Скарлетт. Город Чикаго
В глазах Матвея — пламя преисподней и жажда убийства. В глазах моего отца — снежная пустыня человека, который готов идти до конца. А в моих глазах — неодобрение всего минованного. Теребя в руке кольцо матери, я листала альбом, постоянно вглядываясь в очерченные черты лица. Простой красный альбом, без единой надписи. Старый, весь потрепанный, с около десятка оторванных листов внутри, царапинами и трещинами на обложке. Только настенные часы, которые совсем недавно пробили девять часов вечера, напоминали о быстром течении времени своей еле-слышимой секундной стрелкой. Везде был приглушённый свет, и исключение составила лишь гостиная комната, где я находилась в собственном уединении. Длительное время я неотрывно смотрела на фотографию, чуть нахмурив брови и как-то странно приподняв уголки губ. Это смотрелось немного дико, но я продолжала вглядываться. Яркие карие глаза парня, в которых так и бегали маленькие чёртики, мой небольшой румянец на щеках, помятый подол платья и его лохматая голова — всё на фотографии выдавало тех ещё непосед, чей приключенческий образ жизни не давал мне никакого покоя. Это моё первое совместное фото с Матвеем. Я, как сейчас, помню, то место, где провела свою ночь, сидя на ветке дерева, и закутавшись в кофту своей пижамы, смотрела на звёзды. Тогда не только ночь и чей-то застрявший на ветке кот были первым впечатлением. Тогда я впервые увидела его.Он появился из темноты и полупрозрачным фантомом спрыгнул с забора на землю, оставляя за своими ногами примятую траву, а я во все глаза разглядывала его, скрываясь за ветками. Парень тихо усмехнулся, что-то проговорив себе под нос, и повторно перепрыгнул клумбу, но замер, почувствовав, что находится не один, хотя, изначально, незваным гостем был он. Я никак не могла остаться незамеченной, если поблизости был тот мальчишка, который словно чуял меня. Да, так оно и было. — Привет, — ком застыл в горле, а по телу прошлись мурашки. Мне искренне не верилось, что он говорит со мной. — Привет, — и повисло в воздухе. Я молчала, теперь уже глядя в глаза парня, которые отдавали непривычным блеском, возможно, это из-за полумрака. — Что ты делаешь на дереве? — Он подходит ближе, расставив руки по бокам, и мне вдруг стало стыдно от того, что я оказалась в такой нелепой ситуации. Сознание того сильно задевает мою гордыню. — Застряла что-ли? — Подавившись воздухом под его насмешливым взглядом, я затащила колени под кофту, ещё и пальчики ног пряча под ней. — Ничего подобного! — сконфуженно бросила я. Тот всего лишь изогнул бровь, обведя меня красноречивым взглядом, и снова ухмыльнулся. Я коротко мысленно себя отругала; эта его реплика действительно больше звучала как издёвка. — Ну, ладно.. — хмыкнул парень с максимальной ехидностью. — Тогда я пошёл. — Э-эй! — не сдержавшись, прикрикнула я, после растерянно поджав губы. Что ж, если быть честной, то он единственный, кто мог бы мне сейчас помочь. — Я не могу слезть отсюда... — Боишься? — спрашивает с каким-то азартом. — Боюсь. — Ну и зачем ты полезла на дерево? — парень выгибает бровь, качая головой. Смотрит куда-то в небо, позволяя луне пролить серебро на его лицо, а потом снова переводит взгляд на меня. — Тут был кот. Мне показалось, что он застрял, и хотела помочь ему выбраться, — я пожала плечами, борясь с тем, чтобы не отвести взгляда. Ибо во взгляде тревога. — Только он спрыгнул сразу же, как только я поднялась... — И ты прыгай! — он делает шаг вперёд, протягивая руки, и янтарь вгрызся в раскрытые ладони. — Издеваешься!? — Глаза мгновенно округлились.
— Расслабься, я словлю, — парень повторно ухмыляется, разглядывая шокированную меня, и через мгновение улыбается так, что сердце пропускает удар. Не будь у меня такого страха, всё было бы проще в сотни раз. Но я продолжаю пялится на парня, что стоит, разведя ладони, и не знаю ничего, кроме чувства, что стелется влажной травой под сердцем. Секунды шли, он ждал. Неловкость росла. Осмелившись в этот раз, я отталкиваюсь от ветки и чувствую, как поток ветра подбирает сразу надувшуюся волдырём юбку и холодит босые ноги. Я закричала. Мой настоящий голос прорвался наружу. Чувство падения свело живот. Земля за секунду стала ближе. — Какая ты смешная, — добродушно улыбаясь, заливал парень, обнимая меня за плечи и пробуждая острую стыдливость во мне. — Можешь открыть глаза. Когда ноги почувствовали твердую поверхность, все мышцы разом расслабились, и я смогла спокойно выдохнуть. Лёгкое ощущение полёта мне понравилось. После такого прыжка чувствую себя более уверено. Я долго смотрела то на него, то лежащую на моём плече руку, не зная, что должна сделать. В пространстве что-то менялось, что заставляло меня ощущать в полной мере биение собственного сердца, которое отзывалось каждой клеточкой на те вибрации, что исходили от русоволосого парня. Робость отступила сразу же, как только я снова посмотрела в его глаза. Это был хороший момент. И смотреть в глаза парню было хорошо.
Что-то звонкое донеслось до слуха, приглушеная тишиной и зрение снова стало чётким, словно пелена, заволокшая глаза, спала. Я быстро поправила себя, указывая на то, чей он сын. Он живое напоминание всего того зла, что я боялась, и того, что не смогла исправить. Шумно выдохнув, я медленно сползла с кресла, опускаясь на корточки, а после, перебирая руками по полу, подобрала упавшее кольцо. Расправив плечи и какое-то время неотрывно разглядывая украшение, я интуитивно притормозила. С Матвеем было легко, как будто мы знали друг друга тысячу лет, и когда я задумалась над этим в детстве, то почувствовала, что каким-то образом моя история связана с историей русоволосого мальчика. Чувства остались оправданными. Меня пугало его резкая смена отношения ко мне и отсутствие человечности. В груди заныло, потому что этот мальчик не казался мне тем, что я отчаянно пыталась в нём рассмотреть. Отношения у нас не заладились, и я даже не могу сказать, когда конкретно всё полетело к чертям. Может быть, с самого начала...— Самая сложная часть игры – Heads up. Запомни это. «— А их любимая масть – Король черва». Мужчина смеётся, слыша такой ответ от маленькой девочки, на что я едва заметно надуваю щёки – обижаюсь, но совсем немного, я не могу сильно обижаться на своего наставника. Я считаю, что победа всегда зависит от наличия сильных карт; Он не возражает. Стук колоды о деревянную доску успокаивает. «Но ведь в бридж и Блекджек больше партий, значит, там сложнее», – непонимающе сморщилась я, но не произнесла этого вслух. Я делаю ход королём и тут же его теряю. — Умей играть на обе стороны, Скарлетт. Когда мужчина жертвует двумя пиками за Вольта, я горько додумываю его совет сама: «Иногда жертвы – вынужденная необходимость, и ими не стоит пренебрегать». Позиция без короля в комбинации Роял Стрит Флеш летит к чертям. Он делает ход, выкидывая ненужные масти, затем сносит одну карту, и раскладывает на поверхности оставшуюся комбинацию. Я впервые выигрываю, спустя сотни партий, но эта победа горькая, не приносящая удовольствия. Мужчина понимающе ухмыляется.
— Знаешь для чего я тебя сюда позвал? — Вы подготовили мне сюрприз? — я склонила голову, внимательнее вглядываясь в искаженное лицо и пытаясь понять, о чем он думает — Отчасти... Опустошив стакан с виски со стремительной лёгкость, мужчина поднялся с места. Весь он был какой-то странный, неправильный как будто, не вписывающейся во всю эту обстановку, словно погрешность. В следующий момент, с явным выражением недовольства и напряжения на лице я уже стояла посреди темной комнаты. Ещё утром я мечтала, как при следующей встрече расскажу Матвею, что я побывала в этом доме, и в нём нет ничего страшного, как он уверял, то теперь слова будто застряли где-то в груди то ли от страха, то ли от нежелания делиться своей тайной. И последнее было куда более вероятно, потому что в этот момент я вспомнила свой ужасающий секрет, тяжесть которого досадно отзывалась внутри. Для чего я вообще здесь? Что привело меня сюда? Ясно и так, что всё решил мой отец. Он же и притащил меня сюда для того, чтоб Мистер Сайерс, известный миллиардер, научил меня управлять собственной головой. Но его желание увидеть меня в бою оказалось сильнее, каких-то занятий. Что связывает нас с этим человеком? Игра в карты? Долги? Только лишь мне с отцом известно, что через Мистера Сайерса проходят поступающие заказы. Но это не единственная причина того, почему мы у него на поводке. Играв с ним однажды, он сказал отцу: «— Проигравший платит жизнью.» Отец проиграл... Моя жизнь теперь у него как в залоге.
Сайерс страшный человек, и он имеет власть над моим отцом. Он отличался хитростью и изобретательностью — качествами, которые он полностью использовал, когда возникала необходимость. С откровенной издёвкой делал мне поддельные сюрпризы, ими же уничтожая во мне что-то светлое, ребяческое. Робость и слабость маленькой девочки ему льстила... Сайерс очень скрытная личность. Кресло, в котором он располагается, по роскоши не уступало императорскому трону. Поддерживая высокий статус, он приобрел способ борьбы через гангстеризм. В конце концов, мой отец помог основать незаконную организацию напрямую связанной с заказным убийством. О его семейном положении и о внебрачном сыне мне ничего не известно. Отец ограждает меня от информации об этом таинственном палаче. То ли действительно с добрыми и честными намерениями ради моей безопасности, то ли из-за собственных принципов. И я чёрт знает сколько раз задавалась вопросом "почему?", пока в душе происходило то, что, оказывается, происходило уже тысячи раз. Я хоронила чувства глубоко внутри, безжалостно давя эмоции и желание в первую же минуту заорать на него, выплюнуть на него свой гнев и… …просто поговорить?
Я выдохнула и обернулась, устремляя взгляд на дверной замок, что отблескивал вдали. Сначала я не заметила повисшей тишины, наслоившейся вокруг меня, а после расступившейся, чтобы впустить негромкие постукивания чего-то острого и звонкого, словно стеклянный коготок или железный клюв. А между тем за звуком пришло ощущение наполненности, будто пространство стало теснее из-за незримого присутствия. Я вдруг поняла, что надолго замерла, а кожа покрывалась мурашками. Впереди послышался шорох, а затем мой звон катаны. Достав её и направив на свет, оружие блеснуло, но этот блеск сразу же исчез и снова одна темнота... — Как ты тут оказалась? Из глубокой темноты донёсся низкий серьёзный голос, не дрожащий, однако с некой вибрацией. —...Арлет Я напряглась и автоматически встала в боевую стойку, как только услышала своё имя. Чёртов Сайерс. Пришлось выдохнуть, чтобы приглушить инстинкт самосохранения. В этой жизни я ещё не успела прославиться. Кто он? В следующую секунду земля буквально ушла у меня из-под ног. Сначала я оцепенела, не в силах осознать, что и впрямь смотрю в два ярко горящих злобой глаза. И что помимо ярости в них была до того страшная тоска, что, отмерев, я попятилась назад, больно стукнувшись о бетонную стену. Мы смотрели друг на друга ещё какое-то время, а затем, мучительно сверкнув глазами, высокая тень мелькнула в сторону, оставив на полу блистать в свете луны своё холодное оружие. Казалось, раздавшийся яростный звон стали, надолго оглушил меня... Только что с жутким треском развоплотились вопросы, висевшие без ответа столь долгое время. Хах. Ха-а... Кто мог подумать, что внебрачный сын миллиардера - Матвей.
Где-то с того момента он начал ненавидеть меня, и эта ненависть была подобна снежному кому: падала с горы, постепенно росла, становилась всё больше и больше, явно не желая уменьшаться. Разрослась до желания убить. Он ненавидел своего отца и все что было с ним связано. Не веди себя Матвей, как последняя сволочь, у нас были бы прекрасные отношения, но каждый раз, когда я прихожу с новостями от отца, он сидит в своём кресле в неизменной позе, подперев рукой голову, и слушает об успехах подпольной организации с абсолютно непроницаемым выражением лица. Даже его фразы не меняются. Мудак. На фотографию мне смотреть было тяжело. Я и не думала, что эта история, столкновение с треклятым дегенератом, живущим в особняке, так сильно меня заденет. Я всегда бежала от этого места, от чужих смертей, которые свили в моей жизни гнездо, от Матвея, с которым я враждую, и от самой себя, потому что страшилась, заглянув в свой мир, осознать, что, несмотря ни на что, я буду испытывать симпатию к нему. Покосившись на входную дерь, я сделала долгий тихий выдох. Меня раздражало, что каждая наша встреча специализировалась на том, чтобы мы оттачивали свои навыки и боролись за свое право на существование. Иначе говоря, пока нам не исполниться 21 год, мы обязаны вместе учиться и соучаствовать в той же организации, ибо после... ...один из нас умрет. Решительность Матвея покончить со мной была сильнее ненависти к Сайерсу, который и заключил эту идею. Или равна, но парень грезил больше никогда не встречать юное лицо. Мой отец не хотел, чтобы так вышло. И если было бы только можно, не впутывать сюда меня... Но его грехи Сайерс самовольно заплатил ставкой на мою жизнь. У нас не было выбора. Лишь подчинившись, нам оставалось задаваться вопросом. Спасение или собственная ценность? Борьба за жизнь или это желание стать "тузом?". Матвей бы выбрал второе. А клинок, что я держала в руках, стоя каждый раз перед парнем, — ключ к спасению, или погибели? Очевидно, что такая война не даст ни того, ни другого. Стараясь быть смелой в глазах русоволосого парня, сдерживая слезы, маленькая я, снова и снова повторяла про себя, что меня не испугать каким-то принудительным "дуэлем", что предстоит в будущем. Повторяла, и обманывалась. Но Матвея это, кажется, вовсе не пугает. Он бахвалится, я злюсь. Я злю самого его. Скольких таких, как он, я повидала за всё время нашего знакомства? Сколько таких проводили самые разнообразные пытки, за которыми я наблюдала, не в силах сбежать или закрыть глаза и уши: всё равно ведь просачивалось, впитывалось, пробиралось в самую глубь. Продолжал пускать мне пыль в глаза сукин сын.День группировки РВСК.
У зеркала почётное место. Матвей — знатный гость. Всё происходящее и моя пытка тоже. Время тянулось не медленно и не быстро — в привычном ритме; я смотрела куда-то в сторону с задумчивым видом, иногда поворачивалась к старшим, рассматривая их лица, скалилась и кидала короткие фразы, когда ко мне обращались или упоминали моё имя. На этапе принятия решений все казалось намного проще, чем оказалось на деле. На базе Матвей не прижился сразу. Чёрствость, наглость и показательное пренебрежение общими подозрительными взглядами, конечно, позволяли ему создавать видимость довольства жизнью и условного нейтралитета, однако, я замечала и постоянно сползающую дежурную ухмылку без капли эмоций. Заметила и своё неосознанное старание держаться поближе к нему. Не из романтических соображений, а потому что в скептической обстановке, где даже поговорить особо было не с кем, мне явно было неприютно. Усложняло ситуацию то, что прогибаться под общественное мнение младший Сайерс не собирался, подчеркнуто удостаивая вниманием исключительно меня, да и то, делая это с переменным успехом и изрядной долей позерства, если не сказать, вредности. Апофеоз бардака и недовольства случился, когда толпа пострадавших от мелкого садиста пришла жаловаться тактику. Вопрос мгновенно подскочил по уровню важности до каждого, впрочем, в зале нашелся и Лидер, который из хаотичного потока ругани более чем десяти адептов сумел выцепить одно общее — сын Сайерса. Лидер группы медленно провентилировал. Он знал, с кем имеет дело. И даже несмотря на то, что информация о нас, которая у него имелась, не вязалась с происходящим сейчас, тактик был настроен оптимистично, касательно формально приписанных к группе террористов двух зелёных головорезов. — Давай кое-что проясним, пока твоя гиперактивность не привела к чьему-то дезактиву. У нас на базе, и у меня в частности есть ряд правил, — заметив, как на лице парня расцветает наглая ухмылочка, тактик продолжил абсолютно серьезно, — соблюдения которых я от тебя жду, если ты планируешь оставаться в коллективе, а в возможной — хотя сейчас она мне кажется абсолютно невозможной — перспективе еще и хочешь, чтобы я уделил тебе внимание. От мужчины не укрылось, что Матвей помрачнел, хоть и попытался скрыть это за извечной ухмылочкой. — Я знал, кто ты такой ещё тогда, когда выбирал тебя на эту миссию. И про Академию знал, все личностные и технические характеристики я изучил, в том числе предпочтения. Потом, правда, некоторые твои заказчики уже давно едины со мной; я счёл, что ты можешь быть нам полезен, и привлечь тебя можно надолго, а не только на один раз сомнительной ценностью твоих способностей. — Мужчина настолько спокойно вещал о том, что планировал все изначально, что мне на мгновение показалось, будто он вылетел в "оффлайн" и весь этот диалог — просто самообман. Помимо того, что тактик сам планировал его завербовать, так он еще и обладал такой информацией, которой не обладал в полной мере никто, кроме самого Матвея. — Ты снова меня шантажируешь на уровне торговца нелегальными присадками, Кайнс. — Зато ты слушаешь, — парировал тактик безо всякого раскаяния. Перечисление основных событий его актива сына Сайерса явно не порадовало, скорее, немного дезориентировало. — Расположение сил было в мою пользу при любом развитии событий, но все вышло еще лучше. Мне нужно было привлечь сильную опытную фигуру для выполнения задания в тылу врага, я нашел тебя и твою подружку. И рассчитываю, что не потеряю. Я чувствовала, что что-то не так, но проницательно не спрашивала. В полуразрушенном здании, некогда бывшем неплохим отелем в Минерал Уэллс, царило напряженное ожидание: я то и дело поглядывала на сдержанного Матвея, и периодически перемещающегося по комнате Лидера. Тактик и его подручный, стоявший все время у двери, всё же удаляются на второй этаж, когда стрелка часов уже переходит за полночь и становится ясно, что буря миновала и никто никого не пристрелит и не придушит. А я с Матвеем остаемся сидеть в зале у камина, потому что спать теперь все равно никто не сможет, а еще нам все же надо поговорить. Молчание для обоих нетипично и вообще пагубно сказывается на и так не ангельских характерах.
— Я облажался с заказчиками и с данными, — первым нарушает молчание кареглазый, усаживаясь на пол у камина, закуривая и глядя в окно, где вовсю бушует снегопад. Крупные снежинки цепляются между собой в полете и их хорошо видно даже в ночной полутьме. — Он добился своего. Утром уберут контроль на районе, вечером провернем всё, как хотели. Судя по голосу, парень спокоен, задумчив, что для него нетипично. Я даже оглянулась через плечо, чтобы понять, не показалось ли. — Иногда я думаю об этом. Если бы можно было исправить все… я бы, наверное, пристрелил Кайнса в тот день. — Впрочем, ты все еще можешь это сделать. — Я не ожидала от своего голоса такой твёрдости. Чужое молчание смешалась с прохладой, остужая мысли, впивающиеся в сознание раскалёнными жалами. И в наступившей тишине оба отчетливо понимаем — не может. Матвей держался спокойно, а я заламывала пальцы. — Или я заставил бы это сделать тебя, — Я ухмыляюсь, глядя на языки пламени в камине. Заставить? Плевала я на подхалимство. Но кто дал право этому эталону высокомерия на гадкие манипуляции? Откровение, любезность и прочие штуки может засунуть себе… — Хотя, этот кретин признался вчера, что планирует направить тебя в особняк, дабы установить "слежку". Это мне и поможет проломить операцию. — Матвей почти не отводил взгляд от меня. Спокойствие, изображённое на точенном лице, про себя я окрестила фальшивым. — Не позволю какому-то ублюдку потыкать мною. После этого наступила какая-то мерзкая тишина. Но я, еле отбивающаяся от навязчивых вопросов в своей голове, не смогла терпеть её. — Хочешь сказать, я всего лишь часть ваших дурацких планов? — возмущение проявилось скривленными губами.
Плевала я на псевдо-дружеский разговор. Передо мной всё тот же надменный отвратительный тип, создавший драму в моей жизни. Мраморная кожа парня не выражает ни единой эмоции, но губы немного изгибаются в улыбке. Я ничего не знаю о его "затее". Матвей готов "мне" показать. — Слишком много за себя берёшь, Скарлетт, — зло ухмыляется он. — Ты уж точно ничто. Долгое время я молчу, затаив дыхание и ошарашенно озираясь. В ушах нарастает пронзительный вой, холод охватывает девичье тело. Каждая моя клетка, каждая молекула требует заглушить, уничтожить гадину, но я не могу. Все зашло слишком далеко. Надо бы постараться прийти в себя, сохранить здравый рассудок, однако негодование берёт верх. Делай что хочешь, но не дай себя оседлать, Скарлетт... — Вот как?! — пальцы уже почти коснулись рукояти клинка, но Сайерс, краем глаза просёк неуловимое изменение. Внезапный и резкий удар по лицу на мгновение оглушило его. Но, даже не смотря на это, он не растерялся и быстро пришел в себя. Подчиняясь воле чего-то подсознательного и внезапно вспыхнувшей в груди ярости, я резво схватила катану и обнажила лезвие. Матвей был наготове и мгновенно развернулся боком от летящего в его сторону острия клинка. Отбив ногой мой последующий удар, он ловко перехватил кисть и рывком потянул меня на себя, вывернув мою руку за спину. Тяжелое дыхание парня едва коснулось девичьей шеи. Матвей так сильно сжал руку, что костяшки моих тонких пальцев побелели. Рука онемела, отчего рукоятка меча попросту выскользнула из пальцев, звонко ударившись о каменный пол. — Хорошая попытка, Скарлетт, — на точенном лице мелькнула ухмылка, и меня пробрала дрожь. В его глазах читалось спокойное понимание, а я, замерев, не прекращала скалиться и холодно смотреть в упор на чертова ублюдка. Дернувшись от боли и зашипев от внезапной дезориентации, я тут же среагировала.
С силой наступив каблуком на выставленную ногу, я замахнулась, с целью врезать ему точно в подбородок. Предугадав мой локтевой удар со спины, Сайерс младший запрокинул голову назад и ослабил хватку, что позволило мне выкрутиться из захвата, перехватить его за предплечье и перекинуть через бедро, тут же кидаясь к клинку.
— Но твоя проблема в том... — парень пристально посмотрел на меня, а затем на мои пальцы, обхватывающие рукоятку меча. — Закрой рот! Взгляд в мгновение стал обжигающе-острым, полным багряной, совершенно необъятной ненависти и злобы. Реакция ускорилась, движения стали уверенней и четче, я больше не колебалась, совершенно сосредоточившись на драке. —...в том, что ты бьешь без намерения убить меня, — измывательская улыбка расплылась на вальяжной роже. Я застыла в его глазах. Подавить свою обреченность вышло так же «хорошо», как если бы я ловила ситом водопад. Тронувшись вперед, тут же атакуя парня, я решила придумать что-то ещё, устроить ярые дебаты, но переведя взгляд, обнаружила, что Матвей не предпринимал попыток ответить на мои удары, будто бы и вовсе в этом не заинтересован. — Скарлетт, ты ведь и сама осознаешь это, — монотонно взывает голос. Я почувствовала дрожь в теле, что обволакивает бесконечный жар. Кожа сухая и почти раскалённая, как кажется мне самой. — Как бы ты не жалела и не исправляла себя, тебе не смыть свои запятнанные кровью руки. И однажды, все, кто тебе дорог, умрут из-за тебя. Янтарные глаза округлились. С легкостью перехватывая мою вторую ладонь, парень полностью останавливает движение руки. — Выглядишь жалко, — В груди сворачивается странное ощущение, будто бы я боюсь того, что может сказать Матвей. Или чего он не скажет. — Просто ничтожество... Удары прекратились. Подстрекатель медленно повернулся в мою сторону, выпуская кисть из захвата, и молча изогнув бровь, а после растянул тонкие губы в грубой усмешке. — У.б.и.й.ц.а — язвительно выделяя каждую букву, произнес парень, невольно вопросив взглядом у медовых глаз. И в них моментально что-то откликнулось. Матвей вновь обхватывает широкой ладонью моё плечо, что-то шепча. Я с ужасом вскинулась, свободной рукой отстраняя его от себя. Огромная фигура с горящими глазами не двигается, только скалит пасть и рычит. Хватка на плече становится сильнее, а я всё цепляюсь пальцами за ткань его рубашки, пытаясь вырваться.
Чтобы не потеряться среди собственных воспоминаний и не потерять саму себя, я считаю. Я считаю количество погибших, подопытных — пацифистов? — пока что я не решила, как их называть. Счёт уходит за один десяток, быстро сменяет второй. Картинка в голове исчезает, оставляя меня в тишине, и через несколько долгих, бесконечно долгих мгновений, за которые успели смениться минуты, вновь возникла:— Хватит! — взываю к нему, зная, что это бесполезно. Рвусь прочь, больше не пытаясь сдерживаться, но чувствую, что меня держат, и единственная тому причина — Матвей ещё не всё показал. — Я так тебя ненавижу… — с чувством произношу. Я не смогла бы сосчитать, сколько ударов в минуту делает моё сердце, даже если бы попыталась. — Ненавижу каждого из вас. Ненавижу всех! Вы все!.. Нестерпимая боль пронзает ребра: словно их раскалывали наживую, позволяя прочувствовать всё в мельчайших деталях. Младший Сайерс кинул быстрый взгляд на девичьи пальцы, вновь начавшие наносить друг другу урон. И вновь смотрит в глаза, как же он смотрит... — Из-за вас я стала такой!!! — Не из-за меня! — кричит Матвей, ударив кулаком по стене. На месте удара даже трещина осталась. Не сдержавшись... Он бы прошиб её насквозь.
Сама жажда смерти наполняла глаза истязателя. Я готова была поклясться, что уже замечала их такими, но убедиться в этом помешал мрак, царящий в доме, оплетённым плющом. — Всех вас ненавижу!!! — и круговорот новых ощущений уносит прочь. ...Я сбиваюсь со счёту. Даже будучи на грани, парень меня не отпускает. Это упорство удивляет и в какой-то степени вызывает страх. Я стремилась передать все свои душевные травмы Матвею, стремилась высказаться хоть кому-то в полной мере. И я, как самая настоящая садистка, желала причинить кому-то такую же боль, какую испытала сама. Но как оказалось... Матвей ненавидит меня в ответ. Потому он без лишних слов дал одним лишь выражением своего точённого лица понять, насколько сильной была его ненависть ко мне. — Так убей, — говорит он и у меня сводит внутренности от этих слов. Всего несколько мгновений я ощущала, как его широкая ладонь оглаживает девичий нос. — Ты ведь делала это не раз, и знаешь как, — переходит на щёку. — Так сделай это. Запахи становятся ярче, кровь внутри горячее. Я поняла, что откровенность парня возгорелась, когда его зрачки сузились и застыли на моём внемлющем лице. Только этот зверь медлит. — Ты движим желанием убивать, — утвердительно произношу, игнорируя его слова, и уточняю: — желанием своего отца.
Тогда я оттеснилась, делая шаг назад. Медленно, но уверенно. И зверь смыкает пасть, но взгляд остаётся таким же яростным, жадным. Снова делаю шаг в тень. Парень дёрнулся, глядя на мое искажённое отчаянием лицо, и не сразу понимает, что произошло.
«Матвей движим желанием убивать» — весьма странная формулировка. Я сказала именно так, подчеркнув, что это желание унаследовалось от его отца. Однако желание кареглазого — отомстить, но никак не убивать. «Так убей», — раздаётся насмешливый голос парня в голове. Он настолько глубоко проник внутрь, что вытащить его оттуда кажется задачей из ряда вон выходящей. Он подбросил к маленькой искре ненависти дров, разжег злобу, которую и не в силах потушить до сих пор. Опустить на дно сначала своих обидчиков, затем тех, кто игнорировал издевательства над ним, кто знал и молчал – Ему было мало, чертовски мало, что трясутся руки от одних воспоминаний о прошлых годах. В редкие минуты успокоения он смотрит в зеркало и видит лишь свои горящие яростью глаза – отвратительные глаза, которым постоянно мало. Он стал ничем не лучше того ублюдка, который без капли сожаления тушил об него спички ради потехи, потому что пожирающая его месть – причина из немногих. Некогда желанная месть, которую он испытывает с самого детства, со временем начинает казаться чересчур приторной, слишком одержимой, но Матвей продолжает карать каждого – потому что привык. Спустя время, слышу шум дождя, и вырываюсь из навязываемых мною воспоминаний. Пространство вокруг вновь заполнено темнотой, а я ещё некоторое время не двигалась, продолжая сжимать дрожащей рукой старый альбом. Тяжёлые, тугие секунды разбивались о молчание, хранимое мною. Можно было бы выйти из игры, выставив род Сайерса, не теми, кем они любили притаиваться. Но это означало умереть. Не только моя смерть, но и отца. В любом случае, все имело свою цену, и моё молчание тоже. Я качаю головой, отгоняя прочь все мысли, и осторожно коснулась края листа, замечая, как пальцы слабо подрагивают. Подушечки пальцев срослись с шершавой бумагой. Грустная улыбка коснулась губ, стоило только открыть другую страницу. Первый же снимок заставил всхлипнуть. Перед глазами вновь оживали дни, проведенные с отцом и матерью. Я давно смирились уже с тем, что лишилась той самой «родительской» любви, но детские фото ножом по сердцу режут и их почему-то сложно игнорировать. На фоне деревенского домика, который был едва виден из-за растущих перед ним деревьев, стоял отец, а рядом довольно симпатичная, счастливая мама, которая держала на руках маленькую меня. Они были молоды, влюблены и счастливы, а впереди была целая жизнь. На мне было коротенькое сиреневое платьице, а в руках я держала большого плюшевого мишку, подаренный тогда моим отцом. В то время, мы жили бедно. Для меня было огромное счастье заполучить такой подарок. Своего жилья в городе у нас не было, и первое время родители снимали крошечный угол в старом доме в конце длинной улицы. Сломанная крыша, густо покрытая зелено-коричневым мхом, вся почернела и местами прогнила, отчего вода во время дождя капала с потолка в расставленные на полу, на столе и даже на кроватях металлические ведра и тазы. Жизнь протекала достаточно размеренно, день за днём родители решали серьёзные проблемы, пока мой отец не встретился с мистером Сайерсом. После чего они в корне изменили не только свою жизнь, но и мою. События завертелись как безликая круговерть: редкие встречи с отцом, странное поведение матери, непонимание происходящего, жизнь в ожидании… Но вдруг вихрь серости разрушился, будто здание, подорванное динамитом у основания, оставив меня с мерзким ощущением предательства. Спустя ещё некоторое время — по ощущениям, вечность, я стояла у могилы некогда бывший счастливой женщиной - своей матери. И мне наверняка тогда хотелось обзывать всех ужасными словами. Даже сейчас. Но фотография в руках перенимало всё внимание на себя. Я снова уткнулась в лист на котором сухо было описано прошлое, спрятанное в глубинах памяти. Смутно я помнила, как ещё до рокового дня родители ругались. Я нередко становилась очевидцем не самых приятных ситуаций. Вгрызаясь в несчастный лист, взгляд почему-то вновь зацепился за дату рождения. "Двадцать пятое мая"… В детстве это всегда был праздник, родители старались обрадовать меня желанными подарками, устроить приятный сюрприз. Я вспомнила первый день рождения без матери, мне тогда было невыносимо грустно. Я надеялась получить от неё хотя бы весточку. Рот забирал кислород, а на лбу проступила испарина. Угол листика сильно пострадал от моих пальцев и надорвался. Губы дрожали. Комната заполнилась свежим воздухом и прохладой, которую принёс поток ворвавшегося ветра, и я понимаю, что кто-то вошел. Через несколько мгновений моё обоняние улавливает знакомый запах. Ноты чемерицы и цитруса, окаймленные слабым запахом махорки. Я знаю, что это отец. Он всегда умел подобрать законченный образ. Волнение поглощает меня полностью, отец вышагивает по комнате, изредка останавливаясь напротив зеркала, чтобы посмотреть на мою спину. Я чувствую что-то неладное, а может, просто боюсь, что он подойдет. И тогда попросту продолжаю сидеть у распахнутого окна, вглядываясь в дождь. — Всё своё детство ты спала с этим плюшевым мишкой, потому что не могла уснуть без объятий, — я вдруг оглядываюсь, кручусь, пытаясь посмотреть себе за спину, но отец останавливает меня, положив руку на плечо и легонько сжав. Настолько ушла в себя, что даже не заметила как он подошел. Мужчина горько улыбнулся, показывая пальцем на фотографию. — Но потом он порвался и ты очень сильно грустила. Чувствовала себя так, словно тело пропустили через мясорубку: была рассеяна и несуразна, вдобавок ко всему голова раскалывалась. Папа выглядел грустно, и от него веяло взрослой серьёзностью. Увидев глаза отца, я подавилась нахлынувшими воспоминаниями. Первородный инстинкт из глубокого детства заставил сомкнуть губы и подавлять всю себя, лишь бы не выдать жизнь. Он хмурится, отчего между бровями пролегает небольшая складка. Я чувствую под пальцами влагу и пялюсь в фотографии, надеясь, что его взгляд не упирается в мои глаза, но отец стоит чуть левее. Он понимает, что меня беспокоит. Горло сдавили ком слёз и невыполнимое желание закутаться в объятия отца, как тогда, в детстве, когда он позволил себе объятия. Безопасно и невероятно тепло. Наскоро вытерев слезу, я постаралась взять себя в руки. Пауза затягивается, и отец хмурится еще сильнее, а я перебираю пальцами и цепляюсь чуть выше запястий. Почему я плачу? — Я о многом сожалею, Скарлетт... — Я чуть отклоняюсь, не слишком, но достаточно, чтобы отец убрал руку - мгновенно почувствовала, как разрывает плоть. — Ты всегда так говоришь, — шёпот срывается с тонких губ, всё ещё поражённых бледнотой. Держи себя в руках, Скарлетт. — Я всегда виню себя за это, — едва разомкнув губы, сказал он. — Я не хочу терять и тебя. Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь простить меня. — Ха-а... — «Предлагаешь забыть все и снова стать семьёй?» Собственный голос кажется чем-то нереальным среди плотного слоя тишины, сотканного лишь онемением, владевшим нами ещё мгновения назад. — Да если бы не ты, то я бы вообще не пошла на это и продолжила жить дальше. Жить, папа! Сердце сжалось, а разум не хотел принимать приказ о подавлении бунта рвущихся наружу чувств. Впервые за весь вечер и всю ночь мне захотелось разрыдаться. Как маленькая девочка, разбившая коленки в кровь. Мысль об отсутствии родительской заботы, родителях, слабому отголоску подростковой жизни… Захотелось себя ударить. Он понимал насколько страшно слышать слова обвинения от единственного дорогого человека. Это выводит из себя, рождает волны гнева где-то внутри, и ещё больше боли, но мужчина решает не устраивать скандала, предпочитая, как следует поговорить с дочерью. Он думал слишком громко — рассеянный и одновременно свирепый взгляд, плотно сжатые губы, залом узловатых пальцев рук. Отец на удивление держался. Выше всяких похвал. Мужчина не знает, что делать, как говорить с тем, кому не нужны слова, потому что в них нет смысла, только не теперь. Он прекрасно понимает, что его единственная дочь больше не ищет утешения, или опоры, отчего становится твёрже любой. — Я обещаю… — он выдохнул, собираясь с мыслями. — Обещаю, что всё это прекратится. Я убью Сайерса и его сына. Ты будешь жить в полной безопасности, где тебе только захочется. Никто тебя больше не станет принуждать ни в чём. — Ещё бы, — я не стала даже скрывать свой пафос, игнорируя чужую жалость. Я вновь откинулась на спинку кресла, стараясь выглядеть расслабленной, сохранить зерно здравого ума. Стало больно. Если бы я ничего не знала о скорби, то поняла, что именно так она и звучит, в чужом голосе, в чужом сердце, что яростно отдаётся у меня между рёбер, затопляет пространство внутри и стынет. — А всю вину я возьму на себя. Что? От этих слов внутри холодеет, я сжимаю подлокотник кресла, и стискиваю челюсти, не решаясь пока ответить. Костяшки пальцев побелели, а крупная дрожь сотрясает тело. Прежде мне не доводилось испытывать ничего подобного. Какой-то дикий, первобытный страх, что всё уже рухнуло. Решил сдаться? Моё лицо искажается в недоумении, я не понимаю его, и лишь чувствую накативший поток неодобрения к его решению, отвратительного и сокрушительного. Слишком опрометчивого для него. — Я тебя... — холодно начала, медленно переводя взгляд на отца, оставаясь неподвижной. — ...Об этом не просила. Краски на мраморном лице потемнели. Я выдавила из себя кривую улыбку, мягко отстранившись от спинки кресла. В его глазах, бездонных и вечных, не было ничего, кроме моего собственного отражения. Он хотел сказать что-то ещё, но лишь сделал глубокий вздох. Многозначительно. Так себе собеседник. Однако звучал он очень убедительно, и риск, что он возложил на себя, тоже был не поддельным. Годами ты приходил ко мне жестокий, дикий, приручать меня злой рукой. Ты говорил со мной, потому что боялся молчания, а криков никогда не было достаточно. И мы жили, искаженные принужденной жаждой, и оттого хотелось жить. А сейчас ты собираешься избавиться от его источника. Избавить и меня. А стоит ли оно того? Стоит ли оно того, чтобы однажды, лишившись собственной жизни, подарить её другому? Ведь если ты уйдёшь......я совсем останусь одна...