Daigaku-kagami

Явление VII Самый чудесный день А вы — верите в чудеса? Не спешите говорить «нет», ведь тогда вы солжете. Никто и не говорит о возможности в один прекрасный миг превратить Луну в одну большую конфету. Нет, это, конечно, было бы довольно забавно и наверняка вкусно, но слишком расточительно… Вспоминайте то, о чем мы часто забываем, дерзайте! Ммм… кажется, кто-то сказал… жизнь? Да-да, жизнь! Вот оно — самое великое чудо, что часто называют проклятьем. Какое же это проклятье? Ведь можно столько всего попробовать, стольким насладиться, столько испытать… Это самое прекрасное, что могло случиться с каждым из нас. Наверное, это слишком общие слова? Хорошо, тогда другой вариант. Дыхание. Как вам такое чудо? Ну что бы мы без него делали, а? Вот представьте, что дыхание было бы как прием пищи: хочешь подышать, а нечем, заснул — и не вдохнуть даже. Жутковато… Так что — да, наше дыхание — тоже великое чудо! Постойте, а разве то, что солнце встает каждое утро — не чудо? Или, например, что в небесах по ночам загораются миллионы светящихся звездочек? Запах свежескошенной травы летом — это ли не чудо? Ну как бы мы жили без него, эй! Да ведь все, что нас окружает — одно сплошное чудо. Потому что случилось задолго до нашего появления на этой планете. Потому что дает нам силы жить. Потому что всегда рядом с нами. Вот так вот! А вы — «чудес не бывает»… ха! Представьте себе, желания тоже сбываются. Нужно только верить, надеяться и… нет, не ждать! Именно, что не ждать. Стараться изо всех сил, доказывая Фортуне, что тебе нипочем ее выкрутасы: вот тогда-то и встанет все на свои места, и жизнь наладится. А сидеть и ждать у моря погоды — удел трусливых и слабых. Ничего не происходит просто так, и чтобы чего-то добиться, нужно хоть что-то сделать. Мечтать, знаете ли, тоже совсем не так просто, как могло бы показаться. — Ну, начнем! Жил-был тролль, злющий-презлющий, то был сам дьявол. Раз он смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротив, выступало еще ярче, казалось еще хуже. Прелестнейшие ландшафты выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей — уродами! Дьявола все это ужасно потешало, так что он не мог не хохотать, радуясь своей выдумке. Все ученики тролля рассказывали о зеркале как о каком-то чуде. И они бегали с зеркалом повсюду, а напоследок захотелось им добраться и до неба. Чем выше поднимались они, тем сильнее кривлялось и корчилось зеркало от гримас, но вот они поднялись еще, и вдруг зеркало так перекосило, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги. Миллионы, биллионы его осколков наделали, однако, еще больше бед, чем само зеркало. Некоторые из них разлетелись по белу свету, попадали, случалось, людям в глаза и так там и оставались. Человек же с таким осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь дурные ее стороны, ведь каждый осколок сохранял свойство, которым отличалось само зеркало. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было хуже всего: сердце превращалось в кусок льда. А злой тролль хохотал до колик: так приятно щекотал его успех его выдумки. Но по свету летало еще много осколков зеркала. Послушаем же! В зал ввалилась толпа подростков, волной разлившихся по сидячим местам, заполнивших собой все свободное пространство. Их голоса сливались в единый шумовой поток, что, взвившись в воздух, мешал сосредоточиться тем, кто в зале был до открытия дверей. Вскоре, места — даже у стен — стало катастрофически не хватать, и кое-кто вставал даже в проходах между рядами. Когда поток, пронизывающий дверь, иссяк, та закрылась, не допуская опоздавших. Свет погас. В душном и тесном зале, вмещавшем в себя, казалось, даже больше, чем вообще было людей в школе, воцарилась абсолютная тишина. Звонкий густой голос Антонио отразился от стен, эхом отдаваясь в ушах и приковывая все внимание к сцене. Занавес, тихо шурша, начал свой путь к краям сцены, постепенно открывая импровизированные мансарды домов, соединенные толстой водопроводной трубой. На «окнах» стояло по розе, а актеры сосредоточились в более нежной, определенно девчачьей «комнате». Неожиданно откуда-то сверху в центр сцены, изображавший улицу, посыпались блестящие хлопья — как будто искристый снег. По залу прокатился удовлетворенный шепот, но стоило только полотнам ткани замереть, шум вновь смолк. Представление началось. И если в зале все замерли, стоило только актерам начать игру, то за кулисами тут же возникла сумасшедшая деятельность. Снег, подготовка костюмов, повторение своих слов, успокаивающие нервы упражнения. Первый «полновесный» спектакль под руководством Артура — он не мог позволить ему быть хуже предыдущих и делал все возможное, чтобы исполнить поставленную задачу. Пока Антонио аккуратно выпускал из коробки, прикрепленной сверху сцены, «снег», Артур внимательно вглядывался в действия актеров, особенно уделяя внимание новичкам. Он удовлетворенно отметил, как прекрасно Ёнсу голосом изображает даму преклонных лет, общающуюся с детьми. Еще больше его порадовал Андресс: он так и лучился детской непосредственностью, которой в обычной жизни, да и на большинстве репетиций, никто и представить не мог в его исполнении. Наконец, с заявлением Кая о том, что он растопит Снежную Королеву, посадив ее в печку, сцену покинул Ёнсу, а Андресс и Кику остались вдвоем, петь и любоваться розами. Так как следующая сцена у Има была только в конце спектакля, Артур позволил себе отвлечься от процесса и поболтать — Ёнсу подскочил поделиться первыми впечатлениями. — Там столько народу! Я никогда еще перед таким количеством людей не выступал. Артур, ты уверен, что сегодня никого на территорию школы не пропускают? Но это неважно! — он и слова не давал вставить Артуру, повиснув на его плечах в порыве дружеских чувств и активно жестикулируя. — Такое внимание! Такие глаза! Такая реакция! Как будто выступаем перед искушенной публикой, а не перед обычными школьниками! Я впечатлен! Это!.. Это просто!.. — Это просто твой первый раз, — улыбнувшись, прошептал Керкленд. — И говори потише, не хочешь же ты испортить все впечатление? — Конечно, нет! — зажав себе рот руками, тут же закивал Ёнсу, все еще взбудораженный и впечатленный. — Я хотел попросить не так часто играть на публику, ты все делаешь напоказ, а нам нужно, чтобы люди поверили в тебя, — серьезно попросил Артур. — В целом все смотрится очень ярко, но вот это… — Вас понял, президент! — отсалютовал Ёнсу. — Представляю, как Ал сейчас давится гамбургерами от зависти! — торжествующе хихикнул он, но заметив как-то сразу изменившееся выражение лица Керкленда, предпочел не развивать тему дальше. На самом деле он очень хотел, чтобы Альфред мог разделить его восторг, ведь именно он привел Джонса в драмкружок, чуть ли не на жалость надавив. Ёнсу всегда было с кем поделиться своим счастьем, кому рассказать новую забавную новость, с кем поболтать, провести вечер или даже ночь. Но вот Альфред — Герой с большой буквы, способный рассмешить одним своим видом, поддержать одним взглядом и растормошить одним каким-нибудь, безусловно, абсурдным предложением — таких у него больше не было. Джонс был исключительным эксклюзивным экземпляром лучшего друга, которого Им, с его неплохим нюхом на людей, умудрился заполучить в свое безраздельное властвование. И именно потому ему не хотелось переживать что-то столь значительное, как первое выступление на сцене перед полным залом, в одиночестве. С горя он сам не заметил, как столкнулся со следящим за сценой из своего уголка новичком — соседом Альфреда по комнате Мэттью. Раньше Ёнсу его практически не замечал — он, конечно, слышал что-то про какого-то якобы существующего парня из параллельного класса, имя которого забывали даже его одноклассники, но ничего более выведать не мог и не хотел. Поэтому когда Мэтт пришел к ним в зал, чтобы предложить свою помощь, Ёнсу и обратил на него несколько больше внимания, чем тот, видимо, привык. И вот тут-то пришла пора ему удивляться: как люди могли быть такими глупыми, что не замечали Мэттью. Он ведь оказался просто ангелочком — добрый, милый, скромный, ответственный, заботливый, терпеливый и отзывчивый. — Готов блистать? — кивнув на сценарий в руках Мэтта, глупо улыбнулся Ёнсу — он все еще чувствовал странную, давно забытую робость рядом с ним. — Выложусь на все сто, — кивнул Уильямс, сдержанно улыбаясь. — Это совсем не страшно, — зачем-то добавил Им, прекрасно осведомленный, что сценический опыт у Мэттью много больше, чем его собственный. — А то Ловино так нервничает, — пояснил он и взглядом проследил за Варгасом — тот расхаживал туда-сюда возле стены, нервно кусал ногти и вообще выглядел не самым лучшим образом, учитывая, что из него попытались сделать пусть и агрессивную, но милую девочку, а получился избитый уличной бандой по самые гланды малолетний алкоголик. — Вот я и думал, что меня там тухлыми помидорами закидают, — Мэттю тихонько рассмеялся, и Ёнсу отразил его улыбку. — Мне кажется, он вовсе не из-за этого так взволнован, — вдруг вздохнул Мэтт, печальным взглядом проследив за перемещениями Ловино. — Думаешь? — Ёнсу снова обернулся, а потом, хлопнув себя по лбу, выдал. — Точно! У него же страх перед сценой! На репетициях он, конечно, справлялся неплохо, но ведь там и народу почти не было. А сейчас — такая толпа! Нужно срочно помочь ему… — Стой, — Мэттью выслушал его бесконечный поток мыслей, неловко улыбаясь, а потом ухватил за руку, не давая сделать глупость. — Он должен справиться сам, а твои слова о том, сколько в зале народу, могут его только расстроить. — Оу, — Им моргнул, удивленно взглянув на Мэтта. — Ты прав, — только и выдавил он после некоторой заминки. — Ну, я пойду, мне еще переодеваться, — виновато улыбнувшись, он убежал в костюмерную — Мэттью заставлял его чувствовать себя неуверенно. Ёнсу, а ты веришь в чудеса? Конечно, веришь, если до сих пор наивно хранишь под подушкой свою совместную фотографию с Кику. Ты ждешь чуда, потому что больше тебе надеяться и не на что. Наверное, трудно прятать настоящее отчаяние под легкомысленной улыбкой? Что ж, сегодня можешь немного расслабиться и побыть собой, ведь сегодня особая ночь — ночь, когда творятся чудеса. Если хорошенько покопаться в себе и подумать, свершения какого чуда ты больше всего жаждешь? Только подумай, а не говори первое, что придет… «Я бы хотел потра… знакомиться с шикарной голубоглазой блондинкой с пятым размером груди!» Тем временем на сцене блистал Франциск, срывая восхищенные взгляды публики, томные вздохи и пошлые комментарии. Хоть он и был разодет, как цыганка, с ярким макияжем и грудным голосом, это по-прежнему был Бонфуа. И он был способен очаровать кого угодно и как угодно. Это, конечно, злило Артура — он на протяжении долгих лет их знакомства пытался излечить Франциска от столь сомнительной привычки. Керкленд стоял возле кулис, то бесшумно матерясь и обещая Франциску самые изощренные кары, то просто показывая ему кулак и хватаясь за голову от бессилия. Альфред, успевший урвать себе вполне неплохое место в зрительном зале и на глазах которого разворачивалась сцена с раскрытием Гердой обмана колдуньи, так и представлял себе выражение лица Артура в момент его столкновения с Францем за сценой. Он даже удивился, что не услышал никаких возгласов, звуков бьющейся посуды, рвущейся ткани или ломаемой мебели. Ну а что? Он вполне себе представлял, каким страшным может быть гнев Керкленда за не так сказанное слово. И сейчас он бы многое отдал, чтобы испытать его на себе, потому что это значило бы его участие в постановке, а не пустое ожидание триумфа своих друзей. Эй, Джонс, а ты веришь в чудеса? Нет? Странно, ведь ты так боишься смотреть фильмы ужасов в одиночестве. А ведь все эти монстры, которые якобы могут прийти и по твою душу, — ничуть не меньшее чудо, чем та же возможность летать. Твое состояние сейчас трудно описать простыми словами, и никакие «отчаяние», «разочарование» и «пустота» не способны передать все те грани беспредельной сосущей обреченности, что гложет твой восторг от происходящего на сцене действа. Расслабься, сегодня можно, ведь эта ночь не такая, как все. Закрой глаза и представь, как сбывается твоя заветная мечта. Что ты видишь, Альфред? Чего же ты хочешь? «Я хочу…» Стой, нет, не говори этого! Подумай хорошенько, ведь эта твоя мечта действительно может сбыться. Неужели, возможно, единственный шанс ее исполнения ты позволишь себе упустить по такой до абсурда глупой причине? «Я все еще хочу, чтобы в столовой готовили гамбургеры! Лишь это не зависит от меня напрямую, а всего остального я могу добиться сам». Мэттью на сцене превращался в совершенно другого человека. Пусть в обычные будние дни он был невидимкой — таким вот незаметным человеком, что если об кого-то вытирали ноги, тем самым обращая свое внимание, то мимо него проходили так, будто его и вовсе не существует, но на сцене он в буквальном смысле сиял. Не заметить можно было Кику-Герду, что встретилась с говорливым Вороном, Принца и Принцессу, Ворону, — а ведь все они были неплохими актерами, — но не Уильямса. Он буквально притягивал к себе взгляды публики, он преобразился: все движения, когда-то неловкие, неестественные, все интонации, как будто вымученные — все это исчезло, остались только искренние эмоции и прекрасно слившаяся с ним маска. Франциск, исполнявший роль Вороны и сначала без конца стрелявший глазками в Артура, уже спустя пару реплик не мог оторвать глаз от Мэттью. Он был скромным и правильным, не таким уж красивым, но, играя, как будто светился изнутри. Он не просто исполнял роль — он жил ролью, он стал Вороном, он забыл, кто он есть, словно был рожден для театра. Мэттью, ну ты-то веришь в чудеса? Конечно, веришь, ведь иначе, чем чудом, язык не повернется назвать твое вступление в драмкружок и знакомство с этими людьми. Да что там! Они с первого раза запомнили твое имя — разве не чудо? За последние три дня с тобой случилось так много чудесных вещей, что не поверить в них было невозможно. Кажется, сбылись все самые заветные мечты, не так ли? И все-таки есть что-то, что ты пытаешься утаить даже от самого себя, что-то, в чем боишься признаться, но чего уже сейчас, не осознавая до конца, страстно жаждешь. Давай же, не бойся своих желаний, ведь сегодня совсем не обычный день. Что в твоем сердце, Мэтт? Чего ты желаешь? «Я бы хотел остаться с этими ребятами, с драмкружком». А ты, Франциск? Веришь ли ты в чудеса? Да? Признаться, это удивительно, ведь ты слишком красив, чтобы быть романтиком. Или ты считаешь, что если Артур до сих пор не позволил тебе овладеть собой — это чудо? Действительно, получается, что так. Знаешь, ничего не бойся. Ты сейчас очень взволнован и сердце твое неспокойно, как будто чувствует скорые неприятности. Но бояться не надо — все, что ни делается, — к лучшему. Разберись в своих чувствах, наконец! Может, хоть тогда ты станешь чуточку разборчивее? Ведь очевидно, что за всеми твоими масками кроется страшное одиночество. Кажется, даже Артур отдаляется от тебя, и ваша дружба, за которую вы столько лет боролись, скоро исчезнет. Ведь так ты думаешь? А теперь расслабься и подумай хорошенько, чего ты хочешь на самом деле? Сегодня не простая ночь… Нет-нет, даже не пытайся снова развести его на секс! Конечно, сегодня случаются чудеса, но не до такой же степени чудесные. Тем более на самом деле ты хочешь вовсе не этого. Так чего же? «Хочу понять Артура». Пришло время Ловино и Хенрику выйти на сцену, чуть щурясь от света и «снега». Мастерски разыгрывая разбойную компанию, они легко расправились со свитой Герды и пленили девчонку. Варгас нервничал настолько очевидно, что Артур, скинув мешающиеся детали костюма, активно запугивал его, строя страшные гримасы на каждый промах. Конечно, Кику в дивном пышном красном платьице по колено с белыми бантиками и рюшами, в белых меховых сапожках, белой же муфточке и с бантиками в волосах выглядел невероятно очаровательно, что и скрадывало шероховатости игры Ловино, но уж Керкленда и некоторых особо искушенных зрителей ему было не провести. Это и заставляло Артура кусать локти и нервничать похуже, чем в сцене с колдуньей. Антонио, уже успевший появиться на сцене в роли Оленя, безупречно играл отчаявшегося от неволи зверя, который больше всего на свете желал больше никогда не встречаться со злой разбойницей, играющей с ним ножом. Только вот игра его была настолько натуральной, что трудно было понять, где настоящие чувства, а где — подделка. Каррьедо и Варгасу было тяжело переносить друг друга поблизости, но то, как они сыграли расставание, могло вызвать только восхищенные аплодисменты. Ловино Варгас, дурья твоя башка, забудь о чудесах! Их не бывает, слышишь, и никакие таблетки тут не помогут! На что ты надеешься? Зачем делаешь все это? Зачем продолжаешь травить себя? Неужели тебе действительно стало легче? Дурак, почему, оказавшись за кулисами, ты первым делом побежал в уборную? Легче? Легче?! А ревешь тогда почему? Забудь о чудесах, они не нужны тебе, потому что ты, ты и только ты способен справиться со своими проблемами. Открой глаза, сделай милость, глянь на себя уже в зеркало. И это — ты? Уверен? Не пора ли завязывать с цирком? Представление слишком затянулось, не кажется? Давай же, открой, наконец, глаза, открой! Ну? Этого ты хотел? К этому стремился? Чего ты хочешь? Не смей реветь, отвечай! «…» Тони, а ты как? Все еще веришь в чудеса? Не отчаивайся, все получится. Ты знаешь, что нужно делать, и, конечно, помнишь: лучше дня, чем сегодняшний, для этого не представится. Только ты можешь его спасти. Ничего не бойся, все получится. Ведь чудеса случаются, помнишь? А раз так — все будет хорошо. Не может не быть. Тебе не нужно говорить, чего ты хочешь, ведь твои глаза говорят все лучше слов. Молчи, готовься и верь: все будет хорошо. Обязательно. Не потому что это чудо, а потому что иначе и быть не может. О, Хенрик, и ты тут? Что насчет чудес, веришь? Конечно, веришь: твое чудо сейчас сидит с другой стороны сцены и сверлит тебя, машущего ему руками и показывающего большой палец, тяжелым раздраженным взглядом. Веришь — нет, но это не самое чудесное, что могло с тобой случиться. Нет, дело не в том, что он еще мог бы и отвечать на твои чувства взаимностью, совсем не в том… Ой, да не верь, сколько хочешь! Ты не нуждаешься в поддержке, советах или чем-то подобном, конечно. Пока не нуждаешься. Но помни, что ты выходишь на финишную прямую: еще чуть-чуть — и пятый класс. Не трать время понапрасну, иначе это может плохо кончиться. Ну, и чего же, ты думаешь, хочет твое сердце? «Я хочу сблизиться с Андрессом, конечно». Вот и новый выход Ёнсу, снова в костюме пожилой леди, в этот раз — Лапландки. Он незаметно для всех нашел глазами Альфреда, и тот, почувствовав на себе чужой взгляд, тоже посмотрел на Има, показывая ему большой палец и улыбаясь. Ёнсу, облегченно выдохнув, вновь начал читать свой текст, имитируя ну очень занятую женщину, какой, конечно, являлась его героиня, в одиночестве выживающая на самом севере. Но пришла его пора распрощаться с Гердой и уйти со сцены. Следом отправился и печальный Олень, оставляя Кику в полном одиночестве. Весь свет, кроме двух голубых прожекторов, постепенно погас, и в зале воцарилась таинственная атмосфера чего-то зловещего и холодного, страшного. Взвыл ветер в колонках, снег, словно сойдя с ума, закружился вокруг, откуда ни возьмись на сцене появились тени, вальсирующие возле сжавшей от холода и страха маленькой фигурки. В этой сказочной мелодии смерти раздался сначала звонкий шепот, а потом и полный голос — голос Кику. Со всей верой и всеми силами своими, полной самоотдачей он читал молитву, заставляя даже сердца неверующих сбиваться с ритма, заходясь в приступе какой-то невыносимой тоски и печали, как будто каждый из них оказался на месте малышки Герды и потерял своего любимого и единственного Кая. Ну а ты, Кику, веришь в чудеса? Нет? Это странно, ведь у тебя в жизни все практически идеально. Парень, который любит тебя невероятно сильно и именно так, как ты всегда мечтал. Ты помирился с Ёнсу, и он, кажется, больше не держит на тебя зла, не хочет вернуть и вообще старается — действительно старается — подружиться с Гераклом. У тебя прекрасная семья, теплые отношения со всеми окружающими. И при всем при этом особых усилий ты не прилагал: Карпуси сам сделал первый шаг, Ёнсу сам поймал момент для встречи, даже в драмкружок ты вступил по приглашению Артура. И чудес все еще не бывает? Конечно, нет — ведь ты не просто так ведешь себя столь инертно. Есть в твоем прошлом такое пятно, которое не стереть никакими улыбками и добрыми словами. Тебя можно понять. Именно поэтому ты должен быть сильнее, должен научиться доверять. Люди вокруг — не враги тебе, никто больше не предаст, Кику. Поэтому открой свое желание, в эту ночь оно обязательно будет услышано. Кику? «Я хочу отомстить». Пьеса плавно двигалась к своему финалу, и на краю сцены, оставляя Герду блуждать с другой стороны, появились Кай и Снежная Королева. Тим, надо сказать, очень деликатно играл столь уверенную в себе красивую женщину. Для него было непривычно пробовать себя в таком амплуа, но его собственная уверенность и скрытая сила помогли добиться желаемого эффекта. Она была красива, сильна и обжигающе холодна. Тим, а ты веришь в чудеса? Нет? И почему же так категорично? Наверное, ты чувствуешь себя таким одиноким и всеми забытым здесь, что даже перестал на что-то надеяться. Не грусти, не отчаивайся — все хорошо. Младшие сестренка и братик ждут тебя дома и поддержат любое решение, потому что они верят в тебя. И ты тоже верь, ладно? Помни, что ни на секунду нельзя терять веру в свои силы. Иначе как ты докажешь всем, что ты самый лучший? Ты ведь так стараешься прилежно учиться… Только зачем? Чтобы получать хорошие оценки? Нет, ты заблуждаешься, милый, просто пытаешься изобразить из себя этакого отстраненного и гордого одиночку, хотя не являешься им на самом деле. Ты сам себя обманул, но сегодня особый день, и любое твое желание может быть исполнено. Попробуй забыть обо всем, что тебе мешает, на пару секунд, и понять, чего же ты хочешь на самом деле. Ну, так что же? «Я хочу просто разобраться в себе». А вот Андрессу, как казалось со стороны, не приходилось даже особо напрягаться, чтобы изобразить ледяного мальчика. Без эмоций, без страха, без огня. В его темных синих глазах, блестящих, только когда он думал о брате, можно было погрязнуть, словно в трясине, и хотя зрителям они были практически не видны, все до одного попались в его ловушку. Тим, сообщив, что решил наведаться в теплые края, исчез со сцены, а Хонда в это время «заметил» Кая. Закричав, как он рад и как долго искал его, Кику кинулся на шею Андрессу, но тот остался неподвижен. Лишь слезы, горячие слезы, растопившие ледяное сердце Кая, заставили его взглянуть на уже поющую Герду. И он тоже заплакал. Так искренне, как никогда до этого. Андресс, веришь ли ты в чудеса? Этого следовало ожидать, ведь ты прочитал столько книг о магии и волшебстве… Тогда ты, конечно, веришь, что сам способен добиться любой поставленной цели, верно? И это заметно, потому как твоя сила, сила твоих чувств, не может больше скрываться под покровом льда, что ты создал. Наверное, пришла пора меняться? Стать немного теплее и дать некоторым людям шанс… Расслабься, никто не говорит о том, чтобы ты забыл о Халлдоре. Но подумай и о себе тоже. Иногда нужно быть не просто упорным и целеустремленным, но и эгоистичным. В конце концов, пока ты сам себя не полюбишь, никто не полюбит. Поэтому просто расслабься хотя бы сегодня, в эту дивную ночь, полную самых невероятных чудес. Что ты загадаешь падающей звезде, Андресс? «Я хочу больше времени проводить с братом». Успех? Фурор! Аплодисменты? Овации! Зал буквально взорвался, когда весь драмкружок вышел на сцену и запел финальную песню. Стоило только смолкнуть их голосам, как все вокруг будто ожило, не просто ожило, а вскипело, забурлило, завопило! Ученики свистели и кричали, кто-то даже хлопал стоя, забираясь с ногами на казенное имущество. Учителя тоже ушли недалеко, невероятно радуясь успехам самого амбициозного клуба. Тем более что своим выступлением они положили начало предновогоднему концерту, а с таким разогретым залом можно было делать все что угодно — хоть новый материал объяснять, они бы все равно, беснуясь, все усвоили и возражать не стали. Протиснувшись сквозь толпу учеников, к друзьям подбежал Альфред, поздравляя с успехом и улыбаясь настолько искренне и широко, что усомниться в его чувствах было просто невозможно. Он похлопал по спине Ёнсу, оповестив его, что тот был бы прекрасной бабушкой, обнял Мэттью, от всей души поблагодарив его за спасение как своей шкуры, так и всего спектакля, потрепал по голове Кику и Андресса, главных героев вечера, сообщая, что они, как ни крути, друг другу не пара. А потом, искусно миновав Франциска незамеченным, Альфред сзади подкрался к Артуру, закрывая ему глаза руками, и, не в силах сдерживать рвущийся наружу счастливый смех, согнулся пополам. Керкленд, уже раскрасневшийся от сладости успеха, приятных слов и просто страшной жары, стоящей в зале, тоже засмеялся, повернувшись к нему. Отсмеявшись, они столкнулись взглядами, оба краснея, как мальчишки. Альфред солгал, когда сказал, что все забудет. Потому что таких сильных эмоций он не смог бы забыть, даже если захотел. Была после этого между ними какая-то неловкость, недосказанность, но сейчас, не замечая вокруг ни беснующейся толпы, зажигавшей под звуки школьной рок-группы, ни обращенных к ним вопросов, поздравлений, даже просто взглядов, не замечая ровным счетом ничего вокруг, кроме глаз напротив, преград не осталось. Наверное, они просто стояли слишком близко. А кто-то, танцующий рядом, случайно подтолкнул их еще ближе. И Альфред совершенно случайно наклонился. Точно, именно так. Артур, ты веришь в чудеса? Нет, единороги, феи и мятные кролики в этот раз не считаются! В человеческие чудеса ты веришь? Не пытайся кого-то обмануть, к чему пустой цинизм? Ты же был таким добрым мальчиком когда-то. Почему бы снова на секунду не поверить в других людей? Видишь, он совсем близко, губы приоткрыты и глаза ненормально блестят. Скажешь, болен? Да, только не той болезнью, что прописал в его карточке Ли Куан Ю. Перестань чувствовать себя кому-то обязанным, ты никому ничего не должен. Вспомни, какой сегодня день — подари чудо ему, этому наивному мальчишке, если не можешь признаться себе в своих желаниях. Просто подайся вперед, вот так. Артур? Чего же ты хочешь? «Я хочу… Ох, что за?..» — Отпусти меня, придурок! — зашипел Артур, освобождаясь от объятий Альфреда. — Что ты себе позволяешь? — он стремительно покраснел, наблюдая за странной реакцией Джонса: вместо того, чтобы отплевываться, он просто прикоснулся пальцами к своим губам, будто потерявшись в ощущениях, мыслях и чувствах. — Мне пора. Холодно бросив последнюю фразу, Артур вылетел из зала, не обращая внимания на недовольные возгласы за спиной. Первый раз — случайность, в их случае объясняемая некоей необходимостью, даже жалостью. Второй раз — совпадение, необъяснимое уже ничем, кроме, разве что, глупого стечения обстоятельств, которого просто не могло быть в реальной жизни. На третий раз это, по идее, станет закономерностью… Поэтому Артур готов был сделать практически все, чтобы третьего раза не случилось. Ведь он действительно искренне любил Франциска.

***

— Кхм, пожалуйста, не расходитесь, — пару раз кашлянув в микрофон, обратился Антонио к покидавшим зал выжившим после дискотеки ученикам. Кто-то остался, кто-то — нет, но для него было важно присутствие только одного человека. Тот сейчас выходил из уборной, с его лица капала вода, и он выглядел немного просветлевшим и гораздо более довольным, чем перед началом выступления. Это ободрило Тони, он поудобнее перехватил гитару, прикрыл глаза, успокаиваясь, и взял первые аккорды. Когда он запел, Ловино остановился и медленно перевел недоверчивый взгляд на сцену. — So maybe itʼs true, That I canʼt live without you. And maybe two is better than one. Антонио пел для него одного, смотрел только на него, не отрываясь, поэтому, сам не отдавая себе отчета, Ловино вскочил на сцену к нему, подхватывая: — I remember every look upon your face: The way you roll your eyes, The way you taste. You make it hard for breathing. Растерявшись, Каррьедо не сразу смог продолжить, но когда их голоса слились, по залу прокатился восхищенный вздох. Взглянув на Ловино, даже не рассерженного или недовольного в его обычной манере, он запел громче, глядя только в любимые оливковые глаза с неестественно расширенным зрачком. И Ловино, вторя ему, тоже повысил голос. — Maybe itʼs true, That I canʼt live without you. And maybe two is better than one. Thereʼs so much time To figure out the rest of my life. And you thought that it got me coming undone. Слетели маски, ненужные и пустые, остались только чистые обнаженные чувства, которые сейчас, глядя друг другу в глаза, им не стыдно было показать всем. Они просто пели то, что совпадало с их собственными мыслями, то, что хотелось сказать все то время, когда они играли холод. Стена изо лжи рухнула, обнажая что-то слепящее яркое. От этого и слезы в глазах — у обоих. — And Iʼm thinking I canʼt live without you. 'Cause, baby, two is better than one. Thereʼs so much time To figure out the rest of my life, But Iʼll figure it out. When itʼs all said and done, Two is better than one. Two is better than one… Затихла последняя нота, и все вокруг тоже затихло. Гитара была бережно отложена куда-то на пол, а Ловино — прижат к груди, тая в стальных объятиях. Он, не стесняясь, лил слезы, комкая рубашку Каррьедо на спине, не в силах вымолвить ни слова. А Антонио, который зарылся носом в родные волосы, прижимал к себе того, кого он поклялся больше никогда не отпускать, и не нуждался в этих бессмысленных звуках. Все, что было нужно, они уже знали.