Daigaku-kagami

Явление V Голод Спиной Феликс уперся во что-то жесткое и неровное — похоже на ручки от швабр, но это сейчас волновало его меньше всего. Другое дело — горячий рот напротив его собственного, сухие губы с потрескавшейся кожей, которые так сладко целовать, прикусывать, посасывать. Хотелось стонать в голос, но нужно было вести себя тихо — и Феликс вел, жарко отвечая на поцелуи, зарывался пальцами в волосы, притягивал к себе, прижимал, впивался губами и дразнил языком. Гилберт пахом вжимался в его бедро, Феликс чувствовал, как он заводился, как его член поднимался и становился все тверже в штанах, и — господи — как же он скучал по всему этому! Гилберт трогал — повсюду, куда мог дотянуться: гладил спину, стискивал рубашку, пальцами забирался под ремень брюк и сжимал задницу. От его прикосновений у Феликса горела кожа, он прижимался сильнее, чтобы было больше контакта, больше прикосновений, больше жара. Феликс соскучился, ужасно соскучился — они не виделись две недели, а эта была бы третьей, если бы Гил не затолкал его несколькими минутами раньше в почему-то открытую подсобку, — и ему хотелось как можно больше и, желательно, сразу. Но Гилберт только гладил, мял, трогал, впивался — и целовал, так мокро и беззащитно, что у Феликса коленки подгибались. Он бы и упал — на кровать или хоть куда-нибудь, только в подсобке было до ужаса тесно, и повсюду дурацкие неудобные швабры, на которые невозможно было не напороться спиной в самый ответственный момент. От поцелуев — в губы, в шею, в уши — в животе сворачивался тугой комок, Феликс терся о бедро Гилберта, но тот упорно игнорировал его, только целовал и гладил, словно не мог насытиться этим, как будто у самого не стояло до звездочек перед глазами. Феликс попытался залезть Гилу в штаны: расстегнул ширинку, языком лаская чужой язык, рукой скользнул по трусам, сжал член — Гилберт разорвал поцелуй и закусил губу, чтобы не застонать, а потом осторожно отстранил руку Феликса и, будто извиняясь, вновь утянул его в головокружительный поцелуй. Феликс ответил, снова потерся членом о бедро, протолкнул язык Гилберту в рот и прижал того к противоположной стене — благо, размеры помещения позволяли сделать это без каких-либо усилий. В таком положении у Гила не было никаких шансов — Феликс спустился поцелуями на шею, расстегнул незаметно рубашку, прошелся руками по гладкой груди, провел по бокам до бедер, а потом, не дав Байльшмидту опомниться, опустился на колени и взял его член в рот. Гилберт прикусил одну руку, а другой вцепился Феликсу в волосы. Дернул в сторону, будто хотел остановить, но сдался в следующую же секунду и насадил глубже — Феликс едва не закашлялся. Остановившись, он выпустил член изо рта, сжал в ладони, провел осторожно, на пробу, и снова обхватил губами — трудно было сдерживаться, когда что-то столь желанное и недосягаемое оказалось так близко. Феликс взял глубже, начал насаживаться горлом, и Гилберт снова ухватился за его волосы, задавая нужный темп. Да, да-да-да, как же он этого ждал! Восхитительный член прямо у него во рту, и Гилберт снова рядом, и Феликс снова нужен ему, и Гил снова хочет его, снова берет его, как раньше, как надо, вот так!.. Феликс, не сдержавшись, застонал от удовольствия — вибрация прошла от горла по члену Гилберта, и тот тут же за волосы притянул Лукашевича обратно к своим губам. Поцеловал в мокрый рот, переплел языки, потерся членом о член — у Феликса задрожали коленки — и приспустил ему штаны, освобождая от тесного плена. Узел в животе у Феликса затянулся, заныл, член дернулся, соприкоснувшись с другим, и он снова застонал, только теперь Гилберту в рот. — Тише, тише, малыш, — срывающимся шепотом попросил тот, осторожно вплетая пальцы Феликсу в волосы. — Вот так, ты же хороший мальчик, ты же знаешь, как нужно себя вести. Феликс знал — лишний звук, и любой человек, которому посчастливилось оказаться в паре метров от них, может обо всем догадаться. Но разве можно было сдержаться, когда Гилберт — горячий, возбужденный, со своим восхитительным членом — прижимался к нему, целовал его и трахал его рот? Феликс прикусил губу и кивнул, и Гилберт обхватил оба их члена влажной ладонью. Провел вниз, обнажая головку, как ему всегда нравилось, и резко задвигал рукой, шумно выдыхая куда-то Феликсу в плечо — тот задрожал от удовольствия, потому что наконец-то, он ведь ждал этого так долго, ему было так нужно, так хотелось!.. Гилберт зашипел, прикусил нежную кожу на шее, и Феликс, опомнившись, перестал впиваться ногтями ему в спину — и когда он снова оказался возле этих растреклятых швабр? Байльшмидт замедлил движения, прижался пахом сильнее, снова покрывая шею-уши-губы жадными поцелуями, он уже был на грани — Феликс знал, чувствовал, но ему было так мало, он едва не захныкал от обиды: — Гил!.. — слова давались с трудом, хрипом вырываясь из легких. — Гил, пожалуйста, прошу тебя, еще, давай еще немножко, — тот перестал дрочить, только крепко стиснул члены пальцами. — Я так скучал, я так хочу тебя, пожалуйста, Гил, прошу… — Ну тише, — Гилберт прервал его поцелуем, и Феликс ненадолго забыл, о чем только что просил, так ему было хорошо и сладко. — Тише, маленький мой, я тоже соскучился, — Гил зубами потянул на себя мочку, так что по телу Феликса прокатилась новая волна возбуждения. — Но ты же понимаешь, что здесь у нас не получится больше. Феликс снова прохныкал что-то невнятное, но Гилберт возобновил движения рукой, и тот потерялся в ощущениях. Толкнулся навстречу — член Гилберта терся о его собственный, и от одного этого хотелось кончить, — приоткрыл рот, впуская язык, и едва снова не застонал. Гил и сам толкался в собственную ладонь, опалял дыханием шею и шептал что-то бессвязно-пошлое — Феликс слышал, только не мог разобрать слов, слишком было не до того, слишком горячо, тесно, слишком остро и необходимо. Электрические волны по позвоночнику — Гилберт ускорился, его член был таким горячим и большим, что Феликс не смог бы удержаться, даже если бы захотел. Он опустился на колени и поспешно вобрал член в рот так глубоко, как только смог, и Гил снова вцепился в его волосы, насаживая в правильном темпе. Феликс и сам не понял, как оказался на ногах, когда кто-то дернул за ручку. Его сердце громко билось где-то в горле — он боялся, что тот человек за дверью может его услышать, и невольно прижался к Гилберту в поисках защиты. Тот только напряженно хмурился. Дверь они закрыли — внутри был замок, как тот, что стоял на дверях в туалетные кабинки, но у человека снаружи мог быть ключ, и в таком случае им обоим следовало скорее освоить азы телепортации. Ручка дернулась еще раз, кто-то явно попытался потянуть дверь на себя, но попытка не увенчалась успехом. — Одевайся, — шепнул Гилберт, и Феликс, очнувшись, подтянул штаны и надел жилет, от которого они избавились, едва зашли в подсобку. Дверь для проформы дернули еще пару раз, а потом человек, нецензурно выругавшись, поспешил удалиться. Гилберт уже застегнул пуговицы на рубашке и привел себя в относительно опрятный вид — Феликс едва не застонал теперь уже от обиды: у него-то на голове наверняка местная ворона свила гнездо и теперь высиживала птенцов. Как в таком состоянии по школе ходить? Гилберт осторожно приоткрыл дверь и огляделся — очевидно, в коридоре никого не было, потому что он выбрался наружу и потянул за собой Феликса. Тот только успел подхватить забытую сумку — разочарование душило похуже любых слез. Он ведь так ждал, так хотел! И Гилберт почти кончил, и он сам был на грани, и все так хорошо начиналось! А теперь что? Снова ждать две недели, чтобы поймать друг друга черти где на долбаных полчаса уединения? — У меня сегодня нет восьмого урока, — тихо сказал Гилберт, когда они добрались до коридора к учительской. Конечно, Феликс об этом знал, они оба знали — расписание появилось почти два месяца назад, и, если бы все было так просто, проблемы бы вообще не существовало. Но у Феликса восьмым была вторая математика, и он не мог пропускать ее, по крайней мере, не так часто, как ему бы того хотелось. — Ты же знаешь, — вздохнул он. — Учитель Оксеншерна нагрузит домашкой до самых каникул, если я и сегодня пропущу. Гил кивнул, быстро огляделся по сторонам и прижал Феликса к себе — порывисто, с отпечатком прошлого возбуждения — так что тот задрожал в его руках. Но далекий шум шагов и приглушенные голоса заставили его разжать объятия, и Феликс разочарованно вздохнул — вот и все, сказка кончилась. Если точнее, она кончилась еще два месяца назад, когда перед началом нового семестра в «Кагами» прибыл учитель естествознания — Куро Карасуба. Его внешний вид соответствовал имени чуть больше, чем полностью: высокий статный мужчина в расцвете лет — черный плащ поверх строгого костюма, начищенные ботинки, угольно-черные волосы, торчащие на затылке, как хохолок у ворона, и нос с горбинкой. Его глаза неопределенного цвета — слишком темные, чтобы различить оттенок — всегда смотрели строго и прямо, а на лице не было заметно и тени улыбки. Учитель Карасуба заменял Ивана весь третий семестр прошлого года — тогда директор только присматривался к нему, и комнату в общежитии предложить не могли. Феликс в те дни едва появлялся в собственном блоке, они с Гилбертом всерьез рассматривали возможность жить вместе и почти не вылезали из кровати. Они даже не задумывались — то есть задумывались, конечно, просто не обсуждали — о том, что в скором времени все может измениться. В конце концов, для учителя Карасубы всегда можно было подыскать другое местечко, а даже если и нет — им удавалось хранить свои отношения в тайне весь предыдущий семестр, и вряд ли что-то могло измениться в новом. Вот только в новом учебном году учителя Карасубу официально приняли в штат «Кагами» и предложили место в общежитии, а он, конечно, согласился. Мест для учителей оказалось не так уж много — одно с Гилбертом, а другое — с Людвигом. Но на стороне Людвига был сам Гай — из-за дружбы того с Феличиано, — и все свободные комнаты вдруг превратились в одну: ту, что раньше занимал Иван, а учитель Карасуба поселился по соседству с Гилбертом. Поначалу Гил с Феликсом еще пытались встречаться при Карасубе — Лукашевич приносил учебники и тетради для занятий английским, и первое время новый сосед им не мешал — нужно было просто вести себя тихо. Но однажды учитель Карасуба поймал Гилберта, когда тот проводил Феликса: сытая улыбка еще не успела сползти с его покрасневших от поцелуев губ, и Байльшмидт оказался на редкость в затруднительном положении. — Гилберт, я бы хотел обсудить ваши занятия английским с этим мальчиком. Как и ожидалось, разговор оказался на редкость скверным. Куро выразил сомнения в истинных намерениях Гилберта и сочувствующим тоном дал совет: забыть про мальчишку, ведь тот «еще совсем ребенок и не осознает, как собирается использовать его собственный учитель». Гил предпочел отмолчаться — пусть Карасуба думает, что хочет, подтверждать или опровергать его слова он не собирался. Но это продлилось ровно до тех пор, пока Куро не заявил, что теперь ребенок под его защитой: — Я не дам вам воспользоваться служебным положением для принуждения невинного мальчика к половому акту. Лишь глубокое уважение к вашим педагогическим навыкам останавливает меня от заявления директору. Угроза оказалась намного эффективнее, чем Гилберт предполагал, особенно учитывая, что Карасуба не бросал слов на ветер — он действительно отслеживал каждый Гилбертов шаг. И вот тогда-то сказка и кончилась на самом деле. Из-за Куро встречаться у Гилберта в блоке больше не получалось — единственное «окно» выпадало на восьмой урок в среду, но у Феликса, как назло, в это время как раз шло второе занятие математикой. Блок самого Феликса можно было даже в расчет не брать — за почти два месяца учебы он пустовал всего один раз. У Гила тогда была куча работ на проверку, но он настолько изголодался по близости, что бросил все, лишь бы побыть немного с Феликсом. «Невинный мальчик» скакал на его члене, как последняя шлюха, и умолял кончить ему на лицо — и не сказать, что сам Гилберт вел себя более сдержанно. Все, что у них осталось — это встречи в учебном здании, когда Карасуба был занят своими делами или просто не мог быть рядом с Гилбертом. Взгляды, полные желания и тоски, как будто случайные прикосновения, ничего не значащие диалоги. Встречи на переменах в укромных уголках, дрочка или минеты в тесных подсобках вместо обеда, редкие свидания после занятий, если Карасуба задерживался в учительской или лаборатории. И все это так редко, что Феликс снова терзался ужасным чувством, когда словно бы насекомые копошились в груди — на том месте, где привыкло быть сердце. Рядом с Гилбертом ощущение пропадало, но стоило им побыть порознь пару дней, как оно возвращалось с новой силой. Давило, мешало спать и думать, заставляло Феликса чувствовать себя неуютно, пусто, отчаянно — и лить напрасные слезы в подушку. Потому он и цеплялся так сильно за Гилберта и их редкие встречи, нуждался в них — и как можно больше, сильнее, крепче, — чтобы оно ушло, отпустило, чтобы забыть, наполниться, чтобы быть хоть кому-то — снова — нужным. — Я приду, — прошептал Феликс. — Скажу, что, типа, живот прихватило, или еще что-нибудь. Гилберт молча кивнул и скрылся в учительской, а Феликс с трудом заставил себя спуститься в столовую, чтобы перекусить. Где-то на границе сознания он чувствовал голод, но неприятные ощущения поперек груди волновали его намного больше. Он взял какую-то булочку из тех, что еще не смели голодные студенты, кружку остывшего сладкого чая и обернулся в поисках свободного места. К счастью, в такую погоду ученики «Кагами» в большинстве своем предпочитали обедать на улице — но редкие исключения были, и именно из-за них Феликс чувствовал себя еще хуже, чем обычно. Торис с Эдуардом и Райвисом сидели в углу возле окна, на столе рядом с ними стояли подносы с опустевшей посудой, и выглядели друзья счастливыми и довольными жизнью. Эд, против своего обыкновения, не уткнулся в ноутбук, а активно участвовал в обсуждении, и даже тихоня Райвис улыбался и непринужденно болтал наравне с остальными. Конечно, Торис заметил Феликса — заметил его взгляд — и дружелюбно улыбнулся, словно бы Лукашевич не пытался игнорировать его уже который месяц. Игнорировать у Феликса получалось, к слову, просто отвратительно — слишком Торис вел себя приветливо: постоянно пытался если не помириться окончательно, то просто снова сблизиться. Улыбался вот, как сейчас, — издалека, защищал Феликса или спорил с ним — ну не станешь же молчать, когда весь драмкружок ждет твоих ответных аргументов? Писать, правда, перестал, но иногда кидал забавные картинки и песни — Феликс слушал, добавлял в плей-лист и почему-то никак не мог заблокировать Торису доступ к своей странице. Временами — обычно по вечерам, в одиночестве — ему хотелось малодушно сдаться: ответить Торису чем-нибудь в его же духе, посмеяться вместе над шуткой или подсесть за обедом — Торис точно ждал этого, он именно этого и добивался всем своим поведением, но как раз потому Феликс и не мог ему ответить. Если он поддастся сейчас — то потом не сможет остановиться. Это же Торис, в конце концов, а не кто-то там еще. Феликс сел за дальний от выхода столик и в три укуса расправился со своей булочкой — не хотелось столкнуться с Торисом и его друзьями, им и без того еще предстояло отсидеть три урока в одном классе. Тогда, на первом году обучения, когда им нужно было выбрать профильные предметы, Феликс и подумать не мог, что ему не захочется видеть Ториса, и легкомысленно отметил те же занятия — вот теперь расплачивался. Он уже представил, с каким выражением Лоринаитис будет провожать его взглядом, когда Феликс попросит учителя Оксеншерну отпустить его домой с восьмого урока, и с силой прикусил губу — да черт с ним, с Торисом этим, ну хватит уже! Его Гилберт будет ждать, Гилберту он нужен, Гилберт никогда ему больно не делал, и не обманывал никогда, и желаний своих тоже никогда не скрывал. С Гилбертом хорошо и легко, и не болит в груди, и не скучает он совсем рядом с ним по Торису, он вообще по Торису не скучает — ни капельки — и хватит, пожалуйста, хватит! Звонок раздался весьма своевременно — Феликс очнулся от рассматривания знакомого пейзажа за окном, а заодно и от своих мыслей. Подхватив сумку, он поспешил на занятия — учитель Нанаши, преподаватель английского в их классе, относился к опоздавшим строже, чем ко всем остальным, а к Феликсу у него были, видимо, еще и какие-то личные претензии — он спрашивал его едва ли не на каждом занятии. Феликс был уверен, что это из-за Гилберта — в школе они вели себя так, будто Гил просто давал ему дополнительные уроки английского, и это наверняка задевало самолюбие учителя Нанаши. Стоит ли говорить, что весь урок он провел у доски, отвечая на каверзные и не очень вопросы? Торис смотрел сочувственно, подсказывал вместе с остальными, и у Феликса не было времени на него обижаться — стоило ему сесть на место, чтобы выполнить задание, как учитель снова вызывал его к доске, решать вместе с классом. На информатике Феликсу тоже не повезло, но, по крайней мере, он не отдувался один за всех. Учитель поспрашивал домашний параграф, посмотрел код, который Феликс бессовестно скатал у кого-то из одноклассников вчера вечером, и, поставив хорошие баллы, отправил на рабочее место. Лукашевич только вздохнул — судя по наметившейся тенденции, с Бервальдом тоже не все пройдет гладко. Первая математика пролетела почти незаметно: Феликс относился к предмету равнодушно, без особых проблем справлялся со стандартными задачами и легко усваивал новый материал. Ему не нравился только объем домашнего задания, которым исправно нагружал их учитель Оксеншерна, — за пропущенное занятие он требовал дополнительно все номера, решенные в классе, и двойную порцию домашки. К Феликсу учитель относился тепло — насколько вообще мог, конечно, — и разрешал иногда выполнять лишь домашние задачи, но это касалось только обычной математики. Профильные же занятия Бервальд вел куда строже — сами, мол, выбрали предмет, нечего теперь жаловаться — и поблажек не делал. Страдальчески ерзая на стуле, Феликс выждал стратегические пять минут от второго урока и подошел к учителю: его лицо выражало крайнюю степень мучений, он держался за живот и тяжело дышал. — У-учитель, — тихо позвал он. — Мне, типа, что-то это… нехорошо, вот. И сильнее ухватился за живот: посмотрите, как мне больно и плохо. — Сходи в медпункт, — нахмурился Бервальд. Феликс кивнул — спорить не стоило, учитель Оксеншерна сразу бы заподозрил обман, а вот с Ли всегда можно было договориться. Он постарался игнорировать взгляд Ториса в спину — тот прожигал дырку в его многострадальном жилете — и медленно, словно бы ему и вправду было больно, вышел из класса. Как только дверь за спиной Феликса закрылась с тихим шорохом, он припустил в медицинский кабинет — нельзя было терять ни минуты. — Здравствуйте, — постучавшись робко, Феликс приоткрыл дверь. — Можно? — Конечно, — Ли улыбнулся и гостеприимным жестом пригласил его войти. — Что случилось? — Мне, типа, тотально нужно с математики сбежать, и я сказал учителю, что живот болит, — честно признался Феликс. — Вы ведь поможете? — Спасибо за откровенность, — рассмеялся Ли. — И куда же тебе так срочно нужно уйти? — На свидание, — не слишком уверенно ответил Феликс — да и можно ли было назвать получасовой секс-марафон свиданием? — Ну, садись, больной, — Ли Куан Ю махнул на стул напротив себя. — Будем тебе освобождение заполнять. Он вписал в лист фамилию, имя, класс, погрыз ручку, придумывая диагноз и лечение к нему, и, поставив размашистую подпись, вручил бланк Феликсу. Тот оглядел его недоверчиво и не смог сдержать счастливой улыбки — Ли даже покраснел польщенно. — По правилам я бы должен оставить тебя в своем кабинете, пока уроки не закончатся, но будем надеяться, что Бервальд об этом не знает, — подмигнул он. — Удачи! Феликс поблагодарил медбрата и едва ли не бегом пустился в класс. Только перед дверью он вспомнил, что у него болит живот, и, резко затормозив, постарался состроить измученную мордашку. В классе его ждали темные от волнения глаза Ториса — и Феликс снова почувствовал, как сжимается что-то в груди. Он никогда не мог врать Торису, не мог и не умел, поэтому сейчас, под его напряженным взглядом, почувствовал, будто в животе и правда затягивается болезненный узел. Учитель недоверчиво осмотрел освобождение и отправил Феликса домой, соблюдать предписанный постельный режим — уж этой-то рекомендации Лукашевич собирался следовать в полной мере. Когда он складывал учебники в сумку, Торис наклонился к нему и прошептал: — Как ты себя чувствуешь? — Феликс только стрельнул глазами хмуро, с трудом удержавшись от ответа. — Если хочешь, провожу тебя до блока. — Не надо, — отрезал он и вышел из класса так быстро, как только мог, уже не заботясь о том, чтобы изображать больного. Торис должен был обо всем догадаться — должен был сразу, а не только сейчас, — но он предпочел этого не делать, решил, что заговорить с Феликсом будет хорошей идеей. Хорошей, если только он собирался снова все испортить — благо, портить было уже нечего. Феликс стиснул жилетку на груди — дурацкий Торис со своим дурацким участием, и Бервальд тоже дурацкий — что мешало отпустить его сразу? — и он сам, и эти мысли, и все вокруг. Ничего, скоро Гилберт поможет ему избавиться от всего этого. Нужно только немного потерпеть — получаса им хватит, должно хватить, иначе и быть не может. Стук в дверь — и сразу поцелуй, руки Гилберта были везде, трогали, гладили, сжимали. Феликс уронил сумку, прижался крепче, вплел пальцы в волосы, потянул на себя. Жадно, так что дыхания не хватало — но кому оно вообще было нужно? Они оторвались друг от друга, только чтобы закрыть за собой дверь в комнату Гилберта. Байльшмидт повалил Феликса на кровать, увлек в новый поцелуй, вжался пахом в пах, так что Феликс застонал — громко, несдержанно. В ответ Лукашевич рукой скользнул Гилберту в штаны, сжал член через тонкую ткань трусов, подмял Гила под себя, спустился ниже для удобства. Приспустил штаны с трусами, пьяно улыбаясь, и насадился ртом на стояк, с удовольствием ощущая, как чужие пальцы сжимают волосы, задавая темп. О да, вот так — он этого с самого обеда ждал!.. Гилберт резко отстранил его от члена, потянул вверх, к себе, поцеловал — глубоко, чувственно — и оказался сверху. Красные глаза потемнели от возбуждения, Феликс двинул бедрами вверх, потираясь о член, и Гилберт прикусил губу, сдерживая стон, — ну же, давай, возьми, как ты любишь! Феликс облизнулся, потянулся за поцелуем, и когда Гилберт осторожно провел пальцами по его щеке — дернулся, как от удара. Гил смотрел серьезно и внимательно, пытался игнорировать свое возбуждение, даже нахмурился для дополнительного эффекта, но Феликс знал, что он долго не выдержит. Сейчас ему совсем не хотелось ни о чем думать. Лукашевич улыбнулся сладко фирменной улыбочкой, посмотрел в глаза — проникновенным долгим взглядом, полным желания, — и скользнул языком по губам, приглашая. Гилберт склонился над ним, поцеловал нежно, почти целомудренно, и, шумно выдохнув на ухо что-то на немецком, потерся стояком о бедро. Приподняв бедра, Феликс спустил брюки, обхватил Гилберта одной рукой, крепче прижимая к себе, а другой нашарил на тумбочке заранее приготовленную баночку смазки. — Давай же, — прошептал он — скользкие пальцы проникли в дырочку, растягивая, пока Гилберт покрывал поцелуями его шею. Феликс выдавил еще смазки на ладонь и обхватил член Гилберта, направляя его в себя, — было немного больно, у них давно не было нормального секса, но даже эта боль отдавалась волнами удовольствия по телу. Как же давно Феликс об этом мечтал! — Да-а, — простонал он, ногтями впиваясь Гилберту в спину. Не думать ни о чем, забыться в удовольствии, наслаждаться собой и чужим членом в заднице — и плевать на все проблемы, плевать на Карасубу, плевать на копошащийся комок в груди. — Так хорошо, Гил, пожалуйста, вот так, еще, прошу, Гил… Всем, что имело сейчас значение, было удовольствие — от прикосновений, от поцелуев, от плавных, размеренных толчков. Такое знакомое — но такое чужое. — Я так скучал, как же я скучал!.. Перед глазами поплыло, но Феликс не обратил внимания — ему было так хорошо, так приятно, так сладко там, внизу, и это щемящее чувство в груди… Он хотел застонать, но у него не получилось — не хватило дыхания, — и вместо этого Феликс всхлипнул. — Я, — он сглотнул, оборвав себя на полуслове — Гилберт расплывался перед ним нечетким пятном. — Я так скучаю, Гил! Байльшмидт обнял его — теплыми сильными руками прижал к своей груди, усадил на колени и осторожно, на пробу, провел рукой по волосам. — Тише, малыш, тише, — пробормотал он. — Давай, выговорись, поплачь. Ну зачем? Почему он просто не сделал все, как обычно? Феликс снова сдавленно всхлипнул — комок в груди распускался, раскрывался, давил и мешал дышать. Все ведь так хорошо начиналось! Лукашевич уткнулся носом Гилберту в шею — он еще пытался держаться, но тот продолжал гладить, нежно, не как обычно гладил, и Феликс не смог. — Я не могу без него, — выдохнул он, когда рыдания перестали сжимать горло. — И он знает!.. Он назло… — эта мысль заставила его снова захлебнуться слезами. — Я хочу… я скучаю по нему, Гил, я так скучаю, — Феликс судорожно вдохнул. — Я не могу выкинуть его из головы, просто не могу! Это меня с ума сводит… И ты, — он поднял взгляд на Гилберта — тот смотрел куда-то в стену, серьезный и задумчивый, — только с тобой я обо всем этом забываю. И теперь из-за учителя Карасубы у меня и этого не осталось! Я не могу так больше, Гил… Гилберт его поцеловал — напористо, властно, — и Феликс потерялся в ощущениях. Мягкие прикосновения к спине и волосам, соленый поцелуй и отчаянное биение освободившегося сердца. Ну почему так трудно дышать? — Разберемся, — оскалился Гилберт. — Одевайся, скоро Куро вернется. Он подтолкнул Феликса с кровати и шлепнул по заднице, так что тот рассмеялся. «Разберемся», да? Внушает… доверие.

***

Когда Куро Карасуба, терзаемый дурными предчувствиями, вернулся в блок, который он делил с Гилбертом, сексуальных несовершеннолетних мальчишек там, к его великому облегчению, не было. Байльшмидт пил чай на кухне — он выглядел задумчивым и печальным, и Куро не смог пройти мимо. — Гилберт, — окликнул он. — Я присоединюсь? — Конечно, — кивнул тот. — Я как раз хотел обсудить кое-что по поводу ваших занятий. Гилберт был завучем по воспитательной работе, поэтому о занятиях он с другими учителями разговаривал исключительно на равных, но Карасуба все же насторожился. Он кинул в кружку пакетик с чаем и залил его водой. — Как проходят уроки в третьем «А»? — Куро знал, кто именно учился в этом классе, поэтому тут же неуловимо расслабился. — Неплохо, — ответил он, присаживаясь напротив. — Ребята старательные, только отвлекаются много. — Ну, это во всех классах так, — улыбнулся Гилберт. — Никаких проектов им давать в ближайшее время не планировали? — Только три лабораторных на дом до тестов, — пожал плечами Карасуба. Гил снова задумчиво посмотрел в окно. Куро выловил пакетик из кружки и отпил горячий чай, наслаждаясь ароматом. Он пока не понимал, чего хотел Гилберт. — Нельзя ли объединить их все в один домашний проект? Куро задумался — идея была неплохой, только уж слишком объемной выходила работа. Об этом он и сообщил Гилберту. — В таком случае почему бы ученикам не выполнить ее в парах? — на губах у Байльшмидта играла торжествующая улыбка. — Хорошо, — кивнул Куро. — И с кем в паре должен оказаться ваш Феликс? Дураком Карасуба не был и мог сложить два и два, даже если Гилберт считал иначе. Тот выглядел удивленным, но не слишком — больше довольным собой, хотя Куро еще ни на что не согласился. Гилберт и так уже был ему должен — за то, что он не сдал его директору, — но Куро не был против немного увеличить долг. — Торис Лоринаитис.