... Seemon
За окном октябрь. Яркие краски рябины приятным багрянцем раскинулись над скромным особняком. Старый дом неприветлив, словно дикое животное, я ощущаю это, как только вхожу внутрь. К таким домам нужен особый подход и уважение. Я чувствую это подсознательно, будто эта мысль всегда была вложена в мой разум, как если бы однажды кто-то рассказал мне все истории о старых домах. О том, что в их стенах заключено время, а со временем стоит считаться. Но у меня не было никого, кто стал бы говорить мне о таком. И всё же я, повинуясь инстинктам, ласково глажу стену, будто дом и впрямь живой. Кожу лица аккуратно поглаживают лучи по-осеннему теплого солнца, а мелодичные переливы голосов леса, шелест листьев — услада для моей истосковавшейся души. Долгих, невыносимо долгих трёх месяцев я жду его в этом доме. Еле слышный скрежет - и в первое время я тот час бежала к тому месту, где меня саму когда-то высадил брюнет. Он еще не раз навещал меня в этой обители, и чаще всего именно его я путала с Роем. В основном, весь день я трачу на то, чтобы навести порядок и выбросить старый хлам. Эти дни летели. Я не успевала срывать листы с календаря, а когда на стене каждый раз оставался последний пожелтевший и загнувшийся клочок бумаги, я просто не верила, что еще один мучительный месяц остался позади. Я все чаще стала ходить в лес, в поле. Восполняла пробелы в своих знаниях, тренировала удары клинком и изучала новые приёмы. Рой постоянно говорит о том, что хорошо бы избежать лишних встреч и всего, что могло бы задержать меня в деревне дольше запланированного. Он отчего-то напряжен, и это не может не настораживать. Моим единственным другом в этой «тюрьме» был Сержант: его черная короткая, но в тоже время гладкая и мягкая шерстка на солнечных лучах становилась по истине благородной, а изящные изгибы грациозного тела делали моего любимца еще более очаровательным. Этот кот никогда не оставлял меня одну на долгое время: иногда мне казалось, что его прислали ко мне как для охраны! Меня всё ещё возмущает тот факт, что Эрвин хочет контролировать мои передвижения здесь, словно я какой-то заключенный. На вопросы Рой предпочитает не отвечать, отмахиваясь тем, что местность здесь довольно опасна и они просто волнуются за меня. И всё же мне нужно выйти в деревню, чтобы постирать в реке грязное бельё или собрать свежих яблок в открытом саду. Потому встречи, конечно же, неизбежны. На меня глазеют, то есть по-настоящему, в этом нет ничего дурного, только нескрываемое любопытство. Чужаков здесь не бывает, а я вроде бы не чужая, но и не своя. Однако, сама я, ощущаю себя этим местам роднее, чем кто-либо другой. Но говорить об этом, конечно же, не собираюсь. И я пытаюсь понять, что же это всё может означать и как описать то самое чувство, распирающее грудную клетку восторгом, чувство, которое наступает, когда заканчивается тоска. Тоска по месту, которого не знала прежде. И эта сладость восторга бьётся во мне, когда я иду по тропе, когда каждый прохожий, кто смотрит на меня, взамен отдаёт улыбку. И в этот раз, покинув временное убежище по наступлению вечера, я брожу по местности, наблюдая как жители маленькой деревни что-то бурно обсуждают, суетясь на улице. Поначалу я не желала ничего замечать, но в конце концов женское любопытство взяло вверх. Сложно сдержаться, сложно не выпустить предвкушение из своей груди, а чувств так много, сильные и яркие, они смешиваются, они отталкиваются. Они так похожи и одновременно совершено полярны. Если бы я могла разобраться, выбрать одну сторону… Впрочем, выбрать я смогла. И последовать за другими тоже. Мной владеет приятная тревога, когда ноги ведут меня туда, где собираются остальные. Сердце в груди бьётся почти яростно, предвкушая, требуя. Небо над головой переливается нежными оттенками в лучах закатного солнца. Оно проливает золото на верхушки деревьев, и те плавно качаются, словно наслаждаясь, как если бы солнечный свет стекал прямо по коре. Моё свободное лёгкое платье цепляется за ветки кустов, а впереди маячат остальные, рассыпая звонкий смех. Воздух пьянит свежестью и сладостью, от которой хочется пуститься по ветру подобно ленточке в волосах. Я останавливаюсь на одной из полян, где распустились вечерние цветы, каких ещё никогда не видела, потому восхищенно смотрю за тем, как юные девушки срывают несколько, а потом, приблизившись к своим матерям, вплетают цветы алиссума в волосы, и те тоже сладко пахнут мёдом. Я медлю, останавливаясь чуть поодаль, и в моём взгляде плещется любопытство. Народ вокруг меня, прекрасные в своей неповторимой форме, кружатся, снуют, сплетают волшебство в песни от которых можно лишится рассудка. Я преисполняюсь этим местом, словно всё здесь ждало меня, звало, молило явиться, чтобы заглушить свою тоску по мне. И глаза мои блестят, а кожа сияет, позолоченная вечерним солнцем. Ветер развевает мои темные волосы, распространяя густой запах цветов. Девушки хватают юношей за руки, чтобы покрутить их в своём танце, а те утаскивают за собой рядом стоящих, таким образом создавая хоровод. Пламя факелов неистовствует, грозя перекинуться на поляну. А жители всё пляшут, слитые воедино, улыбаются. Светлорусая незнакомка останавливается в десяти метрах от меня и плавно машет мне рукой, приглашая на праздник. Я вздрагиваю, но не от страха, а от зудящего предвкушения. Оно так и тянет магнитом. Я делаю шаг вперёд, поддаваясь ликующему чувству в груди, и тому что видят мои глаза. Делаю шаг и освобождаю себя от каких-либо ограничений. Здесь цепи реальности спадают, выпуская мою душу бродить свободной, задевать ветви деревьев и ласкать цветы. Травы леса распространяют свой удивительный аромат, напившись влаги от прошедшего дождя, и мне кажется, что никогда я в своей жизни не чувствовала такого аромата. Его хочется коснуться, спрятать и сохранить, чтобы в зимние ночи оживлять свои воспоминания об этом моменте. — Акира! — раздался за спиной строгий голос, вмешавшийся как раз в тот момент, когда я, забыв обо всём, собиралась присоединиться к толпе. И голос был настолько резкий, что я от неожиданности разжимаю ладонь и высыпаю все собранные мною цветы. И на мгновение застываю. Это точно был не тот, кто так часто навещал меня… Но… ...как же страшно обернуться. Однако мне пришлось медленно повернуть свою голову в его сторону. Он начал пристально всматриваться в меня, а я, испытываю такое неистово, какому нет ни объяснения, ни чести. Бездонные, темные глаза, в которых читается запрет. Глядеться в него сейчас, будто весь мир сразу обращается на одну меня. И оттого, наряду со всеми пылающими чувствами, я испытываю страх. Леви смотрел на меня предельно серьёзно. — Разворачивайся, мы уходим. Отзываюсь я не сразу, чувство, словно меня пригвоздили. Всё ещё пытаюсь осознать то, что вижу. Воцаряется тишина, неловкая, неуютная, но ненадолго. Леви хмурится, скрестив руки на груди. Взгляд его негодующий и укоряющий, но я, кажется, совсем не собираюсь сдаваться под таким напором. Однако мужчина передо мной непостижим, и одно только это причиняет боль, выворачивает сердце от нахлынувшей печали, от страха, что этот праздник, эта возможность, может рассеяться в любой момент. И я делаю шаг вперёд. — Я не хочу уходить, — произношу громко, уже уверенно приближаясь. Ни страха, ни сомнений, только желание остаться здесь. Желание, чтобы меня увидели тоже. Мужчина медленно начал двигаться мне навстречу. Я выпрямила спину и задрала подбородок. Правда, это не было проявлением непоколебимости. Скорее защитной реакцией. Высокая тень уже настигла меня, мгновенно погрузив в прохладу. Я знала, что если продолжу, он просто развернется и уйдет. И я долго не увижу его снова. В его голосе я слышала незнакомые нотки какого-то скрытого напряжения, словно он еле сдерживался, чтобы не закричать. Впрочем, закричать он все-таки смог: — Тебя не спрашивали, хочешь ли ты того, или нет. Сделав пару шагов назад, я ненадолго замерла, всматриваясь в его серьёзное выражение лица. Я ощущала себя оглушённой рыбой. Не знала, чем заслужила этот гнев. А что было хуже всего — не понимала, есть ли у них вообще ко мне доверие? Казалось, я вру. Казалось, подменяю факты и выставляю себя в худшем свете взамен на статус жертвы. Но ведь если вдуматься… я не сказала Разведчикам ни слова лжи. Всё именно так. Моя сторона, что удостоилась чести быть на обозрении у ледяных очей, казалось, нагревается под пристальным взглядом. «Этот человек скоро действительно раздавит мою психику», — разум окутала злоба в перемешку с обидой, и к его удивлению, я опустила глаза. Не глядя на Леви, не видя изгиба строгих губ, я ощущала, что внутри его широкой груди вовсю бушует пламя. Только что оно олицетворяло, мне не понять. — Поняла... — сказала я, заметив как предательски дрожал мой голос от навязчивой мысли. Выражение лица Аккермана слегка сменилось: он всё ещё будто злился, но явно смягчился и о чём-то задумался. Уходим мы оттуда в молчании, я выгляжу разбитой и будто бы напуганной, но Леви удивляет не это, а то, что спорить я с ним не стала. Сама же я, как не корю себя за радость, но ликую, думая о том, что, вырвав меня из этого места, брюнет надолго лишил меня сердца. В большом городе, где я жила несколько лет, не было ничего такого, никаких праздников и традиций. Была только я, чувствующая себя неприкаянной и чужой в любой местности, и молчаливый Леви Аккерман который, глядя на меня, видел что-то совершенно иное. — Что они празднуют? — спрашиваю я, когда мы вышли на тропу, которая ведет прямиком в старый особняк. Молчать больше нет сил, разве и без того не было всех этих немых недосказанностей, к которым я не могла подступиться, разве не заслуживаю хотя бы немного правды? — В благодарность за хороший урожай. Странное желание мчаться вглубь, между деревьев, по мокрой земле, дыша запахами бодрствующего леса, ведь, откуда-то точно знаю, только вечером лес бодрствует, а утром погружается в дрёму и видит чужие сны, не просто вспыхивает, оно захватывает, обволакивает, и вот под кожей жжётся от жажды ощутить прохладу осеннего ветра. — Леви... — тихо начинаю я, и голос мой глух, словно доносится откуда-то из-под земли, — Прошу, давай останемся на том празднике. Ведь может это единственный раз, когда я вижу что-то настолько прекрасное. Это ведь просто гуляния, ничего не случится... Аккерман останавливается, заглядывая мне в глаза. Я заёрзала от ощущения немигающего взгляда на себе. Видела эти стекляшки уже сотню раз, но каждый из них был как первый. Сейчас на лице капрала не было злости, но глаза искрились какой-то подозрительной вдумчивостью. И искры эти били в самое сердце. Наш визуальный контакт был сплошным страданием для меня. А для него? Смиренно поджав губы, я интуитивно натянула вымученную улыбку. Конечно на него это не подействует, будь это самая милейшая моська на свете, но этот затянувшийся зрительный контакт ни один мужчина не станет терпеть. И когда тот понял, что я не собираюсь отводить взгляд, на гладковыбритом мужественном лице образовалась отвращенная ухмылка, подавленная смиренностью. — Сдался мне этот праздник, — закатил глаза брюнет, и, развернувшись в сторону леса добавил: — Пошли. Глаза вспыхивают золотом, и я улыбаюсь, подбежав к Аккерману и ещё стремительнее шагая вперед. Здесь, на этом месте почему-то всё обретает смысл, чувствуя, как нарастает собственная сила, словно пробудившись после долгого и мучительного сна. Дышать тяжело, восторг, переполняющий моё сердце, плещется столь неистово, что мне приходится прижать руки к груди, как если бы это помогло мне удержать себя. Хочется смеяться и петь, хочется так много всего, что сердце разрывается от полноты своей. Ведь так бывает, что видя нечто прекрасное, человек страдает от невозможности выразить свою любовь или восхищение, от невозможности постичь ту красоту. Потому хочет хотя бы сохранить её для себя, чтобы облегчить боль. Есть ли время более чудесное, чем ночь? Праздник обрушил на жителей лавину безудержного веселья. Темнело, но никто и не думал расходиться: повсюду горели факельные фонари, окрашивая поляну в совершенно необъяснимый розово-зеленый цвет — загадочно и зловеще. Заводная мелодия так и уговаривала закружиться — на всей широкой площадке пыль столбом стояла от топота ног танцующих. Повсюду взрывался хохот, оглушали веселые визги, добродушные и не только крики, подвыпившие горожане распевали во все горло, заглушая звуки музыки. — Идем, — тянула я Леви. — Смотри! Искры разженного костра смешались с низко опустившимися звездами — сердце у меня замирало от такой красоты, я не могла оторвать восторженный взгляд от сверкающих бликов, продолжая тащить мужчину дальше, на напролом между танцующими. Я учуяла, что кто-то печёт сладости, распространяя запах корицы и имбиря, и даже немного винного дурмана, что крутится над головой Один из жителей, проходя мимо, вручил нам по чашке. В двух небольших стаканчиков переливалось ало-розовым цветом молодое домашнее вино. Я с явным удовольствием сделала большой глоток и улыбнулась, поблагодарив мужчину за угощение. На голове у каждого были большие венки, сплетённые женщинами из трав и полевых цветов, украшенные разнообразными ягодами. Даже нам досталось по венку, их мы получили от старушки, что ещё совсем недавно угощала всех жителей яблоками. Я сразу же приложила венок к голове, а затем схватила мужчину за руку и ритмично закружилась в танце. — Давай, смелей! — срывается с губ и утопает в звонком смехе, словно сотни колокольчиков разразились звоном. Аккерман вертит головой, отказываясь принимать в этом хоть какое-то участие. Но я сильнее сжала его запястья, повторяя вторичные движения танца, не позволив ему уйти. — Акира.. — шепчет он, но имя утопает в музыке, проникающей под кожу и в кости. Эта музыка рождает движения моего тела, и я кружусь, словно безумная, как если бы могла взлететь. В голове горячо, в груди горячо, между бёдер горячо. Тело раскаляется, пламя изнутри подсвечивает кожу магистралями вен. Нас больше не разделяло расстояние. Я замираю и на меня обрушивается поток ветра, захватывающего, пробирающего, на него отзывается всё моё существо, словно и внутри ветер, в костях ветер. Мы разделяем долгий взгляд, наполненный такой густотой, что и двинуться сложно. Там, за нами, прорастают деревья и зреет рожь, эпохи сменяют друг друга, коронуя и низвергая королей. А мы смотрим друг на друга и живём дольше, чем вечность. Воздух свеж и сладок. С озера дул прохладный ветерок, распространяя тот же запах дыма от костра и винного дурмана. Я чувствую, как из глубин души рвётся нечто такое, что щекочет плоть, вибрирует на нёбе и кончике языка, а затем ложится на губы, обращаясь улыбкой. Я улыбаюсь, разрезая упругий воздух на пласты всем своим существом. И смотрю на брюнета в ожидании. То начинаю оглядываться по сторонам, прислушиваясь, может, я должна понять сама, чего ждёт он или что мне нужно заметить? Небо ясное, сверкающее звёздами. Такая бархатная чернота, что хочется провести рукой. Я вытягиваю ладонь, но так и не касаюсь небесной мякоти. Леви делает ко мне шаг, а следом и второй. И небо уже не имеет значения, и вокруг ничего нет. Я начала осознавать, что сейчас происходит, когда кончики пальцев мужчины довольно резким, но неуверенным движением коснулись кожи у моего уха, убирая лишнюю прядь волос, а другой рукой он обхватил мою ладонь. Хоть даже движение его руки показалось довольно таки грубым, в нем чувствовалось смятение, чувствовалась та самая аура, от которой меня на протяжении всего вечера наводил туман. Но в то же время это чувство было не однозначно, казалось что он отводит этот локон с такой нежностью. Всё же он заметил, как я вздрогнула, стоило его руке коснуться девичьего лица, и тут же остановился, разрывая это мгновение, пока вторая рука ещё сжимала моё запястье. Аккерман молчит, не отводя блестящих глаз, насыщенных чистым мраком и боевым духом. Мне же никогда не приходилось видеть его таким. И пусть это был всего миг, и в следующий момент вернулась та самая холодная и отталкивающая аура, но мне не могло показаться. Я прочувствовала эту секунду, это мгновение, и мне было достаточно чтобы сердце пропустило удар, а мир вокруг начинал уплывать. Слышится плеск воды и громкие хлопки ладоши — это детвора бросают свои венки в озеро, а отцы и матеря поддерживают их громкими овациями, и этот звук отпечатывается у меня на слуху. Возможно десятки горящих глаз следят за нами, ощупывают взглядом, но сама я всё смотрю на мужчину и никак не могу перестать. Терпкость вина играет на языке, греет в груди, а вокруг сердца штормы, что в океане. И хочется зажать рукой, уберечь корабли. Но выходит только вспоминать, каково чувствовать его присутствие... И здесь ...здесь он настоящий. Так близко, что готова обезуметь: от мыслей, от запахов, прикосновений. И нет ничего лучше этого самого «здесь», ничего слаще и безумнее. Несколько продолжительных мгновений кажется, будто мир за моей спиной обращается во тьму, и только звёзды, изливаясь серебристым светом, свисают на тонких нитях к воде. Как когда-то в храме, поднимаю голову, всматриваясь в лицо мужчины — его губы сжаты, и я почему-то думаю о волках, скалящих пасть, я нахожу это красивым до дрожи. Я легко коснулась приоткрытых губ и поцелуй выходит сладким, как карамель, застывшая на яблоках. Я все ближе прижимаю к себе его руку, усугубляя поцелуй. В одно мгновение всё сужается до острого ощущения влажного тепла чужого рта. По мне, самое надежное сейчас — мои чувства. Так долго скрывала их от самой себя, терзалась, и вот, как только осознала и открылась, поняла что вовсе не хочу расставаться. Осторожно проведя языком по тёплым губам, я медленно отстранилась, кажется, когда проходит вечность, и прикладываю руку к своим пылающим, пульсирующим губам, словно пытаясь удержать закончившийся поцелуй. Сердце колотится, всё тело будто вибрирует, обнажённое изнутри. Но Леви не отвечал. Он как будто уснул. Легкие жгло от каждого вздоха. Растрепавшиеся от ветра волосы лезли в лицо. Аккерман не верил, что так легко поддался поцелую. Не верил в то, что сам… сам с трудом дышит лишь от одной мысли, что произошло секундой ранее. Это все казалось дикостью и одновременно реалистичным сном. Ему безумно хотелось вернуться в свой привычный замкнутый круг, в котором просто можно было ничего не чувствовать. Но сейчас все было далеко от «просто». Сейчас все было нехера не просто, все было максимально запутанно и он всё чувствовал. Как будто каждая клетка его тела наполнялась жизнью. Брюнет продолжает смотреть мне в глаза, и это мгновение тянется бесконечно, вязнет и густеет. Там внутри только пустота, и мне до острой боли в груди хочется унять её, достигнуть дна. Но всё меняется, когда тот вновь дотрагивается кончиками пальцев края моего лица, гладит кожу, касается губ. Его тяжёлая ладонь обхватывает щеку, спускается к шее и плавно отводит волосы в сторону, чтобы коснуться ключиц. И тянется вперёд, чтобы прижаться ртом к шее, к ямочке внизу, тронуть там горячим языком. Я стиснула чужую руку крепче, почувствовав пульсацию внизу живота, а затем ощутила, как всё вокруг стало расплывчатым, а через мгновение и вовсе исчезло, словно очутилась между небом и землей. — Идём, — говорит он твёрдо, и я ощущаю, как в груди расползается внезапное чувство уверенности. Решение будто приходит само. Это должно случиться сегодня. Я была готова. Он ведёт меня за собой, оставляя жителей и костры на разорение осеннему ветру. Пусть празднуют они, а нам предстоит целая жизнь длиною в ночь. А ночь обещает больше свободы, чем может дать. И всё же, я предпочитаю именно это время суток, когда небо фиолетового цвета рассыпает серебряные бусины, свешивает луну, изливающуюся почти прозрачным, серебристым волшебством. И горы в отдалении кажутся молчаливыми гигантами, готовящимися встать с земли. В доме пылает жар камина, озаряя всё оранжевым теплом. Его бледная кожа сияет в отблесках огня, сплавленного со светом луны. Брюнет привёл меня в спальню, где потолок усеян звёздами и планеты становятся в ряд. Хрупкость пронизывает меня с головы до ног. — Однажды ты придешь, чтобы остаться. — Шепчу я, и шёпот переливается в пространстве, а глаза лихорадочно блестят. Я целую уголки его губ, ласкаю губами линию подбородка, оставляя вспышки тепла. После мы оба опускаемся на кровать. — Я знаю, — шёпот снова разбивается о белую кожу. Потому что если Аккерман – пламя, то я чёртов мотылёк с тонкими крылышками. И полёт так сладок, даже тот, что оканчивается в огне. Накрываю губы и он отвечает, явно сдерживая бурлящую в нём лаву, когда я подползла ещё ближе, ухватившись за его крепкие плечи — помнит, каково это и позволяет лечь сверху.Он вообще всё мне позволяет, и тяжесть моего тела окупает его желание.
Аккерман молчит, только смотрит так, что и сама я наполняюсь ртутью, которая никуда не денется. Леви целует под челюстной костью, гладит языком линию подбородка, и на мгновение замирает у моих губ. И глаза, глаза, горящие звёздным блеском, смотрят на меня, как на новое светило. Он целует мягко, так мягко, что внутренности плавятся, плавится и язык, окунаясь во влажную теплоту чужого рта, алчущего, призывающего. Сильные мужские руки перешли с пылающего лица на шею, а потом воспламеняющими касаниями сползли на талию, прижав ещё сильнее к себе. А после, резко перевернувшись, мужчина ловко очутился сверху. Повалив меня на спину, он навис надо мной поддавшись чуть вперёд, и волосы его рассыпаются чёрными водопадами, как тёмное пламя. И ожоги, конечно, будут: вот коснётся он сейчас под подбородком, тронет за ухом и скользнёт по губам губами. И дыхание то ложится на плечи и губы, то путается в волосах. Я запрокинула голову, глядя на небо под крышей. Наблюдая за тем, как длинными, тонкими пальцами брюнет расстёгивает молнию на платье, разводя края в стороны, я думаю, с каким упоением буду целовать его руки. А пока он забирается под юбку, чуть царапая бёдра, из-за плотности ткани задерживаясь на несколько мгновений, чтобы ощутить, чтобы почувствовать по-новому, мужчина поддевает тонкий край белья, кончиками пальцев ощущая неимоверную теплоту, и тянет вверх. Платье падает на пол, а за ней и его рубашка. И кажется, будто звёзды ринулись с небосвода, окружив безумным мерцанием моё тело, рискуя оставить дыру в моей груди. Пальцы начинают дрожать, погружаясь в тепло, но я продолжаю смотреть в его глаза, чувствуя, как душа трепещет, и возбуждение, хлынув, набирает мощь, когда, медленно перебирая пальцами, он гладит бок, трогает подвздошную косточку, испытывая непреодолимую жажду оставить на ней свой след. Леви приближается к месту, где бьётся пульс, заворожённый этим мерным и частым вздыманием под кожей. Он прижимает руку к мягкой плоти, осторожно, а я как-то отчаянно сжимаю зубы и жарко дышу, пытаясь пережить это ощущение хрупкой нежности. Тело само по себе сгибается, и это волнообразное движение заставляет солнечное сплетение пульсировать от тяжести, скапливающейся внизу живота, от сладостного томления. Я закрываю глаза, впитывая ощущения, поглощая их, и они распространяются внутри, обволакивая, заполняя меня до краёв, и хочется гораздо большего, хочется так сильно, что я могу только крепче обхватить капрала, слушая рваные выдохи и чувствуя дрожь на языке. Сероглазый брюнет отстраняется, всматриваясь в лицо, которое видел во снах и ему кажется, что он сам переполняется сплавами, сотнями субстанций, обволакивающим тёплым, густым. Смотрел и слушал, как я дышу, чувствовал, как вздымается девичья грудь, живот, как кожа шуршит от прикосновений к горячей, почти обжигающей коже. Я не открывала глаза, наслаждаясь невесомой нежностью, кружащей над нами. И тогда я запустила руки в непослушные волосы капрала, пряча свои ледяные ноги в теплоте чужой кожи, не представляя, чего ему стоит сдерживаться. Все его действия были порывисты и осторожны единовременно. Слегка отстранившись, я положила обе руки на красивое точеное лицо. Сбивчивое дыхание мужчины вводило меня в транс. Облизнувшись, я заглянула прямо в холодные глаза. И подарив ему глубокий короткий поцелуй, я скользнула одной рукой к напряжённому паху. Затем снова впилась в чувственные губы и прервала процесс. Аккерман ответил рычанием. И это лишь сильнее раззадорило меня. Вновь мои губы накрыли мужские, но уже без желания дразнить. Кажется, это была последняя капля. Одной рукой он обхватил мою талию, а второй опустился к заду и, грубо схватив, прижал к себе. Тем самым выбив стон из моих страстно, насколько те умели, целующих губ. Животом к животу Горячими касаниями левой руки он схватил обе тонкие кисти и завёл их мне за спину, а другой, ловко застегнул молнию на своих брюках и вмиг добрался до заветного места. Ураган возбуждения, смешанный с испугом от захвата, раздался истомой в моем теле. Переместившись к ногам он прижал их к кровати. И я вспыхнула, ощутив, как внизу живота от центра расползлось той же паутинкой тугое тепло. Раздвинув мои ноги и не отводя при этом взгляда от янтарных глаз, он забрался на меня. И вновь провёл большим пальцем вдоль слегка приоткрытых губ, а затем опустился ниже: неспешно прошёлся рукой между грудей, по плоскому животу, и уже вскоре добрался к лону. Устроившись поудобней, уже вскоре Леви приставил ко входу во влагалище и слегка надавил им, упираясь в преграду. Упругий орган почти проник в заветное место… И лишь в это мгновение меня накрыла неконтролируемая паника. Наше сближение, такое желанное. Дыхание участилось, сердцебиение окончательно сбилось, а Леви… он словно намеренно не спешил. — Расслабь мышцы, иначе будешь голосить от боли, — вдруг донесся его голос. Я не представляла, возможно ли это вообще в такой ситуации. Это был мой первый раз, первый... но я понимала лишь одно: что он будет дорого мне стоить. Я отчётливо ощущала плоть Аккермана, упрямо упиравшуюся в меня, однако не ведала, как всё случится. Как интимная близость вообще проходит в реальности. Пожалуй, в последние годы эта тема была наименьшим, что волновало меня. Конечно же, хоть какие-то общие познания подсказывали, чего следует ожидать, однако игра фантазии и действительность слишком разнились. Позволить себе не быть такой скованной уже ради собственного комфорта было необходимо, но для меня с учётом моего состояния, граничащего с тихим ужасом, расслабить мышцы таза стало практически невозможным. — Акира! — вскоре последовал уже требовательный голос Леви. — Не могу я, — едва ли не отчаянным голосом отозвалась, посмотрев брюнету в глаза. Наклонившись к моему лицу, Леви неожиданно поцеловал меня в висок, а затем прошептал на ухо: — Больно тебе не будет, обещаю. Аккерман слышал, как я судорожно выдохнула. Даже в это мгновение мою грудь сковывали непреодолимые волнения по поводу того, насколько это всё было неправильным, даже нереальным. А в какое-то мгновение с моих губ вовсе сорвался протяжный стон. Он вошёл в меня. Казалось, словно меня разорвали внизу живота, хотя, по сути, так оно и было. Теперь я ощущала твердую плоть внутри себя, но двигаться Аккерман не спешил, давая мне возможность свыкнуться с новыми ощущениями. Однако ничего, кроме адской боли, я не испытывала. Глаза вмиг заблестели, а зубы застучали. Я даже не заметила, как схватила Леви за плечи и впилась в него ногтями. С шумным вздохом я постаралась хоть сколько-то расслабиться. Было боязно, меньше всего мне хотелось оставаться с прежними мучениями, но и идти на попятную стало теперь слишком поздно… Было немного неприятно, но брюнет и не думал останавливаться. Более того, он понемногу начал двигать им. Однако, стоило мне постараться расслабиться и явственней почувствовать его в себе, как всё прекратилось: малейшие болезненные ощущения исчезли. Его уверенные движения помогли заново забыться, раскрыться перед ним, хотя бы на считанные минуты отпустить всё плохое, что не давало покоя. Мне однозначно нравилось происходящее, и потому Аккерман теперь наслаждался им не меньше меня самой. Поудобней устроившись на постели, я несмело приобняла мужчину. Ноги слегка сжала в коленях, позволив ему, по сути, ещё глубже войти в меня. Закусив губу, я несмело посмотрела в серые глаза. Он неспешно, совсем медленно принялся двигаться во мне, понимая, что мне всё ещё страшно. Постепенно толчки становились более настойчивыми, но не сильными, за что я в душе была искренне благодарна ему. Вопреки своим яростным порывам и громким речам, меньше всего мне хотелось, чтобы он был безмерно груб со мной, особенно в такой важный для меня момент. С немалым трудом мне удалось заставить себя перестать дрожать перед Аккерманом. Наслаждение от ощущения свободы собственной промежности продлилось недолго. То ли от резко перекрытого дыхания, то ли от галлюцинаций на фоне эмоций, захвативших незрелый рассудок, происходящее замедлило ход. Оторвавшись от своего занятия, Леви приблизился к моему лицу. Несколько секунд он рассматривал девичьи губы и подбородок. Тело готово реагировать на малейшие колебания воздуха в этой комнате. Большим пальцем Аккерман провёл по моим влажным приоткрытым губам. Я заметила в его взгляде что-то странное. К привычной гордыне добавилось новое выражение… Но он не дал рассмотреть. Как мускулистое тело подалось вперёд. И выбил тем самым стон… Я стеснялась этого, но ему, напротив, было мало: его рука снова скользнула вдоль лона, вырвав ещё один протяжный стон. Аккерман тяжело дышит, двигая бедрами в такт моему движению, от чего усиливаю хватку и, закрываю лицо кистью руки. — ...Акира, — едкий голос пронзил меня насквозь, словно стрела. — Убери руки. Мне не видно твое лицо. Не в силах противостоять смущению, изящные руки обхватили мужской торс, и уткнувшись лицом в шею мужчины, я на мгновение представила, какой вид откроется ему. Аккерман снова замирает, когда девушка холодным и чуть влажным лбом утыкается ему в плечо. Руки у неё мягкие и беспощадные.Чувства рождаются странные, чужеродные по отношению к ней, и он лишь сильнее прижимает её тело к себе. Он не хочет об этом думать. Он не справится с этим. — Так я не могу видеть Острые пальцы вновь коснулись тонкой кожи без грубости. Мужская ладонь аккуратно поднял юное лицо наверх. Как правило, он предпочитал более опытных девушек, но сейчас хотел научить всему именно её. Акира была слишком строптивой и характерной, но в то же время невинной, и уже потому Аккерман предвкушал, какими могут стать с течением времени их последующие совместные ночи. Сильней упёршись локтями в подушку, брюнет на мгновение прервался и поцеловал меня. Его поцелуй был требовательным, но в то же время и мягким. Горячие касания перешли на талию и вновь принудили прильнуть к возбуждённому органу. Скорость происходящего возросла. Глухие стоны заполнили пространство. Стоны, похожие на рык. Мужчина взял контроль в свои руки. Твёрдая, словно несгибаемая, плоть всё быстрее и глубже проникала внутрь. Горячее дыхание Аккермана опаляло мою шею, несколько щекотало кожу, но даже и это понравилось мне. В особенности, такие тесные соприкосновения наших обнаженных тел, слившихся воедино. Для меня это было чем-то совершенно необычным, даже фантастическим. В груди разливалось непонятное тепло, моё дыхание также сбилось. Но самое главное: я вдруг почувствовала, насколько свободней он стал двигаться во мне, и всё из-за моей влаги. Пусть и притупленно, но я всё же ощутила и постигла с Аккерманом то, чего не было прежде: настоящее возбуждение… Я выдыхаю, и закрываю глаза. Потому что посмотреть на него, значит признать то, насколько отчаянными получились мои действия, то, как сильно я боялась и не хотела увидеть новые следы на белой коже. Аккерман стал интенсивней входить в меня. Я в полной мере ощущала его в себе, как и всякое его движение. Еще несколько рваных толчков, и я выгибаюсь под ним, царапая кожу на спине и сдавленно выдыхая сладкий стон. Капрал сделал глубокий, рваный выдох. Я обратила к нему лицо и была одарена тёплым, удивительно мягким взглядом прозрачных глаз. Они рассматривали нежные черты: мои медленно смыкающиеся ресницы и едва заметно приоткрытые губы. Незабываемое чувство спокойствия и защищённости дарил мне этот момент. Нирвана и приятная усталость во всем теле погружали меня в сон. Я ещё раз взглянула на красивое мужественное лицо, затем закрыла глаза и устроилась поудобней, прижавшись плотнее к прекрасно-пахнущем телу. Нежная кожа в зоне лопаток ощутила ласковое прикосновение, и в подарок мужские губы оставили на тёмных волосах поцелуй. Свет серебряной луны обволакивает. Успокаивая, убаюкивая. Развевая пыль жары внутри и снаружи.***
Вместо жёсткой и прохладной, но такой привычной подушки, под головой равномерно что-то вздымалось… Глаза распахнулись сами собой. Я сонно осмотрела комнату, в которой собственно и находилась. Однако продлилось это всего несколько мгновений, потому как моё внимание быстро привлек обладатель металла в глазах, на котором я отчасти разместилась: голова покоилась на его плече, рука – на торсе, а нога была слегка закинута всё также на него. Тёплый, щекочущий воздух касается моих лопаток. Аккуратно изогнувшись, я повернула шею и увидела настоящего, спящего, дышащего едва заметно, но для меня словно опаляя, дракона. Именно это стало первой, пришедшей мне в голову, ассоциацией с ним. Не двигаясь, я оценивала ситуацию, моргая неестественно часто. На талии лежала тёплая, расслабленная, и по тому словно весящая тонну, конечность. Длинные мужские пальцы находились в состоянии покоя, как и предплечье, которое удержало бы меня на месте, совсем не удерживая. Рассеянный взгляд проскользил выше. Подавив ярое желание выбежать прочь и замерев, я рассматривала ту часть мужчины, которая была доступна мому взору. Прижавшись почти вплотную Леви лежал чуть выше меня. Можно было изучить разлохмаченные волосы, укрывающие его умиротворенное лицо. Край теплого одеяла, в какой-то крапчатый узор, прилегал расслабленный бицепс. Не решаясь на энергичные движении, я аккуратно вытащила ладонь из-под головы и в неудобном для меня положении замерла. Сколько времени прошло с момента пробуждения, определить было сложно. Может, больше часа. Мысли уже около двадцати раз проскакали по кругу. — Это не сон, — прошептала я и, сменив положение и перекатившись на живот, уткнулась носом в шею мужчины, будто пытаясь таким несуразным способом спрятаться от него же и скрыть румянец на щеках. Впервые за нынешний тесный контакт с ним, я почувствовала шевеление. Привыкнув к неподвижной тяжести на своей талии, я издала странный писк, когда тёплая ладонь прильнула к моему животу, и властно прижала к своему хозяину, выбив весь воздух из лёгких. Шея почувствовала уткнувшееся лицо мужчины. А худая спина впечаталась в твёрдый торс. Теперь он лежал совсем вплотную и с интересом рассматривая меня. Я ничего не говорила, но мои скулы были напряжены, а в глазах явственно читался немой мятеж. — Низ живота ещё болит? – раздался бархат где-то в районе затылка. — Несильно, — честно ответила ему. Искрой, пробившейся через плохо-изолированный провод, под тонкой кожей пробежало тепло. Понеслась. Мне пришлось сделать глубокий вдох, чтобы не умереть от смущения. Во время этого мой по-прежнему ноющий живот, находящийся во власти чужой руки, почувствовал нежное поглаживание. Сонный и, благодаря тому, такой ласковый зверь ещё плотнее стиснул меня в объятиях. Без преобладания уверенности не было шанса выжить, но я выжила. Из ума.***
Мы говорим странные вещи, которых не можем до конца понять и сами, но слова просто скатываются с языка, доходя почти до полного безумия. А после опускаемся на раскинутую шкуру перед камином, огонь трещит громче под чужой шёпот и всё исчезает, кроме сладости кожи под языком, тонких пальцев, запутавшихся во влажных волосах, дрожащего живота и рёбер. И тени всё пляшут. Мы сидели довольно долго, тесно прижавшись к друг другу, и читали вместе вслух старые книги. Я ласково ерошила ему волосы и гладила по щеке. Солнце уже почти взошло и ночные сумерки, подкрашенные алым, принесли долгожданную прохладу. Это казалось настолько привычно и легко. И лучше я ничего не могла себе представить. — Со смертью королевы дворец пошатнулся и с тех пор начал давать усадку. Дворец больше не улыбался. И тогда автор сломал перо об её имя, и потекли чернила по страницам, запятнав всё, что было вокруг неё, всё, в чем была её надежда. Проклятье оставило о ней память. Королева говорила, что в безнадежности их настоящий облик. Королева говорила, а народ не верил. А потом пришло проклятье, и уже никто не мог сказать, кто из них был прав. Он выпрямляется, берёт книгу в руки, любовно поглаживая корешок, а затем снова смотрит на меня. И от этого взгляда у меня протяжно воет в сердце, но я стою на своём. — Почему "Мэри-Маргарет"? — раньше я столько раз смотрела ему в глаза, но никогда не видела, насколько они светлы. И что на влажной поверхности легко можно уловить собственное искажённое отражение. — Потому что это не имело значения, — он всегда отвечала так, что слышалось совсем противоположное. Аккерман подготовился. Мужчина бесстыдно «гулял» взором по изгибам, которые облегала кашемировая ткань. Я, в свою очередь, делала то же самое, про себя отмечая, как же всё-таки ему идут расстёгнутые, пусть лишь на одну треть, рубашки. В серых глазах вспыхивает блеск, но он продолжает стискивать книгу в руках, вновь погружаясь в чтение. — По венам Принцессы пробегали огневые волны; ей казалось, что она способна землю сотрясти, и она приказывала себе быть осторожной. Бесконечные ночи, холодные туманы, в тумане — тени. Каждый раз она ощущала, словно Мэри-Маргарет шла вслед за ней и всё никак не настигала. Казалось, вот-вот и она схватит её тень за полупрозрачный край. И вернётся нечто ценное, чего теперь ей никак не удавалось вспомнить. — Ты ведь придёшь снова? — Я всегда спрашивала о том, чего вернуть уже было нельзя, долго всматривалась в лицо, подёрнутое вуалью из лунного света. Так он казался ещё холоднее, твердый сосуд, наполненный жидким азотом. — Чего ты желаешь? — Вопросом на вопрос, а в голосе такая горечь, что только в петлю. — Чтобы у этой ночи не было конца, — и снова слова-нити, и снова вместо ответа молчание, а затем поцелуи. Он так целует… как же он может так целовать? В доме у меня пусто, и снаружи пусто, а в постели горячо от дыхания и страсти, и всё кипит между нами, всё движется. От желания, от безрассудства. Как если бы в книге Королева открыла перед Принцессой дверь, срывая цепи, а в этот дом входим мы, нарушая все законы этого сюжета. Огонь в камине гаснет к рассвету. Мы стоим у сложенной постели, восход выжигает небо, и ветер бьётся в окно, что подбитая птица. А мы всё стоим и смотрим друг на друга, будто забыв, как снимается одежда, как руки ложатся в руки и по плечу идёт дрожью чужое дыхание. В конце концов, нам ведь нужно немного нежности, совсем чуть-чуть, раз нет надежды. Я протягиваю руку, но ближе не подхожу, трогаю воротник его рубашки, скольжу по ткани вниз и цепляюсь пальцами за пуговку. — Я скоро вернусь за тобой, — шепчет едва слышно, но в шёпоте том сила, гнущая к земле, и Аккерман делает шаг вперёд. И берёт меня за ту руку, которая крутит чёртову пуговицу, и кажется, что между моей кожей и его собственной раскалённые ленты — до того горячо. — Жди меня. Сероглазый брюнет целует руки, помня, что этими руками я грею его сердце. И это кажется правильным — целовать руки, которые могут только согревать. Наделяя силой влечения, ловя отражение собственной души между губ, под горячим языком. Утром он уходит, а я остаюсь словно опустевшая ещё на тысячу лет вперёд. Выгоревшая. Безнадёжная. Как Мэри-Маргарет.