Вкус яблока

      — Аккуратнее, Клара! Ты ничего на еду не оставишь, кто же тебя учил так картошку чистить?       Мария сидела рядом и ругала меня, сама тем временем не переставая ловко орудовать ножом. Из-под него выходила длинная тонкая лента картофельной кожуры, вызывая во мне чувство досады и даже зависти.       — Я говорила, что не умею готовить. Давай я вам лучше помою что-нибудь на кухне.       — Нет, Клара. Ты должна учиться, раз не умеешь. Удивительно даже. Сколько тебе лет?       — Двадцать семь.       Я снова опустила глаза на несчастную картофелину, которую собственноручно превратила в жалкий огрызок. Половина ее веса теперь находилась вместе с кожурой в миске для отходов.       — Ничего себе! И кто же тебе готовил все это время? Или ты питаешься сырым мясом? — последнее Мария сказала с наигранной таинственностью, а затем рассмеялась.       — Вовсе нет. Я большую часть жизни провела в Старой Школе, а там нас всегда кормили в общей обеденной зале.       Я взяла новую картофелину и принялась чистить ее, изо всех сил стараясь не дать Марии нового повода надо мной посмеяться. Она все-таки поймала меня, когда я вечером возвращалась из бани, и привела на кухню. Теперь я была вынуждена сидеть рядом с ней, чистить ненавистную картошку и отвечать на ненавистные вопросы.       — Да? — девушка на пару секунд оставила свое занятие, взглянув в мою сторону, — А расскажи про Старую Школу, что это за место?       Я вздохнула.       — Это такое… Учебное поселение. В предместье Илиона в Дорвинионе. К югу отсюда, знаешь?       — Знаю, конечно. В Эсгарот оттуда вино привозят в таких лодках больших, с цветастыми парусами, правильно?       — Правильно. В тех землях много виноградников…       — И садов с яблоками? — Мария все еще не переставала чистить картошку, но моему рассказу очевидно стала уделять куда больше внимания.       — И садов, — я кивнула и положила в отдельную миску очищенную картофелину, куда менее похудевшую, чем ее предшественница. — Там теплее, чем здесь. И куда больше… красок.       — А чему там учат, в этой Школе?       — Там всего три факультета: медицинский, правоведения и естественных наук.       — А ты на каком училась?       — Ни на каком. Чтобы поступить на один из них, нужно получить основную подготовку там же, на курсах. Ну и заплатить, разумеется, — я кинула в миску очередную картофелину, про себя отметив, что секрет мастерства их чистки, наконец, начал мне открываться. — Я окончила третью ступень курсов. И уехала.       — Почему? Не было денег?       — Да.       Я положила нож на стол и встала, встряхнув руками, снимая с них усталость от непривычной работы. Марию не стоило переубеждать. Пусть она считает, что я не могла поступить ни на один из факультетов из-за недостатка средств. Не надо забивать ее голову лишними подробностями.       На самом деле у меня была возможность продолжить обучение за счет Школы, стоило только заключить договор на последующую долгосрочную работу на кафедре. Я должна была гордиться, ведь такое предлагали не всем. Но я отказалась. А причины отказа я не собиралась ни с кем обсуждать, тем более с этой болтливой девчонкой.       — Жалко… Тебе, наверное, не хотелось сюда возвращаться? — Мария сидела, поставив локти на стол и положив на ладони голову.       — Отчего же? Здесь мой дом.       Ополоснув ладони холодной водой и тяжело вздохнув, я встала у окна кухни, разминая пальцы рук. Я не привыкла так много говорить о себе, не привыкла к такому количеству вопросов. От громкой Марии у меня болела голова и хотелось куда-нибудь уйти.       — Только не говори мне, что ты скучала по этой гнилой деревне. Вот я бы ни за что не вернулась. Неужели нельзя было остаться? Пусть и не в этой твоей Старой Школе, а просто где-нибудь поблизости пристроиться.       — Негде было пристраиваться, — произнесла я быстрее обычного, чувствуя напряжение где-то в области горла. Оно означало не что иное, как необходимость избавиться от Марии и поскорее, иначе можно было сорваться на нее.       Пока я, отвернувшись в сторону окна, пыталась придумать повод удалиться, Мария опять начала что-то говорить, периодически хихикая. Я оперлась руками на столешницу у подоконника и, закрыв глаза, глубоко и тихо дышала, успокаиваясь. Было понятно, что и впредь общество этой девчонки я буду выносить не более получаса.       В помещение кухни попадали вечерние лучи солнца, и, хотя было еще светло, мать Марии принесла нам пару ламп. Сейчас они стояли незажженными рядом со мной, и я положила руку на одну из них, отвлекая свое раздражение ощущением холода стекла. Я водила пальцами по гладкой поверхности, периодически натыкаясь на металлический каркас лампы, и слегка стучала по нему ногтями, прислушиваясь к чуть слышному звуку.       — Клара? Ты чего?       Испугавшись, что Мария может подойти ко мне и, что вовсе недопустимо, коснуться меня, я подняла веки и увидела за окном идущего по двору мужчину в плаще с капюшоном. Он оглядывался по сторонам и, когда посмотрел в сторону окон кухни, замешкался, заметив меня. «Вот и мой повод», — подумала я с облегчением.       — Прости, Мария. Мне нужно отойти.       Я резко оторвала свою руку от лампы, заставив ее упасть. Затем под возгласы Марии и звон стекла быстро схватила свою шаль и, накинув ее на плечи, выбежала во двор. Там было шумно: играли дети, ругались прачки, смеялись пьяные старики. И среди этого хаоса Альфрид стоял почти неживым изваянием. Было удивительно, что я вообще его заметила, настолько он сливался с окружающим миром в своем теперешнем плаще какого-то непонятного землистого цвета.       — Здравствуй, — сказала я, приблизившись. — А я тебя все-таки узнала. Даже сейчас.       Альфрид смотрел на меня еще секунду, а потом произнес медленно, будто со злобой:       — Я польщен. Но попросил бы обращаться ко мне по всей форме. Как положено, без всяких «ты».       Он отвернулся от меня и пошел прежним путем, не оглядываясь. Я решила последовать за ним.       — Зачем ты так? Это же я, Клара. Альфрид, неужели ты меня забыл?       Он торопился пройти в сторону лестницы, оттолкнув какого-то пьяницу, попавшегося на пути, а я все пыталась его задержать, говоря что-то вслед и надеясь, что он вдруг остановится, обернется и посмотрит на меня, но уже без этого жуткого раздражения в глазах.       По пути я тоже кого-то толкнула, мне что-то прокричали, но это казалось несущественным, будто в тумане. Проследовав за Альфридом, я оказалась вместе с ним на втором этаже у входа в кабинет Маргариты.       — Так ты будешь со мной разговаривать или нет?       Альфрид попытался открыть дверь кабинета, но та оказалась заперта, и ему пришлось стучать в нее и звать хозяйку приюта. Не дождавшись ответа, он все-таки повернулся в мою сторону.       — Что тебе еще нужно, женщина? Я недостаточно тебе помог сегодня?       — Помог? Это теперь так называется? — произнесла я в недоумении, — Ты оставил меня без денег. Мне придется работать бесплатно, Альфрид! Это твоя помощь старому другу?       — Клара Линдберг! — Альфрид прервал мою речь и подошел ближе, продолжив тихо, сквозь зубы, — Тебя все еще не выкинули, потому что я позволил тебе остаться. И потому что я не сказал бургомистру о том, что ты здесь. Тебе следует это ценить. И не докучай мне своим нытьем.       До того, как я успела ответить, послышался голос Маргариты:       — Сэр Альфрид! Чем обязаны посещению?       — Вы обязаны внимательно относиться к тому, кого пускаете на порог приюта и кого собираетесь кормить за счет городской казны. Мне известно, что вчера вы позволили себе поселить здесь эту особу, не имевшую разрешения, — Альфрид указал на меня, — хотя я говорил, чем это чревато. Бургомистру не нужны лишние голодные рты.       — Сэр Альфрид, я могу объяснить. Эта девушка…       — Мне известно, кто это. И тем хуже для вас. Можете забыть о снабжении на ближайший месяц. А затем получите сокращенное. Может хотя бы это заставит вас уважать закон.       — Альфрид, опомнись. У меня есть это проклятое разрешение, ты же сам мне его подписал!       Мне редко приходилось говорить на повышенных тонах, но теперь, разгоряченная, я уже не могла себя остановить. Маргарита взяла меня за руку и шепнула на ухо:       — Замолчи, ты что, в тюрьму захотела?       Альфрид тем временем снова подошел ко мне и сказал тихо, с прежним раздражением в голосе:       — Ты оказываешься слишком наглой. Запомни: тебе здесь не рады. Дай мне хотя бы один повод, и я лично позабочусь о том, чтобы избавить город от твоего присутствия. Так что сиди тихо, и чтобы я о тебе ничего не слышал.       Оставив меня, по-прежнему удерживаемую за руку Маргаритой, Альфрид отправился восвояси, крикнув напоследок:       — Жду утром в архиве. И не опаздывать!       Когда он совсем скрылся из виду, Маргарита, наконец, отпустила меня.       — Смотрите-ка, какая личность! На телеге не объедешь.       Она стояла у двери в свой кабинет, уперев руки в бока. Немного оправившись от волнения, я произнесла:       — Простите, Маргарита. Из-за меня у вас неприятности.       Хозяйка приюта перевела взгляд в мою сторону, и я увидела по ее глазам, что зла на меня не держат.       — Ну что теперь поделаешь, — она развела руки в стороны. — Не в первый раз уже, справимся как-нибудь. Ему, — она указала вслед Альфриду, — и этому свинье-бургомистру лишь бы денег к себе в карман побольше сложить. А повод всегда найдется. Ты думаешь, они о казне пекутся? Как бы не так.       Я стояла перед Маргаритой, смотря в пол. В голове стучало, и отчего-то болела грудь.       — Ведь это неправильно. Почему люди терпят? — прошептала я, но Маргарита меня услышала.       — Терпят. Давно уже терпят. И никакой управы нет на этого спрута, везде на его щупальца наткнешься. Были те, кто пытался, да не вышло у них ничего.       Я взглянула на Маргариту. Она стояла в своей прежней позе и кусала нижнюю губу, смотря куда-то вдаль. Было ясно, что хозяйка приюта переживает, и я отчетливо чувствовала вину перед ней, хоть Маргарита и не обвиняла меня.       Через несколько секунд мы услышали, как кто-то бежит вверх по лестнице к нам. Этим кем-то оказалась Мария.       — Клара, ты куда убежала? Ты лампу чуть не разбила, даже не оглянулась!       Тут, увидев Маргариту, она обратилась уже к ней:       — Ой, как хорошо, что вы здесь! Я вам как раз сказать хотела, что у нас мука заканчивается и яйца. И сахара тоже надолго не хватит, надо заказывать. И чем быстрее, тем лучше, а то не успеют к празднику привезти — без пирогов останемся. Кстати, вы же не забыли про ягоды? Вот их тоже обязательно надо, а то с чем пироги-то делать?       Маргарита устало посмотрела на Марию.       — Придется нам, девочка, обойтись без ягод.       — То есть как это без ягод? — Мария удивленно посмотрела на Маргариту, а потом на меня. Мне вдруг стало еще более стыдно и оставалось только опустить глаза.       — Нам сократили пособие, мне жаль, дочка. Обойдемся рыбой, — сказав это, Маргарита подошла к Марии и приобняла ее.       — Ну как же так, целый год ждали!       Мария опустила руки и вся как будто уменьшилась. Даже кудряшки перестали подпрыгивать. Но, спустя полминуты молчания, она снова подняла голову и, вздохнув, произнесла:       — Вот ведь сволочи. Ну что же. Рыба так рыба. Да и мама, может, чего по знакомству достанет! Пойду я, надо ужин заканчивать, — последняя фраза была сказана уже совсем весело и оставалось только подивиться отходчивости Марии и ее способности сохранять хорошее расположение духа.       — Я тоже пойду, Маргарита. Прогуляюсь по городу, хочу подумать. — сказала я.       — Иди дочка, иди. И смотри, не бери в голову это все. Хотя, как подумаю, что тебе там работать придется, с этим… — Маргарита не стала продолжать и погрозила кулаком в сторону двора. — Прямо жалко тебя становится, честное слово.       Мне тоже было жалко. Но только не себя. Уж если я и рассчитывала встретить Альфрида в Эсгароте, то такого приема точно не ожидала.       Тогда, пятнадцать лет назад, меня увозили впопыхах, едва я успела оправиться от полученных ожогов, и мы с Альфридом не успели толком попрощаться. После я ждала его в Старой Школе, ведь учеба там была нашей общей мечтой. Помню, в последний день он сказал мне, что обязательно приедет туда, как только найдет способ накопить немного денег. Но не только не приехал, а даже перестал отвечать на мои письма, написав в своем последнем, коротком сообщении, что способ заработать он все-таки нашел. Тогда я подумала, что жизнь его устроилась как-то иначе и моя дружба ему больше не нужна. Было грустно, но я смогла с этим смириться и тоже перестала писать Альфриду в Эсгарот.       Меня увлекла учеба, успехи в которой кружили мне голову. Преподаватели хвалили меня, и какое-то время я и правда думала остаться, ведь выпускников Старой Школы ожидали блестящие перспективы в Дорвинионе. Однако в моем случае все портила невыносимая тоска по дому и навязчивая мысль, что я не вернусь, а если и вернусь, то ничто уже не будет как прежде.       Поначалу после приезда мне не давали покоя ночные кошмары, вновь и вновь заставлявшие меня переживать тот самый пожар и видеть столб огня, в котором различались очертания человеческого тела, скорченного в агонии. Я так часто слышала душераздирающие крики, с ужасом разбирая среди этого вопля свое имя, что боялась засыпать. Но со временем я успокоилась, кошмары стали являться все реже. Этим я во многом обязана Хелене, подруге моей матери и единственному близкому мне человеку в том чужом краю.       Хелена заботилась обо мне и успокаивала по ночам, когда я просыпалась, крича. Она поила меня специальными отварами и водила к лекарям. Привезенных нами денег, оставшихся мне от родителей, хватало на то, чтобы не умереть с голоду, а позже, когда они стали заканчиваться, Хелена стала подрабатывать швеей. Мне же пришлось переписывать старинные, уже рассыпающиеся в руках, книги местной библиотеки, потому и я получала некоторый доход, а жизнь наша оставалась весьма сносной. Мы поселились с ней в небольшом домике, на съем которого у нас, к счастью, хватило средств. Таких же домиков было много на территории Старой Школы. В них жили некоторые преподаватели, а также юные ученики со своими сопровождающими родственниками или слугами, если речь шла о детях из богатых семей.       Наша мирная жизнь продолжалось до тех пор, пока Хелену не поразила тяжелая болезнь. Она быстро сгорела и умерла весной, когда сады Старой Школы были в цвету и можно было любоваться ими прямо из окна нашего домика. Я застала ее сидящей у подоконника, с окровавленным платком в руках и уже без дыхания.       Разбирая вещи Хелены, я нашла ее переписку с тетушкой Иви, в которой они обсуждали мое здоровье. В числе прочего в своих черновиках Хелена писала, что ее беспокоит мое поведение, будто я не замечаю, когда ко мне обращаются, и слишком подолгу сижу над книгами, сутками не вставая из-за стола. Или что я могу часами смотреть в окно, не реагируя ни на что вокруг. Она писала тетушке: «Друзья ей необходимы, чтобы она могла окончательно поправиться и не сойти с ума, как ее мать». И еще: «Боюсь, дорогая Иветта, что шрамы остались у Клары не только на теле, но и дух ее пострадал значительно. Жаль, у меня больше не хватит денег на того врача из Илиона, поскольку только он хоть что-то смыслил в этом деле. Одно только радует — в науках Клара преуспевает, несмотря ни на что. Как знать, может все и обойдется».       Из всего прочитанного в тот день я узнала, что от меня многое скрывали, беспокоясь за мое душевное равновесие. Например, то, что мама покончила с собой, не справившись с утратой отца и позором, который лег на нашу семью. Тетушка Иви писала о каком-то продажном судье, который «сдох, как собака, туда ему и дорога». Меня удивило такое послание от тетушки, ведь я помнила ее доброту, что граничила с детской наивностью.       Многое в этих письмах взволновало меня, но было в них и еще кое-что, поразившее мое и без того воспаленное сознание. Как было ясно из переписки тетушки и Хелены, отца судили незаконно и казни можно было избежать. Никаких подробностей я не обнаружила, но уже одно знание того, что моя семья была загублена намеренно и человек, который в этом повинен, живет и благоденствует, окончательно лишило меня покоя.       Ко мне вернулись мои кошмары. Я не могла спать, не могла работать. Мои шрамы, казалось, снова воспалялись и мучили меня, не давая успокоиться. И тогда я приняла решение вернуться в Эсгарот, чтобы покончить с этим и узнать, что случилось на самом деле.       Тогда я думала, что Альфрид куда-то уехал из города и потому не получал моих писем. Я берегла о нем теплые воспоминания, как о единственном друге, который был у меня до всех этих страшных событий. Теперь же оказалось, что он не только остался здесь, но еще и работает на бургомистра.       «Он заодно с ним», — думалось мне, пока я шла по мосткам квартала Ремесленников в случайном направлении. В городе было холодно, как и всегда, но внутри у меня было еще холоднее, и будто куски льда царапали грудную клетку. Вдруг меня отвлек детский крик где-то неподалеку:       — Отдай! Кому говорят, отдай! Это моя кукла! Я все папе расскажу!       Приглядевшись, я увидела девочку лет восьми в синем сарафане и с убранными в косичку русыми волосами. Ее окружали другие дети, едва ли старше нее самой. Они перекидывали друг другу какой-то пестрый сверток и смеялись, а по лицу девочки было понятно, что она готова заплакать.       В какой-то момент сверток оказался в руках мальчика в рваной шапке, но он не успел никому его перекинуть. Девчонка в сарафане ухватилась за «куклу» и изо всех сил тянула ее на себя.       — Отдай! Ты порвешь ее!       Я подошла к детям и постаралась сказать как можно строже:       — Что здесь происходит? Прекратите.       Мальчишка выпустил сверток, а девочка упала на мостки, сжимая в руках свою драгоценность. Косясь в мою сторону, дети убежали восвояси, я же тем временем подошла к пострадавшей.       — С тобой все в порядке? — спросила я, ожидая увидеть на лице ребенка слезы, но, к моему удивлению, их не оказалось.       — Конечно в порядке, со мной-то что будет? А вот куклу они мне все-таки порвали.       Девочка разглядывала сверток, в котором теперь и правда можно было узнать что-то похожее на барышню в длинном платье, хотя на деле это был всего лишь кусок материи, перевязанный нитками в нескольких местах.       — Давай, посмотрю.       Я взяла куклу в руки и принялась перевязывать ее так, чтобы рваные края ткани оказались внутри. Замерзшие пальцы плохо слушались. Девочка внимательно за мной наблюдала, и когда я закончила, протянув ей то, что получилось, она посмотрела на меня большими, светлыми глазами и произнесла:       — Спасибо. Она правда какая-то кривая теперь. Но зато почти целая.       На детском лице появилась улыбка, а глаза стали еще светлее.       — Ты точно не ушиблась?       — Да точно, точно. А я вас здесь раньше не видела.       — Неудивительно. Я приехала недавно.       — Тогда давайте знакомиться. У нас город маленький и все должны всех знать, чтобы помогать друг другу было проще. Так папа говорит, — девочка стала серьезной. — Меня зовут Тильда, я дочь Барда Лучника.       Тильда протянула мне руку, другой все еще прижимая к груди куклу.       — Клара, — я пожала маленькую ручку. — Я буду работать в архиве.       — В архиве? Лучше не надо, там только плохие люди служат. Так папа говорит. А ты не похожа на плохую.       — Спасибо, — я не могла не улыбнуться. — К сожалению, мне выбирать не приходится.       — У тебя волосы красивые, Клара. Я таких никогда не видела. Можно я тебе косу заплету? Ну, не сейчас конечно. Потом. Придешь в гости? Мы живем вон там, за мостом.       Тильда показала пальцем на высокий дом недалеко от нас.       — А теперь уже поздно, мне домой пора. Сестра заругает. Пока, Клара! Спасибо за куклу.       — До свидания, Тильда.       Я помахала девчонке рукой и отправилась к себе в приют, отметив, что это происшествие с куклой меня отвлекло. Возможно, я даже смогу заснуть.       Было уже действительно поздно, солнце почти скрылось за горизонтом, а от холода стучали зубы. Завтра нужно идти в архив, и кто знает, что взбредет в голову Альфриду, если я опоздаю.