***
— Пойдём ужинать, — слышит Катя, открыв глаза и сняв наушники. — Не хочу, — проговаривает она и вновь стремится погрузиться в мир музыки, но мать забирает любимый ею аксессуар и обещает вернуть только после того, как её тарелка опустеет. Девушка бы с лёгкостью включила свой плейлист на всю квартиру, но это слишком личное, чтобы делиться с родителями. Поэтому вместо несерьёзной пакости она, понурив голову, направляется на кухню и несколько минут гипнотизирует свою порцию, пытаясь уничтожить её взглядом, или хотя бы уменьшить. — Ты не встанешь, пока всё не съешь, — предупреждает мама. — Ох, — качает головой Кищук, — мы здесь надолго, надо было прихватить с собой книжку. Женщина посматривает, как дочь неохотно пережёвывает пищу, и переживает, что теперь, после начала учёбы, следить за её питанием будет почти что невозможно. Но, с другой стороны, она верит, что переезд в другой город скажется лучшим способом, не понимая одного: зерна, посеянные там, уже проросли, и теперь Кате придётся пожинать плоды здесь. Место, по большей мере, не имеет значения, кроме того, что в Москве у неё, в отличие от Тулы, пока нет ни недоброжелателей, ни друзей. Хотя, одна знакомая, конечно, есть, из-за которой Кищук, собственно, и выбрала школу. Вот только замечательный друг по переписке, с которым они за лето так ни разу и не увиделись, с начала июня не открыл ни одно её сообщение, не ответил ни на один звонок, от чего возникло чёткое ощущение, что этого человека не существует, и Катя его просто-напросто выдумала. Тяга избавиться от только что съеденного слишком высока, но девушка знает: за ней упорно наблюдают, предполагают дальнейшие шаги. Поэтому она сидит в своей комнате, не двигаясь, не производя никаких подозрительных звуков. Катя несколько часов в день тратит на рассматривание себя в зеркале и проклинает парней. Точнее, одного урода. Иногда комментарий малознакомого человека ранит глубже, чем целая речь от близкого. Может, дело в низкой самооценке. Может, в том, что Кищук была влюблена в этого знакомого незнакомца. Она помнит тот день в деталях, постоянно прокручивая в памяти, из-за чего на действительность начинают накладываться ложные воспоминания, где над ней посмеивается вся школа, весь город, вся страна, весь чёртов мир. Катя выключает свет, набирает «До завтра» и, даже не собираясь наивно ждать ответа, ложится спать.***
Экран смартфона освещает тёмную комнату. Девушка, сидя на кровати, медленно поворачивает голову, услышав сигнал. «До завтра», — высвечивается уведомление, что Лиза игнорирует и поворачивается обратно. Только за последние три месяца Корнилова осознала, что одна из самых занимательных вещей в жизни — часами пялиться в стенку, без каких-либо мыслей. Радует, что в десятом классе вряд ли попросят рассказать о своём лете, ведь, кроме того, что жизнь на антидепрессантах совсем не походит на жизнь, девушке и сказать нечего. Точнее, сказать есть что, и даже много, и даже очень, но отец разрешает говорить лишь со специалистом, за что платит ему дважды в неделю. Вот только говорить с ним Лиза не хочет. Она поёживается от холода, но встать и закрыть окно — лишняя трата сил, которых и вовсе нет. Корнилова включает прикроватную лампу, выбирает тюбик красной краски и выводит неровные линии по запястьям, после чего вновь избавляется от света и любуется свечением на собственной коже. Следы похожи на кровь, и, если бы уважаемый Денис Викторович увидел данную картину, то выписал ей что-то ещё более сильное. Хотя, если бы он пялился на голую шестнадцатилетнюю девицу, то потерял бы возможность что-либо выписывать. Вероятно, от этого мир стал бы ещё хуже, хотя, Лиза не предполагает, действителен ли подобный исход. Всё поблекло после развода родителей несколько лет назад, но после смерти матери дышать и вовсе стало трудно. Когда она ушла от них, то редко виделась с дочерью. В последние года два встречи всё время переносились, иногда не случались совсем. Нельзя было сказать, что они хорошо знали друг друга. Отец вообще считал, что ей плевать на дочь, но Лиза оценивала происходящее иначе. Ей просто не хотелось верить, что она не имеет никакого значения для собственной матери. Отец был скуп на какие-либо эмоции и разговоры на похоронах, в то время как девушка обливалась слезами. Он давным-давно попрощался с бывшей женой, Лиза же не была готова проводить её дальше, чем в чужой дом. Будильник звенит раньше, чем девушка даже успевает задуматься о том, чтобы лечь спать. Она, поднявшись, подходит к шкафу и надевает приготовленную с вечера форму. Поправляя одежду на себе перед зеркалом, Корнилова внимательно приглядывается к отражению и, поднеся руки ко рту, приподнимает уголки губ. За порог школы она заступает уже в полной боеготовности, нанеся на своё бледное, потухшее лицо свежий макияж. — Доброе утро, — улыбается Лиза, заходя в актовый зал. — Доброе, — провожает её взглядом Кривиков, уже порядком уставший выполнять роль дежурного. — Челюсть с пола подними, — советует ему подошедшая Серябкина. — Ну, хороша же, не спорь, — возмущается Олег, фиксируя, в каком ряду присела девушка. — Ты, конечно, уже можешь начать её обрабатывать, но трогать их можно только весной перед выпуском, потому что терпеть её щенячьи глазки ещё год или два — такое себе развлечение. — Собственный опыт? — усмехается он. — Собственный мозг, — подносит Ольга палец к виску. — С праздником, друзья, — мрачным голосом замечает возникшая рядом Полина. — О, да, — широко улыбается Олег. — Когда будем делать ставки? В этом году я подготовился, сравнил результаты прошлых лет, составил сводную таблицу… — Вот же больной ублюдок, — качает головой Фаворская. — А ты как думаешь, — обращается он к Серябкиной, — сколько за это лето залетели? Сделали аборт? Предприняли попытку суицида? — Почему мы не спорим и насчёт коллег в этом вопросе? — приходит в голову Полине. — Как ты? — поглаживает её по спине Ольга. — Выпросила у Фадеева отпуск от отпуска. — А так что, можно было? — выпучивает глаза Серябкина. — Я пришла к нему неделю назад, сказала, что хочу улететь на Бали и медитировать. Он так загорелся этой идеей, что чуть со мной ни собрался. Вот только себе не сумел найти замену так скоро, а мне — сумел. — И кто там? — Да пацан какой-то косматый. Зашла к нему на страницу, он музыкой занимается. Поэтому, когда очередная девочка с разбитым сердцем придёт в кабинет, он просто возьмёт гитару и начнёт петь: «Кому ты звонишь, когда ты в говно?». По-моему, идеально. — Да, — кивает Ольга, — совсем неплохо. — Здравствуйте, — поочерёдно глядя на них потерянным взглядом, останавливается Катя. — Здравствуйте, — приветствует её Серябкина. — Что стоим? Вперёд, не мешаем проходу граждан. — Маску надеть забыли, — бросает Кищук. — Я не знаю, куда идти. — Новенькая? — вздыхает Ольга. — Какой класс? — 11А. — 11А? — переспрашивает Серябкина. — Точно «А»? Не «Б»? — Точно. — Весь третий и четвёртый ряд в вашем распоряжении. — Спасибо, — наигранно улыбается Катя и отходит, бурча под нос «овца». — Как же я ненавижу тех, кто выделывается, — сморщившись, говорит Ольга. — Особенно в собственном классе. — А где Темникова, кстати? — интересуется Кривиков. — Слушай, на пятый год шутка уже перестаёт быть смешной, — бросает на него ненавистный взгляд Серябкина и отправляется к своему месту, по соседству с Кищук, к которой поворачивается и заявляет: — К слову, я ваш новый классный руководитель, Ольга Юрьевна. И дружить со мной никто не просит, а вот уважать — да. Понятно? — Нет, — смотря ей в глаза, отвечает Катя. Ольга щурится, собирается ответить, но начавшийся концерт рушит её планы.