Вкус яблока

Долгое озеро, 15 лет назад       Я проснулась от того, что сквозь решетчатые оконные ставни пробивались лучи утреннего солнца. В такое время стены, мебель и, казалось, сам воздух окрашивались в рыжие оттенки, а вся комната становилась исключительно уютной.       Утром я любила, не вставая с постели, слушать тихий плеск озерной воды и размышлять о предстоящем дне. Однако безмятежность сегодняшнего утра нарушали воспоминания о вчерашней погоне по городу и мысли о том, что мне снова пришлось разозлить маму.       Окна моей комнаты выходили на восток, а сам дом был расположен почти у окраины города. Нам очень повезло. Каменная улица проходила как раз вдоль границы Эсгарота, и ее жители могли любоваться прекрасным видом на берег из окна и дышать свежим озерным воздухом, а не глядеть на пошарпанную стену соседнего дома, терпя зловоние рыбного рынка, например.       Умывшись водой из кувшина, я подошла к окну и раскрыла деревянные створки. Они поддались со скрипом, и в комнате сразу стало светлее. В нее пробрался легкий прохладный ветерок, неся с собой запах озерной воды, и я стояла у открытого окна, наслаждаясь тем, как ветер обдувает влажную после умывания кожу. Голубое небо было чистым, обещая погожий день. Солнце сияло ослепительным шаром над горизонтом.       Обычно я просыпалась позже всех в доме. Моя семья поднималась вместе с солнцем: отец уже трудился в ратуше или на источниках, мать занималась хозяйством, а тетушка Иви или помогала ей, или просто вязала что-то в своем необъятном кресле у очага.       Я не спешила спускаться. Вчера мне изрядно досталось от матери сначала за то, что я задержалась, а потом — за испачканное платье и потерянную шаль. Шаль и мне самой было особенно жалко. Ее связала тетушка Иви к моему новому платью. Как раз к тому, с которого мне еще предстояло сегодня отстирывать остатки тухлого яйца. Было похоже на то, что обновок в ближайшее время лучше не ждать.       Почувствовав голод, я не спеша оделась и спустилась на кухню, где гремела посудой мама. Услышав мои шаги, она слегка повернулась ко мне, не прекращая свое занятие.       — А, ты, наконец, проснулась. Как же ты любишь спать, Клара.       — Доброе утро, мам.       — Тебе пора стать серьезнее, не маленькая уже. Весь город на ногах, а ты еще в постели, как барышня, у которой дел нет.       Было видно, что мама еще злится на меня. Ей не нравилось, когда я задерживалась допоздна. И, разумеется, она знала, почему я задерживаюсь.       — Сегодня никаких прогулок. Как поешь — займись стиркой.       Мама поставила передо мной тарелку с ячменной кашей и стакан молока. Я не любила ячменную кашу, а потому настроение еще больше испортилось. Взяв свою любимую расписную деревянную ложку, я молча стала ковырять гадкую густую массу. Какое кощунство.       Услышав мои тяжелые вздохи, мама оставила посуду и повернулась ко мне.       — Скажите, пожалуйста. Нам еще и не нравится. Вот и готовила бы сама.       Немного погодя мама махнула на меня рукой и достала с полки остатки вчерашнего пирога с овощами.       — Спасибо, мам, — сказала я с облегчением, когда поняла, что кашей меня пытать больше не будут.       — Ты привередливая, как принцесса. Это твой отец тебя балует, — произнесла мама уже гораздо мягче.       Почувствовав, что напряжение спало, я тоже решилась заговорить:       — Папа еще не возвращался? Он обещал принести нам ягод с берега.       Отец занимал должность ратмана в Эсгароте. Он работал над снабжением города питьевой водой, следил за состоянием водосборных и противопожарных сооружений. Это была очень почетная и ответственная должность, она отнимала у отца много сил и времени. Бывало, ему приходилось отправляться на берег, если по какой-то причине потребовались новые источники питьевой воды или нужно было проверить старые.       Иногда отец привозил нам грибы или ягоды, которые собирал для нас сам в лесу на суше. Я больше радовалась ягодам. Осенью и зимой это могли быть кислые брусника, морошка или клюква. Мама творила с ними на кухне какую-то магию, и они превращались в сладкое варенье, красивые пироги и чудесные ярко-красные напитки, от вкуса которых сводило скулы, но почему-то выпить их можно было за раз невероятное количество.       Однако сейчас лето, а значит наступило время земляники. Я звала ее «королева ягод», оттого, что восхищалась ее вкусом, запахом и текстурой. Каждое лето я с нетерпением ждала, когда отцу придется вновь поехать на источники и он вернется с корзиной, полной маленьких, но таких желанных ягод, которых мамина магия уже не касалась. Такие ягоды нужно есть исключительно свежими, наслаждаясь раскрытием вкуса, вдыхая аромат, закрыв глаза, и чувствовать, как мельчайшие косточки слегка царапают язык. Эти моменты стоили ожиданий, даже самых мучительных.       — Как видишь, его еще не было.       Моя мама, высокая и худая, как тростинка, всегда собирала свои снежные волосы в косу, из которой формировала объемный пучок на затылке. Прическа была аккуратной, и ни одна прядь не выбивалась, а длинное серое платье и туго затянутый пояс, еще больше подчеркивающий худобу, придавали моей маме вид женщины строгой, даже властной. Ее лицо всегда было серьезным, она никогда не шутила и редко улыбалась. Только отец своим веселым нравом мог заставить ее стать проще и мягче. Тогда на щеках мамы появлялись ямочки, а глаза счастливо сияли.       Я была похожа на маму разве что этими ямочками на щеках да цветом волос. Но и он у меня, по правде говоря, был не тот. Мамины волосы — это снежная вьюга, серебро и лед, что сковывает Долгое озеро каждую зиму. Когда она распускала их, и они падали до пояса густым блестящим потоком, будто становилось холодно. У меня же волосы оттенка пыльного снега. Мышиный цвет. И никаких блеска и льда.       — Доедай быстрее, не копайся. Тебе еще Иветте нужно будет помочь с пряжей, а скоро полдень.       Мама никогда не тратила время зря.       — Хорошо, мам. Только если папа приедет, ты меня позови сразу.       — Позову, позову, — сказала мама, отнимая у меня пустую тарелку. — Иди, приводи свое платье в порядок.       Я послушно отправилась заниматься стиркой. Избавиться от пятна оказалось не так просто: оно уже засохло со вчерашнего дня и не хотело убираться, несмотря на все мои усилия. В добавок ко всему, тухлое яйцо продолжало вонять.       — Ты чего здесь мучаешься столько времени?       — Тетушка Иви, я не могу его отстирать. Посмотри на это безобразие, оно даже не посветлело.       Я в отчаянии, с уже хлюпающим носом, протянула тетушке платье.       — Ууууу, милочка. Да тебе тут без уксуса не обойтись. Это как ты так умудрилась-то?       — А тебе мама не рассказывала, разве?       — Ну, то, что ты вернулась опять позже, чем положено, мне известно. Но, видимо, было что-то еще, верно? — тетушка многозначительно указала на платье.       — Ну да…       — И, разумеется, с тем мальчишкой это никак не связано?       — Альфрид здесь ни при чем, теть. Они сами к нему лезут, а я просто рядом оказываюсь, вот и все.       Тетушка Иви покачала головой. Она была единственной, кому я могла без опаски все рассказать, и поддерживала меня, но никогда не давала дельных советов. Обычно все, что мне говорила тетушка сводилось к тому, что «мы должны прощать своих врагов, и ни в коем случае нельзя позволить ненависти зародиться в сердце». Мне это казалось невозможным. Порой даже глупым.       — Вы бы поговорили с теми ребятами о причинах, возможно…       — Тетушка, — перебила я, тут же почувствовав укол совести, но уже не в силах противостоять порыву, — О чем ты? С ними не о чем разговаривать. А особенно с Альвом. Ему уж точно никаких причин не надо, лишь бы силу показать. Так Альфрид говорит.       — Мало ли, что этот твой Альфрид говорит. Что же он у тебя, свет в окошке?       — А, может, и свет. Он вообще-то самый умный из них.       — Ну уж и умный, — тетушка села рядом со мной на низкий деревянный стул. — А вот ребята-то его не любят за что-то. И тебе заодно достается. Мама беспокоится. Она у тебя хоть и твердая снаружи, а внутри — что хлебный мякиш. Не жалко ее тебе?       — Жалко, теть. Но что я могу поделать, он же мой друг. Вдвоем не так страшно бегать. Тем более, Альфрид обещал что-то придумать, чтобы не лезли больше.       — Не зашли бы ваши игры слишком далеко. Не в первый раз ведь, — тетушка взяла в руки платье, разглядывая пятно. — Может, все-таки стоит поговорить с родителями этого Альва? Вот вернется твой отец, скажу ему.       — Нет, тетушка, пожалуйста, — я схватила ее за руку. — Так еще хуже будет. Его мать накажет, запрет снова, а он злющий выйдет, и кто знает, что ему в голову взбредет. Мы лучше сами с ним разберемся.       — Разберетесь? Это как же? — тетушка обеспокоенно глядела на меня.       — Ну как-нибудь, — я пожала плечами. — Не знаю пока.       — Ты одно запомни, Клара. Что бы там твой Альфрид ни придумал, а сопротивление обидчику силой — последнее дело.       Я вздохнула, стараясь не закатить глаза, чтобы не обидеть тетю. Иногда она могла обезоруживать одной своей наивностью.       — Ты папе не скажешь?       — Я не скажу, так мать скажет.       — Ну теть…       — Ладно, хорошо. Но это должно быть в последний раз. Еще повторится — примем меры, ясно?       — Ясно… Спасибо, тетушка.       Поглядев еще немного на пятно, тетушка Иви махнула рукой.       — Определенно, нужен уксус. Тут уже все намертво присохло. Сходи за ним в лавку, заодно в аптеке мне капли купишь.       Тетушка Иви была старшей сестрой моего отца. Она никогда не была замужем, у нее не было своих детей, и наша семья стала для нее единственной ценностью в жизни. Человек со стороны скорее принял бы Иветту Линдберг за мою бабушку, чем за тетку. Это объяснялось тем, что отец женился на моей юной матери поздно, руководствуясь скорее необходимостью уважаемому ратману быть семейным человеком. Ему было сорок четыре года, когда я родилась, а тетушке Иви — пятьдесят. Она всегда проявляла доброту ко мне, и порой мне казалось, что она была мне даже ближе матери.       Тетушка бросила платье в таз и поднялась с трудом. Я поддержала ее за локоть, помогая.       — Спасибо, дочка. Пошли в гостиную, я дам тебе рецепт.       Я проследовала за тетушкой Иви. Она двигалась очень медленно, оставляя после себя шлейф запаха выпечки и лука. В тесном коридоре я старалась не наступать ей на пятки. Длинная юбка льняного платья моей тетушки тихо шуршала, слегка запутываясь в ее ногах.       В гостиной со старого комода, заставленного флаконами и книгами, тетушка взяла маленькую белую бумажку, поискав ее среди прочих таких же. Протянув ее мне, она сказала:       — Вот, рецепт на капли. Пока они мне помогают, а что дальше будет…       Я взяла бумажку и положила в карман юбки, свернув. Тетушка дала мне денег на уксус и лекарство, попросила не задерживаться и плюхнулась в свое любимое кресло, взяв в руки работу — очередную шаль или плед.       На выходе меня поймала мама.       — Ты куда собралась?       — Мне нужно сбегать за каплями тетушке Иви, я скоро вернусь, мам! — я поспешила сбежать, пока у меня не отобрали рецепт.       — Клара!       К счастью, мама не стала меня догонять, и вскоре я смогла вздохнуть спокойно.       В полдень на улице всегда много людей. У всех свои дела: кто-то спешит, а кто-то, напротив, размеренно вышагивает, глазея по сторонам. Я старалась не сходить с оживленных улиц, оглядываясь с опаской.       Мне без приключений удалось добраться до лавки за уксусом, а потом и до аптеки. Тощий седой аптекарь долго глядел на рецепт, а потом все-таки отпустил мне маленький темный флакон с резко пахнущей жидкостью.       — Срок действия рецепта истек. Я его забираю, пусть в следующий раз выпишут новый.       — Хорошо, я передам, — сказала я, забирая лекарство и протягивая нужную сумму.       Выйдя из аптеки, я уже хотела было пойти домой, но тут случайно увидела знакомый силуэт среди других прохожих на той стороне канала. Он торопливо зашел в ближайший двор, выходя из поля зрения, почему-то одной рукой хватаясь за голову, а другой что-то прижимая к груди.       Забыв про обещание тете, чувствуя тревогу, я поспешила за тенью. Перебежав через мост, толкнув плечом какую-то даму с корзиной, я прошла во двор, где скрылся силуэт.       Это не был двор в общепринятом смысле данного слова. Скорее это место было похоже на склад старых бочек, рыболовных снастей, ящиков и бутылок. В центре кверху днищем находилась прогнившая лодка, покрытая зеленым мхом. Здесь было значительно тише, чем снаружи, а потому я смогла услышать, как кто-то тяжело выдыхает воздух, иногда поскуливая.       Пройдя к колонне из старых ящиков, я увидела за ней Альфрида. Он сидел на полу, держась обеими руками за голову, и покачивался в ритм своему дыханию.       — Альфрид? Ты чего?       Я подошла к нему, поставив неподалеку пакет с каплями и уксусом. Альфрид не сразу заметил меня. Пришлось взять его за плечо и немного потрясти.       — Клара? — Альфрид, наконец, поднял на меня глаза, — Что ты здесь делаешь?       Когда я увидела его бледное, с синими кругами под глазами лицо, я испугалась и невольно отдернула руку. Вдруг, Альфрид закрыл глаза и упал передо мной, как безжизненная кукла.       — Альфрид? Эй! Очнись!       Я трясла его за плечи, пытаясь привести в чувства. Это не помогало. Тогда, приподняв его голову и положив себе на колени, я достала из пакета бутылку с уксусом, откупорила ее и поднесла горлышко к носу Альфрида. Вдохнув пару раз едкий запах, он открыл глаза.       Альфриду потребовалось время, чтобы прийти в себя. Еще несколько секунд он лежал у меня на коленях, затем медленно поднялся и снова схватился за голову, сев в прежнем положении.       Я стала закрывать бутылку с уксусом, чтобы убрать ее обратно в пакет, но тут заметила на ней кровь. Кровь была и на моей ладони, той, которой я поддерживала голову Альфрида. Приглядевшись к нему, я увидела, что с левой стороны его длинные волосы казались мокрыми, а вдоль уха к подбородку тянулась красная дорожка.       — Альфрид, что случилось? Ты можешь мне рассказать?       Он не отвечал. Лишь сидел, постанывая. Тревога в моей груди все нарастала. Сердце билось с бешеной скоростью. Я огляделась и увидела неподалеку знакомый предмет — стеклянный цилиндр.       — Это что? Это ловушка твоя? — я снова взяла Альфрида за плечо. — Ты же обещал один туда не ходить!       Я почувствовала, как по щекам уже катятся слезы. Было очень страшно, руки тряслись, а сердце, очевидно, решило выпрыгнуть из грудной клетки.       — Скажи что-нибудь, — сказала я уже тише, отпустив плечо Альфрида и просто сев рядом, закрыв лицо руками.       — Мне очень больно, Клара. Так голова болит, помоги мне, пожалуйста, Клара. — он причитал очень тихо, по-прежнему поскуливая и всхлипывая.       — Сейчас, подожди. Потерпи немного, я сейчас, я что-нибудь придумаю. Я засуетилась, судорожно оглядываясь и вытирая лицо. Понимая, что капли тетушки для Альфрида окажутся бесполезными, я решила вернуться за помощью в аптеку.       — Посиди здесь, хорошо? Никуда не уходи.       Перебежав через мост в обратном направлении, я вбежала в зал аптеки.       — Помогите, пожалуйста! Человек головой ударился очень сильно. Ему больно, — говорила я быстро, глотая и путая слова.       Аптекарь обеспокоенно глядел на меня, затем из моих несвязных предложений, вперемежку с всхлипами, он понял, что произошло и попросил привести пострадавшего сюда, в зал аптеки.       Я сломя голову кинулась обратно к Альфриду. С трудом заставив его подняться, я с еще большим трудом довела его до аптеки.       На месте мы с аптекарем усадили Альфрида на один из стульев. Он снова согнулся пополам, не желая отнимать руки от головы. Несколько капель крови упали на пол.       Осмотрев Альфрида, аптекарь заговорил:       — Я ему дам порошок, а ты пока за врачом сбегай. Знаешь, где скобяная лавка? В том же доме на втором этаже. Давай, не мешкай.       Не помня себя от волнения, я кое-как нашла дом врача. Оторвав его от трапезы и не менее сбивчиво, чем аптекарю, рассказав, что случилось, я повела его к пострадавшему. Пока врач, крепкий мужчина с густой бородой, осматривал и перевязывал голову Альфрида, я юлила рядом, пытаясь успокоиться и восстановить дыхание.       — Ну, жить будет, — сказал врач, обращаясь ко мне. — Как мы говорим в таких случаях: «Больной скорее жив, чем мертв».       Последнее он сказал уже аптекарю, усмехаясь.       — Но вы бы, ребята, себе тише игры нашли, спокойнее. А то ведь голова-то, она только на ощупь твердая. Расколется однажды, как орех, и не соберешь потом. Так ведь?       Вопрос был снова адресован аптекарю. Тот кивнул устало. Я вздохнула с некоторым облегчением: врач подумал, что мы играли, не придется ничего объяснять.       — Ну, мне пора. Родителям скажите, чтобы покой соблюдал, лежал первую неделю. Порошки, что я выписал пусть три раза в день пьет. После еды. Ясно?       Я кивнула, робко подходя к Альфриду, грустно опустившему глаза в пол.       — Мы вам денег должны? У меня нет… Но я скажу маме, она передаст.       — Не надо, сударыня. Плевое дело. Даже зашивать не пришлось, — сказал врач, чему-то радуясь.       — Ну-с, вот вам порошки. Пусть еще посидит немного, а потом пойдете домой, — аптекарь протянул мне пакетик. — За них тоже не надо денег. У нас тут заведено держать запас на первую помощь, не разоримся.       — С-спасибо. Господин доктор, а с ним точно все будет в порядке? — я с беспокойной надеждой взглянула на врача.       — Я совру, если скажу, что такого рода травмы не могут дать осложнения. Если головные боли не отступят — обязательно ко мне, — врач улыбнулся. — На этот раз, в порядке живой очереди, конечно. Выдергивать меня из-за стола не желательно.       — Смотри, Альфрид, как хорошо получилось, как славно. С нас даже денег не взяли, и помогли тебе, перевязали. Как ты себя чувствуешь? — после такого волнения, всякая радость ощущалась чрезмерно сильной, я готова была обнять весь мир.       — Теперь я не чувствую, что моя голова взорвется. Только не надо меня трясти, ладно?       — Ой, прости, пожалуйста.       Я отошла и села на ближайший к Альфриду стул.       — Расскажешь теперь, что произошло? Это все Альв, да? Что он сделал?       — А что, не видно, что он сделал? — Альфрид указал на свою голову, — Не знаю, как ноги унес. И врач этот еще. Все весело ему. Я страдаю, а ему весело.       — Да ладно тебе, Альфрид, он же помогал. Не все ли равно?       — Да ну их, — Альфрид раздраженно дернулся и всхлипнул.       Мы сидели молча. В зал аптеки продолжали заходить люди, задавая вопросы аптекарю и протягивая ему свои рецепты. Кто-то косился на нас обеспокоенно, а кто-то вовсе не обращал внимания. Помещение было просторным, с большими стеклянными окнами, верхняя часть которых была украшена витражами в виде длиннотелых рыб. Проходя сквозь них, солнечные лучи окрашивались в красные, синие, зеленые оттенки и оставляли красивые блики на склянках в шкафах за стойкой аптекаря.       Тут Альфрид начал что-то искать в своей сумке, которая все это время висела у него на плече. Достав, наконец, что-то объемное он позвал меня:       — Клара. Я это нашел у причала. Должно быть твое, а то кто еще способен так свои вещи раскидывать.       В комке шерстяной ткани я узнала свою шаль. Приняв ее из рук Альфрида, на этот раз я не смогла сдержать порыва радости и все-таки обняла, пускай и не весь мир, конечно, но человека, который для меня сейчас был большей частью этого мира. И теперь меня не огорчала ни моя окровавленная юбка, ни то, что мне опять попадет от мамы.