Вкус яблока

      Я забежала в свою комнату, все еще чувствуя, как колотится сердце. Интуиция, о существовании которой до той поры я и не догадывалась, отчего-то решила дать о себе знать и буквально жгла мои руки, сжимавшие уже совсем потерявшую форму папку. Однако виной такому волнению была не только интуиция.       Работая в архиве ратуши, я хорошо ознакомилась с делопроизводством, и мне было известно, что такая обширная, детально проработанная система ведения бесконечных судебных тяжб, переписок, договоров, справок и журналов не может обходиться без соответствующей классификации и маркировки. Все документы, что оформлялись и хранились в ратуше, а также поступали в нее извне, делились на группы, каждой из которых занималось определенное число служителей ратуши, и чтобы избежать путаницы и облегчить поиск в архиве, использовались цветовые и текстовые метки. У меня была хорошая память и, несмотря на огромное их количество, я смогла запомнить все метки и ориентировалась среди стеллажей и полок так же хорошо, как и люди, уже породнившиеся за много лет с бесконечными рядами документов и книг.       Папку, что я решила присвоить себе, делал особенной ее цвет. Коричневые папки стояли в закрытой секции архива, и пока я там работала, мне так и не удалось открыть ни одну из них. В тот момент, когда я впервые увидела вблизи то, на что смотрела уже несколько месяцев издали, руки сами потянулись к вожделенной находке, не дав разуму даже шанса воспротивиться порыву. Ощущение меня охватило такое, будто я с помощью неведомой мне магии перенесла то, что мне было нужно и то, что хотела найти, прямо в ящик обыскиваемого мною стола.       Теперь же мне не терпелось изучить найденное. Я закрыла дверь на замок и прошла к своему столу, все еще заставленному склянками из-под лекарств. Освободив от них достаточно места, я разместилась на табурете и положила папку перед собой.       Первое, что бросилось мне в глаза, когда я, наконец, решилась заглянуть под коричневую обложку, — знакомый почерк, коим был плотно исписан лист желтой бумаги. Этот почерк принадлежал Альфриду: размашистый, но при этом ровный, с большим количеством завитков в буквах, которые иногда вдруг превращались в нервные росчерки. Альфрид всегда сильно нажимал на перо, когда писал, что и объясняло часто ломающиеся у него перья. Вероятно, когда он занимался этим письмом, его сильно что-то тревожило, потому что бумага была прожата сильнее обычного, и в нескольких местах — почти продырявлена. Текст содержал следующее:       «Прежде всего хочу обратить внимание на то, что ответом Вашего друга я был озадачен, если не сказать огорчен. Того количества денег, что он уже получил, помогая мне, с лихвой должно было хватить и на лошадей, и на лодки, а тем более — на провиант. Ту часть, что причитается ему как вознаграждение за труды, я обещал передать (и передам, будьте спокойны), сразу после того, как его часть сделки будет выполнена, и ни днем ранее.       Что же касается нашей с Вами договоренности, то я ни на секунду не сомневался в честности Ваших людей и Вашей лично, и всегда считал, что могу рассчитывать на такое же расположение в свой адрес. Когда наш нынешний бургомистр обращался к Вам за помощью прежде, Вы никогда не оставались в убытке, так что Ваши сомнения теперь кажутся лишь результатом досадного заблуждения. Сейчас господин бургомистр болен и не может бывать на встречах лично, но полностью мне доверяет, что следует делать и Вам.       Однако на что надеялся Ваш друг, когда попытался подсунуть мне протухший товар, еще и замаскировав все это горой дешевых специй, которые воняют, как нестираные портки? Эту падаль пусть ест сам, а посмеет еще раз заявиться на встречу пьяным — его скинут в озеро, вместе с его тупой птицей. О чем думали Вы, высокоуважаемый Тафари, когда отправляли ко мне этого безмозглого индюка, и почему я должен тратить время на таких, как он, если в округе было полно других желающих заработать?       Скажете, что лучше никого не найдем? Разумеется, не найдем, ведь Ты же об этом позаботился, черномазый ублюдок…»       Последняя фраза была прописана с особым нажимом и перечеркнута так, что в том месте размазались чернила. Этот экземпляр письма по очевидным причинам не отправили тому, кому он предназначался, но почему-то бережно сохранили и вложили в папку с другими письмами.       Следующим был лист дорогой бумаги с орнаментом по краю. Такое оформление резко контрастировало с кривым почерком, причем пишущий явно отличался малой грамотностью, или вообще плохо знал вестрон. Ошибок было столько, что некоторые слова и вовсе не удавалось прочесть.       «Твой рыбная деревня нужен был мясо. Мясо в лодка, каких много. Ты несешь мешок золота. Его один. Твой хозяин всегда носил много мешок за мясо. Когда отец Тафари носил к твой хозяин золото годы назад, мешков тоже было много. Твой хозяин нес много мечей и десять луков. Это было правильно. Ты хочешь сегодня за много ящиков мяса дать один мешок. Нехорошо. Когда Тафари зол, то мы тоже злы. Глупый город. Нищий город. Значит будет мертвый город…»       Слова о мертвом городе заставили меня почувствовать холодный страх. На письмах не было дат, и потому я не могла определить, когда происходили события, описанные в них. Можно было предположить, что дело стартовало недавно, и, возможно, оно все еще продолжалось, раз Альфрид держал эту папку у себя под рукой. Значило ли это, что город был в опасности?       Очевидно переписка велась с какими-то торговцами или контрабандистами, занимающимися перевозкой мяса. Но в письмах, которые я читала следующими еще неоднократно упоминалось оружие, а значит было замешано что-то посерьезнее просроченной поставки. Эти люди получали от бургомистра мечи и луки за золото «годы назад», но когда именно?       После нападения дракона на Дейл, многие торговцы перестали посещать и Эсгарот, опасаясь за свою жизнь. Дело было не только в страхе перед драконом, со временем угасающем. Осмелевшие мародеры с разбойниками регулярно подвергали набегам торговые пути, и без должной защиты город еще больше обеднел. Когда я покидала Эсгарот, одной из причин волнений оказался очередной удачный грабеж, причем многие сопровождающие караван погибли, и тогда люди говорили об организованном, хорошо вооруженном нападении…       Из писем не было понятно, относятся ли упомянутые факты продажи оружия к событиям пятнадцатилетней давности, но то, что нынешнего бургомистра уже довольно давно связывали с этими людьми определенные деловые отношения, казалось очевидным.       Очередное письмо с орнаментом, но составленное уже более связно и грамотно, немало меня озадачило:       «Кровью не шутят, рыбак, и если ты вздумал прикрыть свою подлость жалкой необходимостью и вспомнить о крови лишь когда огонь наших факелов уже отражается в водах вашего озера, то это лишь подтверждает твою ничтожность. Что ты можешь, рыбак? Лишь смотреть, как твой город обращается в пепел, что осыпается в воду и исчезает в ней. У тебя есть еще неделя, чтобы найти нужное количество золота. Твой хозяин немало нам задолжал, и раз он отказывается возвращать нам то, что должен, то мы возьмем это сами. И ты не можешь нас остановить. Ты всего лишь рыбак, как и твой отец, как и его отец. Рыбак, забывший о своем ремесле и дерзнувший солгать нам о крови. В твоих жилах лишь соленая вода, а не огонь и песок, и не смей утверждать обратное…»       Под этим листом был другой, исписанный тем же почерком:       «Твой дар принят. Ты поступил мудро, не став враждовать с нами. Мы уйдем, не разбавив воды озера слезами ваших жен…»       Содержание этого письма было богато на угрозы и витиеватые фразы о расправе, но, насколько я могла судить, все закончилось благополучно. Видимо, дела, которые Альфрид вел с неким Тафари пошли вовсе не так, как ожидалось, и ему пришлось пойти на уступки.       Последнее, что было в папке — еще один черновик, написанный рукой Альфрида и сохраненный им:       «Многоуважаемый Тафари, считаю своим долгом сообщить, что требуемая Вами сумма собрана и отправлена с надежным человеком к известному вам месту. Это сделано лишь с той целью, чтобы показать мою дружбу к Вам и ни в коем случае не означает, что я признал свою ошибку или вину.       Если бы Вы спросили у меня совета, многоуважаемый Тафари, то я бы рекомендовал Вам избавиться от тех олухов, что Вас окружают и посадить на отдельный кол любителя птиц, который виртуозно обчищает Ваши сундуки. А после того, как Ты это сделаешь, прими яду, облезлая гиена, потому что мир станет куда лучше, когда из него исчезнут такие тупицы, как Ты. Неужели Ты думал, что можешь нанять на службу рядовых воров, и они будут честно нести Тебе всю добычу? Из-за Тебя и Твоей доверчивой башки мне чуть не пришлось усмирять очередной бунт. Уверен, Тебе недолго осталось быть главарем этой шайки, многоуважаемый Тафари, потому что нет ничего нелепее головореза, строящего из себя благородного воина…»       Здесь Альфрид вновь увлекся и нервно перечеркнул оставшееся место на листе несколькими линиями, одна из которых превращалась в дыру, настолько сильно он нажимал на перо. Было понятно, что многоуважаемый Тафари получил письмо иного толка, но черновик оказался весьма содержателен. Из него, пытаясь прочесть перечеркнутый, заляпанный кляксами текст, я узнала, что какое-то количество лет назад отец нынешнего главаря разбойников заключил сделку с бургомистром, и тогда обе стороны были довольны сотрудничеством, но теперь, когда управление перешло к сыну, все поменялось.       Интересно было то, что Альфрид вел переписку от своего имени, упоминая бургомистра лишь вскользь. Письма не были официальными, однако тон, в котором Тафари обращался к Альфриду, позволял сделать вывод, что инициативой в переговорах владел именно помощник бургомистра, а не глава города. Более того, если бы я не узнала нынешнего Альфрида и того, на что он способен, я бы подумала, что он пытался спасти город от зимнего голода.       Мясо в Эсгароте действительно было дорогим и редким, и многим семьям приходилось туго. В нашем приюте по привычке обходились овощами, в редких случаях появлялась рыба, но где-то не было и этого. И вот, на днях, запыхавшаяся Мария вбежала в мою комнату без стука и, прыгая от восторга, начала тащить меня на кухню, потому что Маргарита лично приготовила похлебку со свининой, чему все несказанно обрадовались. Я тоже была рада, но и удивлена. Откуда в городе появиться свинине, если ранее сообщалось, что ее поставок не будет? Я сама слышала это, когда ходила на рынок по одному из поручений Маргариты. Как оказалось, мясо поступило в приюты в честь прошедшего уже праздника, а позже на рынке действительно появилось свиное мясо, и по не самой высокой цене.       Если это была заслуга Альфрида, а переписка велась недавно, то становилось понятным, к чему тогда был этот нелепый новый налог. Я в то время подумала, что именно он и вызвал ту яркую вспышку возмущений в городе и карикатуры с сюжетами на тему золота. Видимо, налог пришлось ввести, чтобы добыть денег для Тафари и избежать нападения на город.       Мне очень хотелось узнать на эту тему как можно больше, но письма, которые мне удалось добыть — все, что у меня было. Неужели шайка головорезов оказалась настолько могущественной, чтобы всерьез угрожать целому городу? И почему Альфрид не нашел других способов добыть для горожан мясо, кроме закупки его у контрабандистов?       Интерес подогревала и возможная связь этих событий с прошлыми, но мне нужно было больше деталей. В тот момент я не могла доказать даже подлинность этих писем. На них не было ни печатей, ни подписей. Почерк Альфрида я узнала, потому что видела его не один раз, но этого мало.       Взволнованная новыми вопросами, я отправилась к Сигрид, чтобы справиться о делах Барда и предупредить его об опасности. Девушка встретила меня радостно, но глаза ее все же были грустны, и она ничего не ответила мне, когда я обратила на это внимание.       К несчастью, Барда в доме не было.       — Отец с Баином отправились в Лесное Королевство. Такие поездки не бывают долгими, они скоро вернутся.       Сигрид пригласила меня сесть в кухне, а сама поставила на огонь чайник с водой. Мы были одни, Тильда тоже куда-то вышла. Без нее в доме царила глубокая тишина, нарушаемая лишь треском дров в очаге. В воздухе витал аромат свежего хлеба.       — Давно ли они уехали? — нарушила я молчание.       — Вчера утром. Я жду их через пару дней, если ничто не задержит. Что-то сучилось?       — Пока нет, но… Сигрид, пожалуйста, скажи мне одну вещь. Твой отец занимается перевозками мяса? — произнесла я осторожно.       Письма, что я прочла, и сообщение Сигурда наводили на мысли, что лодочника могут выставить контрабандистом только чтобы прикрыть дела городского совета. Моя семья ясно ощутила на себе как легко происходит обвинение невинных, если это нужно властям, и я считала своим долгом сделать все, чтобы это не случилась с семьей Сигрид.       Девушка устало мне улыбнулась.       — Когда-то на берегу были бойни, и отцу было что перевозить. Сейчас — уже нет. То есть иногда нашим охотникам на берегу везет, и отца просят помочь. Но это редко бывает. Обычно они добывают мало и все перевозят сами. И все-таки что-то случилось, да?       Вода в чайнике закипела и нам пришлось прервать разговор, чтобы Сигрид могла приготовить нам настой. Она увлекалась изучением трав, и сама создавала сборы, сочетая между собой разные травы и цветки, упаковывая их в пергаментные пакеты и баночки. Получалось у нее изумительно, и когда она залила кипятком очередную смесь, по одному аромату я почувствовала, что это очередной удачный эксперимент Сигрид.       — Твоего отца хотят обвинить в контрабанде. Я полагаю, что каким-то образом это связано именно с мясом. Если у тебя есть возможность его предупредить, то ей непременно надо воспользоваться.       К моему удивлению Сигрид вовсе не была поражена или испугана. Она продолжала спокойно заниматься настоем, даже не поднимая на меня глаз, а когда повернула голову в мою сторону, я увидела легкую улыбку.       — Мы знаем, Клара. Это не в первый раз. Вчера сюда уже приходили.       — Приходили? Обыскивать?       Сигрид кивнула.       — Да, стражники. Но у них не было права обыскивать дом. Я их не пустила, и они ушли. Так… потоптались только у порога.       — Ты так спокойна… Но, Сигрид, Барду нужно сказать об этом. Разве ты не находишь такие визиты опасными?       Девушка опустила глаза и обхватила руками кружку, из которой поднимался душистый пар. Он ответила мне не сразу, но ее спокойствие оказалось заразительным, и я тоже почувствовала, что, возможно, Сигруд всего лишь пугал меня.       — Папа знает, что делает, Клара. И я уверена, что его не в чем будет упрекнуть, когда речь зайдет о прямом обвинении.       — Из твоих слов, Сигрид, я делаю вывод, что Бард действительно занимается чем-то незаконным…       — Нет, Клара, — произнесла моя собеседница, подняв на меня взгляд. — Он не нарушает законов. Я прошу вас не думать так. И ни в коем случае ни с кем на эту тему не говорить. Где-то в городе действительно нашли следы перевозок, но оставил их вовсе не мой отец. То есть… Мне не следует обсуждать с вами это.       Сигрид замолчала, будто собираясь с мыслями, и, вздохнув, продолжила:       — Я верю, что вы не сделаете нам зла, Клара. Только не намеренно. Однако есть вещи, о которых должно знать как можно меньше людей, и прошу простить меня, если я не могу рассказать всего. Отец доверяет вам. Он говорил, что вы пострадали не меньше других и можете помочь.       — Правда? Он говорил с тобой обо мне?       — Да.       — Сигрид, расскажи мне. Ты не представляешь, насколько это может быть важным. Он говорил что-нибудь о моем отце?       — О вашем отце? Это было пятнадцать лет назад, да?       Я кивнула. Сигрид сделала глоток из своей кружки, после чего поставила ее на стол, слегка нахмурив брови.       — Я сама тех событий не застала, конечно, да и папа не любит о них вспоминать. Он служил начальником стражи, и сильно поссорился с нынешним бургомистром. Это произошло после того, как… как прежнего бургомистра, вашего отца, казнили. Папа рассказывал, что он был хорошим человеком, честным и добрым, но… попал не на свое место.       — Что это значит?       — Он не смог разглядеть, как его окружили интригами. Папа вынужден был лично организовать защиту торгового пути. Он покинул город и задержался, потому что разбойники оказались не простыми головорезами. Папа рассказывал, что это были хорошо вооруженные воины, и ему пришлось немало сил приложить к тому, чтобы справиться с ними. А когда он вернулся в город — пост бургомистра был занят уже другим человеком…       Я почувствовала укол гнева.       — И этот человек сделал Барда лодочником?       — Да. Папу разжаловали из-за того, что он хотел разобраться в том, что случилось. На самом деле, он бы довел дело до конца, несмотря на все преграды, но… Моя мать была больна, и я только родилась. Подозреваю, что папа не захотел подвергать нас опасности, и потому отступил.       Видимо, Сигрид было неприятно говорить об этом. Глаза ее стали еще более грустными, она постоянно опускала взгляд, все еще крепко сжимая кружку.       Мне не хотелось огорчать Сигрид, но разговор нужно было продолжить.       — Ты упомянула об интригах, что окружили моего отца. Сможешь рассказать об этом больше?       — Папа говорил, что Линберг не был способен ни на что, в чем его обвиняли. Речь шла о предательстве и многих смертях. Люди в то время были озлоблены и запуганы, и многие поверили в клевету. Говорили, что Линберг хотел упразднить статус вольного города, сделать его провинцией или что-то наподобие.       — Провинцией? Но ведь это чепуха.       — Возможно. Я в этом ничего не понимаю, и как уже сказала, о многом папа молчит. Но о вас он сказал, что ребенком вас увезли из города, чтобы спасти от преследований.       Настала моя очередь опустить взгляд.       — Да, люди действительно были озлоблены. Честно говоря, удивляюсь, как мне удалось выжить.       — Возможно, вам предстоит совершить что-то важное. Папа говорит, что ничего не происходит просто так.       — Твой отец — мудрый человек.       — Это правда. Иногда мне кажется, что и для него судьба приготовила нечто большее, чем жизнь лодочника.       — Ты можешь мне доверять, Сигрид. Что имел в виду твой отец, когда говорил, что я могу помочь? У меня не так много сил и смелости, но я сделаю все, что могу.       — Приходите к нам, когда отец вернется. Он очень обрадуется, увидев вас в здравии, и сам все вам расскажет.       Мы еще немного поговорили, и когда солнце уже начало садиться, я попрощалась с Сигрид и отправилась в приют. Спокойствие дочери Барда передалось мне в полной мере, и отчего-то я не менее, чем сама Сигрид была уверена в том, что опасности нет. Быть может, в тот момент я и могла подумать о том, что девушка слишком наивна, но ее мудрость, сдержанность и любовь к семье, сквозившие в каждом слове, почти совсем меня успокоили.       Боялась я теперь только реакции Альфрида на пропажу писем, и когда восторг от удачной находки спал, меня постепенно начала накрывать паника.       Я шла по улицам, оглядываясь, и, хоть мой путь был бы куда короче, пройди я через Главную площадь, следовала обходным путем. Мне совершенно не хотелось попадаться Альфриду на глаза, но на этот раз мне не повезло…