Шарлотта Ксавье

— Шарлотта Ксавье, — усмехается Эрик Лэншерр. — Чарли, — мягко поправляет нареченная Шарлоттой, которая свое имя ненавидит примерно с восьми, когда узнала, что отец назвал ее в честь какой-то своей любовницы. Нет, никто ей этого не говорил. Да, матушка всегда очень громко думала. — Если вас не затруднит, конечно. Эрик пытается думать тихо. Не то, чтобы у него получается, и его искренний интерес Чарли чувствует прекрасно. — Отчего же не Чарльз? — усмехается Лэншерр. «Вы можете звать меня Чарльзом», — безмолвно разрешает Чарли, и в глазах Эрика вспыхивает странный огонь. Они становятся любовниками. Не сразу, нет. Где-то посреди обучения, где-то рядом с невозможностью Чарли выстрелить Эрику в голову, где-то в его фантазиях, которые перерастают в воспоминания почти мгновенно. — Чарльз, — усмехается Эрик. — Я сплю с человеком, которого зову Чарльз. — Ты смущен этим? — спрашивает Чарли. — Посмотри сама, — предлагает Эрик и усмехается: — Право, твое смущение, — он целует пальцы Ксавье, — твоя этичность и нежелание лезть в чужие секреты, твое благородство… Ты восхитительна. Я сражен тобой. И отголоском мысли в голосе: «люблю». Чарли только усмехается. Эрик редко лжет, но тут может обманываться он сам, а она сейчас не хочет убеждаться в мимолетности, хоть и страстности чувств. А потом — Куба. А потом — ярость Эрика. А потом — инвалидное кресло. Чарли усмехается, учась сидеть в нем, читает справочники, изучает возможные проблемы. Она справится, она справится, она сильная, сильная… — Рейвен, — говорит Чарли, — иногда я хочу как в детстве — обнять тебя и делать вид, что я не плачу. Но тебя нет. Ты с Эриком. И это чертовски несправедливо. Наверное, Рейвен бы поспорила. Рейвен любила спорить… Любит!.. Любит. Просто она далеко. Не надо думать, что сейчас, в эту секунду она может умирать где-то, куда увел ее за собой Эрик, а Чарли даже не узнает, потому что Эрик закрывает от нее свои мысли шлемом, а Рейвен закрывается от нее своей сутью. Можно попробовать докричаться. Можно. Только даже при попытке шепнуть Чарли натыкается на высокую, глухую стену, через которую не перебраться — только сносить. А это будет больно. В мире Чарли сейчас и без того хватает боли. — Болит? — спрашивает Хэнк, трогая ее ноги. Он касается твердо-профессионально, и Чарли мотает головой — нет. Нет, ноги не болят. Нет, болят не ноги. Внутри всё оборванно-разорвано, хотя она должна была этого ждать. Должна. Даже годы нежности и любви не погасили бы в Эрике огонь мести. У них была недо-команда, недо-семья, недо-любовь. Этого «недо» ему и не хватило. Чарли смеется. Чарли плачет. Чарли сильная. Она спокойно выезжает к завтраку, и Алекс старается не помогать с креслом, но в его мыслях он аккуратно подвозит кресло к столу и поправляет плед на недвижных ногах. — Как ты сегодня? — спрашивает Хэнк на очередном осмотре. — Убедилась, что все мои органы под полным моим контролем, — твердо отзывается Чарли. — Я могу не проверять себя на раны и порезы, поскольку приспособилась… чувствовать это. Моя сила не заменяет перебитые ткани, но позволяет мне быть уверенной, что я не истекаю кровью прямо сейчас. — Хорошо, — кивает Хэнк. — А как с органами таза? Я знаю, что возможны… разные сложности. — Критических дней с момента травмы не было, — отчитывается Чарли, — кишечник и мочевой пузырь я контролирую и довольно… слабо, но чувствую их и могу контролировать. — Это хорошо, — задумчиво говорит Хэнк. — Я хочу попробовать… кое-что. Скажу, когда будут результаты. — Положительные или отрицательные? — улыбается Чарли. — Положительные или отрицательные, — соглашается Хэнк. Для него всё это важно. Он хочет помочь, но может вылечить лишь тело. Дух лечить сложней стократно. — Ты сегодня целый день молчишь, — говорит Алекс, становясь за коляской, стоящей на берегу пруда. — Профессор, ты как? — Я слушаю, — отвечает Чарли. — Я слушаю этот мир… тишину… вас. В головы не лезу, но я знаю, что вы здесь. И от этого легче. Алекс молчит недолго, потом кладет ладони ей на плечи, и в голове Чарли безмолвно звучит соломоново откровение: «Всё пройдет». Всё пройдет. Надо только пережить, переждать, собраться с силами, снова жить. Это сложно. — Ты каждый день слушаешь тишину, — говорит Шон. Обычно он помалкивает, но сейчас решил высказаться. Главное, чтобы не кричал по кому-то. — Ты ждешь, что кто-то появится? Кто-то… другой? Кто-то, кого ты ждешь? — Может быть, — отвечает Чарли. — Я не знаю. Я хочу услышать голоса. Извинения. Но у меня есть только тишина мира и вы. Шон хмурится, а потом говорит: — Может, тебе нужно… ну… покричать? Мы уедем, нас своей силой ты не заденешь. Как тебе такой вариант? Чарли хмурится, отвечает неловко: — Я привыкла слышать и шептать, кричать я… я редко пробую. — Иногда надо, профессор, — вздыхает Шон. — Поверь тому, кто кричит постоянно. И Чарли верит. Они выбирают день, и все, кроме Чарли, покидают поместье. «Зону поражения» высчитывают с запасом, чтобы не задело никого постороннего. — Если ты почувствуешь себя плохо, прекращай, — продолжает волноваться Хэнк, и в сотый раз приходится пообещать и уверить, что всё будет хорошо. Внутри поднимается волна боли и гнева, которую уже трудно сдерживать. Злой азарт скалится акульей улыбкой Эрика, и Чарли честно старается дождаться, пока в «зоне поражения» никого не будет. Ждать приходиться дольше, чем она рассчитывала — похоже, уровень ее дара увеличился. Это немного пугает и отдает на корне языка горечью несказанного «компенсация». Организм компенсирует у нее отсутствие ног. Всего-то. Чарли вдыхает-выдыхает… и отпускает себя. Даже в детские годы выразить открыто гнев и ярость было ей непозволительно, потому что она — женщина, леди, будущая мать семейства. Холодный этикет вошел в ее кровь, плоть и суть. А сейчас пора было немного его стряхнуть. Сила, рожденная из ярости, обиды и злости, разгорается внутри подобно пламени, извергается лавой, бесконечным потоком, что сносит и сжигает всё на своем пути. Не как у Алекса. Хуже. После силы Алекса остаются угли. После силы Чарли… …пепел… Чарли выдыхает в очередной раз с яростью и злобой, внутри в ней что-то надеется, что она не задела особняк — он, кстати, не пострадал, как и большая часть «зоны поражения», потому что сила бушевала в радиусе десятка ярдов от ее хозяйки, но это она узнает много позже. А сейчас она выдыхает, смотрит на пепел, кружащий в воздухе и мысленно тянется сквозь тишину к чужим мыслям, чтобы убедиться, что никто не пострадал. Сначала Чарли не понимает, откуда слышится отклик. Она слышит чужие мысли, этому кому-то тепло и хорошо, темно, удобно и уютно, немного страшно, потому что вокруг бушует что-то яростное и бесконтрольное, но есть чувство полной защищенности. Страх — да, но и уверенность в том, что защита абсолютна. Чарли хмурится, пытаясь понять, где находится этот человек. …понимает… Внутри всё взрывается горечью, обидой, надеждой на ошибку и в то же время уверенностью, что никакой ошибки нет… почти радостью от этого. — Как ты там? — спрашивает она, и от дыхания ее пепел в воздухе отлетает. И тянется разумом: «Как ты там?» Человечек не отвечает, может, еще рано ему или ей сознавать суть вопроса, но в ответ слышна та же безграничная уверенность в абсолютной защите, что дарована ему. — Хэнк, — говорит Чарли вслух, потому что не может сосредоточить одну мысль, но чувствуя, как откликается этой озвученной мысли разум друга. — Возвращайтесь. У меня для вас есть новости. И где-то вдали, за сотни миль, тревожно звучит вздох Рейвен, словно она тоже услышала — сейчас, в эту минуту, и, может, она вернется, может, расскажет… хотя не стоит, пожалуй. Или стоит? Чарли не уверена. Уверена она в одном: — Как тебе Джон? Или Джин? Человечек в ней всё еще не понимает, что за голос звучит в его голове и как этому голосу отвечать. Но это ничего… однажды ей ответят.