я в порядке

Моросит мелкий дождь, и Лиза, зажав зажжённую сигарету между зубов, задумчиво поглядывает на лужи. Кищук, выдыхая из себя дым, бросает на неё взгляд и думает, что та действительно занята важными мыслями, но так называемое «залипание» просто вошло в привычку. За два прошедших месяца Корнилова не почувствовала ни улучшения своего состоянии, ни ухудшения — стабильно невыносимо. Впрочем, Кате, как и другим своим знакомым, она и словом не обмолвилась, зато охотно выслушивала их, уверяясь, что мир — помойное ведро, а люди — отходы, отправленные на переработку. Возможно, если бы она озвучила свою теорию, то Кищук согласилась или внесла коррективы. Вообще, Лиза была единственным человеком в стенах школы, с которым Катя могла находиться рядом. Её класс был переполнен ребятами, кардинально отличающимися от Кищук всем. По крайней мере, так считала она и ни в какую не планировала дружить с теми, с кем всего лишь надо провести последний учебный год. — Что у тебя после обеда? — нарушает Катя молчание. — Биология, — отвечает Корнилова, накинув на голову капюшон. — У вас молоденькая или Венедиктовна? — Ага, — невпопад кивает Лиза, — Марьяна. — Да, точно. И как она? Говорят, классная. — Кто такое говорит? — посмеивается девушка и тушит сигарету. — Она просто… красивая, и всё. — Считаешь её красивой? — щурится Кищук. — Не знаю, — пожимает плечами Корнилова. — Я об этом не задумывалась. — Но ты назвала её красивой. — Наверняка так думают многие парни, вот и всё. — А девушки что, не могут оценить красоту другой девушки? — улыбается Катя. — Думаю, мы в этом вопросе субъективны. Типа, мы видим другую и начинаем сравнивать себя и её, и либо выдыхаем, что она не очень, либо думаем: «Вот сучка» и находим в ней какой-либо другой изъян. — А иногда не просто сучка, а самая настоящая сука! — Ты всё о Серябкиной, — смеётся Корнилова. — Я как-то забыла тебя предупредить, не думала, что ты сумеешь в первый же день нарваться на конфликт с ней. — Забыла предупредить о чём? — Что с ней лучше не связываться. — Знаешь, если бы у неё были весомые причины так себя вести, я бы поняла. Вроде того, что была бы она учителем от Бога, но ведь нет. — Для такого поведения и не нужны причины, — подбирает слова Лиза. — Точнее, не те, о которых ты говоришь. — Все вокруг о чём-то намекают, но я не понимаю, — признаётся Кищук. — Да это просто слухи. Слухи ходят всегда и везде, ты же знаешь. — Рассказывай, — ждёт Катя. — Да я сама толком не знаю, этой истории уже куча лет, и она мутная до жути. Серябкина сюда устроилась сразу же после универа, точнее, сначала взяли её подругу, которая помогла и ей пристроиться. Они одни и те же предметы вроде как преподавали. Всё было нормально, но потом между ними начались какие-то разборки, и у… слушай, а как её звали… вроде Елена. Так вот Максим Александрович начал сокращать ей часы и отдавать их Ольге Юрьевне, и подобные непонятные вещи делать. Говорят, что причиной тому была сама Серябкина, точнее её отношения с ним. И вот та девушка уволилась в итоге, а Фадеев сказал, что сделает всё, чтобы в сфере образования её больше не было. — Что за бред? — хмурится Кищук. — Как мне сказали, так и передаю. Там ещё были всякие идеи, типа они мутили между собой. Потом начали уверенно говорить, что Серябкина спит с Фадеевым. Затем — что это та спала с Фадеевым, а он якобы решил сменить фаворитку. — Господи, остановись. Это всё звучит слишком тупо, — опускает Катя взгляд на часы. — Ладно, мне пора идти к этой разлучнице. — Вот и спроси у неё, — посмеивается Лиза. — Тебе всё равно уже терять нечего. Кищук, закинув две жвачки в рот, возвращается в школу с чёрного хода и поднимается на второй этаж, всё ещё думая, что можно прогулять урок, на котором, вероятнее всего, её настроение испортят, но, судя по практике, пропуски вызывают ещё больше проблем. Катя привычно занимает последнюю парту, достаёт нужные принадлежности и ждёт звонка, обозначающего очередные сорок пять минут страданий. Серябкина заходит в кабинет и, бросив взгляд на её занятое место, ухмыляется. — Берём лист с заданием и передаём назад, — проговаривает она, после чего Кищук выдыхает и радуется, что сегодня всё пройдёт спокойно, но до неё доходит абсолютно чистый лист. Девушка поднимает руку, и Ольга, намеренно глядя на неё, тут же подходит. — Да, Екатерина? — У меня, кажется, зрение сломалось, — вращает она в руках белую бумагу, — или мне нужны всякие шпионские штучки. — Надо же, не пропечаталось, — даже не изображает удивления Серябкина и, забирая лист, принюхивается к девушке. — После урока останься, — и возвращается к своему столу. — А задание дадите? — разводит руками Катя. — Пересядь к кому-нибудь, — бросает Ольга, — не чужие вроде люди все. Фраза звучит издевательски и вызывает противные смешки. Катя хотела бы потерять слух, но ухо слишком остро улавливает: «Не поместится», когда подсаживается третьей. Главное — не расплакаться и не показать, что их выходки задевают, сжигая всё изнутри. Глаза застилает затаённая обида, от чего девушка не может разобрать ни одно слово и дрожащей рукой наугад проставляет варианты ответов. Неудовлетворительная оценка не страшна, как, впрочем, и последующий унизительный разбор ошибок, когда Серябкина обязательно выскажет нечто вроде «Я и не думала, что можно быть настолько глупыми, но некоторые индивидуумы продолжают меня поражать». А эти умники, знающие материал лишь по учебнику, своим содержанием выстроенному под систему, в которой нельзя ступить ни вправо, ни влево, будут продолжать нахально смеяться. Кажется, все истории с трагедиями в учебных заведениях, ничему не учат. Это ли не истинная глупость? Кищук бы с превеликим удовольствием протащила в школу пистолет с парой обойм, зашла в класс и начала стрелять в них без разбора, под их бешеные крики и слезливые уговоры. На их бесконечных тусовках, на которые ей закрыт доступ, они так сильно мечтают полетать, принимая всё подряд, но в один из хмурых понедельников только благодаря ей испытают последний кайф, отчаянно пытаясь спастись через окно. Ненависть переполняет каждый атом, и корпус шариковой ручки с трудом удерживает напор её окаменелых пальцев. Катя сжала бы её в руке и двумя резкими движениями выколола этой твари глаза цвета молочного шоколада, чтобы они больше никогда не буравили её своим упрямо-презрительным взглядом. Она закрывает глаза, выдыхая этот безумный порыв. Это просто усталость, и нужна ещё одна сигарета, а, может, целая пачка, когда девушка, случайно задев одноклассника плечом, в ответ услышит: «Широкая, что ли?». — Катя-Катя-Катя, — проговаривает Серябкина, опираясь о парту перед Кищук, когда кабинет пустеет, — создаешь ты мне… маленькие неприятности, на решение которых мне необходимо тратить лишние ресурсы. Как думаешь, в чём заключается главная задача классного руководителя? — Нормального или Вас? — приподнимает бровь девушка. Ольга, посмеиваясь, садится на стул. — В общем, после тестирования наш обеспокоенный психолог поведал мне, что у тебя среди ребят нет ни друзей, ни даже намёков на приятельские отношения. Но даже услышав одну фразу от тебя, я понимаю причину. Внутри тебя так много злости, что ты не можешь транслировать в мир иное. — Злость не возникает из ниоткуда, и люди почему-то крайне возмущены, когда в таком случае им отвечают взаимностью. — Нравится быть изгоем? Романтизирует собственный образ в своём же представлении? Мечтаешь, как через десять лет все они будут написывать тебе, напоминая, что вы учились вместе? Как я буду с гордостью говорить, что вела тебя вперёд, что всегда в тебя верила? — Честно? — Изволь, — кивает Серябкина. — Надеюсь, через десять лет вы все умрёте. — А ты останешься? — щурится Ольга. — Да, — смотря ей в глаза, отвечает Катя, — чтобы плюнуть на все ваши могилы. — Что ж, неплохо поговорили, согласись? По душам, можно сказать. Сеанс дружбы окончен. — Мы не друзья, — поднимается с места Кищук. — И судя по тому, что о Вас говорят, Вы не умеете дружить. Серябкина вертит в руках карандаш, глядя исподлобья на уходящую девушку. Спорить с девчонкой на этот счёт не имеет никакого смысла, а, если Катя, в принципе, осмелилась ей высказать всё в лицо, то у неё явно больше яиц, чем у всех тех, кто шепчется за спиной. Ольга постоянно слышит этот грёбанный шёпот, что в её снах превращается в бешеный крик, от которого она в испуге просыпается. Кажется, что Темникова будет стоять у неё перед глазами даже на смертном одре. Когда тебе немного за тридцать, всегда жалеешь лишь об одном: о том, что не успел попасть в клуб двадцати семи, из-за чего приходится волочь ногами по липкой грязи до первых очков, груды таблеток на ночь и голодной пенсии. Не существовать через десять лет, что ей желает Катя, в разы лучше, чем больные суставы, пропаганда по телевизору и наступающий маразм. Она искренне надеется, что её ударит инсультом, после которого Лена испарится из её памяти. А пока приходится с высоко поднятой головой проходить по коридору, не слышать ничего и не думать, не вспоминать. — Ольга, — останавливается она и вполоборота ждёт зовущую её коллегу, что широко улыбается: — Здравствуйте. Максим Александрович сказал, что подобное можно решить с Вами. — Я Вас слушаю, Марьяна, — устало произносит Серябкина и наблюдает, как девушка из-за волнения потирает ладони в ходе рассказа, переступает с ноги на ногу, действительно надеясь, что это заинтересует Ольгу. — Думаю, Вас, как преподавателя литературы, — завершает свою пламенную, заранее подготовленную речь Кочурова, — эта идея зарядит так же, как меня и ребят. Они уже вовсю думают, какое произведение можно поставить на сцене. — Марьяна, — натягивает улыбку Серябкина, — это всё прекрасно: театр, постановки, кружки, но мы с вами не в той ситуации, когда можем тратить время ребят на такие мелочи, а не на подготовку к самому важному их экзамену на данный момент. — Но… — Никаких «но». Займитесь, пожалуйста, своим делом. Кочурова поднимается на третий этаж в настолько расстроенных чувствах от резкого и внезапного лично для неё отказа, что садится за свой стол и, поставив локти на поверхность, придерживает ладонями лицо, смотря в одну точку, пока довольные ребята возвращаются из буфета и занимают свои места. Лиза внимательно наблюдает за ней, будучи готовой в любой момент отвести взгляд. Так странно осознавать, что грустим мы, в большей мере, одинаково, вот только причины разнообразны. Корниловой любопытно, что сильнейшим образом опечалило постоянно улыбающуюся Марьяну. Девушка ещё несколько мгновений после звонка не подаёт никаких признаков жизни, но затем поднимается и всеми силами пытается донести до них понятно и интересно тему урока, что высвечивается на экране с презентацией. Лиза прилежно записывает всё, что рекомендует к запоминанию Кочурова, и не хочет, чтобы академический час подходил к концу. Она не уверена, что стоит выражать свои эмоции даже, когда медленно складывает вещи, пока все покидают класс. Наконец, Корнилова подходит к учительскому столу, продолжая переживать, хотя, и не совершает ничего из ряда вон выходящего. — Да, Лиза? — поднимает на неё свои глаза Марьяна. — Скоро каникулы, и у нас последний урок, — подбирает слова девушка, — поэтому мы, наверное, не встретимся. В смысле, случайно по школе встретимся, но не так. В общем, не суть. Просто мне хотелось сказать, что… хорошо, что Вы у нас появились. — Спасибо, — улыбается Кочурова, не ожидавшая подобного. — Знаешь, мне бы тоже хотелось тебе кое-что сказать. — Да? — спрашивает Лиза, нащупывая свой быстрый пульс. — Если веришь во что-то, то никогда не останавливайся. Я понимаю, что, наверное, странно слышать сейчас это от меня, внезапно и непонятно. Но вот ты подошла, и дала мне повод снова поверить, что ничего не бывает зря, что идти нужно до последнего. — Да, наверное, — кивает девушка. — Хороших каникул, — улыбается Марьяна. — И Вам. Весь оставшийся рабочий день она раздумывает, каким образом может переубедить Серябкину во главе с Фадеевым, и, увидев Ольгу на выходе мысленно посылает ей сигнал, что их разговор ещё не закончен. Та, не уловив ничего, садится в свою машину и направляется домой, где тут же падает на кровать. Её дом как крепость, где тихо и спокойно, куда не может пробраться ни один враг. К счастью, Полина далеко не враг и, открыв дверь своим ключом, заходит внутрь. Серябкина, не раздумывая, ответила положительно, когда та попросила пожить у неё немного. Никакого полёта на Бали не случилось, и отпуск завершился заявлением об увольнении в силу неспособности латать чужие раны, когда собственная кровоточит и никак не заживает. — Спишь? — над самым ухом тихо спрашивает Фаворская. — Нет, — поворачивается Ольга и чмокает её в щёку. — Как прошёл день? — Отлично, — достаёт девушка нечто, похожее на камень. — Это что? — нахмурившись, берёт неизвестное в руку Серябкина и, присаживаясь, разбирает головоломку, смеясь после: — Как натурально, — и достаёт пакетик с травой. — Вообще, это лучший мини-квест в моей жизни. Будешь пиццу? Я уже заказала. — Зачем тогда спрашиваешь? — улыбается Ольга. — Надеялась, что откажешься, — пожимает плечами Полина, забирая пакетик из её рук. — Однако, зря. — Однако, жаль, — забивает косяк Фаворская и открывает дверь на балкон. — Пойдёшь? Надев кофту, Серябкина направляется за ней и, пока та занимается своими делами, свесив руку с её плеча, смотрит вниз. Полина уверена, что в этот момент они близки, как никогда. Занимательно, но молчание сближает только друзей, любимых же — разделяет на невообразимое расстояние. Официальное расставание происходит всегда позже, чем подлинное. Люди неделями и месяцами спят в одной кровати, обнимаясь лишь по привычке, но при этом давно живут раздельными друг от друга жизнями. Затем воздух перекрывается в один момент, якобы внезапно, но в глубине души каждый знает: это случится. Случается, когда усталость от вранья человеку и себе, угнетает больше, чем прогнозируемое одинокое будущее. Потеря одного близкого всегда вызывает стремление заполнить отныне пустое пространство. Полина выбрала не набирать в корзину одноразовых людей или же кучу бесполезных занятий. Она выбрала пустоту, в которой так много места для дыма. — Я придумала стартап, — заявляет Фаворская. — Доставка трусов. — Господи, — покачивает головой Ольга, — и что повлияло на эту идею? — Я шла по улице, и какая-то девчонка рассказывала по телефону, что у неё начались месячные, а на ней стринги и в ближайшем супермаркете нет нормальных трусов. Моя доставка спасла бы её. — Это единичный случай, дело прогорит. — Наверняка, если подумать, то можно найти потенциальных клиентов. — Можно, — согласилась Серябкина, — если только бельё уже использовано. — Да уж, — вздыхает Полина, — в наше время хорошо можно заработать только на извращенцах. Впрочем, и сами извращенцы должны на чём-то зарабатывать. А вообще, тема извращений в век толерантности является чересчур скользкой. Например, Кривиков, находясь на своём дополнительном занятии больше заинтересован в ученицах в качестве объектах сексуального вожделения, и их явная неспособность понять ни один абзац из очередного параграфа учебника по физике вызывает у него на лице дружелюбную улыбку. В глазах стоящей у доски Корниловой один вопрос: зачем ей это вообще нужно в жизни? Олег, смотря на её короткую юбку, уверен, что лично ей не нужна ни физика, ни даже одежда. С её пухлыми губами, объёмистой грудью и упругой задницей весь мир уже у её ног. Лиза, в принципе, догадывается об этом, ловя на себе мужские взгляды, но происходящее больше пугает, чем радует. И пока они стоят возле школы, она отдаляется от Кривикова мелкими шажками и искренне радуется приезду отца, садясь в машину которого ощущает себя спасённой из чудовищных лап. «Что делаешь?» — набирает она в диалоге с Катей, не догадываясь о том, что та не ответит. Кищук, отключив телефон и не включая свет, сидит на своей кровати в полной тишине. Из-за переезда родители заняты своей работой даже, кажется, больше, чем 24/7. Предоставленный сам себе подросток — всегда плохая идея. Хуже может быть только депрессивный предоставленный сам себе подросток. По щекам Кати стекают слёзы, и она мысленно ругает себя за слабость, но Биг Мак слишком прекрасен, чтобы быть в праве от него отказаться. А эти уроды, видимо, не видели реально жирных, если бросают это за спиной, пишут в комментариях, засоряют личные сообщения. Нужно переждать пару дней, чтобы не видеть их хотя бы неделю.