Наказание для двоих

      Вирджилио, казалось, всё, что сейчас происходит в его жизни, как-то совсем нереально, и, должно быть, происходит и не с ним. Он снова принял снадобье, но, на этот раз, легче от него не становилось, да уже и вряд ли должно было. Боль физическая превратилась в боль истерзанной души. Его мечты разрушены, он давно потерял всякую надежду на избавление от царящего в его жалкой жизни кошмара.              Лекарства, которые любезно для него делал Заганос лишь ненадолго позволяли забыться, а после, Вирджилио начинал ещё больше себя ненавидеть.              Наверное, не стоило их вообще принимать. Но, на данный момент, он осознавал, прекратить так сразу уже попросту не сможет. Худшим было то, что Заганос настойчиво рекомендовал ему их, при этом, любил говорить, что ему небезразлична судьба министра. Очередное его лицемерие должно было звучать как утешение?              Чувства Заганоса неприятны, и, конечно же, по-прежнему совершенно не понятны министру. Балтиец опасался, что это всего лишь новая разновидность той самой, жестокой игры, начатой турецким султаном, и не более того. Так, по крайней мере, он ежедневно заставлял себя считать. Иногда это даже помогало окончательно не лишиться рассудка.              Как же давно и долго он привык находиться на грани… На грани отчаяния, на грани нервного срыва, но Луис всё ещё держался, правда, из последних сил. Дело было уже не в «благе» империи, даже не в глупом самолюбии, а…              Министр закрыл глаза, как же бы он хотел их никогда не открывать, но было нечто такое, даже в этой, враждебной и ненавистной ему стране, то заставляло его надеяться, что когда-нибудь он снова окажется дома. Такая невероятная, и во многом самонадеянная мечта, хотя ради её осуществления, он бы пошёл на что угодно, поступился бы любыми принципами.              Предложение о побеге, ранее сделанное ему Махмутом-пашой, начало переставать казаться таким уж безумием. Вот только, генерал Беркут не требовал от него ничего взамен, а это, разумеется, не могло не настораживать такого прагматичного человека, как министр Луис.              С Махмутом, особенно в последнее время, балтиец начал чувствовать себя в безопасности, хотя это и было вовсе неблагоразумно. И Луис прекрасно осознавал, несмотря на то, как обычно держал и вёл себя с ним Махмут, ни о какой дружбе между ними по-прежнему не могло идти и речи.              Они враги, и так будет всегда, но порой, с огромным прискорбием для себя самого, министр Луис хотел бы, чтобы это когда-нибудь изменилось.              Вот только жизнь давно доказала ему, что доверие штука крайне непростая. Да не о какой помощи балтиец никогда никого не просил, только проворачивал умелые манипуляции, чтобы ситуация принимала тот оборот, на который он так или иначе рассчитывал.              А иногда так хотелось просто позволить себе расслабиться, и пусть будет, что будет. Но такой вариант был крайне неуместен, и Луис заставлял себя забыть о собственной слабости, которую, порой испытывает всякий обычный человек. Вот только он не был всяким, он был премьер-министром Балт-рейна, а это накладывало на него массу неотвратимой, довлеющей ответственности за политику, да и за будущее целой страны. Балт-рейн был всем, о чём он позволял себе думать бессонными ночами, проводя их за рабочим столом, рисуя карты для императора.              − Вы отдохнули? — Заганос начал как всегда мягко, но крайне настойчиво, прикасаться к ослабленному телу своего пленника. Министр Луис знал, что не может ему не ответить. Он давно приобрел ужасную для себя привычку подчиняться турецкому правителю.              Уже прошло столько времени с тех пор как Заганос заполучил его словно вещь, которой позволял себе пользоваться, как только пожелает.              − Надеюсь, что ты уже принял лекарство, Вирджилио?              − Да…              Судя по всему, Заганос не верил, Луис так часто ему лгал.              − Ты же понимаешь, что пока без них попросту не обойтись. Я, правда, не желаю больше твоих страданий.              − Я принял лекарство, господин… − Но министр тут же осёкся, − … Заганос… Мне больше не больно, спасибо за … заботу… о моей скромной персоне.              Вы могли этого и не делать. Нет, так мне было бы гораздо приятней.              − Как я посмотрю, ты по-прежнему меня не переносишь. Мои прикосновения настолько отвратительны? — задавая этот вопрос, Заганос наконец-то убрал свою руку, оставив министра в покое. Вот только надолго ли?              − … Разве вы не видите эффект, вызванный вашим лекарством?              − Он же практически незаметен, как я могу его увидеть? При всём при том, вы ведете себя как обычно.              − А как я, по-вашему, должен себя вести? Желаете чего-то большего? Тогда вам стоит изменить рецепт, − министр на миг усмехнулся, но сколько же невероятной боли было в его уставшем взгляде.              − Мне не нужно лекарство, я могу обойтись вполне и без него, вы же об этом и так прекрасно знаете, не так ли, министр Луис?              − Ахаха, вы себе явно льстите.              − Ну а вы себя ненавидите. Неужели больше чем меня? Ваши сожаления загонят вас в могилу. Вы плохо выглядите, почти не едите, постоянно переживаете о том, что исправить вы давно не в силах.              − Веду себя как глупец, вы это имели в виду?              − Хм, я бы не стал вас так называть. Вы ведь даже не фанатик, как те, что погибли, сражаясь за Балт-рейн на войне с мечом в руках. Вы другой, вы слишком проницательны, и обо всём догадывались с самого начала. Вы допускали нашу победу над вами, но всё равно выбрали войну. Но раскаиваться в этом вашем выборе сейчас − я не вижу никакого смысла.              Тем более, император Балт-рейна полна дьявольских замыслов, она только и мечтает о реванше. И, знаете, это не так уж и неуместно. В Балт-рейне до сих пор полно тех, кто считает войну — единственным выходом и спасением для вашей страны. И даже ужаснейший по своим масштабам ваш тотальный нам проигрыш ничему не научил ваших соотечественников.              − Признаешь, что твой замысел потерпел крах? Не удалось сломить ненавистную тебе империю, а создать Турецкую как альтернативу Балтийской у тебя не вышло.              − Если бы всё было так просто. Но допускать новую войну, я считаю неприемлемо для обеих сторон.              − Ты прав. Времени прошло ещё вовсе недостаточно, чтобы Балт-рейн смог противостоять Турции, смог противостоять тебе… и твоему, несомненному гению. Но, пройдет лет пять — семь, и ситуация может в корне измениться.              − Хах, − самодовольно усмехнулся Заганос, но это случилось почти рефлекторно, он очень бы не хотел расстраивать балтийца. — Балт-рейн нам больше не соперник. Всё давно кончено, а вы так с этим и не смирились. Ни с этим, ни кое с чем другим, хотя я самым настоятельным образом, рекомендовал вам это сделать.              − Ежедневно меня насилуя и избивая, это не лучший выбранный тобой способ, знаешь ли! Но даже, если бы ты этого и не делал, с чего ты вообще решил, что мог заполучить мою лояльность или нечто, её напоминающее, пусть и в самых общих чертах?              Заганос не хотел отвечать, он снова мог наговорить министру того, о чём очень сильно стал бы сожалеть в дальнейшем. Жестокая реальность, довлела и на него. Человек, который был ему небезразличен, его ненавидел, и, как Заганос недавно для себя осознал с этой самой его ненавистью смириться стало попросту невозможно. Конечно же, Заганос не мог не мечтать о налаживании, сложившихся и таких непростых отношений со своим пленником.              − Вирджилио… То, что я позволял себе делать с тобой ранее стало моей роковой ошибкой. Я не должен был так себя вести, и сейчас я сильно сожалею о содеянном. Позволь мне всё исправить. Знаю, что тебе нелегко со мной из-за случившегося. Но ещё ничего не поздно.              Твоё тело уже почти полностью отошло от пережитых травм. Не нужно делать вид, что всё кончено. У тебя впереди целая жизнь, и я больше не допущу твоих страданий, я тебе гарантирую. Разве подписанный мною новый договор с твоей страной не должен был стать чем-то вроде залога нашей дальнейшей дружбы?              Обещаю, что и впредь стану более лоялен, я позволю Балт-рейну оправиться от понесенного в войне огромного урона, пусть твоя страна восстанавливается — я не планирую этому хоть как-то препятствовать.              − По-прежнему ждешь от меня благодарностей?              − Нет, ну что ты, о чём речь?                     «Будто ты меня можешь как следует отблагодарить, Вирджилио…», − Заганос не мог покровительственно не улыбнуться министру.              − Снова играешь в «любовь»?              − Хм, ты можешь называть мою к тебе приязнь как угодно, я не буду против.              − Так великодушно со стороны победителей заботиться о «благе» побежденных. Но мы оба знаем, ты не из тех, кто делает что-то просто так. Так, что же вам от меня нужно, султан Заганос? Я больше чем уверен, что вы снова хотите меня унизить, только теперь меня терзает вопрос — каким именно образом вы желаете это сделать.              − Условия остались теми же. Ты не должен больше пытаться причинить себе какой-либо вред, и договор будет оставаться в силе.              − Но ты умалчиваешь про остальное, например, про то, что мне предстоит терпеть твое ежедневное присутствие в моей жизни.              − Признаю, я не могу тебя оставить. — Заганос провел по волнистым, салатового цвета прядкам, продолжая играть с волосами министра ещё какое-то время, словно они, действительно были близки. Затем, он начал расстегивать рубашку балтийца. Свободный её крой, позволял это сделать даже, не прикасаясь к бледному телу балтийца, но Заганос, как всегда, предпочёл делать это, его рука умело подлезла в уже раскрытый вырез ворота, и министр почувствовал прикосновение к своей груди, легонько, Заганос начал поглаживать напряженные соски.              − Твоё тело меня не так уж и ненавидит, министр, — заметил Заганос не без привычного для себя самодовольства.              Заганосу, несомненно нравился это вид насилия, хотя и турецкий султан не считал его таковым. Он ведь больше не причинял боли своему пленнику, не правда ли?              − Хах, ты себе льстишь. Я принял снадобье, поэтому и такая реакция.              − Снова оправдываешься? Можешь даже не пытаться. За полгода наших отношений, ты всерьез полагаешь, что я не успел тебя изучить, или же не сумел как следует изучить твоё чувствительное тело?                     − Ты можешь в любое время снова вернуться к тому насилию, с которого всё и началось. Отчего же ты до сих пор этого не сделал?              − … Поцелуй меня, Вирджилио, и ты узнаешь ответ на свой вопрос, − изумленное лицо министра было просто бесценно, он даже сперва решил, что ослышался, но взгляд Заганоса подтвердил его самые худшие опасения.              − Никакие твои снадобья не заставят меня сделать что-то подобное!              − Как жестоко, ну, тогда, я сам тебя поцелую. Куда на этот раз? Твои пожелания? Или лучше мне самому выбрать?              − Лучшим будет тебе этого не делать, Заганос!              Но Заганос к тому времени полностью избавил министра от рубахи, единственного во что был одет министр.              − У меня столько вариантов… Сюда, а может сюда, − Заганос поглаживал тело министра, словно ему впервые представилась возможность увидеть обнаженного балтийца. Луис нервничал от подобных манипуляций турецкого правителя. — Здесь? Что такое, так смущаетесь? — хищновато оскалился Заганос. — Полагаю, вам здесь приятнее всего.              − Не надо! Не делай этого, прекрати!!! Заганос! — напугано возмущался министр, желая скинуть с себя чужую руку.              − Зачем вы снова сопротивляетесь? Вам следует просто расслабиться, так будет лучше для всех нас. — Конечно же, Заганос ни за что бы не остановился, он давно всё для себя решил. Доставить удовольствие министру Луису оказалось не такой уж и сложной задачей, зря только Заганос накручивал себя уже столько времени с того самого их неприятного инцидента.              Вот только, турецкий султан в порыве страсти успел кое о чём позабыть. Министру Луису не в первой было разрушать его чётко спланируемые замыслы. Тем более, Заганос уже давно не связывал своего пленника.              Балтиец ударил его по лицу, с силой отталкивая от себя. Заганос был в шоке от такого, строптивого поведения министра, ставшего для него неожиданностью. Ведь у пленника давненько не возникало желания ему настолько открыто противостоять.              Потирая успевшую покраснеть щеку, Заганос отпустил Луиса. Тот от него отодвинулся подальше, укутываясь в одеяло.              − Мне вообще-то больно… Мог бы просто сказать, что не в настроении… Вирджилио, − Заганос снова притянул министра, разворачивая к себе. — Ну, чего ты? Не надо так… я не думал, что мои ласки настолько способны тебя расстроить, − Заганос убрал рукой, скатывающуюся по щеке балтийца, слезу.              Нет, Заганос ошибался снова и снова, идя по этому пути. Министр Луис до последнего будет сопротивляться, ему безразлична цена, но, судя по всему, он принял решение, оставаться самим собой до конца. Вместе они быть не могут. Заганоса не мог устроить такой финал. Но, он не мог не понимать, если он всерьез возьмется домогаться балтийца, то тот просто погибнет, рано или поздно, но всё обязательно закончится трагедией.              − Прости, тебе нужно отдыхать. Обещаю не беспокоить тебя какое-то время. Тебе и без того непросто находиться здесь, в этой, как ты полагаешь, враждебной тебе обстановке.              Со всей возможной заботой, Заганос помог принять то предпочтительное для пленника положение на кровати, и к демонстративному изумлению балтийцу покинул комнату. Правда, на какое-то время, Заганос задержался возле двери, он обернулся и посмотрела на министра. Его взгляд отчего-то заставил Луиса испытать нечто похожее на жалость.              Неужели то, что министр Луис его ударил так сильно могло повлиять на обычно такого холодного, бесчувственного Заганоса? Это же просто невозможно! Но что-то в душе министра словно перемкнуло, то самое, неприятное чувство осознания собственной ошибки.              «Заганос…», − министр хотел было позвать султана, но передумал. Он болезненно отвел взгляд. «Нет, я не стану ему ничего говорить. Даже если это давно перестало быть игрой, а его чувства, действительно правдивы, то его нынешнее поведение, тем более, ничем не оправдать».              − Прощай, Вирджилио… − Заганос вдруг вернулся и поцеловал министра только на этот раз в губы.              Министр Луис не стал сопротивляться, да он и не ожидал, что всё произойдет так быстро. Но Заганос, судя по всему, принимал быстрые и судьбоносные решения не только в политике. *       − Я бы хотел, чтобы ты позаботился о нашем дорогом министре пока меня не будет. Махмут-паша, ты же понимаешь по какой причине я прошу об этом именно тебя?              − … Ты бежишь от ответственности?! Это так не похоже на прежнего тебя!              − Чтож, людям свойственно меняться.              − Та небольшая война, которую ты решил затеять нецелесообразна.              − Мне нужно отвлечься. Тем более, нам нужны новые территории.              − Ты же говорил, что Турция будет отличаться от Балт-рейна и не станет вести подобной, захватнической политики?              − Но ты даже тогда понимал, что это просто несбыточная мечта, и всё равно выбрал мою строну. Благодаря тебе мой план по низвержению Балт-рейна настолько продвинулся. Почему сейчас задаешь мне столь нелепые вопросы?              Дай угадаю — ты тоже изменился. Министр Луис тебе небезразличен? Если дело лишь в этой, естественной слабости, я не против, более того, поручаю тебе за ним присматривать. Только не позволяй ему сбежать.              Балт-рейн для него давно одно из самых небезопасных мест. Слишком много его врагов обрели там власть, и они его возвращению уж точно не обрадуются. Только если не найдут способ за всё с ним расквитаться. Подвергать его подобному риску — безумие. Он и без того многое пережил. Сейчас ему следует жить только для себя самого. Так я решил, знаю, что он бы этого хотел. Но боялся признаться даже себе самому. Вот только, и я, со своей стороны, не хотел его уличать ни в чём подобном.              − Министр Луис сам в состоянии принимать решения, касательно собственного будущего.              − Мне нужно лишь, чтобы он был в безопасности. Не позволяй ему больше страдать. И, последнее, если ты поможешь ему с побегом, клянусь я приговорю тебя к смерти и самолично приведу приговор в исполнение.              Махмут сделал вид, что согласен на условия Заганоса. Но на деле, его всего пробирала лютая злость.       Пленник сидел один, его печальный взгляд был обращен куда-то в полуоткрытое окно спальни. Но по сути он смотрел в пустоту. Заганос не приходил к нему вот уже несколько дней. Возможно, теперь министра Луиса, наконец-то, приговорят к смерти, если турецкий правитель потерял к нему всякий интерес. Раньше об этом министр только и мечтал, но сейчас… даже его тело выдавало тот самый, невольный страх человека, продолжавшего цепляться за свою жизнь, хотя и полностью осознавал её никчемность. Презрение к себе и своему новому образу мыслей стало обычным состоянием его искалеченной души.              − Министр Луис, − Махмут слегка кивнул в знак приветствия, министр как-то слишком растеряно оглянулся. Нет, он, определенно, ждал других гостей. И Махмут сразу же понял каких именно.              − Заганос просил вам передать, что решил повоевать с нашими соседями. Его не будет какое-то время, − выдержанно и почти беспристрастно сообщил Махмут.              − … Вот как… а я уже начал думать, что…              − Я это понял, настоятельно прошу вас, больше никогда не делать таких выводов. Заганос, несмотря на то, что не заслуживает ни капли вашего доверия, желает с вами примириться. Но, кажется, вы вовсе не планируете его прощать, на мой взгляд, правильно и делаете.              − Зачем вы пришли, Махмут-паша, Заганос оставил вас за главного в его отсутствие? Только не говорите, что надумали-таки со мною за всё расквитаться?              − Нет, зачем мне это?              − У каждого свои причины, но месть, по своей сути, может быть ничем не обоснована и даже больше − не оправдана тем, кто её так горячо желает…              − Вы, наверное, тоже ни прочь нам отомстить?              − Шутите?! Когда ваш султан развлекал себя причиняя мне омерзительную боль, я не представлял, что когда-нибудь пожелаю отомстить ему аналогичным образом. Но вот уничтожить Турецкую империю − дело другое. То, как вы поступили с нашей, меня бы полностью оправдало.                            Тогда ты, несмотря ни на что, обязательно остановил бы меня, разрушил все мои планы, оставил меня ни с чем… А после, вполне возможно, твоя месть ничем не отличалась от того, что делал со мной Заганос. Сейчас ты случайно не за этим пришел ко мне?              … Помоги мне сбежать, Махмут-паша, и я сделаю для тебя что угодно. Исполню любой твой каприз, Заганос прекрасно меня обучил тому, что тебе наверняка тоже придется по вкусу. Или думал не догадаюсь о природе твоего, особого ко мне отношения? — министр Луис и не думал щадить Махмута, он просто решил высказать всё, что давно хотел. Здесь, сыграло решающую роль и плохое настроение министра.              Махмут не мог подобрать подходящих слов, чтобы убедить пленника в бескорыстности своих намерений. С другой стороны, генерал Беркут ощущал, что сказанное Луисом серьезно задело его гордость. И темная сторона напомнила Махмуту о своем существовании.              Заполучить министра в подобном качестве Махмуту никогда даже в голову не приходило, и наблюдая за тем насилием, которое так нравилось Заганосу, Махмута попросту бросало в холодный пот. Сейчас же он начал думать, что, возможно ему, и правда, стоит наказать пленника за такие жестокие шутки и оскорбительные предположения, вот только, разумеется вовсе не так как предпочел бы это сделать Заганос. Тем более, насилие никогда не было для Махмута приоритетом в решении сложных проблем или в разрешении непростых жизненных ситуаций.              − У меня к вам встречное предложение, министр Луис, но сразу скажу, я и не думал, что когда-нибудь мы перейдем на столь фамильярный диалог. И мне, правда, жаль, что до такого дошло. А я бы так хотел построить с вами хорошие отношения, нам ведь сейчас совсем не за чем враждовать. Но вам, кажется, подобный вариант совсем не подходит.              «При любом раскладе, я должен понимать, министр Луис несколько не в себе… Стоит мне сейчас хотя бы немного отдаться порыву странной, нахлынувшей на меня злобы, как наши отношения станут навсегда разрушены.              Я хотел, как лучше… Думал помочь ему сбежать, вот только, что если Заганос прав, и это не лучший вариант для министра? Нет, дело не только в этом… Я и сам достаточно изменился за это время», — тяжелое решение для Махмута-паши, он уже не мог смириться с тем, что, если министр Луис вернется в Балт-рейн то, тогда они вряд ли снова могут видеться. Недопустимый исход, не был приятен Махмуту, как бы разумно он не хотел подойти к этому вопросу, собственное эго не позволяло ему развивать данную, непростую для себя тему.              − Хорошо, я помогу вам сбежать, если вы выиграете у меня партию в шахматы. Играем всего один раз. Но вы были правы у меня тоже есть определенное условие, то, что я решил сделать с вами в случае, если мне удастся вас обыграть. Вы [….] — Махмут спокойно и размерено назвал свои пожелания, хотя в душе у него всё бушевало, ему отлично удавалось сохранять лицо. «А правильно ли я поступаю?» − этот вопрос всё время не давал ему покоя.              − Только, если вы проиграете − пеняйте на себя. Я не изменю своего решения. Ваше желание против моего.              Луис согласился, но он не мог не понимать — турецкий генерал был сама решимость. Нет, теперь балтиец был уверен, Махмута ему не победить. В шахматы они вдвоём играли и раньше, но тогда силы были равны, нет министру Луису удалось обыграть, а точнее перехитрить Махмута, правда, генерал Беркут и не особенно старался ему противостоять, ему просто нравилось играть в эту игру с министром. Так, они могли поговорить «по душам». Но Заганос тогда пришел и мгновенно разрушил всю их идиллию.              Тогда, министр сам не до конца понимая своего поступка, кивнул в ответ. Махмут заметно обрадовался, ведь всё шло по задуманному.              − Вы ужасный человек, Махмут-паша, как вам только удается казаться таким терпеливым и лояльным? Может всё дело в том, что вы обманываете не только отгружающих, но и самого себя?              − Тоже самое я мог бы сказать и о вас, но поближе вас узнав, я понял — вы непревзойдённый человек, и мой самый достойный соперник. Мне доставила особенное удовольствие эта наша партия. Но я кое-что заметил, не мог не заметить, министр Луис, наша партия изначально не была на равных. Вам неприятно смотреть на них… на эти фигуры, − Махмут спешно собирал шахматы с доски, убирая в коробку.              Заганос, какой же он всё-таки мерзавец, я понял, он сделал нечто отвратительное с вашей любовью к этой игре. Вам следовало сказать мне сразу, или хотя бы просто намекнуть. Вы молчали потому, что не слишком-то нас противопоставляете. И, боюсь, как бы мне не было отвратительно вам в этом признаваться — вы имеете полное на это право.              Махмут ненадолго отошел, а когда вернулся в руках у него была мягкая светлая лента, вот только её предназначение пугало министра, не могло не пугать, ведь они условились, и таковым было желание Махмута.              − Смотрю, я и правда не ошибся по поводу вас и ваших грязных желаний. Хотите меня унизить именно так, у Заганоса научились?              − Потрогайте, вот, − Махмут любезно протянул ленту Луису. Она оказалось не просто привлекательной внешне, но и мягкой и приятной на ощупь. − Вы не почувствуете никакого дискомфорта от связывания, за это я ручаюсь. Я бы хотел, чтобы вы разделись до рубашки. На вас есть бельё?              Министр Луис не без демонстративного возмущения взглянул на Беркута.              − Тогда вам придётся снять и рубашку.              «Маленький извращенец», − кажется, это имел в виду министр, выразив свое презрение лёгкой усмешкой. Но пожелание Махмута, он исполнил. Нельзя сказать, что Махмут не был этим доволен. И всё же, связывал он министра довольно медленно, позволяя тому привыкнуть к новым мягким оковам.              − Не туго?              − Нет, но ты же хочешь…              − Постарайтесь расслабиться, я не причиню вам боли. Это надо для другого.              Министр Луис заметно побаивался задумки Махмута — чем бы это не являлось, он то и дело нервозно отводил свой взгляд от генерала.              − Министр, я кажется, говорил вам, что не собираюсь навредить, а вы, похоже, не в состоянии поверить. Здесь точно не жмет? Вы такой бледный.              − Признаюсь мне неприятно, но ты снова одержал надо мной верх. И связывать мне руки за спиной этой лентой не лучшая идея. Я не стану сопротивляться, тем более, что сам согласился принять подобные условия ещё в начале нашей партии. Ваши старания, правда, излишни, генерал.              Куда я денусь? Что ты, что Заганос — вы можете делать со мной что пожелаете, не задумываясь о последствиях. Вот та цена, которую я вынужден платить здесь до конца моих дней.              − Прозвучало довольно грустно, министр Луис. — Махмут смотрел на им же связанного балтийца. Тот, как всегда страдал от собственной беспомощности. Проведя по его щеке, Махмут улыбнулся министру, это была его добрая, дружелюбная улыбка. Но министр ему нисколько не верил. Вокруг них двоих словно сгущались краски. Вынужденно глядя на Махмута, министр видел Заганоса. Было время, когда Махмут хотел походить на Заганоса, но сейчас это явно был не тот случай.              Махмут поцеловал министра Луиса в щеку, обнимая за плечи. Нет, но почему всё снова должно было обернуться очередным кошмаром?! Министр Луис плотно прикрыл глаза. Возможно, что это лишь наваждение? В глазах балтийца, Махмут оставался ребенком, смышлёным, невероятно удачливым, почти гениальным полководцем, способным провернуть даже самую рисковую авантюру, но всё же — ребенком… Поэтому, министр Луис более-менее спокойно выносил его присутствие, хотя Махмут и прекрасно знал о том, что делал с ним Заганос столько времени. Но Махмут старался всегда помочь, относился с удивительным для абсолютно бесправного пленника почтением.              Его теплый взгляд, не выражал ни насмешки, ни презрения. Махмут, верный своим принципам мог говорить с министром Луисом как ни в чем не бывало. Зачем Махмуту было так поступать, его благородство было совсем неоправданно с какой стороны не посмотреть? Но пленник не задавался этим вопросом, ему просто было не до него.              Изначально Луис просто хотел задеть Махмута, немного посмеяться над генералом. А когда говорил про наличие у Махмута чувств к нему, министр всего лишь зло пошутил, поступая так в надежде, что Махмут будет говорить только по делу или же оставит его в покое. Балтиец, после ухода Заганоса не хотел никого видеть, тем более человека, который, возможно, знал гораздо больше о происходящем чем Заганос или сам Луис, у Махмута было преимущество — «взгляд со стороны».              Но Махмут решил-таки отомстить. Странно, раньше он не опускался до чего-то хотя бы близко подобного, так, по крайней мере помнил Луис.              − Что ты делаешь? — прошептал министр, никак не в состоянии осознать происходящее.              − Давно хотел понять какого это — целовать вас. Прошу, не отворачивайтесь, вам настолько неприятно моё общество? Дело в том, что я турецкий генерал, а вы премьер-министр Балт-рейна?              − Ты же слышал от Заганоса, я больше не являюсь премьер-министром Балт-рейна.              − Заганос тогда слишком вспылил, разве вы не уладили отношения с Леледерик?              − Я не готов принять её предложение. Премьер-министр страны не может быть чьим-то пленником. А унизить Балт-рейн ещё больше − последнее чего бы я хотел…              Зачем ты меня поцеловал? Отпусти, хватит, я всё прекрасно понял, больше не стану относиться к тебе так же фамильярно, как относился прежде.              В этом состояла твоя обида? Если я прав, ты бы мог просто сказать, и я бы всё сразу понял, господин генерал. Пока нет султана, вы его замещаете, но вы ещё так молоды, мне трудно было воспринимать вас настолько всерьез, насколько вы, должно быть, того хотели.              − Это вовсе не так! — не ожидая от себя подобной реакции, Махмут возмутился громко, слишком громко, недопустимо громко в присутствии министра, если учитывать все появившиеся страхи балтийца за время нахождения в плену. — Простите, я повысил голос. Это недопустимо, я не хотел вас напугать, клянусь, министр Луис. — Махмут заправил за ухо волнистую прядку, немного скрывающую от него лицо министра.              С такого близкого ракурса отёки под глазами, до сих пор так и не сошедшие с лица министра Луиса, были очень даже заметными. Это учитывая то, что балтиец стал больше спать и даже начал лучше питаться.                     Балт-рейн проиграл Турции, а он проиграл этим двоим. Что дальне? Очередные изнасилования и прочие издевательства? Разве эти двое и без того, уже недостаточно его унизили? Нет, судя по всему им нужно от него что-то еще? Вот только что? Что он может им дать в своем-то положении?              И то, как смотрит на него генерал Беркут, вот даже прямо сейчас, откровенно, и настолько пронзительно, словно видит министра Луиса насквозь. Министр Луис по-другому ощущал его прикосновения, да они сами по себе были другими, не такими как ласки Заганоса или кого-либо еще. Противоречивые чувства, которые нельзя объяснить или оправдать телесной слабостью. Психика пленника просто на пределе, особенно в самое последнее время, после отъезда Заганоса. Правда оказалась для министра слишком жестокой, чтобы он смог её принять и с нею смириться. Заганос, как всегда хотел от него невозможного.              Тот, последний поступок по отношению к султану, был, несомненно, его ошибкой. Но министр Луис не из тех, кто готов был извиняться за содеянное. Заганосу это было так же свойственно, и лишь из-за того, что он совершил по отношению к Вирджилио, чувство вины его никак не отпускало. Здесь даже самое банальное собственничество уходило на второй план, не говоря уже об обычной властности и почти маниакального желания турецкого правителя все контролировать. Министр Луис стал той единственной слабостью, которую Заганос мог себе вообще позволить.              − Министр Луис, всё дело в том, что я не могу больше видеть, как вы грустите. Заганос хотел дать вам время, он надеялся, что вы хорошенько отдохнете пока его не будет рядом. Он прекрасно понимает, что вам тяжело и вполне сознает, что вы совсем не готовы выстраивать с ним те отношения, о которых он так давно грезит.                     Впрочем, знайте, что я ни к чему вас не принуждаю, а сегодняшнее моё с вами обращение ничего по сути не меняет. Я и сам бы очень хотел с вами сблизиться, но вы продолжаете смотреть на меня свысока, а порой, говорите со мной как с ребенком… Ваше мнение очень значимо для меня, я хотел всего лишь до вас достучаться, пусть и таким глупым образом. В свое оправдание, могу лишь напомнить вам, что вы сами затеяли эту игру. А сейчас пытаетесь мне доказать, что я всего-навсего банальный насильник и не более того.              Я знаю вашу боль, догадываюсь насколько непросто для вас столь длительное время находиться в нашей стране. Хотя, не побоюсь вам признаться, мне приятно ваше здесь присутствие. Но игра — есть игра, и какой бы жестокой она не была, вы сами особенно настойчиво желаете её продолжать, что со мной, что с Заганосом. Наша слабость, помноженная на ваше обычное форменное бесчувствие, мне до сих пор удивительно, ваше тело так горячо реагирует на любые, даже самые невинные прикосновения, чего не скажешь про вас самих.              Уверен, что вы до сих пор ощущаете себя ужасно виноватым перед Балт-рейн, и сколько бы времени ни прошло, это вряд ли измениться. Оставить прошлое в прошлом − оказалось слишком сложной для вас задачей.              И после того, как я помог вам увидеть Леледерик снова, несмотря на последний её поступок по отношению к вам, ваше чувство вины перед Балт-рейном никуда не делось, да и деться не могло, а вот я смел надеяться на другой исход, и не только я, Заганос тоже рассчитывал, что её лояльность вас утешит, или немного успокоит. Но вы слишком требовательны, особенно к себе самому, хотя вам по-прежнему это причиняет особенную боль. Вот только смириться, вы не в состоянии.              Считаете, что лучшим исходом была бы ваша смерть? Но такой вариант для Балт-рейна был бы недопустим. Вы единственный, кто может всё исправить; в том числе и ваши собственные ошибки, и искупить грехи. Смерть — это не выход, это способ убежать от нерешенных, сложнейших проблем, требующих вашего участия.              − Вы что, читаете мне нотацию, генерал Беркут? Бросьте, вы ведь связали меня совсем не для этого. Слабость и отчаяние врага возбуждают вас, не как юношу, но как мужчину? — министр Луис усмехнулся и нечто такое, что он, в тот же миг заметил во взгляде Махмута, заставило его продолжить:              − Могу вас обрадовать, ваша мечта, наконец, стала явью — вы стали копией того, кому так мечтали уподобиться. Скажите мне, теперь вы довольны собой, удовлетворены? Или желаете продолжить, как делал это султан? Хотите меня избить или изнасиловать? Ваш султан обычно долго не думал перед тем как действовать.              Вы обвиняете меня в слабости и в малодушии, но это вы тот, кто лжет. Вы мне не помогали. Вы играли, так же, как и ваш султан. Вам не было до меня никакого дела. А правосудие довольно относительное и всегда противоречивое понятие в нашем мире. Для кого-то правда, для кого-то ложь, а для кого-то не более чем самое что ни на есть обычное лицемерие. Лишь детям и незрелым людям необходимо постоянно искать оправдания своим самым бессмысленным, а порой, отвратительным и жестоким поступкам.              Ваша философия потерпела крах. Мир невозможен, как и вечная война. В Румериане всегда найдется место конфликтам, от банальных убийств и до масштабных войн за территории и ресурсы. Сам по себе «мир» понятие надуманное, но очень желаемое для тех, кто не способен принять неотвратимую действительность.              Неважно насколько ты силен и могуществен, популярен или же нелюбим своим народом…              − Министр Луис, почему вы так со мной говорите, по-прежнему не считаете себе равным? Я знаю, с Заганосом вы ведете себя совсем иначе. Вы совсем меня не уважаете? … — Махмут не выдержал, эмоции переполняли его, и он перебил министра Луиса догадавшись куда тот клонит, и что вообще подразумевает на самом деле.              − Я отношусь к вам так, как вы того заслуживаете, но, с чего вы взяли, что я… вас не уважаю? Вы обыграли меня, ваша рискованная и необычная стратегия принесла Турции победу, вы гений, и уважаемый человек, причем не только в своей стране, но и во всей Румериане.              Это же вы сами совсем не уважаете меня, если считаете для себя вполне приемлемым мне постоянно лгать, пользуясь моей слабостью. Ваша помощь мне не нужна, но вы постоянно готовы мне ее предлагать, если не сказать − навязывать. Заганос приставил вас ко мне не для этого, а, может вы уже и сами догадались для чего, вы же умный человек, Махмут-паша…?              Генерал отвел взгляд, повисла напряженная пауза. Луис усмехнулся.              − Не отворачивайтесь, ведь это я тот, кто вами снова унижен. Махмут-паша, ваша «доброта» была абсолютно бессмысленна с самого начала. Вам следовало поддержать Заганоса, но для себя вы решили, что вам куда приятней станет себя ему противопоставлять…              − Ну, если вы так и правда думаете, то не оставляете мне иного выбора кроме того, как продолжить, — взгляд Махмута стал весьма холоден и совсем не читаем для министра.              Генерал Беркут придвинул пленника к себе, тот нервозно сглотнул, но отстраняться даже не стал пытаться. Но Махмут и не думал действовать грубо, тем более, он ни за что не стал бы отыгрываться на министре Луисе, человеке, который был ему, действительно, небезразличен. Оставшись в одном белье, министр чувствовал ту самую неловкость, и преступную слабость о существовании которых так отчаянно желал забыть все время их диалога с генералом.              − Так, предупреждаю сразу, мне известно о повышенной чувствительности вашего тела, Заганос говорил мне и ни раз о ваших особенных местах. − Именно в этот самый момент, Махмут сам для себя осознал насколько странно и нездорово это прозвучало. Они уже довольно долгое время обсуждали такие интимные подробности; министр Луис был в состоянии лишь в ужасе покоситься на турецкого генерала.              − … Замолчите, прошу, − прошептал министр, вынужденно прервав их зрительный контакт. Он сразу всё верно понял. Заганос с Махмутом изначально были заодно, только не афишировали это даже между собой, зато у них вышло довольно неплохо «разделить роли и распределить обязанности».              Не настолько и противно для министра стало об этом узнать, его подозрениям суждено было оправдаться только и всего. А у Махмута так хорошо выходило играть свою, добровольно принятую и исполняемую роль, но были моменты, самые тяжелые во время плена, когда министр Луис начинал искренне верить его сочувствию. Но это было очень и очень неразумно с его стороны. Нет, пленник не злился на Махмута, он во всем винил лишь себя.              … Когда же Махмут остановился, когда, наконец, сознался себе, что давно перешел ту самую черту? Министр Луис к тому моменту был уже полностью разбит, кажется, он даже не совсем верил в реальность происходящего. А из его уставших глаз с заметными отеками, которые так полностью ещё и не успели сойти со времен особенно жестокого с ним обращения, текли невольные слезы. Но это должно было случиться — вопрос был в том − когда… Правда, останавливаться сейчас стало, по мнению, Махмута не очень-то разумно.              Нет, ничего жестокого с премьер-министром Балт-рейна он не сделал. Его настойчивые ласки и мягкие, нежные прикосновения являлись лишь некой формой выражение симпатии, и не более того. Вот только, министр Луис не мог знать на что рассчитывал Махмут, затевая всё это, и, конечно же, его предположения стали самыми мрачными. Махмут изначально был самым непредсказуемым турецким политиком и хитрым стратегом, несмотря на столь юный возраст, он был развит не по годам.              − Министр Луис…              «Вирджилио, ты теперь станешь меня ненавидеть также, как ненавидишь Заганоса? Но так ли ты на самом деле его ненавидишь, как того бы желал?»              Одним ловким движением Махмут освободил руки министра, избавляя от той самой, связывающей ленты.              − Зачем же так резко менять ваше отношение ко мне, если было можно просто поговорить?              У Заганоса особая ко мне неприязнь, так я уверился поначалу, но вот сейчас тяжело переживаю его отсутствие. Насколько же на самом деле противоречивы наши отношения? Дело во мне или, всё же, в нем?              Как бы я хотел думать, что во всем виноват лишь он. И вот теперь я начинаю понимать непростую правду, правду, которая заставляет меня страдать, снова и снова, раз за разом, стоит только коснуться тех самых, отвратительных воспоминаний…              − Министр Луис, вы выглядите ужасно разбитым, и теперь это только моя вина. Простите, мне, и правда, жаль. Я так виноват, и кажется, только сейчас понимаю насколько. Я должен был помочь вам ещё тогда. Но не хотел…               Чтобы я себе не говорил, чем бы себя не оправдывал, я был в состоянии помочь, и всё равно ничего не сделал, а вы страдали и продолжаете страдать. Даже сейчас, заставили себя поверить в то, чего так от вас хотел Заганос, на что он снова рассчитывал, поставив вас в неловкое положение.              Вы должны знать, с Заганосом давно что-то не так, я заметил ещё до того, как он стал султаном. Его невероятная ненависть к Балт-рейну, а потом навязчивое желание отмстить лично вам за то, что он к вам неравнодушен, это только подтверждали. Но я говорил себе не замечать и отрицал очевидное. А вам приходилось просто терпеть, ежедневно переживая тот кошмар, который творил с вами Заганос изо дня в день.              Не смейте, слышите, вы никаким образом не причастны к тому, что Заганос делал, каким бессовестным образом обращался с вами! Слышите… Вы меня слышите, министр Луис?! Что с вами? — Махмут испуганно приподнял лицо министра за подбородок, нет, он бы не смог так сильно на него повлиять, если бы даже и очень того захотел, ведь так?! Балтиец был явно не в себе, его взгляд не выражал ничего, кроме всепоглощающего ослабленную душу безумия.              Министр смотрел на него болезненно улыбаясь, он, несомненно, испытывал то самое неправильное, из-за чего турецкого генерала бросало в холод.              «Я бы не смог на него так повлиять, нет, проблема в том, что министр Луис был не в себе ещё до того, как я пришел. Мне не следовало вестись на провокацию».                     В свою очередь, Луис никак не ожидал, что Махмут так с ним поступит, игра слишком далеко зашла, и они оба не пожелали вовремя остановиться.              «Когда же этот мальчишка успел настолько измениться?!» Министр Луис винил себя, считал, что это он сам спровоцировал турецкого генерала на нежелательную для них двоих откровенность, вот тот и потерял над собой контроль. Пусть раньше Луис предпочитал рисковать, но вот сейчас, поживя длительное время в плену и, в полной мере ощутив все прелести своего нынешнего положения, балтиец старался быть осторожным. Он ни во что не хотел ввязываться, а внимание тюремщиков предпочитал избегать, только вот от него давно ничего не зависело.              И вот, Махмуту понадобилось именно сейчас расставить все точки над «и»… Худшим для Луиса стало осознание того, что Заганос может контролировать не только его тело, но и его разум. И что теперь? Но всё и так было обречено на крах с самого начала, разве, спустя время, министр посмел про это забыть? И всё же, он забыл…              Ведь Заганос уже столько времени подчёркнуто добро и терпеливо с ним обращался, правда, министр Луис по-прежнему старался заставлять себя думать о скрытых, неочевидных намерениях, которые, конечно же, могли привести к новому фатальному обороту в их отношениях. Как, впрочем, недавно и подтвердилось.              Махмут посмотрел на него ласково, и почти влюбленно. Министр искренне считал это неправильным, и последним из того, что должен был к нему испытывать турецкий генерал.              − Давайте просто забудем сегодняшний неприятный инцидент, и вернемся к нашим прежним отношениям? — предложил Махмут, осмыслив свою ошибку. Министр Луис сухо кивнул в ответ. Но они оба знали — больше никогда не будет «как прежде», их теплые, почти дружеские отношения навсегда разрушены, и ничто бы уже не помогло их восстановить. *              Министр Луис снова видел тот самый, отвратительный сон. Плод болезненного разума, подпитываемый кошмаром реальности, которая ни в чем не уступала по жестокости. Кошмар, от которого ему уже никак невозможно очнуться.              На этот раз они оба были рядом с ним, вдвоем сидели возле его кровати. Заганос уже давно вернулся, война, которую он затеял на этот раз была не менее победоносной чем предыдущая. Но за время своего отсутствия он постоянно вспоминал о балтийце, ежедневно беспокоясь как поживает его драгоценный пленник. Махмут постоянно ему отписывал, что с министром Луисом всё хорошо. Хотя и Заганос, и Махмут знали, что это самая бессовестная ложь какая только могла бы быть между ними.              Теперь, с учетом всех обстоятельств, они были вовсе не против совместно ухаживать за Луисом и разделить заботу о нём в разумных пределах.              У них было одно чувство на двоих, помноженное на преступное осознание собственной вины, на нежелание причинять боль человеку, который им стал до невероятности дорог. Луис предпочитал отвергать или осознанно игнорировать чувства тюремщиков. Прежнюю боль он уже почти не ощущал, оставался лишь её призрак, вместе с собственной слабостью, и тяжкими для него, бесконечными самокопаниями, от которых балтийцу было попросту не спастись.              Ничего не угнетало сильнее чем настойчивые манипуляции, которые до сих пор проворачивали с его телом, делали это, несмотря на то, что такой необходимости уже давно не было. Вот только, те двое быстро привыкли пользоваться, если не сказать, злоупотреблять своей над ним властью. Они даже перестали подобное обращение считать насилием. Такие нездоровые решения быстро стали для них в порядке вещей. А то, как воспринимал их сам пленник, они списывали на его плохое самочувствие и легкую душевную хандру.              Министр уже давно позабыл каково было сопротивляться их ласке и весьма настойчивым манипуляциям, а они, в свою очередь, и не думали больше воспринимать его провокации всерьез. Напротив, они стали видеть в них желание министра, которое он себе не позволяет испытывать в силу самых банальных и понятных причин.              Но так ли это было на самом деле? Конечно же нет, но верить ведь можно во что угодно, не так ли? Министр Луис через какое-то время и сам начал думать, что нуждается в их обществе. Но что ему ещё оставалось?! Редкие встречи с новым императором Балт-рейна только сильнее заставляли его впадать в уныние. Леледерик вела себя достойно, чем поначалу даже немного удивила министра. Но он невероятно скучал по Балт-рейну, по тем дням, когда мог помочь любимой стране, делая, как он искренне полагал, всё возможное для ее сохранения как великой империи Румерианы.              А теперь он лишь жалкий раб, тех, кто покорил его страну, из него сделали безвольное существо, так легко смирившееся со своей участью. Леледерик больше не думала хоть в чём-то обвинять министра, пусть в основном они обсуждали политику. Правда, пару раз император пыталась сменить тему и поговорить со своим премьер-министром откровенно, что тот ей в общем-то не позволил.              Министр Луис старался избегать неприятных и тяжелых для себя тем, но Леледерик не стала настаивать на их обсуждении. Смирилась и с тем, что министр Луис вел себя с ней совершенно иначе. Да и выглядеть лучше он не стал. На его лице по-прежнему красочно отражались следы неважного самочувствия.              Иногда, из-за плохого настроения пленник и вовсе не вставал с постели, с Заганосом или же с Махмутом он почти не разговаривал. Порой, и не думал скрывать своего недовольства из-за их повышенного к нему внимания. Но, если говорить в общем, то последнее время их отношения заметно смягчились. Да и министр Луис не мог хандрить постоянно.              Случалось, они делали это вдвоем с его таким уязвимым и ослабленным телом. Игра перестала быть игрой уже слишком давно, но Луис продолжал изо дня в день чувствовать себя проигравшим. Но теперь, это больше не то, что его так до невероятности угнетало, как было прежде, более того, он научился с этим жить. Так, по крайней мере, ему самому казалась.              − Вы снова беспокойно спали, министр Луис…              Снились плохие сны? — Махмут начал издалека, нет, они с Заганосом пришли сюда не за этим. Им просто снова сильно хотелось побыть с балтийцем. А то, что Луис им начинал понемногу доверять, просто не могло не тешить их самолюбия. Хотя дело было не только в этом. Пленник стал вести себя с ними более открыто, настолько, насколько только мог.              − Думается мне, я до сих пор сплю. Чем снова обязан вашему вниманию? — усмехнулся балтиец, не испытывая не малейшего намека на веселость или удовлетворение…              − Полагаю, ты и сам прекрасно знаешь ответ на свой вопрос, поэтому совсем не вижу смысла его озвучивать, − с легкостью ответил Заганоса, но его слова не прозвучали строго, и уж тем более презрительно, он подал Махмуту знак, на что генерал Беркут молчаливо кивнул, послушно выполняя распоряжение султана.              Махмут придерживал министра Луиса со спины, в то время как Заганос с легкостью, без намека на стеснение стал раздевать балтийца, расстегивая его спальную рубашку. Делал это Заганос умело и со всей, присущей ему уверенностью. После того, как он с ней закончил, убирав её подальше, стал наносить приятно пахнувшую мазь на грудь и живот пленника. Тот заметно напрягся, хотя не так сильно, как сделал бы это раньше. «Больно больше не будет», − это слова Заганос повторял министру раз за разом, изо дня в день, даже пробовал извиняться. Махмут говорил министру примерно тоже самое, только, несколько иначе.              Иногда Луис думал, что всё происходящее с ним вот уже как два года просто сон, дурной сон, от которого он так и не очнулся. Заганос пошире развел его ноги укладывая их себе на плечи. Пленник не смел на него смотреть в подобные минуты, тем более при таких, откровенных унизительных для себя манипуляциях. Он старался не замечать, или же из последних сил желал отрицать своё очевидное смущение. Заганос с Махмутом всё прекрасно видели, но больше, его доверия не предавали, по крайней мере, пока.                     Но удовольствие тела не есть удовольствие души, после, Луис чувствовал себя ужасно уставшим и полностью разбитым. Он снова не мог изменить той участи, которая была ему предначертана. Они вели себя с ним так, словно давние любовники, и будто бы не было ничего такого, возмутительного в их с ним обращении. Та правда, в которую они хотели заставить его поверить. Министр Луис не мог не понимать, чего на самом деле они добиваются.              События день за днем происходили по одному и тому же сценарию. Лишь незначительные мелочи могли внести хотя бы какое-то разнообразие в привычный быт. Он уже давно стал в них нуждаться. Так, привычка переходила в зависимость. А совесть давно молчала. Чувства собственного достоинства у него также, к этому времени больше не осталось.              − Вы обещали нам, что сегодня будете присутствовать на праздновании… − Махмут не договорил, министр Луис с грустью выдержанно улыбнулся.              − На вашем праздновании победы над нами? Но что я там буду делать? Снова желаете сделать из меня посмешище?!              − Что за глупости? — незамедлительно вмешался Заганос. − Мы не позволим, повториться случившемуся в прошлый раз. Твоих соотечественников теперь не будет. Я до сих пор никак не могу принять твоего трепетного отношения к стране, которая тебя бросила. Но это твой выбор, и я поклялся тебя за него больше не осуждать. Но тебе следует развеется, позволь себе не думать о том, что тебя угнетает, прошу — хотя бы сегодня. Разве это так сложно для тебя, Вирджилио?              − Хах, может ты уже прекратишь делать вид, будто всё в порядке, и само собой наладилось? Сколько бы не прошло времени с моего плена, я не смогу стать к Турции нейтральным. Леледерик хочет возродить империю, вы, как я уверен, прекрасно об этом осведомлены. Но продолжаете делать вид, что наши интриги вас не затрагивают. Думаете, у Балт-рейна нет даже надежды на реванш?              Бросьте, вы не из тех, кто позволяет себе заблуждаться таким рисковым образом!              − Если для вас так важен Балт-рейн, мы не станем препятствовать его… возрождению. Да, пожалуйста, не смотрите так, словно мы не понимаем и не берем в учет ваших чувств. Пусть всё идет своим чередом. Мы не имеем право вас винить за желание и уж тем более за ваше искреннее стремление помочь вашей Родине, министр.              − Боюсь услышать то, что вы потребуете от меня в ответ на вашу настолько «великодушную» лояльность.              − Ты знаешь, Вирджилио, то единственное, что мы можем у тебя попросить…              Больше не стоит обсуждать эту, такую небезопасную для нас всех тему.              Нет, это далеко не конец, министр Луис по-прежнему испытывал на себе то самое, ужасное давление, из-за которого не мог нормально мыслить, и спать ночами. Но даже если на время сложившаяся ситуация может для него хоть чуточку сгладить невыносимые «острые углы», он не станет протестовать. Других вариантов для себя пока он просто не видел.              Его прежняя жизнь, стала для него недостижимой, такой далекой и невозможной, словно её и вовсе не было. У Заганоса отлично вышло сломать его, превратить в своего раба, как султан поначалу и планировал. Вот только сейчас, Заганосу совсем не нравилось то, что получилось у него в итоге. Он ведь рассчитывал на совершенно другой исход, но, то, что он скрывал даже от себя самого, теперь казалось ему сущей глупостью, не стоившей даже тщательного анализа его неловких чувств, которые он никак не мог допустить ранее.              А Махмут, со своей стороны, не готов был противостоять Заганосу, он настолько сильно и давно восхищался им, что не мог оценивать некоторые поступки нынешнего турецкого султана с позиции объективности. Да и, Махмут прекрасно помнил то, что несмотря на плен, министр Луис по-прежнему опасен для Турции, и если бы он позволил балтийцу вернуться на родину, то новая война между Турцией и Балт-рейном, наверняка, стала лишь вопросом времени. Очевидная жалость и даже лояльность к бывшему врагу, ничего не могла поделать с собственными политическими убеждениями.              Министр Луис должен был понимать, что теперь всё будет так, как они того захотят, иначе очередной конфликт неизбежен. Почему же он так себя ведет, к тому же, прекрасно понимает и вполне в состоянии осознать, что на самом деле к нему сейчас испытывают его тюремщики? Может быть, так ему куда комфортнее, провоцировать их на грубость, каждый раз давая им почувствовать свою перед ним вину?              Смерть Заганос ему никогда не подарит, но и Махмут теперь ни за что не согласился бы помогать ему с побегом…              Когда Махмут связал министра, не на шутку того перепугав, у турецкого генерала появилась уникальная возможность сделать для себя нужные выводы. На самом деле, министр по-прежнему желал, чтобы его опостылевшая жизнь, наконец, закончилась. Конечно, пленник не показывал этого.              Снова быть униженным, и уж тем более изнасилованным точно не входило в его планы. Хотя, Махмут, со своей стороны, ему прекрасно продемонстрировал свою готовность и, несомненно, решимость сделать то, что делал до этого с Луисом Заганос. Всё правильно понял не только Махмут, но министр Луис лишний раз удостоверился в том, что они, новые его хозяева могут сделать с ним то, что сочтут нужным, в любое время запросто вернуться к прошлому отношению.              И чтобы он не делал, насколько бы сильно с ними не сблизился, он так и останется для них не больше чем просто «игрушкой», трофеем войны, с которым пока они предпочитают играть понежней. Ничего и никогда не изменится, с ними ему, кажется, и суждено встретить свой конец… Кто бы мог подумать, что его изначальные, столь амбициозные планы по спасению Балт-рейна приведут его сюда. Но чему быть, того не миновать…              То самое мероприятие, на которое так не хотел идти министр Луис. Но его заставили на нем присутствовать. *       Банкет, устроенный Заганосом и его сторонниками, был поистине шикарен. Заганос остался доволен, так как искренне считал, что у него с министром всё просто замечательно! Их отношения уже почти полностью сгладились, он заставил себя в это поверить…              Только, Заганос и не догадывался, что министр как никогда себя ненавидел, он смотрел на площадь с высокого балкона дворца вместе с самыми элитными гостями султана.              Вот, он подошел к поручню слишком близко, и … желание начало побеждать страх. Упасть оттуда значило умереть, высота просто колоссальная. Но в тот самый момент, появился Махмут и удержал его от самоубийства. Махмут признается пленнику в истинной причине своего «неравнодушия», более того, обещает всегда быть тем человеком, который не позволит министру страдать от тоски. Очередная ложь, ну чтож…              Решительно и настойчиво, Махмут счел нужным заключить министра в самые крепкие и теплые объятия на которые способен. Благо теперь он с пленником примерно одного роста, к тому же у Махмута крепкое телосложение военного. Луис, не ожидая подобной близости, так и не решился его оттолкнуть, тем более, на балконе остались только они вдвоем.              Ничего не заподозривший Заганос, успевший привыкнуть делить министра с Махмутом, подошел и приобнял министра, с другой стороны, позволил себе на мгновение даже улыбнуться. Оказавшись посередине, этих новых, «сильных мира сего», министр Луис вместе с турками смотрел вниз на торжественную процессию, прославляющую Турцию и её непревзойденную победу в Великой Румелианской войне. В тот самый миг, свобода, казалась ему такой недоступной, такой далекой и чуждой, как никогда прежде…