволяете даже такие вещи делать в одиночестве?       − Вы слишком долго принимали ванну. Слуги забеспокоились, и по-видимому, не зря.       − Время в плену идет иначе не вы ли мне постоянно об этом твердите? Да и зачем торопиться, всё равно я дни напролет провожу либо в постели, либо в вашей компании. Не знаю даже, что хуже… Наверное меня больше всего беспокоит когда вы посчитаете нужным начать новый этап нашей с вами игры, мое тело успело по вам истосковаться…       − Не ври, ты меня постоянно отталкиваешь.       − Вам же такое по вкусу, или теперь нет? Что тогда, я могу подстроиться? Тем более, выбора-то у меня всё равно нет.       − Хватит. Лучше замолчи.        − Иначе?       Пленник уже сидел на кушетке всё еще ощутимо подрагивая. Заганос не спеша вытирал его волосы, а большое окутавшее тело полотенце согревало. Света здесь было побольше, только так, оказалось, Луис выглядел еще более безнадежно. Чувство чем-то сильно напоминающее сожаление посетило султана.       − Ты сам виноват в произошедшем, не смей обижаться, − желая сказать это себе, Заганос услышал собственный голос. Неприятное раздражение переходило в обычную подавленность… − Извини, не стоило меня провоцировать.       Луис все также избегал прямого взгляда на султана, его рот был завязан, а руки сковывал узел, наскоро сделанный Заганосом из собственного декоративного пояса. Не самая приятная ткань из-за многочисленных украшений, но это лишь временная экстренная мера.       «Я хотел, чтоб изменился ты, когда не могу измениться сам. Всё, что я делаю, кажется до невероятности малым и посредственным. Учитывая, тот факт, что ничего из этого не помогает. Куда я только смотрел, когда наивно надеялся хоть что-то исправить в наших болезненных отношениях?»       − Вирджилио, я понимаю твои чувства. И у тебя есть все основания не желать моего присутствия рядом. Но ты сам даже встать не сможешь. Посмотри на свои ноги. Вот зачем ты отодрал бинты?       Твои ступни еще не зажили, стоит просто немного подождать и скоро снова сможешь обходиться без посторонней помощи. — Заганос мягкими медленными движениями водил по его голеням, спускаясь к ступням, слегка задевая указательным пальцем раскрасневшиеся полоски, оставившие ужасные следы не только на теле, но, как теперь, очевидно, можно говорить, и на психике министра.       Министр вздрогнул, испытав не самые приятные ощущения из-за обработки кожи специальным средством, и снова попытался вырваться.       − Всё еще больно?       Луис не думал кивать или отрицательно качать головой, но по его, скривившемуся от неприятных ощущений, лицу можно было легко понять ответ.       − Я же только слегка надавливаю. Твоя чувствительность просто поражает. Признаюсь, раньше она меня раздражала, тебе повезло, если бы я не изменил своего к тебе отношения, то простым связыванием все бы не закончилось.       Буквально на минуту отвлекшись на свои мысли, а после снова посмотрев на пленника султан увидел блеск слез в его глазах. Луис ненавидел, когда Заганос заставлял его демонтировать слабость. Только вот связанными за спиной руками лицо не прикрыть, а насильно преданная телу поза не оставляла место лишним движениям.       − Опять плачешь, − холодно и практически обвинительно констатировал Заганос, вытирая рукой успевшую упасть на худую бледную щеку министра слезу.       Луис был снова напуган, больше он не мог сопротивляться, безнадёжное смирение отразилось на его лице тяжёлой, влитой маской.       − Тебе стоит отдохнуть. Больше не заставляй меня беспокоиться.        Приподняв мужчину на руки Заганос чуть сильнее прижал его к себе, словно желая лишний раз показать, насколько министр ему дорог. До спальни они дошли без происшествий.