Daigaku-kagami

Действие седьмое

(пред)Явление Маленькая девочка Уже давным-давно стемнело, и людей на улицах в этом тихом районе города, сконцентрировавшем в себе частный сектор, почти не было. Снег невесомыми редкими хлопьями плавно опускался на остывший асфальт, но не таял, покрывая серый ковер причудливым узором в хитросплетении снежинок. Недавно снова была оттепель, и все растаяло и высохло, как будто готовясь к весне, только вот весной еще и не пахло: едва прошло Рождество, люди не успели даже толком насладиться атмосферой праздника. И вот теперь снег снова будто одеялом укрывал город, с каждой минутой все усиливаясь, превращаясь в самый настоящий снегопад. Черное такси притормозило у одного из частных домов, в окнах которого, как и во многих других, уже не горел свет, постояло и, наконец, выпустило из своих недр невысокую девушку, зябко кутающуюся в легкое кремовое пальто. Хлопнула дверца, глухо заворчал мотор, и машина, сорвавшись с места, скрылась за поворотом. Эмма не спешила заходить в дом. Втягивая голову в плечи от ночного холода, она смотрела, как в свете фонаря кружатся снежные хлопья, в медленном танце опускаясь на землю. Переливаясь, словно блестки, они притягивали взгляд. Отбеленные желтоватым искусственным светом, выделенные беспросветно-черным небом, снежинки сегодня заменяли звезды. Такие же холодные и далекие, как Франциск, снежный принц, идеал, ускользающий ото всех. Подставь руку, подожди немного и вот — кажется, ты уже поймал его, осталось только сжать ладонь и никогда не отпускать. Но посмотришь — а там только вода. Ушел. Исчез. Растаял. Эмма, стянув с одной руки перчатку, позволила снежинкам ложиться на теплую кожу. В ее ладонях они быстро превращались в маленькие капельки, заставляя на губах играть грустную улыбку. Сейчас, с тающим на руках снегом и постепенно замерзающей ладошкой, она чувствовала себя немного ближе к Франциску, как будто прикосновения маленьких белых совершенств роднили их. Атмосферу момента нарушила звонкая мелодия, пронзившая хрупкую ночную тишину, в которой лишь изредка раздавались принесенные издалека голоса, музыкальные биты и рокот проезжающих мимо машин. Встрепенувшись, как будто она только проснулась, Эмма поспешно открыла сумку, пытаясь найти надрывающийся смартфон. Наконец, новомодный гаджет сверкнул голубым экраном в ее руках и был поднесен к уху, чего, учитывая окружающий покой и громкие динамики, можно было и не делать. — Алло, — тихим уставшим голосом произнесла Эм, явно не обрадованная столь поздним звонком. — Что там опять? — она нахмурилась, поправляя сумку на плече и медленно двигаясь к дому. — Так, может, мне позвонить вашему начальству? Черт, — Эмма ругнулась, выронив ключи. — Верно говорят: «Если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам», — в ответ что-то громко невнятно затараторили. — Да меня не волнует, в какой это раз! — железным тоном отрезала она. — А мистеру Аднану я все-таки позвоню, — она отключилась, не желая выслушивать новую порцию извинений. Больше Эмма злилась не из-за того, что ее планы снова сорвались, хотя и из-за этого, конечно, тоже, а потому что своим звонком ей сбили все благодушное настроение, только-только установившееся после полного суматохи дня. Ключи тихо звякнули, брошенные на тумбочку. Не включая свет, Эм отправила следом за ними тонкие перчатки, скинула с ног сапожки, сняла пальто, оставшись в легком кашемировом свитере и шарфике, обмотанном вокруг шеи, что, впрочем, быстро было исправлено. Она старалась не шуметь, чтобы не разбудить других обитателей дома в столь поздний час, но этого, как оказалось, и не требовалось. Крадучись продвигаясь мимо кухни, Эмма заметила неяркий свет и услышала вполне отчетливые шорохи. Испугавшись поначалу и резко сбавив скорость, она заглянула в арочный проем, чтобы расследовать обстановку. В свете холодильника явственно было видно ее младшего брата, собирающего себе «ночник», о котором, по всей видимости, не должен был узнать отец: несколько баночек газировки, пара пачек чипсов, ведерко с мороженым. Облегченно вздохнув, Эмма перекрыла выход. — Так-так-так, — стараясь сделать голос как можно более строгим, пропела она. Мишель, вздрогнув всем телом, выронил газировку, которую только собирался добавить к остальным, и отскочил от холодильника, испуганно глядя то на из последних сил сдерживающую улыбку Эмму, то на катящийся по полу напиток. — Эм! — возмущенно прошептал он, видимо, опознав, кто перед ним. — Я чуть не обделался со страху! — Значит, мы квиты, — улыбнулась Эмма. — Я все папе расскажу! — на всякий случай пригрозил Мишель, поднимая с пола свою газировку и пинком закрывая дверцу холодильника. — Если попробуешь на меня настучать. Эмма только удивленно приподняла брови, наблюдая, как Мишель собирает провиант: с каких пор ему запретили что-то делать в доме, где он жил на правах царя и бога? Правда, стоило бросить взгляд на его заметно выпирающее брюхо, как все стало вполне очевидно. Отец в последнее время немного помешался на своей внешности, стремясь сделать ее такой же идеальной, как на греческих статуях, а его любимое дитя просто попало под раздачу. Эмма даже порадовалась, что почти не бывает дома. Мишель изящно проскользнул мимо задумавшейся сестры, и та, не удержавшись, потрепала его по отросшим светлым волосам. Он фыркнул, уворачиваясь, и, громко топая, побежал вверх по лестнице в свою комнату. Эмма очнулась, когда наверху хлопнула дверь, и, чертыхнувшись, поспешила следом: если отец узнает, что она вернулась так поздно, может и скандал устроить. Уже у себя, закрывшись на замок, она позволила себе устало привалиться спиной к стене и перевести дух. Это был ужасно тяжелый день. Мало было нагрузок в школе, непривычных после зимних каникул, факультативных занятий и встречи совета школы, в котором она состояла, так пришлось еще и по делам побегать, как оказалось — напрасно, ибо деньги она так и не получила. Столько ненужной суеты, когда хочется просто не выходить из комнаты целыми днями, свернувшись под одеялом в позе эмбриона и отгородившись от мира вокруг наушниками… — Черт, — Эмма приложила ладонь ко лбу, стараясь отогнать непрошеные мысли. Все, чего она сейчас хотела — принять горячий душ, смыть с себя трудовой пот и всю грязь, забыть ненадолго обо всех делах, уроках, которые еще предстояло сделать на завтра (или уже на сегодня?), наглых заказчиках, не желающих выплачивать оставшиеся деньги. Просто постоять под сильными струями воды, позволяя той омывать красивое тело, приглаживать непослушные вьющиеся волосы, стирать косметику с милого округлого лица. Но все это предстояло отложить на некоторое, к счастью, недолгое время, ибо дела не ждали, и давать сейчас спуску турецкой крысе было никак нельзя. Эмма нашла в телефонной книге сенсора номер клиента и без малейших угрызений совести по поводу позднего часа нажала на «вызов». В ухе раздались гудки, и она, дожидаясь ответа, медленно подошла к кровати, чтобы раздеться. Стянула свитер, быстро перехватив смартфон в другую руку, чтобы не пропустить ответа, следом расстегнула верхнюю пуговку на джинсах. — Мистер Аднан, беспокоит Эмма де Вард, — молния ширинки поползла вниз, когда на том конце ответили и, узнав, кто потревожил покой, быстро сменили тон на более фамильярный. — У вас еще хватает наглости спрашивать? — стягивая темно-синюю материю со стройных ножек, холодно поинтересовалась Эм. — Моя доля… — выслушав ответ, она едва не задохнулась от возмущения. — Так заставьте его вернуть ваши чертовы деньги! — бросив носки на пол, Эмма уперла одну руку в бок, сводя брови на переносице. — Неужели папочка не оставил вам в наследство парочку вышибал для этих целей? — настроение собеседника, видимо, быстро переменилось, он долго что-то объяснял ей, а она делала вид, что слушает, освобождая грудь от бюстгальтера. — Ну, а мне нравится работать по старинке, так что, если я не получу свои деньги к концу этого месяца, вам придется иметь дело с моими ребятами, — оставшись в одних трусиках и ленте на голове, Эм отключилась. Оперевшись на руки и немного откинувшись назад, де Вард глубоко вдохнула, успокаиваясь. Деньги-деньги. Да куда ей сейчас? Мысли занимал лишь один человек, и это был не Бенджамин Франклин, к сожалению. Другой, такой невероятно красивый, что даже идеализировать не нужно было. Светлые волосы, изгибаясь почти незаметными волнами, спускались на плечи, голубые жемчужины глаз, опушенные длинными светлыми ресницами, смотрели чуть лукаво, игриво, словно вызывая на откровенность, а легкая улыбка, отметившая губы идеальной формы, так и не позволяла отвести от него глаз. Ох, Франциск был настолько красив, что не думать о нем после всего было бы жалкой попыткой самообмана! Повесив ленту на трюмо, Эмма прошла в ванную, соединенную с ее комнатой. Последний элемент одежды плавно опустился на пол, а она, обнаженная, наконец, добралась до горячей воды. Струя мощным потоком ударила юное тело, волосы, распрямляясь, потемнели, плотно облепив голову и шею. Эм провела руками по лицу, подставляя его под воду, наслаждаясь, упиваясь ощущением, что вся грязь уходит вместе с жидкостью в слив. Усталость и печаль навалились тяжким грузом. Вода, плотно обхватив тело, напомнила о его горячих объятиях. О, если бы она только могла продлить эти мгновения немного дольше… Как же сейчас Эмме хотелось снова почувствовать биение его сердца внутри широкой сильной груди, снова прикоснуться к нему, снова отдаться ему. И это пустое одиночество в немом шелесте воды лишь подчеркивало желание, оттеняя его отчаянием, тоской, досадой. Эмма нанесла шампунь на волосы и, вспенив, помассировала голову. Волосы мягко скользили по рукам, и пена крупными комками стекала по спине вниз. И, закрыв глаза, можно было представить, что это он снова держит ее за руки, мягко обхватывая губами каждый пальчик по очереди, нежно гладит светлую кожу, неуловимо подбираясь к плечам и груди. Как мягкий массаж, который он никогда не сделает ей теперь. И Эм почему-то была уверена, что массаж ее Франциск делает первоклассный. Пена потекла по спине и плечам, освобождая кожу головы, даря приятное ощущение свободы и чистоты. Эмма потянулась за гелем для душа и губкой, чтобы так же освежить и тело. А вот теперь он может касаться ее везде, беззастенчиво мять и оглаживать грудь, скользить губами по животу, спускаясь вниз, к самому дорогому. Ласкать ее ягодицы, осторожно, почти невесомо гладить ножки, едва касаясь внутренней стороны бедер. Достаточно насладившись ее жалкими мольбами, он может прикоснуться к ней там, поначалу словно бы робко, неуверенно, но так горячо и неописуемо хорошо, что Эм чуть не кричит от удовольствия, а потом все распаляясь, доводя себя и ее до состояния полной эйфории, наслаждения друг другом, одной любви, которой с лихвой хватило бы и на двоих. Де Вард вышла из душа, даже не потрудившись вытереть тело, на котором застыли капельки воды. Волосы прилипли к чистой коже, в глазах светилась ясность и покой, даже печать усталости слегка поугасла, сменяясь румянцем на щеках и тяжелым дыханием. Выключив свет, Эмма упала на не застеленную с утра кровать, взглядом утыкаясь в светящиеся флуоресцентные звезды на потолке, и улыбнулась, протянув к ним руку. Эти звезды можно было достать, если встать на стул и приподняться на носочках, а вот настоящие, увы, были недосягаемы. Где-то на столе завибрировал телефон, оповещая о пришедшем сообщении, и Эм вздрогнула от неожиданности. Уже поднимая смарт, чтобы взглянуть на текст, она вспомнила, что, увлеченная своими мечтами, забыла сделать еще кое-что очень важное, кроме уроков. «Спокойной ночи». Очень лаконично для человека, которому обещали позвонить сразу после школы и забыли, с головой окунувшись в работу. Он ведь, наверное, не выспался, дожидаясь ее звонка до поздней ночи… интересно, спать вообще ложился? Эмма сокрушенно покачала головой, чувствуя страшную вину перед Тимом, и, немного беспокоясь о его реакции, набрала знакомый номер, включая громкую связь и возвращая смартфон на стол. — Да, — Тим ответил почти сразу, и голос у него был вполне себе спокойный. — Прости-прости-прости-прости, — пролепетала Эм, сжимаясь в комочек на кровати. — Сегодня было столько работы, из головы совсем вылетело… Ну да, работы. Сегодня в ее голове было столько Франциска, что думать о чем-то другом казалось почти невозможным. Эх, если бы она только могла так легко, как мысли о работе или о Тиме, выбросить из головы его образ… — Я понимаю, — отозвался Тим, прерывая ее оправдания. — Тебе приходится много трудиться, чтобы поддерживать свой статус в глазах отца. — Спасибо, — Эм улыбнулась. — Не поверишь, эти придурки снова не отдали мне мои деньги! — она поделилась последними переживаниями. — Все еще ссылались на того должника? — усмехнулся Тим. — Ага, — Эмма растянулась на кровати в позе звезды. — Задвигал мне что-то про похищение и выкуп, бред какой-то, в общем… — Наберись терпения, сис, дай ему еще немного времени, — невозмутимо ответил Тим. — Наемники обойдутся тебе слишком дорого. — Я так устала ждать, бра-атик! — простонала Эмма. — Меня же совсем не воспринимают всерьез! — Успех не приходит мгновенно, стоит только захотеть, — откликнулся тот. — Ты должна доказать, что достойна этого, показать, что будешь стоять до конца, что никогда не сдашься. Только тогда ты добьешься своей цели. — Знаю, — уныло ответила она. — Ну, а ты как? — Все в порядке, — в голосе Тима послышалась теплая улыбка. — Уроки и драмкружок отнимают все свободное время, так что никаких глупостей натворить не успеваю. — И что вы ставите на этот раз? — Эмма чуть закусила пухлую губу при упоминании драмкружка. — «Старуха Изергиль» еще не закончена, — тяжело вздохнул Тим. — И хотя репетировать там нечего, Артур неистовствует. — А Франциск… — робко подала голос Эмма, перебивая Тима. — Эм! — возмутился тот. — Все, что тебе стоило бы о нем знать, я рассказал при вашей первой встрече. — Да, — горько усмехнулась она. — Да. Ну, я тут немного устала и страшно хочу спать… — Доброй ночи, Эмма, — откликнулся де Вард. — Не отчаивайся, у тебя все получится. — Да, спасибо, — Эм сымитировала звук поцелуя. — Удачного дня, — послышался шум, говорящий о том, что Тим нажимает на кнопку отбоя, а потом в комнате вновь повисла тишина. Франциск… Губы невольно дрогнули, а ноги крепче сжались от воспоминаний о случившемся. Цветы, шампанское, комплименты. Он был такой, каким она себе представляла настоящего принца, казался идеальным. Отказать такому не представлялось возможным, и стоило ему только намекнуть, она тут же раздвинула ноги, как наивная школьница. Хотя, черт побери, она и есть наивная школьница, ей ведь всего семнадцать! В этом возрасте еще веришь в любовь, наивно полагая, что на свете существуют идеальные парни, которые, воспользовавшись тобой, как подстилкой, не исчезнут с наступлением рассвета, не уйдут, не оставят. Которые тоже умеют любить, которые тоже могут испытать это чувство с первого взгляда. Но Бонфуа не остался. Просто лишил девственности на кровати уютного гостиничного номера, а потом ушел, исчез, как утренний туман, растворился в ночи. А Эмма сидела там, на смятых простынях, свесив ноги на ледяной пол, и думала только о том, что ей чертовски холодно, а сдвинуться хотя бы на миллиметр нет ни сил, ни желания. Будь ее воля, она бы остановила время тогда, когда постель еще хранила его тепло, его запах, когда ее тело помнило все его прикосновения, все поцелуи, когда в ее душе не было чувства, что все напрасно, когда в ней еще была вера, что он вернется. — Черт, — почувствовав, как по щекам катятся горячие слезы, Эмма поспешила вытереть их, стыдясь своей реакции. Стоило сразу забыть о нем, возненавидеть, рассказать о его грязном поступке Тиму, в конце концов, и насладиться местью. Но она… она не смогла. Потому что совсем не злилась на Франциска. Это была обида, возможно, разочарование, немного досады, отчаяния, печали, особого такого коктейля чувств, который возникает внутри, когда надежды не оправдываются. Но злости и желания мстить не было. Эм все-таки знала в глубине души, что Тим прав, что так все и закончится. Знала и не могла сердиться, прощая Франциску все, даже если он на следующий день забыл ее имя. Больше всего она презирала не его, а себя. За то, что, кажется, действительно влюбилась во Франциска. Так по-детски наивно, в этих глупых девчачьих надеждах на счастье… Счастье, которого никогда не будет. Всхлипнув, Эмма снова сжалась в тугой комок, обнимая руками коленки. Ну как она могла быть такой дурой? Повелась на конфетную оболочку, на манеры, на комплименты, на идеальный французский, такой бархатистый, обволакивающий, лишающий всякой возможности мыслить здраво… Одного взгляда в перламутрово-голубые глаза хватило, чтобы навсегда пропасть в них, раствориться, потерять себя и, в беспамятстве, легко отдать свое сердце на растерзание совершенно чужому человеку. Слезы все текли по щекам, оставляя на них влажные дорожки. В темной комнате раздавались редкие всхлипы, приглушенные подушкой. Эмма так старалась скорее вырасти, и совсем забыла о том, что на самом деле она всего лишь подросток. Девчонка, которая никогда еще ни в кого не влюблялась. Глупенькая, неопытная… Теперь страдающая из-за своей наивности. Она впервые ощущала, как ее нежное сердце рассыпается на осколки, ей впервые было так по-настоящему больно из-за кого-то. Когда-то в детстве Эмма пробовала почитать романы для девочек ее возраста. Там рассказывалось о первой любви, о том, что мальчики неожиданно могут оказаться привлекательными, и захочется не просто гулять с одним из них, а держаться за руки, целоваться, проводить время только вдвоем. Все было так розовенько и мило, что она, плюнув на это бесполезное чтиво, вернулась к более приятным занятиям: поиграть с братцем на заднем дворе в футбол, покататься с ним на велосипедах по грязным после дождя проселочным дорогам, посмотреть, как он делает уроки и, не понимая, как решить тот или иной пример, злится, черкая в тетради так сильно, что листы рвутся. Тогда Эмма не дочитала, что любовь может еще и приносить боль, не узнала о том, что иногда чувства девочки не находят отклика в мальчике, и он не обращает на нее внимания, старается избегать общения с ней, а в некоторых случаях даже разбивает сердце. В школе у нее не было таких близких друзей, которые делились бы личными переживаниями. Нет, она прекрасно ладила со всеми ребятами не только из своего класса и параллели, но и со многими другими, да вот настоящего друга или подруги у Эм не было. Только Тим, который, к слову, тоже не интересовался любовными отношениями с противоположным или своим полом. Теперь она прекрасно понимала, почему иногда, поругавшись с парнем или девушкой, ее знакомые ходили такие мрачные, с покрасневшими глазами, почему они кричали друг на друга, почему жались по углам, ловя каждый момент близости. Если бы Эмма могла, она бы тоже посвящала всю себя Франциску, бегала бы за ним хвостиком, лишь бы обратил внимание, лишь бы снова прижал к себе, сказал какой-нибудь пошловатый комплимент и непринужденным движением подлил в бокал игристого вина. Она бы заботилась о нем, бережно будила каждое утро, готовила ему кофе — сладкий, с молоком, как сама любила, и как он тоже, несомненно, любил, — и пекла бы что-нибудь особенное. Она бы с удовольствием стирала его грязные носки и прощала, что он разбрасывает свои вещи повсюду. Эмма бы хотела стать матерью его детям, даже если он об этом никогда не узнает, чтобы иногда вспоминать о нем, о своей любви. Но Франциск был на другом краю земного шара, и Эмме оставалось только безнадежно лить слезы в подушку. Постепенно Эм успокоилась, расслабляясь на кровати и закутываясь в одеяло. На губах заиграла теплая улыбка. Ничего еще не кончено — и она знала это так хорошо, как ничто иное. Тим был прав, когда говорил, что Бонфуа просто воспользуется ею. От этого остался горький осадок, но, вместе с тем, Эмма не жалела о случившемся. Она доверила себя профессионалу, и никто не мог сделать ее первый раз более незабываемым и лучшим в мире, даже если вдруг все неправда, и они не будут вместе всю оставшуюся жизнь. Но также Тим был прав, и когда говорил, что успех не приходит мгновенно. Да, ей придется побороться за свое счастье, но оно — и в этом ей довелось убедиться на личном опыте — того стоило. Стоило усилий, потраченных на него, стоило слез, выплаканных из-за него, стоило всего, чего бы ни попросили взамен. Эмма де Вард всегда была сильной девочкой, поэтому и теперь твердо верила: у нее все получится.