Daigaku-kagami

Явление VIII Как не стоит говорить «прощай» Гилберт вздохнул, бросил тоскливый взгляд на соседний столик, где три девушки в официальных костюмах — очевидно, после работы — весело хохотали над чем-то и произносили задушевные тосты, и допил остатки пива из высокого бокала. Напротив него сидел Куро Карасуба — румянец на щеках, нездоровый блеск в глубине черных глаз и бесконечное обожание. — Я всегда восхищался вами, — продолжил Куро, пригубив пиво. — Вы были моим кумиром, ваши труды!.. Гил снова посмотрел на соседний столик. Одна из девушек, поймав его взгляд, опрокинула на себя стакан с недопитым напитком и, залившись краской, выбежала в туалет. — Работать с вами — моя давняя мечта, — донесся до него голос Куро. — Вы просто невероятный человек. Больше всего на свете Гилберт хотел встать и уйти. Или присоединиться к девушкам — у них там, похоже, действительно было весело. Или, на худой конец, просто закрыть ладонями уши и не слушать всего того, что говорил сейчас Куро. Если бы он только мог. Если бы мог… — Взять еще? — Гилберт поднялся из-за стола и кивнул на почти опустевший бокал Карасубы. — Будьте так добры, — кивнул тот. Эта маленькая передышка — все, что было у Гила, и он собирался использовать ее на максимум. Он неспешно подошел к барной стойке, со скучающим видом оперся локтем о столешницу и махнул рукой бармену. — Два пива. Мужчина кивнул и достал два бокала из-под стойки. Гил завороженно смотрел, как их заполняет золотистая жидкость с шапкой белой пены, и думал. О том, что происходит в его жизни, о том, что происходило в ней раньше, о том, что еще произойдет, и чего точно никогда не произойдет. А еще — о том, как некоторые вещи из последней категории вдруг переходят в первую. Но больше всего его мысли занимал один вопрос, которым хоть раз задается каждый. Как он дошел до такой жизни? Началось все, как известно, в небольшом городке близ Берлина лет тридцать назад — именно тогда фрау Байльшмидт произвела на свет самого прекрасного младенца, которого когда-либо видело человечество. Но маловероятно, что именно в тот момент жизнь Гилберта пошла под откос — искать следовало все-таки несколько позже. Может, когда Гил решил, что лучше будет пойти преподавать в международном колледже для мальчиков, вместо того, чтобы работать по специальности — переводчиком? Этот вариант Гилберт тоже отбросил. Тут он смог снова встретиться с Родерихом, получил превосходную практику и отличные рекомендации, а главное — заявил о себе. Теперь для него не было проблемой устроиться у какой-нибудь большой шишки, но Гил решил пока отложить коварные планы по завоеванию мира — ему нравилось в «Кагами». Так когда все-таки вся его жизнь пошла наперекосяк? Гилберт поймал на себе задумчивый взгляд Куро и поспешил отвернуться к барной стойке. Пиво уже давно было готово и только дожидалось своего часа, но Байльшмидт старательно делал вид, что заинтересован чем-то еще — возвращаться за столик ему не хотелось от слова «совсем». Вопрос, которым он задавался, на самом деле был риторическим. Гилберт знал, когда свернул не туда — поначалу он еще пытался сопротивляться, но чертов Феликс ломал все с трудом выстроенные барьеры так легко, словно для него их и вовсе не существовало. Именно после встречи с ним — вовсе не с Элизабет — жизнь Гилберта круто изменилась. В какой-то момент он даже подумал, что может быть счастлив. Какая глупость. Ну что мог ему предложить мальчишка, которому еще и двадцати-то нет? Трахался он потрясающе — с этим Гил и не думал спорить, но помимо это их связывало только… Дайте-ка подумать. Ах, да — ничего. Но именно из-за Феликса Гил смог отпустить Ваню. Именно из-за Феликса он остался в долгу у Куро Карасубы. И именно из-за Феликса оказался здесь, в этом растреклятом баре. Так что, пожалуй, если кого-то и стоило винить в случившемся, то только Феликса — но Гилберт его не винил. Это ему из них двоих полагалось иметь мозги и рассуждать по-взрослому, и то, что он этого не делал, вовсе не снимало с него ответственность. — Спасибо, — кивнул Куро, когда Гил бухнул перед ним бокал с пивом. Байльшмидт проигнорировал его и вернулся на свое место. Девушки за соседним столиком дошли до той кондиции, когда пора говорить о козлах и чувствах — одна, заливаясь слезами, рассказывала что-то про своего парня, а две другие ее утешали. Вместе с ними старалась бутылочка саке — несчастной постоянно подливали. Гилберт ей невольно позавидовал. — Возможно, мы могли бы потом побеседовать с вами в более приватной обстановке, — понизив голос, предложил Куро. Гилберт дернулся, как от удара, и едва сумел не потерять лицо, но не удержался и все-таки бросил любопытствующий взгляд на Карасубу. Тот выглядел настолько до нелепого счастливым, что ему стало стыдно. Он перевел взгляд правее — туда, куда смотрел Куро, — и столкнулся с искорками веселья в васильковых глазах. Гилберт сглотнул. Неделю назад, как раз после рождественского концерта, Куро Карасуба поймал Гила, когда тот пытался незаметно пробраться в комнату после полуночи. Куро, конечно, тут же напустил на себя строгости и, встав в позу, начал отчитывать Гилберта за беспечность и растление малолетних, вот только в этот раз он промахнулся — с Феликсом Гилберт не виделся уже почти три недели. — Не беспокойтесь, — отмахнулся Байльшмидт. — После вашей лабораторной у него нет времени на занятия со мной. Куро улыбнулся — от этого в груди Гилберта проснулось предчувствие большой беды. Он нахмурился и вопросительно уставился на Карасубу. — Славно, — сказал тот. — Значит, я могу попросить вас об ответном одолжении? Гил хотел бы отказаться, но не мог — у Куро на руках были все карты. Мало того что он не стал рассказывать Гаю или того хуже — журналистам — об отношениях Гила и Феликса, так он еще и действительно неплохо помог Гилберту, и тот сам это признал только что. — Конечно, — оскалился Гил. Внутренний голос, забитый и слабый, в этот момент совершил самоубийство. Тогда Байльшмидт еще не знал, какие последствия за собой повлечет это «конечно» — ну что, в самом деле, мог попросить у него Куро? Приготовить обед или сводить в дорогой ресторан? Купить костюм? Прикрыть на работе, когда ему потребуется срочно отлучиться? Не сходить же на свидание, ну! — Насколько мне известно, до меня с вами жил предыдущий учитель естествознания, — осторожно начал Куро. — И вы с ним были довольно близки. Гилберту показалось, что его сердце перестало биться. На лбу выступил холодный пот. Ведь не свидание же?.. — Думаю, я мог бы закрыть глаза на ваши прошлые ошибки, если бы вы, — Куро замялся, слегка покраснел и отвел взгляд, — познакомили меня с ним. Что? — Что? — только и смог выдохнуть Гилберт. — Я долгое время искал встречи с мистером Брагинским, — пояснил Куро. — Он признанный специалист в области синтетической биологии, многие из его работ вызвали большой резонанс в научных кругах, и мне бы хотелось лично обсудить с ним некоторые вопросы. Это возможно, Гилберт? Это не было возможным. Нет-нет, никак нет, просто невыполнимая задача. Нужно сказать Куро забыть об Иване, не искать с ним встречи и заняться чем-нибудь своим. — Великий я может все, — подмигнул он вместо это. И вот теперь — он оказался здесь. В паршивом баре рядом с «Кагами», пьет дешевое пиво и слушает, как Куро Карасуба — сосредоточенный строгий мужчина без тени улыбки — льнет к Ивану, словно влюбленная девица. Встретить Брагинского почти через год оказалось не так тяжело, как Гилберт себе представлял. Страх перед ним отступил, беспокойство за Феликса и Лизхен тоже больше не тревожило душу, а обида — что сбежал, не сказав ни слова на прощание, и даже открытки затрепанной потом не прислал — уже прошла и отдавалась только сдавленной болью в груди. Гил старался не думать о том, что вместе со всеми этими чувствами, спрятанное в глубине души и запертое на сто замков, теплится еще одно, забытое и отчаявшееся найти выход. Иван не выглядел тем же человеком, что был год назад. При первой встрече он смерил Гилберта беглым взглядом, равнодушным и пустым, и тут же обратил все свое внимание на Куро — они обсуждали последние публикации друг друга, спорили в терминах, которые Гил посчитал бы нецензурными, и, кажется, за пять минут общения успели стать лучшими друзьями. А теперь, когда Куро предложил Ивану найти более уединенное местечко, Брагинский почему-то посмотрел не на Карасубу, а на Гилберта. В его глазах больше не было аметистового блеска болезни, он казался абсолютно нормальным, таким, каким Гил впервые встретил его, и — ох, господи, — он смотрел на него таким взглядом, что у Гилберта все туже сжимался узел внизу живота. — Думаю, ваш блок прекрасно подойдет, мистер Карасуба, — мягко произнес Ваня, не сводя глаз с Гилберта. — Пожалуй, вы правы, — отозвался Куро и тоже посмотрел на Гила. — Вы ведь не будете против? Весь его вид говорил, что у Гилберта нет выбора. — Развлекайтесь, — вяло махнул рукой Байльшмидт. — Я еще посижу. Куро понимающе улыбнулся, мельком оглянувшись на девушек за соседним столиком, на которых весь вечер пялился Гил, и отошел за верхней одеждой — начало января совсем не располагало к прогулкам в одной только белоснежной рубашке. Ваня тоже посмотрел на девушек, хмыкнул и повернулся к Гилберту. Тот видел в его глазах желание сказать что-то — нестерпимое, жгучее, рвущееся на свободу, — но Брагинский молчал, а Гил не мог смотреть на него слишком долго. У них вообще было не так много времени — Куро уже возвращался с пальто в руках. — Удачи, — одевшись, бросил Карасуба. — И вам того же, — отсалютовал Гилберт, поджав губы. Ваня молча кивнул ему. Гил проводил взглядами их спины, и только когда за ними закрылась дверь, позволил себе выругаться сквозь зубы. Облегчение обрушилось на него удушливой волной — он понял, насколько сильно беспокоился и нервничал, как переживал, боялся, сдерживался и волновался. Весь этот проклятый вечер он дышал через раз. Гилберт поднялся из-за стола — больше его там ничего не держало и, что бы себе ни надумали Куро и Ваня, он не собирался провести ночь в компании одной из тех девчонок. Он просто прекрасно понимал намеки, и если кому-то нужно было провести пару часов наедине — что ж, он не против напиться до поросячьего визга за это время. А делать это лучше всего прямо за барной стойкой — там, по крайней мере, всегда есть тот, кто наполнит опустевший бокал. — Рассчитайте столик, пожалуйста, — он тряхнул головой в приблизительном направлении. — И еще пиво для меня. И как он все-таки докатился до такого? Гилберт снова подумал о Феликсе — он перевернул его жизнь с ног на голову, разрушил идеальный мир, ворвался, как сметающий все на своем пути шторм. Почему Гил вообще поддался его очарованию? Что такого было в Феликсе, чего не было у Гилберта? Тогда у них с Ваней как раз были трудности в отношениях — если, конечно, можно так выразиться. Ваня боролся со своим жутким альтер эго, а Гилберт в это время трахал все, что выглядело привлекательнее его покойной бабушки, вместо того, чтобы помогать Брагинскому. Звучит даже хуже, чем было на самом деле, но у Гилберта были причины так поступать — по крайней мере, он мог убедить в этом себя. Иван, в конце концов, тоже не был ангелочком, а под конец и вовсе с катушек съехал — один только случай с Яо чего стоил. Гилберт не позволял себе думать, что бы изменилось, не будь он таким повернутым на себе кретином — может, он сумел бы помочь Ване преодолеть его болезнь и спас жизни десятку тощих кошек, обтянутых линялой шерстью; может, Ване не пришлось бы увольняться из «Кагами» и уезжать в Россию; может, они все еще были бы вместе. Но Гил никогда не клялся Брагинскому в вечной любви и верности — и не заставлял того клясться в ответ. Требовать от него невозможного было бы просто несправедливо. А Феликс появился в его жизни как раз в тот момент, когда Гилу это было необходимо больше всего — тогда без видимых причин снова вернулся Иван, он бил и насиловал Гилберта, и тот думал, что Ваня больше никогда не вернется. Ему так хотелось, чтобы хоть кто-то снова смотрел на него влюбленными глазами, так хотелось обладать кем-то, быть кому-то нужным, что когда Лукашевич исполнил все его желания одним взглядом — он просто не смог устоять. Потом вернулся Ваня, в какой-то момент все стало хорошо — они пытались вместе победить его болезнь, Гил подбадривал Ваню, тот боролся с кошмарами и почти не спал… Байльшмидт забыл о Феликсе, но ровно до тех пор, пока снова не поссорился с Ваней — в этот раз по своей и только своей вине. Он тогда поссорился вообще со всеми своими друзьями, а Лукашевич как будто только этого и ждал — ворвался к нему с поцелуями, смотрел шальными глазами и подставлялся так страстно и охотно, что у Гила снесло крышу. Феликс помог ему помириться с Родерихом и вдруг оказался хорошим другом, на которого Гилберт всегда мог положиться. Другом, который нуждался в Гиле так же, как тот — в нем. В таком положении все оставалось до следующего появления Ивана — потом начались побои, снова насилие, снова боль, и Брагинский каким-то образом снова узнал об измене. Гил не мог подвергать Феликса такой опасности, не мог показать перед ним свою слабость. Они практически не встречались и, стоило только Ивану исчезнуть на пару дней, как Лукашевич снова пришел к Гилу — он всегда приходил к нему сам. Тогда они крупно поругались, и именно тогда Гилберт впервые задумался о том, что своими неосторожными словами и поступками сам подвел себя к этой черте. Он потерял Ваню, он потерял все, что было ему дорого, и он не хотел потерять и Феликса тоже. Он его не любил, но и Феликс никогда не говорил о своих чувствах. Их устраивали такие отношения. Может, Лукашевич и не мог дать Гилберту всей той любви и нежности, которыми его окружал Ваня, но ему нужен был Гил. Это подкупало, создавало иллюзию счастья, в которой хотелось раствориться, и Байльшмидт забыл о том, о чем забывать не стоило. У их отношений не было будущего. И, конечно, мир не упустил сладкой возможности как можно больнее напомнить ему об этом. «Я Куро Карасуба, новый учитель естествознания, и теперь буду жить с вами. Позаботьтесь обо мне». Еще и Торис этот… Гилберт взглянул на часы — стрелки медленно двигались к двум, и он решил, что сеанс самоуничижения можно считать оконченным. Если Иван и Куро еще не закончили, он сможет просто проскользнуть мимо них в свою комнату и закрыться там до утра, как будто ему снова семнадцать, и он живет в общежитии с каким-нибудь отпетым ловеласом. Гил расплатился за пиво, надел куртку и вышел из бара. Морозный воздух обхватил его лицо в свои ладони, и тонкая кожа мгновенно пропустила холод внутрь — Гилберт зябко поежился. По пути он заглянул в круглосуточный супермаркет — обычно он закупался в продуктовом отделе торгового центра, но иногда забегал и сюда — и взял самый дешевый виски. Блок встретил его тишиной — Гилберт даже порадовался, что не услышит всего происходившего между Куро и Иваном, вернись он на полчаса раньше. Хорошо, что у него всегда был повод выпить. Он скинул куртку, ботинки, поднял с пола пакет с нехитрыми покупками и прошел в кухню, щелкнув выключателем. Свет на несколько секунд ослепил его, но когда Гилберт привык, то сразу же столкнулся с внимательным изучающим взглядом. — Ты долго, — улыбнулся Иван. Гил едва не выронил пакет — спина мигом покрылась испариной, а ладони стали скользкими. Ему от самого себя было противно, но Гилберт ничего не мог поделать — подсознательно он все еще боялся Ваню. — Я ждал тебя, чтобы попрощаться, — объяснил тот, заметив его реакцию. — В прошлый раз так и не смог решиться. — А теперь трахнул моего соседа и сразу сил прибавилось, — сглотнув, криво ухмыльнулся Гилберт. — О чем ты? — Ваня улыбнулся такой привычной, полной детского непонимания улыбкой. — Мистер Карасуба показал мне свои исследования и предложил совместный проект. Идея показалась мне интересной, так что я согласился. — И все? — Гил, — Брагинский рассмеялся. — Не все люди думают только членом. — Ох, и как же я мог забыть, — вспыхнул Гил, — некоторые ведь предпочитают валить все проблемы на свое альтер эго. Он знал, что эти слова больно заденут Ваню — и он хотел, чтобы тому было больно. Хотя бы немного, тенью той боли, которая все это время была с Гилом. — Ауч, — Иван прикусил губу. — Это было довольно подло. — Сбегать, не попрощавшись, тоже, — Гил выудил из пакета виски и поставил бутылку на стол. Он поймал удивленный взгляд Брагинского и только пожал плечами. — Мне жаль, что так вышло, — тот подошел к шкафчику и выудил из него два стакана, пока Гил доставал из холодильника оставшуюся еще с празднования Рождества шоколадку. — Я сбежал, как последний трус, но и тебе тогда было не до меня. Он выразительно хмыкнул и поставил стаканы на стол. Гилберт молча разлил виски. — Как в старые добрые, — прокомментировал Ваня. — Слушай, Брагинский, — сделав глоток, Гил задумчиво поднял на него глаза. — Зачем ты вообще приехал? — Не мог же я отказать твоей просьбе, — невинно пожал плечами тот. — Мог, — отрезал Гилберт. — И должен был. От тебя всего-то и требовалось — написать вежливое письмо, что ты, мол, слишком занят и не можешь нанести визит. — Тогда вот тебе честный ответ, — ничуть не смутившись, Ваня пристально посмотрел в глаза Гила. — Я хотел поговорить с тобой. Гилберт допил свой виски и налил новую порцию. Иван последовал его примеру. Он ждал ответа, но Байльшмидт не знал, что сказать. Все смешалось и стало настолько странным и непонятным за это время: год назад он бы многое отдал, чтобы вот так посидеть с Ваней на кухне посреди ночи, но теперь это было… непривычно — только и всего. — Ну, говори, — вздохнул Гилберт. — Гил, — Ваня устало потер глаза. — Давай не будем начинать. Я не хотел мешать твоему счастью. И боялся смотреть тебе в глаза, потому что мои воспоминания не исчезли вместе с Иваном. Думаешь, это было легко? Гил промолчал, уткнувшись в виски. Конечно, он не думал, что Ване было легко. Гилберту было стыдно, что он не был с ним рядом в эти дни, он чувствовал себя ужасно неловко, как школьник, которого отчитывают на глазах всего класса. — Но теперь это все в прошлом, — тепло улыбнулся Ваня. — Я нашел новых друзей, которые помогли мне справиться с трудностями. Есть люди, на которых я всегда могу рассчитывать. Так что теперь я хочу только извиниться перед тобой — и отпустить. — Извиниться? — губы Гилберта дрогнули. Ему совсем не нравились Ванины слова. Ему не хотелось его отпускать. Ваня — снова, спустя столько времени — был здесь, с ним, улыбался как ни в чем не бывало, в его глазах не было маниакального аметистового блеска и страха перед неизвестным чудовищем. И он просил Гилберта просто отпустить его? — За всю боль, которую причинил тебе, — кивнул Брагинский. — Мне жаль. Гил избегал смотреть на него. Он налил себе еще виски, хотя чувствовал себя и без того достаточно пьяным. Хотелось плакать, но слез не было. — Значит, ты счастлив? — спросил он. Какое-то время Ваня молчал — Гил видел, как поднимается его полупустой стакан, а потом снова заполняется жидкостью. — Наверное, — тихо ответил Иван, сделав несколько глотков. — А ты? — Конечно, — тут же оскалился Гилберт — он ждал этого вопроса и не собирался давать на него другой ответ, даже если на самом деле чувствовал себя совершенно иначе. — Это же великий я. Он все еще не хотел смотреть на Ваню, но если бы он струсил и в этот раз, тот бы точно раскрыл обман. Брагинский выглядел растерянным и печальным. — Вот как, — он опустил взгляд. — Это хорошо. — Где ты пропадал все это время? Не то чтобы Гилберту было интересно — было, конечно, но не до такой степени, — просто хотелось перевести тему на что-то более приятное. Сеанс самоуничижения он закончил еще в баре. — В одной из московских клиник, которая за небольшую сумму согласилась не подвергать мою болезнь огласке, — с благодарной улыбкой откликнулся Иван. — Мое возвращение на родину и так вызвало переполох в некоторых кругах. — Вылечился? — Скажем так: закрепил результат, — пояснил Брагинский. — По большей части я пошел туда из-за Наты — ей действительно требовалась помощь квалифицированного специалиста. — Что за Ната? — вскинулся Гил — слушать про новую подружку Вани не хотелось, как и про их семейное счастье. — Ревнуешь? — рассмеялся Ваня. — Ната какое-то время была мною одержима. Мне больших трудов стоило найти ее и уговорить начать лечение, но это была лишь малая плата за все проблемы, которые у нее были из-за меня, — Гил вопросительно приподнял брови, и Иван пояснил. — Она страдала кратковременными провалами в памяти, временами не контролировала свое тело, видела галлюцинации и не могла заснуть без ножа. — Что-то мне это напоминает, — усмехнулся Гилберт. — Ага, — легко согласился Ваня. — Она показала мне, как я выгляжу со стороны. И потом мы вместе заново учились жить в обществе. Гил наполнил их стаканы новой порцией виски — бутылка почти опустела и только на донышке плескались драгоценные капли алкоголя. Их Гилберт выпил прямо из горла, а бутылку поставил под стол. — Кстати, именно она клала мне в карман записки с именами твоих любовников, — улыбнулся Ваня. — Она писала их своей кровью. Байльшмидт поперхнулся виски, и Иван расхохотался, глядя, как он пытается прийти в себя. — Шутишь, что ли? — Ничуть, — отсмеявшись, выдохнул он. — Она же держала меня в страхе столько лет. — И теперь ты называешь ее своим другом? — Гилберт залил удивление новой порцией алкоголя. — После такого? Ваня развел руками. — Почему нет? Она славная и очень милая девушка. Все это делала ее болезнь, не Наташа. А болезнь мы смогли победить. Хоть он и говорил про Наташу, все слова относились и к Ване тоже. Гилберт не мог перестать думать об этом: если бы он помог ему, если бы заставил пройти лечение — может, сейчас они бы не прощались навсегда? — Черт, виски кончился, — он досадливо толкнул пальцами пустой стакан. — Сходим? — Нет, постой, — Ваня, пошатнувшись, встал на ноги. Он неровной походкой добрался до коридора, и через какое-то время оттуда раздался грохот. Гил тут же подскочил к нему, морщась от поплывшей картинки перед глазами. Пока он сидел, опьянение не чувствовалось так сильно, но сейчас ему хотелось только одного — склониться над белым другом и поделиться с ним сегодняшним ужином. Брагинский сидел на полу, рядом с ним валялась его распотрошенная сумка, а в руках у него торжествующе поблескивала бутылка с прозрачной жидкостью. Гил, не удержавшись, сел рядом. — Ты такой придурок, — он ударил Ваню кулаком в плечо. — Я думал, ты тут сдох. — Я не настолько пьян, — рассмеялся тот. — Зато смотри, что у меня есть. Привез тебе настоящую выпивку, а не эти помои, которые ты называешь виски. — Сделаешь из меня алкаша, как ты сам, — отозвался Гил. — Тебе стоит попробовать, — Брагинский открутил крышку, но на горлышке стоял дозатор. — Вот черт. Пошли. Он, опершись на плечо Гилберта, с трудом встал и протянул тому руку. Гил, конечно, не брал в расчет, что Ваня чертовски пьян, и поддался на эту провокацию — Иван, дернув его вверх, не удержался на ногах и прислонился к стене. Гилберт по инерции навалился на него. Ванины голубые глаза блестели, совсем шальные. Он облизнул губы — рефлекторно, неосознанно, и Гил, так же не отдавая себе отчета, потянулся к ним. Он так скучал. Ваня отвечал — горячо, жарко, жадно, страстно. Он кусал Гилберту губы, прижимал к себе за бедра и, не стесняясь, трогал, гладил — везде, куда мог дотянуться. Гил пытался отстраниться, чтобы вдохнуть — воздуха катастрофически не хватало, он словно потерялся в собственных ощущениях и не мог понять, как вообще дышать, если тебя целуют так, — но Ваня цеплялся за него, стонал в губы и не давал от себя оторваться. Но Гилберта это почти не волновало — он был согласен и умереть вот так. Потому что рядом с ним был Брагинский, чертов русский, проклятый идиот, который свел его с ума, заставил пройти через самое пекло, а потом, когда пришла пора сказать друг другу «прощай» — трусливо сбежал. Правильно сделал. Как же он, черт побери, был прав, когда отпустил Гилберта, когда дал ему время прийти в себя и позволил им обоим зализать раны. Как же он был прав! Гил чувствовал, как ему в бедро выразительно упирается Ванин член, собственное возбуждение тоже давно просилось на свободу, и он потянул Брагинского за собой в комнату, где было бы намного удобнее, где была мягкая кровать и никто не мог их случайно увидеть. Они рухнули на постель прямо в одежде, не отрываясь друг от друга. Ваня потянулся, чтобы поставить водку на стол, и оказался сверху. Зрачок почти скрыл за собой радужку, и на секунду Гилберту снова почудился аметистовый блеск на дне его глаз, но потом Ваня поцеловал его — как всегда целовал, — и все ненужные мысли отошли на второй план. Сейчас рядом с ним был Ваня — единственный и неповторимый, а Ивана с его грубым животным желанием обладать давно пора было забыть. Это просто имя — за ним давно нет ничего, что стоило бы всех страхов. Нецензурно выругавшись сквозь зубы, когда Ваня прикоснулся к его члену, Гил потянулся к его ширинке. С трудом справившись с пуговицей — руки тряслись и не слушались, — он погладил Ваню в ответ. Тот застонал, навалился сверху, и его тяжелое дыхание опалило Гилберту шею. — Черт, — прошипел Гил. — Стой, Брагинский, — Ваня промычал что-то. — Да стой же ты. Он спихнул Ивана с себя и тут же столкнулся с его затуманенным, отчаянным взглядом. Гилберт и сам не хотел останавливаться — это было неправильно, нелогично и глупо. Отказывать, когда тот, о ком ты уже и мечтать не смел, сам лезет тебе в трусы, целует, стонет твое имя и, кажется, готов на все. Но он должен был остановиться — если бы он не сделал этого сейчас, потом бы точно не смог. — Хочу тебя, — прошептал Ваня. Гил застонал. — Ты же понимаешь, что лучше этого не делать, верно? Сам упрекал меня, что думаю только членом, а теперь что? — А теперь моя очередь, — заявил Иван и погладил член Гилберта — тот предательски дернулся от его прикосновения. — Я и так ждал слишком долго. Он накрыл губы Гилберта поцелуем, и тот, плюнув на все, влажно ответил. Ему, в конце концов, не пятнадцать лет, чтобы трястись над каждым случайным сексом. Какая вообще разница, если наутро напоминать обо всем будет только саднящая задница? Ваня двигался резко и нетерпеливо, и, черт, это было слишком больно с непривычки, но Гил стонал, срывая голос, потому что это было именно то, что ему нужно. Он двигался навстречу толчкам, отзывался на каждое прикосновение, кричал, ничуть не стесняясь спящего за стенкой Куро — о нем Гил даже не вспоминал. Ваня не сводил с него глаз, пьяных от удовольствия и алкоголя. Даже когда кончал, он не разрывал зрительного контакта, и только этого, да еще пары движений ладонью, хватило Гилберту, чтобы последовать за ним. Перед тем как провалиться в забытье, уткнувшись носом Ване в плечо, Гил подумал, что не простит Брагинского, если тот снова уйдет, не сказав ему ни слова.

***

— Гил! Феликс, пользуясь тем, что на улице в эти дни почти никого не было, замахал Гилберту со стороны парка. Он как раз возвращался из магазина, у него в руках был небольшой пакет, а Байльшмидт собирался в город — там у него были кое-какие дела. Лукашевич повис у него на шее и даже чмокнул в щеку, но Гил знал, что за этим больше ничего не стоит — счастливые искры в глазах Феликса яснее всяких слов говорили, что у них с Торисом все наладилось. — Привет, мелкий, — Гил обнял Феликса в ответ — это уже вошло в привычку и тоже теперь ничего не значило. — Ты, как всегда, вовремя. Разговор есть. — Круто, — тот показал ему большой палец. — Та же фигня. Они дошли до ближайшей скамейки в парке и сели, не глядя друг на друга. — Я слышал, учитель Брагинский приезжал, — начал Феликс, черт бы побрал его проницательность. — Ты теперь тоже свалишь из «Кагами»? — И не подумаю, — фыркнул Гил. — У него работа с Куро намечается, так что это он, вроде как, собирается перебраться в Осаку. Феликс болтал ногами в воздухе, разбрызгивая капли воды со своих сапог. — Рад за вас, — кивнул он. — У тебя тоже все в порядке? — Гил мог бы и не спрашивать — прогресс был на лицо. — Ага, в полном, — подтвердил Феликс. — Значит… все, типа, кончено, да? — Выходит, что так, — пожал плечами Гилберт. — У тебя есть Торис, а у меня… мне есть куда идти. Феликс бросил на него быстрый взгляд из-под ресниц. — Если бы все сложилось иначе, у нас могло бы что-нибудь получиться, — улыбнувшись, заметил он. — Ага, не будь я старше тебя в два раза, — оскалился Гил. — Не будь я умнее тебя в два раза, — парировал Феликс. — Ох, заткнись! — Байльшмидт отвесил ему легкий подзатыльник. Рассмеявшись, Лукашевич откинулся на спинку скамейки и глубоко, с наслаждением вдохнул, устремив взгляд в серое небо. Гил последовал его примеру. Свежий морозный воздух приятно охлаждал мысли, и повисшая между ними пауза не казалась неловкой. Они, кажется, оба собирались прощаться, но… — Если тебе потребуется помощь, ты всегда можешь на меня рассчитывать, — сказал Гилберт, повернув голову, чтобы видеть лицо Феликса. — Та же фигня, — тот повернулся к нему. — Позови, если снова надумаешь, типа, поплакать школьнику о своей нелегкой судьбе. — Друзья? — Гил протянул ему оттопыренный мизинец. Феликс повторил его жест и переплел их пальцы. — Друзья.