я в порядке

Лиза заходит домой и сразу же направляется к себе в комнату, потому что только это место осталось без изменений. Неделя здесь, в родных стенах, по ощущениям длится дольше, чем три месяца в наркодиспансере. Она закрывает дверь и, уронив рюкзак на пол, садится на стул и, вращаясь, набирает скорость, чтобы стены перед ней стёрлись и остался лишь ненавистный актовый зал, где прошло первое собрание юных театралов. Корнилову не тянет на сцену, она не хочет учить несколько страниц собственных реплик, репетировать раз за разом. Она просто хочет видеть Кочурову чаще, чем возможно. Кочурова, в свою очередь, хочет видеть её в главной роли, но та не записывается на пробы и, пожимая плечами, говорит: — Быть за кулисами — тоже важно. — Ты слишком красива, чтобы быть за кулисами, — как на духу признаётся Марьяна, но тут же отводит свой взгляд. — Сцена не любит красивых, — не соглашается Лиза. — Сцена любит талантливых. Напряжение между ними растёт, достигая невероятных масштабов, которые Корнилова может проглотить в силу привычки, Кочурова же давится, разминает шею и плечи, чувствует себя не в своей тарелке. Но перед остальными ребятами преображается и, очаровательно улыбаясь, разговаривает без всяких зажимов. Лиза наблюдает за ней и будто играет в игру, где необходимо поймать её взгляд, но Марьяна выигрывает. Корнилова чувствует её смятение вопреки тому, что девушка всеми силами пытается его скрыть. Лизе интересно понять причину её состояния. Может, дело в месте, что и у неё самой вызывает воспоминания о Серябкиной? А, может, это сама Корнилова является триггером для неё? Может, глядя на ученицу, Кочурова вспоминает, как сама была на грани оказаться за решеткой, пытаясь спасти её? Но, задержавшись дольше обычного, Лиза узнаёт правду, которую бы с удовольствием забыла. Фадеев, что почему-то оказался в стенах школы в воскресенье, стоит слишком близко и слишком по-собственнически поглаживает руки Марьяны, интересуется, как всё прошло, но больше тем, чем занята девушка этим вечером. Корнилова не хочет слышать ответ и не хочет думать, что он займёт вечер Кочуровой. Впрочем, и сама Марьяна не догадывалась, что однажды это может быть правдой, и даже, сидя в ожидании Серябкиной, думала, что лучше уволится, чем окажется в его лапах. — Вот чёрт, — засмеялась Ольга, увидев её. — Ты в курсе, что ты первая, кто пришёл ко мне на свидание? Мне сказали, что меня ждёт красивая девушка, только… я ждала другую красивую. — Катю? — Кого? — нахмурилась Серябкина. — А, нет. Чего пришла? Хочешь обсудить, какой первый спектакль поставишь? — Что? — теперь не поняла Кочурова. — Свято место пусто не бывает, — объяснила Ольга. — Разве воплощение этой идеи не есть твоё счастье? — Я… — Ты молода, амбициозна и глупа, — перебила её Серябкина. — И пришла ко мне, думая, что я тебя отговорю. Но, если ты не отказала сразу, значит, уже согласилась. — Я не буду спать с жирным и старым мужиком, — шёпотом сквозь зубы проговорила Марьяна. Ольга, приблизив к ней лицо и смотря в глаза, тихо спросила, улыбнувшись: — А на что тебе твои ручки, дорогая моя? — Я не буду, — снова начала возмущаться Кочурова. — Напиши заявление о домогательствах, идиотка, — как можно тише сказала Серябкина и подозвала охранника: — Мы закончили. Стоя сегодня напротив Фадеева, она боялась, что он догадается о том, что заявление, наконец, написано, что исход слишком близок, и именно от этого её так колошматит. Колошматит настолько, что, оказавшись дома, она тут же выходит и, зайдя в первый попавшийся бар, пытается успокоиться, заказывая очередной шот. Нервы Кати уже давно не может успокоить алкоголь, из-за чего девушка попивает ромашковый чай и переворачивает страницу, готовясь к занятию. Начало студенчества не впечатляет, наверное, в силу того, что родители рядом, что как таковой свободы Кищук не ощущает. Она вообще не ощущает ничего, а ощущать хочется нечто большее, чем вибрацию телефона. — Что именно тебе нравится? — спрашивает парень в чате. — Ощущение беспомощности, — печатает Катя. — Ты должен доминировать. Взглядом, тоном, движениями. Всем. — Встретимся сегодня? — тут же приходит сообщение. — Да, — соглашается Кищук и, уже поднимаясь в его квартиру на лифте, достаёт наушники и, закрыв глаза, слышит голос Ольги: «Раздевайся. Развернись. Подойди». Сама же Серябкина, идя по коридорам, молчит и уже не строит предположений, кто захотел её посетить поздно вечером, когда это невозможно. Но, если у тебя есть деньги, возможно всё. Именно поэтому Ольгу заводят в комнату и оставляют наедине с Темниковой, что протягивает ей конфету, которую Серябкина роняет из-за трясущихся от волнения рук. — Надеюсь, с мылом ты здесь обращаешься аккуратнее, — замечает Лена. — Думала, увижу тебя раньше, — признаётся Ольга. — На суде. — Котик, — дотрагивается Темникова ладонью до её щеки, — мои показания только для твоих ушек. — И что ты хочешь мне сказать? — проглатывает ком в горле Серябкина. — Если честно, я не хочу тебе ничего сказать, — смеётся Лена. — Так приятно смотреть на тебя сейчас. Нет, не потому, что ты всё ещё красивая, а потому, что ты, наконец, на своём месте. Отброс общества, короче говоря. А Катя умница, правда? Такая способная девочка, поражаюсь, — Ольга закрывает глаза и покачивает головой, но Темникова не замолкает: — Когда увидела её, сразу поняла: она та, кого мы с тобой вдвоём ждали. Тебя тоже глюкнуло? — улыбается брюнетка. — Так и знала, что тебя пробьёт ностальгия. Дашка… О ней позже. Вот только таких, как я, к твоему сожалению, больше нет. — Мне вполне хватает и тебя, — замечает Серябкина. — Она пришла ко мне, преисполненная ненависти к тебе, ожидая, что моя ненависть ещё больше, — рассказывает Лена и делает некоторую паузу: — И оказалась права. Эти дети, считающие себя взрослыми, но не способные разобраться со своими же эмоциями и комплексами, с обществом вокруг них, но мечтающие добиться мнимой справедливости, так наивны. Я, буквально, по полочкам ей разложила, как заинтересовать тебя, как засесть в твоём мозге ржавым гвоздём, как отключить твоё самосохранение, как залезть тебе в трусы и не забыть зафиксировать этот момент. Знаешь, а меня тоже возбудил твой повелительный тон, когда я сливала тот ролик. — Зачем ты мне всё это говоришь? — Чтобы ты знала, — пожимает плечами Темникова. — Чтобы ты знала, насколько сильно ты сделала мне однажды больно, — смотря на Серябкину сейчас, она будто наяву всё ещё видит, как Фадеев откидывает голову и наслаждается, как умело своей рукой Ольга доводит его до пика. Возможно, нужно было тут же влететь в кабинет, устроить скандал, но Лена с присущим ей холодным рассудком достала телефон из кармана и засняла на память, на случай возможного компромата. Ольга же помнит их ночные разговоры, где не знала, какими способами донести, что это не измена, что это рабочие моменты, о которых она, конечно, не упомянула. Ольга помнит и её уход, её увольнение, и как решила забыться, переспав со своей же ученицей, которая доверила эту тайну никому иному, как своему любимому товарищу и учителю, только что ушедшей Темниковой. — Даша замуж вышла, ты в курсе? — невпопад спрашивает Серябкина. — Ага, — кивает Лена, — поэтому не хотела ворошить прошлое, но разве секс со своей горячей классной не добавляет девушке баллов? — Я больше не любила, — признаётся Ольга, игнорируя её усмешку. — Да, я тоже, — сухо произносит Темникова и поднимается, подходя к двери. — Как-то не понравилось. — Жаль, что ничего, связанного с нами, больше нельзя вернуть, — поднимает на неё свой взгляд Серябкина. — Хочешь обмануть меня снова, тварь? — приближается к ней Лена. — Думаешь, разжалобишь меня, и я сделаю всё, чтобы вытащить тебя отсюда? Нет, родная, теперь жалей только о том, что в ближайшие пять лет не быть тебе сверху, — Ольга, сощурившись, смотрит ей в глаза и томным голосом произносит: — Раздевайся. И пока они, соскучившись друг по другу за все эти годы, жадно кусают губы и, срывая одежду, сливаются в одном экстазе на холодной столешнице, Кочурова не с первой попытки вставляет ключ в замочную скважину и, открыв дверь, больше не может сдерживать в себе эмоции и чувства, набирая номер Лизы. Но Корнилова не отвечает; на экран её смартфона, брошенного на пол ванной, капает кровь. Сердце Кочуровой бьётся всё чаще, вызывая тревогу. Телефон звонит, она тут же отвечает, но в трубке звучит не необходимый голос Лизы, а Титова вываливает кучу ненужной информации и спустя минут пятнадцать спрашивает: — Ты как? — Я? — переспрашивает Марьяна, трясясь и по неизвестному ей поводу захлёбываясь своими же слезами. — Я в порядке.