Вкус яблока

      Я неспешно прошла по знакомым мосткам и дорожкам до квартала Торговцев, с трепетом оглядываясь по сторонам. Порой я останавливалась, чтобы взглянуть на предлагаемые товары, про себя отмечая, что их перечень за последние годы значительно сократился.       Квартал Торговцев, оправдывая свое название, был сосредоточением большинства торговых лавок города. Сюда люди приходили, чтобы приобрести еду и одежду или чтобы просто поглазеть на диковинки заезжего купца.       В центре квартала находилась гавань, имевшая все необходимое для разгрузки лодок прибывших торговцев и рыбаков. После этой процедуры товар сразу же разносили по лавкам для продажи, а, чтобы ничего не было украдено, за происходящим следили городские стражники в высоких шлемах, осенью и зимой своевременно обретающих меховую оторочку.       Дух здесь был особенный: нигде в городе так сильно не пахло рыбой, как в квартале Торговцев. Рыба была основным компонентом рациона горожан и основным же товаром на местном рынке. Из нее готовили супы, пироги и запеканки. Ее тушили и жарили с овощами или без них; был даже десерт из рыбы с морковью, яблоками и медом (дорогое и изысканное блюдо для самых искушенных едоков). Сырая, вяленая, копченая со специями, высушенная с солью, разной степени свежести рыба в изобилии лежала на прилавках или висела в огромных связках над ними, испуская запах, знакомый и родной каждому гражданину Эсгарота и вызывающий изумление, а порой и тошноту у любого приезжего. Сейчас некоторые прилавки стояли пустыми, а ассортимент заполненных заметно поредел, но даже этого было более чем достаточно для поддержания характерного для города аромата.       Лавки на огромной Рыночной площади где-то располагались ровно, образуя торговые ряды с тесными проходами, а где-то выстраивались в полукруг, из-за чего в центре получалось свободное пространство. Такие площадки украшались статуями, и часто местные жители их использовали как ориентиры или места для встреч.       Всего таких статуй было три. Одна из них, сама крупная, представляла собой фигуру бургомистра. Это изваяние было условным символом власти, само по себе никаких схожих черт с настоящим главой города не имеющим, но каждый бургомистр, впервые занимая этот пост, считал своим долгом попытаться сделать статую похожей на него. Было известно, что голова у нее снималась и на следующий же день после выборов горожане с интересом подмечали, что у деревянного главы города вдруг выросла борода, похудели щеки или вообще изменился цвет волос. За статуей следили стражники, оберегая ее от посягательств простых хулиганов или недовольных делами бургомистра граждан. Раньше этим занимался лишь один стражник, но однажды голова «первого лица Эсгарота» была загадочным образом украдена и заменена настоящей отрубленной головой барана. После этого события законодательство в области ответственности за хулиганство и нанесение повреждений городской собственности несколько ужесточилось, а количество стражников у статуи бургомистра увеличилось до пяти. Впрочем, виновные тогда так и не были найдены.       Вторая статуя изображала высокого худого мужчину в богатых одеждах с тростью в правой руке. Левая рука его в жесте приглашения направлялась в сторону рынка, а взгляд из своих полузакрытых глаз он бросал туда, где располагался выход из гавани. То была статуя Германа Лейка, самого знаменитого торговца Эсгарота. Он еще при жизни был почитаем как благодетель для больных, нищих и сирот. Получая огромный доход от торговли с эльфами, Герман Лейк основал в городе приют и школу. На его средства была построена первая аптека Эсгарота и налажено ее постоянное снабжение субстанциями для изготовления лекарств. Герман Лейк спокойно умер в своей постели больше пятисот лет назад, а его деревянный двойник теперь приветствует улыбкой каждого входящего на самую оживленную площадь города. Сегодня он улыбнулся и мне.       Я стояла у подножия статуи, отдыхая. Близился полдень, вокруг кипела жизнь: где-то слышалась ругань, где-то — задорный смех, раздавались звуки тяжелых шагов стражников и топота маленьких детских ножек. Самая разнообразная публика наполняла рынок. Здесь можно было встретить всех: от нищего в лохмотьях, до ратмана в золотой парче. Ноги невыносимо болели, спина отказывалась сгибаться. Я сняла свой мешок с плеч, расположив его рядом и, прислонившись к постаменту, наблюдала за тем, как идет торговля в ближайших лавках.       — Девушка-красавица, ты бы постояла в другом месте, нам тут работать надо.       Я повернула голову на голос. Передо мной стояла группа музыкантов с инструментами в руках. Среди них был флейтист, две девушки с бубнами и высокий парень с лютней, пытавшийся ее настроить.       На площадях квартала Торговцев с полудня было разрешено выступать музыкантам, которые, развлекая народ, старались заработать на жизнь. Разумеется, как и любая другая деятельность в Эсгароте, это облагалось налогом.       — Извините. Я уже ухожу.       Я подняла свой мешок, не без труда водрузив его обратно на спину. Одна из девушек подскочила ко мне и, улыбаясь, игриво стукнула в бубен.       — Вы приезжая? Не хотите послушать наше пение? Мы исполним для вас романс про звездную ночь, сам бургомистр просит нас играть его на официальных приемах.       — Благодарю, но я тороплюсь.       — Очень жаль — тут послышался аккорд лютни — в другой раз мимо не проходите, может, и монетку подкинете.       — Непременно.       Попрощавшись, я пошла своим путем, а позади меня после непродолжительной паузы заиграла музыка, сопровождаемая пением звонкого голоса той самой девушки с бубном.       Квартал Торговцев граничил с Главной площадью квартала Богатых, и недалеко от этой границы можно было найти неприметный проход в самую тихую часть рынка, где продавались изделия из золота, серебра и драгоценных камней. Здешние торговцы открытых прилавков не держали — весь товар находился внутри домов, за огромными стеклянными окнами которых можно было обнаружить редчайшие образчики произведений ювелирного искусства эльфов, гномов и людей. Сюда не заходили простые горожане, это было место для самых богатых, а значит, для самых влиятельных. Лишь изредка здесь можно было увидеть девушек в бедных платьях, вздыхающих о колечках и браслетах у окон одной из лавок, не смеющих даже зайти внутрь.       Здесь находилась третья статуя города, изображавшая очевидный и вездесущий символ Эсгарота — рыбу. Невозможно было определить к какому виду она относилась. То был собирательный образ, включивший в себя признаки щуки, осетра и сома. Голова рыбы с широко раскрытой хищной пастью покоилась на пьедестале в форме волны; ее тело — длинное и мощное — поднималось вверх, образуя петлю, и заканчивалось пышным хвостом. Красоты статуе прибавляли позолоченные плавники и усы, которые вместе с серебристыми чешуйками хорошо выделялись на фоне темного, почти черного дерева, поблескивая на солнце.       Вход в эту часть квартала был снабжен воротами, разумеется, охраняемыми. Стражники не пропускали никого, показавшегося им подозрительным, почтительно вытягиваясь, если в ворота проходила дама в мехах или старик в расшитом кафтане. Мне нечего было делать на этой площади, потому я лишь мельком заглянула в ворота, заметив, что позолота со статуи уже почти сошла. Обратив на себя внимание одного из стражников, я поспешила удалиться.       Мне было известно, что необходимо отметиться в ратуше, как и то, что такие процедуры часто затягивались, а потому я решила немного отложить этот визит и на Главной площади повернула налево, в сторону квартала Ремесленников. Путь мой лежал через него прямо в квартал Бедняков, где я надеялась получить комнату в приюте.       Из редких писем тетушки Иви я немного узнавала о том, что происходит в городе. В числе прочего она писала, что наш семейный дом был конфискован, большая часть имущества перешла в городскую собственность, а сама она вынуждена была искать пристанища в приюте для сирот, бездомных и приезжих, у которых денег едва хватило бы на пару кусков хлеба, не говоря уже о хорошей теплой комнате в таверне.       Денег не было и у меня, но я надеялась, что, находясь на службе у города как учительница, получу сносное жилье, в котором смогу поселиться с тетушкой. А пока можно было потерпеть какое-то время жизнь в приюте.       Немного заблудившись, я, наконец, попала в квартал Бедняков. Это был исключительно жилой квартал: в нем не было ни лавок, ни статуй, ни музыкантов. Люди здесь селились в старых, покосившихся домах, десятилетиями не видавших краски. На мостках было много тины и песка, а идти нужно было осторожно, поскольку там же могли встретиться и другого типа нечистоты.       Большая часть жителей квартала Бедняков представляла собой нищих, калек, неспособных работать, обедневших, спившихся ремесленников и разорившихся торговцев. Такая публика придавала этому месту тяжелую атмосферу нужды, горя и постоянного голода. Квартал Бедняков был густо населен, что многое говорило о текущем положении дел.       Приют располагался в центре квартала. Это было здание с тремя этажами, имеющее форму квадрата, который окружал небольшой внутренний двор. Ни ворот, ни стражников здесь, разумеется, не было, и любой желающий мог сюда зайти. Во дворе располагались в хаотичном порядке ведра, тазы и корыта разных размеров: местные женщины могли немного подзаработать, стирая одежду горожан побогаче. Вдоль стены здания нашли свое место несколько столов, за которыми можно было встретить мужчин всех возрастов и сложения, играющих кто в шахматы, кто в кости, а кого и вовсе занятым душевной беседой за бутылкой дешевого вина. Рядом бегали крикливые дети, гоняя мяч.       Войдя во внутренний двор приюта, я ощутила запах вареной картошки и почувствовала, как рот наполнился слюной, а живот предательски заурчал. В моем мешке из съедобного на данный момент оставались только красные яблоки, которыми меня снабдили еще в Старой Школе, да кусок хлеба, а поесть должным образом у меня не получалось вот уже два дня. Таким образом, я уступила чувству голода и первым делом пошла на запах, как оказалось впоследствии — в сторону кухни.       Кухня приюта Германа Лейка располагалась на первом этаже. Войти в нее можно было со стороны внутреннего двора, что я и сделала, обнаружив, что там полным ходом идет приготовление обеда. Очевидно в приюте готовили сразу на всех: на двух печах в огромных кастрюлях варилось то, что привлекло меня сюда — картошка.       За длинным столом работали две женщины. Закатав рукава и о чем-то разговаривая, они умело месили тесто. Посматривая в сторону кастрюль и стараясь усмирить желудок, я подошла к ним.       — Здравствуйте.       Женщины прервали свою беседу и обратили внимание на меня. Одна из них, худая, с желтым лицом и собранными в пучок на затылке волосами произнесла:       — Здравствуй, милочка. Тебе чего здесь?       — С кем я могу поговорить по поводу комнаты?       Тут вторая женщина, полная, в белом переднике, стряхнув с ладоней остатки муки прошла к дальней стене кухни и прокричала в открытый дверной проем:       — Маргарита! Тут новый жилец к тебе! Постой тут, она выйдет сейчас.       Последнюю фразу женщина бросила мне, возвращаясь на свое место и продолжая разговор с товаркой.       Я стояла посреди кухни, сняв мешок со спины, но не ставя его на пол. Картошка продолжала испускать аромат, как мне казалось, самого невероятного и желанного блюда на свете. Просить еду, пока я официально не являюсь жильцом приюта, было бы невежливо, а потому я молча стояла, теребя мешок в руках и переступая с ноги на ногу. Кухарки по-прежнему были заняты своей работой, не обращая внимания на мои страдания.       Через несколько минут в кухню вошла Маргарита. Это была женщина еще молодая, хотя ее черные волосы уже подернулись сединой, а возле глаз образовались морщинки. Одетая в длинное темное платье, она плавно двигалась, звеня многочисленными браслетами на пухлых белых руках, между тем сохранявших следы многолетней тяжелой работы. Лицо Маргариты казалось добрым и усталым. Она слегка улыбнулась мне, приблизившись.       — Здравствуй, дочка. Это тебе здесь комната понадобилась?       Я кивнула, а Маргарита, взяв меня под руку, пошла в сторону выхода из кухни. Я с великим сожалением бросила прощальный взгляд на кипящие кастрюли.       — Сейчас приют переполнен, но тебе повезло. Сегодня утром одна комната освободилась. Сейчас мы с тобой оформимся, и я тебя туда провожу.       Маргарита провела меня через внутренний двор к лестнице на второй этаж. Поднявшись и пройдя немного вдоль левой стороны квадрата здания, мы прошли к двустворчатой деревянной двери. Маргарита достала связку ключей и, отперев замок, пригласила меня зайти внутрь.       Я оказалось в большой комнате, заполненной старой мебелью. На высоких стеллажах хранились кипы бумаг и какие-то книги. Из высокого окна, наполовину заставленного хламом, в помещение пробивались лучи света, в которых медленно плавали по воздуху пылинки. Здесь же стоял письменный стол, за который прошла Маргарита. Я села напротив нее.       — Ну вот. Меня зовут Маргарита Стоун, для жильцов — просто Маргарита. Я заведую этим приютом. Прежде чем я смогу предоставить тебе комнату, я должна заполнить кое-какие бумаги. Заведение у нас находится на городском обеспечении, сама понимаешь, без этого никак.       Тяжело вздохнув и поставив мешок около стула, я постаралась расслабиться: как-никак удалось сесть впервые за такое продолжительное время. Почувствовав боль в спине, я поняла, что снова встать будет непросто.       — Назови свое имя и чем будешь заниматься в городе.       Маргарита достала какой-то бланк и начала его заполнять, скрепя пером.       — Меня зовут Клара Линдберг. Я учительница грамматики и хочу работать в местной школе.       — «Хочешь»? Или «будешь» работать? Ты уже была в городской ратуше?       — Нет, я хотела сначала устроиться с жильем.       Маргарита покачала головой и с досадой всплеснула руками.       — Как же так, дочка? Мне обязательно нужно разрешение из ратуши на твое пребывание в городе. Неужели на входе тебе об этом не сказали?       — Сказали, но…       — Здесь не может быть никаких «но», девочка, — Маргарита сочувственно поглядела на меня. — В Эсгароте любое нарушение порядка карается штрафом. Ты же понимаешь, что для такого заведения, как наше, это недопустимо. Придут проверяющие, увидят, что у одного из жильцов нет разрешения, тебя отправят за решетку до выявления причин, а приюту сократят пособие. Что мне теперь делать с тобой?       Маргарита положила перо. Я опустила глаза, чувствуя, как волна чувства досады подступает к горлу.       — Простите, я была в дороге несколько дней. Я очень устала и подумала, что ничего не случится, если я сначала высплюсь и поем, а уже потом пойду в ратушу. Если бы вы позволили мне…       — Не могу, дочка. Отправляйся-ка ты в ратушу. Мешок можешь здесь оставить, никуда он не денется. Все, что могу для тебя сделать — придержать комнату на несколько часов. И нечего хлюпать носом. Порядок есть порядок.       Маргарита сложила руки на столе, звякнув браслетами. Я посмотрела на свои колени, которые вдруг затуманились от навернувшихся слез, затем медленно и порывисто вздохнула, пытаясь взять себя в руки.       — Хорошо, я схожу туда прямо сейчас. Но ответьте мне на один вопрос. Скажите, знаете ли вы Иветту Линдберг? Она моя тетушка, писала мне, что получила комнату здесь, в приюте Германа Лейка.       — Иветта Линдберг… Ну конечно, как же я не вспомнила-то сразу, — Маргарита подняла руку к лицу, снова звеня браслетом. — Бедная Иветта, бедная семья… Ты та самая Клара, да? Ее племянница, что уехала в Старую Школу. Она ведь так много нам рассказывала о тебе, ждала тебя.       — Да, она все еще здесь? Я так давно не получала от нее писем, а ее здоровье…       — Так ты ничего не знаешь? О, Эру, ну конечно, тебе не сказали! Она умерла, дочка, мне так жаль. В прошлом году еще. Сердце слабое было, но это ты знаешь.       Теперь, слушая рассказ Маргариты, я уже не сдерживала слез, да и не хотела. Хоть я и догадывалась, что тетушка Иви может не дожить до зимы, внезапное осознание того, что я осталась совсем одна в ставшем за эти годы почти чужим городе сделало свое дело. Смешавшись с усталостью и физической болью, оно запылало где-то в груди, вызывая рыдания. Мне не нужно было приезжать. На что я надеялась? Неужели в одиночку я смогу изменить мир, который так жестоко со мной обошелся? Так глупо. И я такая слабая…       — Не реви, — Маргарита слегка ударила по столу кулаком. — Не реви, говорят. Это жизнь, девочка, ничего не поделаешь. Ты вот что, возьми-ка свой мешок, да пойдем я тебя в комнату провожу. Ты там себя приведешь в порядок, отдохнешь как следует, поспишь. А уж потом пойдешь в ратушу. Не гонять же тебя в таком состоянии по городу!       — Вы очень добры, Маргарита. Благодарю вас, — сказала я, вытирая лицо руками.       — Будешь мне должна. Завтра поможешь тем болтушкам на кухне, — сказала Маргарита весело, очевидно стараясь меня отвлечь.       — Боюсь, что я не умею готовить…       — Это ничего, уж картошку-то ты почистить сможешь?       При мысли о картошке я стыдливо прижала руку к животу, снова предательски забулькавшему, но Маргарита улыбнулась мне.       — Ладно, раз уж мы решили перенести регистрацию на завтра, я дам распоряжение на кухне. Когда будешь готова, приходи туда — покормят. А сейчас пошли. Покажу тебе твое хозяйство.       По дороге в комнату я смогла почти совсем успокоиться, хотя боль в груди никуда не уходила. Маргарита открыла мне одну из дверей на третьем этаже. Комната была невероятно мала: один шаг в ширину и два — в длину. В ней не было ничего, кроме низкой кровати. Видя мое замешательство, Маргарита заговорила:       — Да, это не самая лучшая комната приюта. Но все остальное уже занято, так что не робей и не ропщи. Располагайся. Помыться сможешь на первом этаже, где баня, а мне пора тебя оставить.       Она уже собралась было выйти, но вдруг повернулась ко мне и сказала:       — Иветта была прекрасной женщиной, дочка. Очень доброй, ее все любили. Знай, что здесь никто в сплетни о твоей семье не верит. Та трагедия…- она не стала продолжать, лишь опустила глаза на мой шейный платок, а затем снова устало улыбнулась. — Отдыхай, тебе здесь никто не помешает.