Наказание для двоих

      Давно Луис не вспоминал о Балт-рейне, не позволял себе этого делать по самым разным причинам. Нет, туда он больше не вернется, сейчас мужчина окончательно уверился, что не сможет. Ситуация в Румелиане настолько изменилась, возможно так, правда, стало лучше?       Или дело всего лишь в том, что он слишком уж проникся приязнью к стараниям этих двоих? Жить рядом и смотреть на ситуацию «издалека» не одно и то же. Но может ли вообще человек быть по настоящему объективным?       Сколько прошло времени с тех пор, как он оказался здесь? Уже немногим более двух лет, но до сих пор оставалось чувство отчужденности. Это не его родина, здесь он всегда будет чувствовать себя непрошеным гостем, и никакое отношение хозяев не способно изменить этот прискорбный и такой очевидный факт. Турецкий дворец красив и огромен, желание изолироваться, проводя день за днем лишь в одной из его комнат, путь просторной и роскошной, всё-таки, со временем наскучило. Да и что такого в том, чтобы попробовать здесь освоиться? Как оказалось, идея не такая уж и плохая.       Прогуливаясь по дворцу, Луис волей-неволей подмечал для себя какие-то детали, по сути, важные для того, чтобы лучше понять менталитет турок. Правда, особенно первое время, ему было непросто и даже боязно ощущать на себе изучающие взгляды турецкой элиты.       «Диван» давно не собирался, но не все прежние его представители утратили свои позиции в турецкой политике. Не выказывая своего отношения к правлению нынешнего султана напрямую, им удалось не только сохранить, но и упрочить собственную значимость. Заганос решил не трогать их до поры до времени.       Иногда Луису приходилось говорить с ними, и им явно был интересен совсем не разговор, а сам министр. Неприятные, о многом говорящие взгляды, Луису нестерпимо выносить их и до сих пор. Впрочем, он всего лишь пленник, и кем бы он не являлся до этого, здесь значения особо не имело.       Турецкий двор был разнообразен в этническом его наполнении; с каждых новых, недавно добавленных к Турецкой империи провинций уже имелись свои представители — «местная элита». Политика видимой и скрытой тирании Заганоса умело сочеталась с ловкой, умелой дипломатией Махмута. Отношения с былыми союзниками Турции снова удалось уладить. Напряжения почти не ощущалось, конечно, союзникам нелепо было снова выступать против Заганоса, пусть и единым лагерем. Противостоять новой Турецкой империи сейчас означало бы самоубийство. На такой риск не пошла даже Леледерик. Хотя…судя по последнему их непростому разговору, от нее тоже можно ожидать чего угодно…       Но лучше об этом не думать, по крайней мере, сейчас. У Луиса давно пропало настроение строить реваншистские планы. И дело тут уже обстояло вовсе не в обычной усталости. Нынешний план Заганоса по мирному подчинению Румелианы был ему более чем понятен. Балт-рейн сможет восстановиться, если не будет провоцировать Турецкую империю, которая теперь стала бесспорным гегемоном Румелианы. Работы по реконструкции и отстройке столицы по-новому, шли полным ходом. Инженерный корпус блестяще демонстрирует все свои таланты, умело адаптируя их к мирной жизни.       Посмотреть бы на результат, тем более, что возможно представится случай это сделать: Заганос обмолвился о том, что пора посетить соседей, какими бы недружелюбными они к Турции не были. Конечно, делегация будет хорошо защищена, в чем Луис ни на секунду не посмел усомниться.       Вспоминая их последний разговор, Луис так и не смог ответить на предложение турецкого султана. Он, кажется, решительно не готов к подобной поездке, хоть и столько времени грезил о том, что когда-нибудь снова сможет вернуться на Родину. Увидеть нынешний Балт-рейн… а главное, суметь его принять, будет явно непросто, особенно для него.       Униженный и полуразрушенный, только бы не увидеть его именно таким, в точности как в собственных кошмарах. Леледерик говорила, что все стало даже лучше, что вполне может значить, что один из некогда красивейших городов Румелии превратился в военный лагерь. Луис, тяжело вздохнув, принял решение не участвовать в этой поездке. У Заганоса должно хватить совести принять его отказ. Вот только Махмут тоже собирался поехать… Оставят его одного?       Ну чтож, всё определенно к лучшему, найдется время отдохнуть от чрезмерно приевшейся дворцовой жизни. За последнее время они и без того слишком часто злоупотребляли улучшением его самочувствия, заставляли сопровождать на различные официальные мероприятия. *       − Министр Луис, вы уверены в своем желании остаться? — изумления на лице Махмута было, кажется, ничем не скрыть.       − Чему вы удивляетесь, не хотите оставлять меня здесь одного, без присмотра? Но ваша поездка не должна стать долгой, верно? — Луис улыбался, изучая почти что смущенного Махмута, отыскивая ответ на уже давно мучивший его вопрос.       − Ну что вы снова за старое… Мы ничего плохого не планировали, тем более, в отношении столь волнующего Вас Балт-рейна. Вы так решительно отказываетесь… Заганос давно планировал кое-что вам показать. Посмею предположить, что это как раз то, что так или иначе должно вас порадовать. — Говоря об этом, Махмут словно прибегал к последнему козырю, он не мог не понять, не смириться с таким, внезапным для него отказом министра. Но, не похоже, что Луис принял его аргумент хоть сколько-нибудь во внимание. По крайней мере, его губы исказила саркастическая улыбка.       − Я давно отвык ожидать от господина турецкого султана хороших сюрпризов. Или хотя бы таких, которые могли стать для меня хоть сколько-нибудь приемлемыми. В чем же, позвольте узнать, ваш интерес, зачем вам понадобилось мое общество в этой, миротворческой поездке?       Стоит ли мне напомнить, если вы, конечно, успели позабыть во время моего вынужденного, и, к сожалению, длительного здесь пребывания, что для меня решительно предпочтительными являлись вылазки несколько иного характера. А то, в чем предлагаете мне поучаствовать вы с вашим султаном более подходило бы моему императору, которого, насколько мне известно давно нет в живых… − Опустив взгляд Луис замолк, ему было жаль Гобальта, и в душе снова проснулось прежнее чувство вины и раскаяния за былые, собственные амбиции, порой слишком дерзкие и практически не оправданные.       − Разве не герцогиня Леледерик сейчас император Балт-рейна? Да и предлагать ей составить нам компанию, может только осложнить и без того непростые отношения между двумя странами, вам ли не знать, министр Луис, — сделавшись озадаченным Махмут быстро сообразил, как для него лучше выйти из неприятной ситуации.       − Хах! … Леледерик… в общем, вы и сами всё прекрасно знаете и видите… Она талантливый полководец, но этого отнюдь не достаточно, чтобы управлять огромной территорией, вот захватить — дело другое. Ваш правитель тоже походил чем-то на нее в самом начале своего единоличного правления. Только ему хватило ума попросить вашей помощи или использовать, как вам больше нравится, Махмут-паша?       − Но … Леледерик просила вас стать для нее кем-то вроде такого человека, о котором вы сейчас ведете речь. Кажется, вы ей отказали. Сами бросили и ее и … Балт-рейн. Я прекрасно понимаю причины вашей обиды, только они ли есть оправдание? Ваше отчаяние и дурное настроение дорого будут стоить вашей стране. И, … вас это устраивает?       Министр Луис понимал, что Махмут стал снова с ним слишком уж дерзок, вот только, если учесть то, что было между ними всё это время… Неприятно осознавать, что твои слабости стали слишком очевидны всем участникам этих, «непростых отношений».       − Как я Вам говорил раньше, пленник не может быть премьер-министром страны и без того униженной проигрышем в великой и такой решающей войне. Леледерик, полагаю, отлично понимает, что значит мое здесь положение, она не может называть меня своим премьер-министром, когда ей только вздумается… впрочем, всё это не ваше дело.       − … Почему вы так говорите? Мы доверились вам, а вы до сих пор так негативно к нам настроены, и сколько бы времени не прошло, изменить это мы не в силах?       − Вы играете со мной, используете меня как вам только вздумается! А теперь, ко всему прочему обвиняете? Знаете, я не навязывался к вам в друзья, нашим странам никогда не суждено стать союзниками, но вы снова находите наглость требовать от меня невозможного. Я не могу позволить себе предложенное вами путешествие по многим причинам, но вы предпочитаете видеть лишь те, которые выгодны Вам.       − Я просто … хотел видеть вас рядом. Простите меня за мою настойчивость, я правда, совсем не имею права настаивать. И, тем более, я вовсе не имел в виду нечто плохое, обидное против вас, министр Луис.       − … Махмут, вы снова такой … как, впрочем, и всегда.       − Думаете, что я так и не повзрослел, министр Луис?       − Напротив, думаю, вы слишком рано повзрослели. Впрочем, вы и без меня это знаете…       − Простите меня, я снова вас разочаровал. У Заганоса куда лучше выходит вас убеждать.       − Вы, полагаю, имеете в виду — мне угрожать? Хах, похоже, что так и обстоят дела на самом деле. Но я уже почти смирился с его обращением, за столько-то времени я не мог иначе. В его руках моя жизнь. И, признаюсь, мне до сих пор непонятно почему он так ей дорожит.       − Не верю вам, вы продолжаете с нами играть, впрочем, как и раньше. Только, боюсь, эта партия будет всегда за вами.       − А как по мне, так я могу вам обоим только проигрывать.       − Вас, правда, способны утешить подобные мысли?       − … Ничего другого у меня не осталось.       Обреченный разговор и без того уж слишком затянулся. Махмут предложил прогуляться, и Луис согласился. Погода была отличной. Новый дворцовый парк, на удивление, так и остался не слишком обитаем, несмотря на свою видимую роскошь. По слухам, по нему то и дело сновали шпионы султана. Но Махмута это явно не пугало, а Луису было попросту всё равно, Заганос и так был слишком хорошо осведомлен обо всех его замыслах. Чтож, они слишком точно могли предугадывать мысли и действия друг друга, что по сути слишком раздражало их обоих.       Министр Луис снова не мог поднять на Махмута взгляд, тягостные мысли, навеянные прошлым, сделались снова слишком невыносимыми, а болезненные воспоминания по-прежнему калечили не только душу, но и тело отвечало болью. Пожалуй, ему лучше стоило побыть одному, но отказать Махмуту означало лишний раз воспрепятствовать воли Заганоса, а кому как ни Луису было знать, чем это могло грозить! Воспоминания былого ужасного прошлого, к сожалению, до сих пор так и остались слишком свежи. Гуляли они совсем недолго и скоро вернулись обратно во дворец.       − Если султан настоит, у меня не будет абсолютно никакого выбора, вы же понимаете, Махмут-паша? Пусть Заганос тогда и принимает решение, вам не нужно и вовсе задавать мне нелепые вопросы, − Луис хотел было просто уйти, общество Махмута стало ему практически невыносимо, но так было бы, будь рядом с ним кто-нибудь другой.       − Подождите! Почему вы … так говорите?! Отчего так со мной поступаете?! Министр Луис, Вы меня ненавидите? — следуя своему порыву, Махмут, схватил министра за руку, тот испуганно дернулся, почти в недоумении таращась на Махмута.       − Что вы от меня хотите?!       − Я хочу, чтобы вы меня послушали.       «Слушайтесь меня, господин, министр…» − «Снова это самое чувство, почему мне так боязно? Мы ведь не враждуем, по крайней мере сейчас!» − нечто неприятное, давящее на психику, весьма угнетающе всплывало в памяти министра. Его тело пронзила забытая боль. Удивленно обеспокоенно, Махмут посмотрел на министра, правда, все это время сжимал его руку лишь сильнее.       − Вы в порядке? — как же Махмут боялся, задавая этот вопрос, ведь министр Луис мог вспомнить обо всем что было между ними, и в тот самый миг у Махмута словно отключился разум. Еще немного и он вполне мог снова наброситься на бывшего врага. Если министр Луис бы вспомнил, то тогда… Нет, определенно, все обернулось бы очередной катастрофой.       − Что здесь происходит? — У Заганоса был талант появляться всегда вовремя и в нужном месте. Он резко, но властно ударил Махмута по руке, тот, конечно же, отпустил пленника. Министр отошел на пару шагов. Его взгляд выдавал страх и отчаяние. Отличная интуиция, которой, несомненно, обладал турецкий султан позволила предотвратить очередную трагедию.       Подходя ближе, он погладил министра Луиса по плечу. Тот заметно вздрогнув, очевидно, до боли прикусил губу.       — Господин султан, мы никак не ждали Вашего здесь появления, − едва-едва выдавил из себя он.       − Вирджилио, неважно выглядишь, давай я провожу тебя до спальни, — любезно предложил султан. Министр вынуждено кивнул, он снова едва стоял на ногах. Почему такая глупость как ссора с Махмутом вообще настолько сильно смогла на него повлиять? Это казалось по истине нелепо.       − Но Заганос, мы не договорили! — Заганос удивленно посмотрел на Махмута, осуждение так и выдавал взгляд холодных лиловых глаз.       − Министр Луис устал, ему давно пора отдыхать. Разве ты сам не видишь?       − Я пойду с вами!       − Не нужно.       Раньше Заганос обычно дозволял Махмуту принимать участие в их близости с министром, более того, это его ни коем образом не смущало и смущать даже не думало. Тем более, Заганос всегда учитывал те нежные чувства, которые министр Луис испытывал к молодому генералу. Но только сегодня он внезапно для Махмута сделался сама суровость.       И приблизившись со своим хмурым лицом к Махмуту настолько близко, так, чтобы у министра никак не было возможности услышать, сурово произнес:       − Хочешь, чтобы он снова попытался себе навредить? Не хватало, чтобы он вспомнил, что ты тогда с ним сделал.       Прошло столько времени с того самого дня. Но ни Махмут, ни Заганос не в состоянии были забыть те ужасные последствия, что до сих пор время от времени терзают тело искалеченного министра.       − Министр Луис, приятного Вам отдыха, − Махмут поклонился и покинул залу. Но Луис словно и не заметил его ухода. Ему давно сделалось явно не по себе.       Заганос отвел Луиса в его спальню, хоть и шли они неспешно, но так и не сказали друг другу ни слова. Министр был явно расстроен и подавлен, Заганос так и не решился с ним заговорить по пути. Остановились они у двери. Точнее Луис обернулся, сверля Заганоса явно недовольным взглядом:       − Вы что-то хотел мне сказать наедине?       − Да, и это тоже. Вирджилио, последнее время ты снова заставляешь меня переживать за твое состояние…       − Хах, всегда, когда я не согласен с вами, говорите нечто подобное. Вам самому-то не надоело меня преследовать?       − Махмут-паша тебя значит не преследует? Ты снова с ним так сблизился.       − Хм, вы же все сами видели. У вас не должно остаться причин для упреков.       − Я тебя ни в чем и не упрекаю, уже даже практически не ревную к нему.       − Так в чем же дело?       − Похоже, ты не передумал насчет поездки… Я не собираюсь тебя снова к чему-то принуждать, но, Вирджилио…       − Вы грозились сжечь Балт-рейн у меня на глазах!!! Прошло еще не так много времени с тех пор, я ничего не забыл, и боюсь, вряд ли когда-нибудь смогу… Что вы снова задумали, зачем непременно нужно мое присутствие?       − Надеюсь ты несерьезно. Если причина заключается только в этих твоих подозрениях, то уверяю, нет, я тебе клянусь, у меня больше нет замыслов покарать Балт-рейн.       − Не хочу сидеть столько времени в седле, путь предстоит неблизкий.       − Тебе вовсе не обязательно передвигаться на лошади.       − Хочешь, чтобы я как женщина, старик или ребенок передвигался в карете???       − Вирджилио, давай ты не будешь так думать. Прошу, мы больше не враги. И я по-прежнему очень надеюсь когда-нибудь завоевать твою лояльность. Ситуация в Румелине изменилась, уверен, уж ты то точно не смог бы этого не заметить даже если бы очень того захотел. Ты драгоценный для меня человек, мы столько пережили.       − Да, вы сполна заставили меня пережить в вашей новой империи, и продолжаете эту жестокую для меня игру несмотря ни на что! Я же … просто со всем смирился, почему вы этого никак не принимаете? Я готов жить здесь, с вами, исполнять какую угодно для вас с Махмутом роль, пусть даже это будет роль вашей жалкой игрушки! Вы же понимаете на что я надеюсь: всего лишь обрести гарантии, что с Балт-рейном не случиться ничего плохого, что вы не станете ужесточать и без того суровые требования в отношении моей страны, только и всего. На большее я не имею права надеяться.       − Зачем же вы столь категоричны? — министр пошатнулся, отходя от Заганоса подальше. Он снова побледнел, его здоровье стало слишком зависеть от настроения. Да и общество Заганоса не могло не вызывать пагубных для него последствий. Так или иначе, он снова вынужден был умолять султана о милости. Совсем не так должна была закончиться та война… Ещё немного, и министр не выдержит. К счастью, Заганос быстро и правильно всё понял, его уверенная сильная рука удержала пошатнувшегося мужчину.       − … Я снова… Как же я жалок, извините… Господин султан… Заганос, разрешите мне побыть одному, если у вас конечно, больше нет никаких на меня планов. — Луис пытался вести себя приемлемо, но только голос стал дрожать, а голова кружилась. Он бы, правда, не против был прилечь.       − Хорошо, я провожу тебя до кровати.       − Не стоит, я дойду сам.       − Ну нет, я, пожалуй, лишний раз перестрахуюсь, уж извините меня за мою настойчивость. Вы слишком долгое время провели на ногах, я говорил, вам необходимо больше отдыхать и меньше расстраиваться. Судьба Румерианы давно была предрешена, и вы первый это поняли. Затеяли войну, чтобы остановить неизбежное, но это было уже не в вашей власти, как и ни в чьей другой.       − О чем вы сейчас вообще говорите?! Мы с вами ужасные люди, хотели осуществить свои планы несмотря ни на что, не беря в учет никакую реальность! Играли чувствами и судьбами других, словно мир вертится вокруг нас, я тогда был так уверен в своей правоте, а вы в своей, разве нет? Просто признайте очевидное, и оставьте меня, наконец, в покое!       − Жестоко, но вы, похоже, не можете ошибаться. Но это ваш рок, а не ваша удача. Давайте, облокотитесь на меня, всё хорошо, Вирджилио, в этой нелепой, судьбоносной войне мы оба проиграли.                     У Махмута давно было странное чувство к министру, сейчас он называл его «любовью», за что, правда, ему доставалось. Министр Луис смеялся над его чувствами, порой, даже прямо ему в лицо. Но так стало происходить всё реже. Быть отвергнутым оказалось не так уж больно. Тем более, утешало то, что у него, по сути, не было конкурентов. Заганоса министр откровенно ненавидел, а прежние отношения остались для балтийца лишь смутным воспоминанием.       Чтобы Махмут не делал, Луиса, казалось, ему уж точно ничем не пронять. Он был либо зол, либо всем своим видом показывал генералу Беркуту, что не воспринимает его всерьез. Если брать в учет, что уже случилось между ними, возможно, куда лучше, что всё до сих пор так и оставалось. В иных обстоятельствах министр Луис бы просто его никогда не простил, а возненавидел не меньше чем Заганоса, отчего-то Махмут был почти убежден именно в таком исходе. Но… в момент последней их близости, министр Луис смотрел на него совсем иначе. Или же дело просто в том, что Махмуту самому приятно держать в голове подобные мысли?       Довольно часто и настоятельно министр Луис советовал ему найти кого помоложе в качестве «объекта обожания», и не брезговал делать это в самой что ни на есть — насмешливой форме. Он словно так или иначе бросал молодому генералу вызов, и день за днем ситуация повторялась. Впрочем, их конфликты никогда далеко не заходили. Но стоило Махмуту только упомянуть про Заганоса, ситуация грозила серьезно обостриться. Как агет воли Заганоса, Махмут у Луиса мог вызывать только отвращение, и сегодняшний конфликт никак не мог стать исключением. У Махмута до сих пор оставался неприятный осадок.       Как же он хотел взять ситуацию в свои руки, но это могло грозить серьезными последствиями. Такое уже было, не правда ли?       Как бы демонстративно пренебрежительно министр Луис себя не вел по отношению к «своим слишком навязчивым тюремщикам», как он иногда позволял себе их называть, слишком уж часто у него не выходило скрывать от них своего страха. Дело было даже теперь не в возможном наказании, хотя такой страх уж точно просто не мог у него не оставаться, слишком яркими оставались болезненные воспоминания.       Заганос старался сделать всё в лучшем виде, но их с министром Луисом отношения по-прежнему оставляли желать лучшего. Махмут прекрасно видел нынешнюю ситуацию, которую султан отчего-то до сих пор не хотел сознавать. Обреченные «отношения» и что может быть трагичней! Замкнутый круг насилия, боли, презрения, несбывшихся надежд и нелепых амбиций…       На удивление, собственной вины Махмут практически не ощущал. Интересно, что же думал по этому поводу Заганос? Возможно, его чувства к министру Луису были во многом схожими с чувствами самого Махмута? В любом случае дела обстояли слишком сложно, кажется, все они просто слишком уж запутались, никто не мог точно сказать, что уготовано им в будущем.       Во многом данная ситуация слишком стала напоминать отношения Турции и Балт-рейна — длительное противостояние, на деле обернувшееся ненавистью и банальной обреченностью в выстраивании политических отношений. Зачем нужен мир, когда проще решить всё войной?! Абсолютная победа или ужасное поражение? Как же сложится партия теперь?       Из Леледерик вышла не такая уж и плохая правительница, скорее напротив, именно ей возможно суждено было кардинально изменить обстановку, сложившуюся в Румелии. Но Махмут так мечтал с ней покончить. Герцогиня, а теперь полновластная императрица сделалась чуть ли не богиней войны. Она настойчива, стремительна, неумолима, беспощадна как сама судьба обреченных отношений между их странами. Стихийна и непредсказуема, впрочем, Луис тоже непредсказуем, Махмуту до сих пор было невероятно сложно его понять, а предугадать его планы практически невозможно.       Но это, отнюдь не мешало молодому генералу мечтать сблизиться с балтийцем, напротив, чем сильнее министр старался от него отстраниться, тем больше Махмут искал с ним любой встречи. У Махмута не было особых планов, в отличие от того же Заганоса, только желание понять министра Луиса.       Махмут то и дело вспоминал моменты их слишком интимной близости, особенно те из них, когда Заганоса не было рядом… Интересно, Луис хоть сколько-нибудь изменил своё мнение на его счет? Судя по тому, что хочет ему лишний раз продемонстрировать министр, нет − однозначный ответ. Но действительно, так ли всё просто на самом деле, как готово показаться на первый взгляд?              Они все через многое уже прошли к настоящему моменту, и об их общих воспоминаниях можно рассуждать как о самых что ни на есть неоднозначных… Но вспоминать по-прежнему тяжело. Иногда у Махмута возникала потребность желать то, что ему недоступно, если бы сейчас у него вдруг появилась возможность вернуться в прошлое, то он бы повел себя совершенно иначе.       Но на данный момент Луиса было не спасти. Давно уже он не в состоянии обходиться без посторонней помощи. И чтобы он не говорил, как бы дерзко и вызывающе себя не вел, ни Махмут, ни Заганос ни за что не смогут изменить до боли беспощадно сложившийся порядок вещей.       «Снова слова, извинения, всё одно − избитые фразы, которые никогда не были хоть сколько-то убедительными. Я так и не смог заставить министра Луиса мне поверить».       Его сомнения, былая, еще не до конца исчерпанная ненависть вполне способны надолго предопределить его дальнейшее поведение.       С другой же стороны, Махмут понимал, что снова был недопустимо резок, и, возможно, что даже не в меру настойчив. Практически навязывал свою волю министру, а Луис так просто прямо ему всё высказал. Быть может, правда, не надо было так на него давить? И тогда бы чувства Махмута так сильно не пострадали…       Министра Луиса крайне сложно в чем-то переубедить, дело обстояло вовсе ни в какой не в упертости, да и прежние обиды начинали помаленьку забываться. Боль во взгляде, иногда в глазах то и дело поблескивали слезы, но министр старался вести себя как прежде, до плена.       Заганос видел его тщетные попытки, и всячески зачем-то их поощрял. Луис больше ходил, тогда, когда у него появлялись хоть какие-то на это силы. Проявляя заботу, а точнее, ее постоянно открыто демонстрируя, Заганос всюду его сопровождал, он до сих пор готов и даже бескомпромиссно настаивал, желая помогать министру с приемом ванны. Из-за этого Луис еще больше переживал, отказать султану он не мог по понятным причинам, и Заганос постоянно злоупотреблял своей над ним властью, правда, теперь без лишней жестокости.       Несмотря на то, что руки министра вполне себе зажили, Заганос брал мягкую вехотку, и сам проходился ею по спине министра, разукрашенной шрамами, оставшихся балтийцу «на память» после постоянных избиений. Приятный запах мыла и нежные прикосновения не могли заставить Луиса перестать бояться. К тому же, после их отвратительного прошлого опыта, его часто пробивала нервная дрожь от одного только нарушения Заганосом предела границ его личного пространства.       Заганос то и дело шептал, произнося обещания, что не тронет, ни за что не сделает министру больно. Но он обещал нечто подобное и раньше, и не подумал сдержать слово.       Луис прекрасно помнил и те самые побои султана, у Заганоса оказалась довольно тяжелая рука. И Луис уверен, турецкий султан не думал его щадить. Так, впрочем, тогда и было.              Это сейчас Заганос сделался сама доброта и лояльность, оберегает министра словно тот, и правда может для него что-то значить… Позволяет видеться с Леледерик, и вовсе не против, если министр снова станет заниматься политикой. Но Луис то и дело утверждает, что не в состоянии для подобного.       Ежедневно Заганос навязывает ему массаж. Луис иногда по-прежнему кричит и извивается на собственной постели. И просыпается от собственных криков, но сейчас уже куда реже чем раньше… Заганос успокаивает перепуганного министра, как только может, иногда Луис не слушается, а порой даже начинает сопротивляться. Заганос целует Луиса в макушку, тот вздрагивает, болезненно прикусывая губу, чтобы приглушить невольный стон.              Иногда Заганос относит Луиса после болезненного пробуждения сразу в ванну, не беря в учет самое отчаянное сопротивление пленника, там занимается его испачкавшимся телом. Ему жаль, и он просит прощения. Луис его, конечно же, не слушает, а если и слушает, то старается не воспринимать нелепые обещания жестокого господина.       Самое худшее для Заганоса случилось за два года лишь пару раз, когда министр едва себя не убил, но обошлось. Шрамы остались, но теперь уже на совести Заганоса. У Луиса периодически случались истерики, это, несомненно, не могло быть не связано с ухудшением его физического состояния.       Когда у пленника началось серьезное кровотечение, впервые не вызванное получением свежей травмы, он сам был в шоке, почти в ужасе! К тому моменту, когда явился Заганос, Луиса всего лихорадило, его руки были перепачканы в собственной крови. Можно было предположить, что министр попытался самостоятельно остановить кровь, но не предполагал насколько всё серьезно на самом деле обстоит…       Увидев перед собой Заганоса, пленник лишь сильнее побледнел:       − Клянусь я не имею понятия из-за чего это… Я ничего с собой не делал.       − Зато когда-то делал с тобой я. Последствия оказались недопустимыми.       − Я до сих пор не могу поверить в ваши извинения.       − Не переживай, Вирджилио. Прошу, постарайся успокоиться как бы сложно это для тебя сейчас не было. У меня нет права настаивать, и всё же я попытаюсь. Надену перчатки и сразу же приступлю, — стараясь вести себя как можно более спокойно, Заганос видел насколько министру страшно, он явно был не готов снова терпеть столь интимное вмешательство.       Управившись с перчатками и нанесением на них сильно-быстро действующей мази, улыбнувшись Луису, Заганос развел его ноги как можно шире, и связал за спиной руки мягким узлом. Видя во взгляде министра ужасный страх, Заганос ласково погладил балтийца по щеке перед тем как приступить.       − Расслабься, помнишь, тебе нужно просто расслабиться, Вирджилио.       − Не нужно, остановись. Прошу, не делай со мной этого снова…       − Тебе же сейчас слишком больно, я хочу помочь.       − Не так и больно, тем более, если сравнивать с той болью, которую ты заставил меня испытать. Я потерплю, а вы, господин султан, можете не продолжать эти отвратительные манипуляции. Оставьте мне кровоостанавливающее средство, и я сам прекрасно справлюсь.       Никогда я не был вам приятен, а исполнять роль сиделки, тем более для меня, должно было вам уже порядком надоесть…       − Ты знаешь, это не так. Я люблю тебя, Вирджилио, всем своим сердцем, пусть многие считают, что его у меня нет. И я готов пойти на самые отчаянные меры, чтобы тебя сохранить. — Салфетка, пропитанная снотворным, коснулась лица министра, плотно прилегая к носу. Луис недовольно поморщился, отводя взгляд. Его состояние, кажется, не могло стать хуже. Но Заганосу всё было мало.              Когда Луис уже лежал перед ним без сознания, Заганос начал обрабатывать его раны, перед этим, конечно же, развязав мягкий, но довольно крепкий узел, освобождая руки министра. Действовать приходилось быстро и крайне аккуратно, но Заганос управился. Вот только Луис очнулся еще нескоро.              У султана было слишком много времени, чтобы обо всем поразмыслить. Если такими темпами будет снова ухудшаться самочувствие министра, он умрет, не прожив более и года! Кровотечение было слишком опасным. Со своей стороны, Заганос старался сохранять спокойное лицо, чтобы не вызвать у Луиса лишних переживаний и уж тем более подозрений. Хотя, Заганос больше чем уверен — Луис и так обо всем догадался.       Болезнь не станет окончательным приговором, он должен исправить все свои ошибки, пусть даже те из них, которые исправить невозможно.       − Как спалось, мой дорогой министр? — ощущая под собой мягкую чистую и приятную на ощупь постель, Вирджилио нервно открыл глаза. На этот раз тело не беспокоило его болями, и не было так жутко. Султан Заганос снова использовал на нем ту самую штуку. И она как всегда оказывала слишком сильный эффект на его организм. Зато привычная боль его не беспокоила при резком принятии сидячего положения.       Хотелось, как никогда что-то поесть, и Заганос без лишних слов угадал желанием министра. Придерживая рукой его тело, он было пытался снова навязать балтийцу свою помощь. Но Вирджилио отказал.       Вырваться он, правда, не пытался. Позволив министру мягко упасть спиной на подушки, Заганос решил, если не накормить, то хотя бы помочь Луису с приемом пищи. И, на этот раз, министр соизволил принять его помощь.       − Я больше не осилю. — Луис смотрел словно сквозь тарелку, которую держал для него Заганос.       − Хорошо, мне рад что ты смог поесть хотя бы столько. Как себя чувствуешь? Нигде не болит?       − Нет… Вчера ты мог обращаться со мной менее деспотично.       − Ха! Ты верно шутишь, я не в силах тебя переубедить, а промедление могло дорогого нам стоить. — Неуверенно, но Луис чуть приподнял бровь.       − Нам? Шутите здесь только вы. Пожалуй, я не прочь прогуляться. Вы позволите мне привести себя в порядок и должным образом одеться? — Похоже, Луис искренне полагал, что сейчас Заганос согласиться на любой его «каприз», ведь он снова сделал ему больно. Обычно случалось так, что после подобного насилия у турецкого султана возникало довольно навязчивое желание сделать пленнику хоть что-то приятное из того, конечно, чего бы тот сам для себя пожелал.       − … Тебе нельзя вставать с постели какое-то время.       − Почему это? Я бы не хотел так провести свой день. Уже давно я в состоянии самостоятельно передвигаться по вашему дворцу, никого не беспокоя. Или вы снова решили меня наказать только теперь таким вот образом, господин султан?       − Вирджилио, это никакое не наказание! Я вчера … «чуть снова тебя не потерял. Нет, пока еще слишком рискованно говорить тебе такое» долго занимался твоими открывшимися ранами…       − Прошу, не называйте это ранами. Отвратительно, что вы снова и снова играете роль, которая вам совсем не подходит. Ваш отец занимался врачеванием, но вы совсем на него не похожи, тем более я не ваш пациент, я ваш раб…       − Я запретил тебе так говорить! — сильно, Заганос даже не ощутил, как сжал поднос, возвращая его на прикроватный столик. А Луис улыбался, опустив взгляд куда-то на одеяла. Ему невыносимо, страшно и отвратительно каждый раз видеть кто он здесь на самом деле. — Тебе нельзя вставать с кровати из-за риска себе навредить, мою настойчивость вполне оправдывает твое неадекватное поведение.       − Вы запретили мне говорить, запретили вставать, … что будет, если я нарушу ваши запреты, что вы мне сделаете, господин султан? Приставите ко мне слуг или сразу тюремных надзирателей?       − А, смотрю, скучаете по своей стране даже больше чем я думал! Не переживайте, я же не ваш император и никаких надзирателей не будет. Если понадобиться, я сам буду сидеть подле вас или приглашу Махмута. Его бы вы хотели видеть гораздо больше? …       − Наверное, вы правы. Мне лучше всего отдохнуть…       − Ну, посмотри на меня. Ты обиделся? — развернув отвернувшегося Луиса к себе лицом, Заганос приподнимая его лицо за заостренную бородку, заставил их взгляды встретиться. Как он и думал, Луис прикрыл глаза, только и мечтая, чтобы Заганос наконец прекратил свои манипуляции. Он покусывал губу, явно сдерживая слезы еще немного и…       Заганос больше не стал удерживать Луиса, позволив тому вырваться из его рук. Луис отвернулся набок, и закрыл глаза. Его плечи слегка подрагивали. Увидев это Заганос прикрыл пленника одеялом и положил свою руку ему на плечо, словно утешая.       − Я не могу позволить тебе ходить. Вчерашнее кровотечение оказалось слишком серьезным, тебе нельзя вставать еще пару дней. Тебе вовсе не обязательно со мной разговаривать, давай я принесу тебе что-нибудь почитать. Или чем бы ты хотел заняться? — Отвечать Луис судя по всему не спешил. — Могу сделать тебе массаж.       − Не нужно.       − Ха, почему ты всегда отказываешься, если твоему телу он обычно всегда настолько приятен. Думаешь я не вижу или неправильно понимаю твою реакцию? Да и мне самому приятно видеть, что ты хотя бы немного позволяешь себе расслабляться в моем присутствии.       − Ненавижу иметь с вами любую близость, я не держал это в секрете, разве нет?       − Хорошо, − Заганос убрал руку. Но Вирджилио только сильнее прикусил губу. Голос Заганоса подозрительно ничего не выражал. Неужели Луис снова нарвался на неприятности?! В общем ему давно уже все равно. Хуже, чем было Заганос не сделает, а если и отважиться на подобное, то это положит страданиям пленника заслуженный конец.       − … Почему ты боишься? Я тебе не угрожал. Говоришь, что раб, а сам ничего мне ничего делать с собой не дозволяешь. Непослушный, непокорный… Испуганный жалкий полностью побежденный, в твоих глазах снова блестят слезы, не так ли, Вирджилио? Зачем тогда вся эта, твоя игра? Я говорил ты делаешь больно себе, ну и мне заодно, впрочем, твоя «месть» неуместна. — Заганос просто в очередной раз поступал так, как посчитал нужным сделать: слегка наматывая завязку от светлой нательной рубахи министра себе на палец и потянул другой ее конец, тем самым оголяя верхнюю часть спины министра.       − Шрамы не могут вас больше никак беспокоить, а вы так остро реагируете даже когда я просто делаю вот так, − Заганос погладил министра Луиса по открытой части спины. По всей видимости балтиец не соврал про то, что ему невыносима любая близость с турецким султаном. Зачем-то Заганос, невзирая на все решил продолжать эти самые вроде бы и довольно аккуратно исполненные манипуляции. Шрамы были заметными, но не слишком уж глубокими. Куда более Заганоса, конечно, беспокоили недавно не то чтобы совсем внезапно обнаружившиеся внутренние повреждения, из-за которых спустя уже довольно долгое время, прошедшее с былого насилия объявившиеся.       Несомненно, психическое состояние пленника также оставляло желать лучшего. Но Заганос понимал, что Луис до сих пор видит в нем жестокого насильника, желающего его мучить, унижать и насмехаться. В любом случае Заганос снова делает Луису ужасно больно, пусть и не так как делал раньше. Но что это по сути меняет?       Снова как после любого кошмара Луиса всего словно лихорадит, Заганос прижимает его к себе, в недоумении пленник поднимает на турецкого правителя свой усталый взгляд полный отчаяния и смирения. Следы боли и неприятных мыслей заметны даже на его искусанных вкровь губах.       − Вирджилио… Я… мне жаль, правда жаль. Давай просто так посидим вдвоем. Я и ты …. Нам больше никого не надо, Румелиана и так всегда принадлежала лишь нам двоим. Хех, я снова говорю то, что тебе не нравиться? Хорошо, буду молчать.       «Как же мне себя с тобой вести? Ты стал таким обидчивым».