Daigaku-kagami

Явление VII Маленький принц Нарастающее волнение, бушующее в груди сомнение, непрекращающееся беспокойство. Тихое счастье, странная легкость в груди, какой-то щенячий восторг. Затаившийся где-то в глубине глаз страх, полное неведение, обездвиживающее смятение. Полностью охватившая разум благодарность, скромное признание за все, что было сделано, заставляющее улыбаться одними уголками губ умиротворение. Тонкая пленка грусти, сосущая в груди тоска, разливающееся волнами по телу кроткое смирение. Первые слова родного гимна были почти заглушены болтовней, но уже спустя пару мгновений в зале повисла тяжелая тишина, разрубаемая ровными голосами ребят из хора, ожесточенно распевавшими немного резкий, но пробирающий до костей гимн дорогой школы. Выпускники один за другим поднялись со своих мест и с тяжелыми улыбками мечтательными глазами воззрились на сцену, где как раз взял соло один особенно одаренный ученик младших классов. Его пронзительный высокий голос, надрывая очерствелые сердца совсем уже взрослых парней, взвивался в высоту зала, рассыпаясь свысока тысячами осколков слов, ранящих сильнее, чем можно было бы себе представить. Подхваченный множеством других голосов последний выдох юноши положил начало финальному припеву, громогласному, давящему, невероятно помпезному и торжественному, завершившемуся долго протянутым слогом и гробовой тишиной, неожиданно повисшей в зале. — Итак, этой торжественной нотой выпускная церемония объявляется открытой! — возвышенно произнес директор Кассий, возникая возле стойки с микрофоном. Черный идеально выглаженный костюм, прилизанные волосы: ни одна прядка не выбивается, как это происходило обычно; благосклонная добродушная полуулыбка на лице, и как-то подозрительно блестящие глаза. Директор был сегодня крайне официален, пожалуй, даже больше, чем на церемонии начала учебного года. Он, небезразличный к своему делу, любящий детей и всех своих выпускников, болеющий за каждого лично, не мог не выделить такой день, как выпускной. Это было событие, важное для него ничуть не меньше, чем для ребят. Рядом с ним, точно так же одетый в идеальный костюм, с как всегда безукоризненно убранными волосами, стоял администратор Нольде. Он был как всегда строг, спокоен и, кажется, немного рад. В отличие от Гая, ему приходилось постоянно заниматься непослушными детьми: делать выговоры, ругаться, разнимать драки, проводить воспитательные беседы… А учитывая, что именно с этим выпуском уйдет основная проблема предыдущих двух лет — Скотт Керкленд, — его радость вполне можно было понять. — Итак, начнем! Дипломы выпускникам вручать буду я, директор «Кагами» Гай Кассий, а помогать мне любезно согласился администратор Экхарт Нольде, — после этого объявления, произнесенного все тем же возвышенно-печальным голосом, по залу пронесся шквал аплодисментов. То ли сыграла роль торжественность ситуации, то ли любовь учеников к своим основным руководителям действительно была сильна, но овации были долгими и бурными. Директору Кассию пришлось пару раз кашлянуть в микрофон и поднять руку, чтобы ребята, наконец, дали возможность продолжить. — Вручаем дипломы выпускникам пятого «А» класса! — дождавшись относительной тишины, провозгласил Гай. — На сцену приглашается один из лучших учеников «Кагами», всегда успешно сдававший тесты на высокие баллы, достигший высот в кендо и при этом никогда не забывавший о деятельности внутри класса, староста Аидзава Ичиго. — Я! — нервно подскочив со своего места, выкрикнул названный ученик. Прикрыв глаза, Ичиго — невысокий японец со смолисто-черными волосами и добрыми глазами — неспешно поднялся на сцену и, благодарно поклонившись, принял из рук директора Кассия свой диплом. Следом за ним на сцену поднимались и другие, никого из них Гай не обделил вниманием, про каждого сказал несколько добрых слов, не читая с заранее заготовленной бумажки, — там был только алфавитный список. Он помнил и любил каждого из своих учеников, что, конечно, льстило, показывало его перед пришедшими родителями в самом выгодном свете и подпитывало любовь детей к нему. — А теперь я приглашаю на сцену того, чья судьба здесь, да не обидит это остальных, волновала меня больше всего, — с немного грустной улыбкой объявил Гай. — Замечательный нападающий нашей футбольной команды, забивший немало победных голов, ученик, чье «удовлетворительно» за итоговый экзамен никогда не вызывало сомнений, местная знаменитость — Керкленд Скотт. — Я! — немного развязно протянул тот, поднимаясь с места. Скотт с самодовольной усмешкой на губах поднялся на сцену. Вежливо поклонившись директору Кассию, он забрал свой диплом из его рук, как-то странно подмигнул Экхарту, подававшему уже следующий диплом, чем вызвал на щеках Нольде возмущенный румянец, и, удовлетворенный своими действиями, сбежал со сцены, возвращаясь на место. Церемония вручения дипломов продолжилась. Учащиеся пятого «А», спустя какое-то время, подошли к концу, настал черед «Б» класса, первым из которого был сосед Скотта по блоку — Садык Аднан. Он, ничуть не менее самоуверенный, чем Керкленд, занимался баскетболом, принес команде победу в районных соревнованиях и сдал экзамены лучше него. Наконец, все дипломы были вручены, Гай, устало притирая лоб, довольно улыбнулся Экхарту, а тот только покачал головой. Ничего еще не закончилось, им предстоял долгий, поистине долгий день, одна подготовка к которому утомила всех задолго до его начала. Теперь нужно было, дождавшись, пока все успокоятся, пригласить на сцену выпускника, который готовил прощальную речь. Они специально не проверяли ее, не слушали, отдав все во власть ребят. Пусть они прощаются так, как им самим того хочется, а не как предписывают скучные нормы. — Обращение от выпускника! — пафосно объявил Гай Кассий, мягко касаясь взглядом каждого из шестидесяти сидящих в первых рядах ребят. Он даже не знал, кто из них сейчас поднимется на сцену второй раз за день, чтобы сказать что-то всем ученикам из своей параллели. Дружба между классами была ничуть не слабее, чем внутри, ведь, как и в других японских школах, каждый год ребята перемешивались, оказываясь в совершенно разных комбинациях. На фестивали им приходилось готовить что-то, соревнуясь с другими параллелями, а не друг с другом. Можно было даже сказать, что это разделение на два класса было создано сугубо ради удобства их обучения. Со своего места поднялся Скотт. Хотя по лицу директора Кассия и скользнуло удивление, он ждал, что именно Скотт будет выбран ребятами обоих классов для заключительной речи. Острый на язык, популярный, дерзкий именно в той степени, в которой это остается привлекательным, а еще — принесший школе больше всего неприятностей, заключающихся в разбитых окнах, регулярных драках и появлениях в школе в не очень трезвом виде. Ни от кого другого прощальные слова не звучали бы настолько… искренне. — Мы прошли долгий путь, — кашлянув пару раз в микрофон, важно начал Керкленд, сверившись с бумажкой, написанной, как заметил Гай, им собственноручно. — Помните, как впервые встретили друг друга здесь же, на собрании перед вступительными экзаменами? Я хорошо помню тот зимний день, ведь меня чуть не выгнали за драку с Садыком, — Скотт усмехнулся, бросив на Аднана лукавый взгляд. — С тех пор прошло больше пяти лет, очень многое успело поменяться. Мы и сами тоже изменились. Той весной, вслушиваясь в приветственную речь директора Кассия, рассматривая свой новый класс, я был наивным мальчишкой, зацикленным на деньгах и безделушках, мне непонятно было, почему все так рады видеть этого старика в помятом костюме. Все казалось таким бессмысленным и ненужным. Сейчас, стоя на пороге выпуска, я хочу извиниться за эти мысли. Также я хочу попросить прощения за каждый из своих проступков, искренне — а не как обычно. Я рад, что вы не выгнали меня отсюда, что терпели все это время. За это — большое спасибо, — прикрыв глаза, Скотт спокойно улыбнулся и низко поклонился. — Спасибо, что стали моей второй семьей, что сделали столь нелюбимое место, как школа, вторым домом. Спасибо моим одноклассникам, скрашивавшим нудные серые будни. Я надеюсь, что мы и дальше останемся друзьями. Спасибо учителям, терпеливо вбивавшим нам в головы материал, который мы в принципе были неспособны усвоить. Спасибо классным руководителям за поддержку и терпение. Спасибо остальному персоналу за заботу о нас. Спасибо администратору Нольде за искреннее беспокойство, спасибо за каждое ваше скучное нравоучение. И спасибо директору Кассию за то, что вы для нас сделали. Спасибо, — склонив голову, Скотт замолчал, наслаждаясь тишиной, что повисла в зале после его пламенной речи. — Выпускник пятого «А» класса, Керкленд Скотт! — шумно вздохнув, громко выкрикнул он, с дерзкой гордостью наблюдая, как выпускники, поднимаясь со своих мест, начинают аплодировать, как к ним присоединяются учителя и, наконец, Гай и Экхарт, реакция которого значила для Скотта чуть больше, чем остальных. — Всем встать! — сдерживая улыбку, строго произнес директор Кассий, дождавшись, когда Керкленд вернется на свое место. — Исполняется выпускная песня! Выпускники почти одновременно поднялись со своих мест, с робкими улыбками переглядываясь и посматривая на сцену. После недолгой паузы, наполненной рокотом тихих переговоров, заиграла музыка. Посторонние звуки тут же отошли на второй план, оставляя только последнюю песню, единственную, которую ребята могли подарить своей школе. Им, конечно, далеко было до хора, вступившего в самом начале, но всем было наплевать, потому что ребята пели от всей души. Их грубоватые голоса сливались в последнее «спасибо», некоторые особенно чувствительные мамы и сестры не смогли сдержать слез, наблюдая, как их родные мальчишки покидают последнее пристанище детства. Какими бы взрослыми они ни были, учась в колледже, они могли позволить себе оставаться детьми, веселиться и не заботиться ни о чем. Теперь, после выпуска, им предстоял кому-то университет, а кому-то — сразу работа, причем совсем не легкая, ведь большинство учащихся было из очень обеспеченных семей, давно уже нашедших приют талантам своего сына. Затихли последние ноты, ребята шумно уселись на свои места, внимательно пронизывая взглядами сцену, где Гай, печально улыбаясь, как раз подходил обратно к своей стойке с микрофоном. Стукнув по прибору ногтем, он дождался, когда абсолютно все взгляды будут прикованы к нему и в зале станет достаточно тихо, чтобы ему не приходилось повышать голос. Исчезла куда-то вся помпезность и торжественность, осталась лишь грусть, присыпанная легкой усталостью, да счастье — отеческое счастье за ребенка, которому он больше не помощник. — Ребята, — тихо и спокойно начал Гай, — как верно подметил Скотт, мы с вами прошли долгий путь. Я помню всех вас еще пятнадцатилетними сорванцами, постоянно срывавшими уроки и получавшими не самые лучшие оценки. Мне казалось: вы худшее, что могло случиться с моей школой, — в зале послышались робкие смешки, и Кассий сам слегка усмехнулся. — Но потом, когда вы все справились с первым экзаменом, когда начали показывать свои таланты и активно участвовать в школьной жизни, я пожалел, что думал о вас так. Вы стали мне надежной опорой, вы помогли «Кагами» выйти на новый жизненный виток. Сегодня, сейчас, когда вы уже получили дипломы, и ничто вас здесь больше не держит, я хотел бы сказать вам спасибо. Спасибо за все, что вы сделали для «Кагами», спасибо за все, что вы сделали лично для меня. Я благодарен родителям, воспитавшим таких замечательных ребят, я благодарен учителям, терпевшим их порой крайне безответственное поведение. Я рад, что вы мои выпускники, и теперь могу с гордостью заявить: выпускная церемония объявляется закрытой! Секундная пауза и, наконец, шквал аплодисментов. Ребята, учителя, родители, другие ученики — все поднимались со своих мест, чтобы выразить свою благодарность, свое уважение директору, согнувшемуся сейчас в поклоне. Гай улыбался, чувствуя, как к глазам его подступают слезы. Он, взрослый мужчина, привыкший ежегодно выпускать больше полусотни детей, ставших за пять лет родными и любимыми, каждый раз едва сдерживал слезы. Они все были ему, словно родные дети, а отпускать их из гнездышка не хочется никакому настоящему родителю. Счастье и грусть, смешанные вместе, пронизывая тело Гая, вынуждали его скрывать лицо, пряча скопившиеся в уголках глаз слезинки. — А сейчас специально для вас и ваших родителей начнется прощальный концерт, подготовленный учениками всех классов! — вновь дождавшись, пока на него обратят внимание, важно произнес Гай, делая рукой приглашающий жест. На сцене возник хор, заиграла музыка, началась какая-то бодрая песенка, которую почти никто не слушал, получив возможность свободно болтать и обсуждать произошедшее. Теперь они больше не были учениками «Кагами», теперь они должны были вступить во взрослую жизнь, начать что-то совершенно новое. Их ждало то, к чему они готовились, нужно было скорее поделиться впечатлениями с друзьями, ведь уже сегодня вечером некоторые из них уедут домой.

***

Артур, поправив шарфик, строго оглядел свою труппу придирчивым взглядом. Не найдя изъянов в костюмах, он облегченно выдохнул и снова перевел взгляд за кулисы, в зал. Аудитория была взбудораженная, совершенно не готовая к какому-то серьезному спектаклю. Это одновременно и радовало Керкленда, ведь их постановка была довольно-таки сырая, не очень-то тщательно отрепетированная и не лишенная кучи изъянов, и огорчало, ибо он хотел, чтобы им внимали, чтобы их смотрели и не отвлекались больше ни на что, как это бывало обычно. Он нервничал. Не хотел признаваться даже самому себе, но именно здесь и сейчас, на выпускном Скотта, своей речью произведшего впечатляющий эффект, он боялся провалиться. Он должен был доказать Скотту, что тот ошибался, должен был сыграть так хорошо, как никогда раньше, ибо до того старший Керкленд ни разу не посетил ни одного представления младшего. Артур и сам не понимал, почему для него это так важно, более того, он не хотел этого понимать. Он просто хотел показать Скотту, как сильно тот ошибался. Смолкла музыка, и пара, до того танцевавшая на сцене какой-то зажигательный танец, устало ввалилась в гримерку. Свет в зале постепенно потускнел, а разговоры слегка поутихли. В этой странноватой атмосфере и раздался привычный, но в то же время совершенно иной голос Антонио. — Шесть лет назад пришлось мне сделать вынужденную посадку в Сахаре. Что-то сломалось в моторе моего самолета. Со мной не было ни механика, ни пассажиров, и я решил, что попробую сам все починить, хоть это и очень трудно. Я должен был исправить мотор или погибнуть. Воды у меня едва хватило бы на неделю. Итак, в первый вечер я уснул на песке в пустыне, где на тысячи миль вокруг не было никакого жилья. Человек, потерпевший кораблекрушение и затерянный на плоту посреди океана, и тот был бы не так одинок. Вообразите же мое удивление, когда на рассвете меня разбудил чей-то тоненький голосок. — Пожалуйста… нарисуй мне барашка! Свет, пролившийся в этот миг на сцену, позволил зрителям увидеть актеров. Посреди сцены в зеленом коротком плаще поверх голубой толстовки, болотно-зеленых штанах, закатанных по колено, и небрежно обернутом вокруг шеи желтом шарфе босиком стоял Артур. Он, чуть нахмурившись, настойчиво смотрел на Альфреда, свернувшегося прямо на полу, едва укрытого кожаной коричневой курткой, по виду напоминавшей форму летчиков Соединенных Штатов времен Второй Мировой. — А?.. — смешно причмокнув губами, Ал тяжело разлепил глаза. — Нарисуй мне барашка… — немного понизив голос, попросил Артур. Джонс, как громом пораженный, вскочил со своего места, изумленно озираясь по сторонам и то и дело протирая глаза. Все-таки решив поверить им, он робко приблизился к Артуру, неуверенно разглядывая его со всех доступных сторон. Наконец, он смог выдавить из себя: — Но… что ты здесь делаешь? — Пожалуйста… нарисуй барашка, — тихо и очень серьезно попросил Керкленд, не сводя глаз с Альфреда. — Я не умею рисовать, — уже достав из куртки лист бумаги и перо, слегка рассерженно заявил Ал. — Все равно. Нарисуй барашка. Вопреки ожиданиям Артура, шум в зале с началом их спектакля немного стих. Выпускники и остальные гости, конечно, узнали произведение своего детства, а так как любили его многие, то и посмотреть на неплохое воплощение драмкружка захотели не меньше. Артур не без удовлетворения отметил, что и Скотт тоже внимательно следит за происходящим на сцене, не собираясь никуда убегать. Возможно, в этом была заслуга Альфреда, который неплохо с ним ладил, но, как бы то ни было, это была маленькая победа для Артура. Сейчас, после этого диалога, наступала самая сомнительная, с точки зрения Артура, часть их выступления. Нужно было открыто показать, каких именно «нарисовал» барашков Альфред, не используя никаких проекторов. Непонятно, зачем им это понадобилось, но все ребята дружно голосовали за то, что именно так это будет выглядеть эффектнее и произведет куда большее впечатление. Артуру пришлось прогнуться под общественное мнение, хотя затея казалась ему сомнительной и доверия не внушала. Из-за кулис робко высунулся «барашек»-Андресс. В полуоткрытом костюме, состоящем из пушистого нагрудничка и коротеньких штанишек, он чувствовал себя крайне неуютно, был жутко смущен и недоволен. Постановке такое его состояние шло только в плюс, ведь именно такого, робкого и хиленького, нарисовал барашка в своей книге Экзюпери. Артур, взглянув на неуверенно топчущегося перед ним Андресса, покачал головой. — Нет, этот барашек совсем хилый. Нарисуй другого. Андресс, подняв на друга огромные оскорбленные глаза, поспешно скрылся с другой стороны сцены, а Альфред, выкинув скомканный лист бумаги, достал новый, снова принявшись делать вид, что рисует. В это время на сцену вышел, самоуверенно улыбаясь, Хенрик. Ему нечего было стесняться своего тела, наоборот, он очень гордился тем, в какой форме себя поддерживал. Его костюм дополняли рога, придававшие еще более грозный и мощный вид. Снисходительно улыбнувшись, Керкленд снова тряхнул золотыми волосами. — Ты же сам видишь, это не барашек. Это большой баран. У него рога… Хансен, пожав плечами, покинул сцену во все той же неторопливой самоуверенной манере. Ал, уже более резко, скомкал рисунок, принявшись за новый. Он выглядел весьма сердитым, хотя и до сих пор не оправившимся от шока. На сцене появился третий барашек, спокойный и немного пофигистичный Тим де Вард. Он, скептически взглянув на осматривающего его Артура, невозмутимо прошествовал мимо. — Этот слишком старый. Мне нужен такой барашек, чтобы жил долго, — вслед ему заметил Артур, заставив Джонса гневно скомкать еще один листок и резко быстро нацарапать на нем что-то, в тот же миг появившееся на сцене. Это оказался ящик с несколькими отверстиями, видимо, для дыхания. — Вот тебе ящик. А в нем сидит твой барашек, — строго отчеканил он. — Вот такого мне и надо! Как ты думаешь, много он ест травы? — неожиданно просиял Артур, тут же окружая ящик своим вниманием. — А что? — поборов отчетливо выразившееся на лице удивление, спросил Ал. — Ведь у меня дома всего очень мало… — немного грустно пояснил Артур. — Ему хватит. Я тебе даю совсем маленького барашка, — отмахнулся Альфред, оглядываясь на бутафорский самолет, лежащий в задней части сцены. — Не такого уж маленького… — сказал Керкленд, вглядываясь в отверстия для дыхания. — Смотри-ка! Мой барашек уснул. Свет снова был убавлен, чтобы ребята могли немного передохнуть, а слово взял Антонио. Он рассказал, как летчик узнал, что его новый гость прилетел с другой планеты, а также совсем немного рассказал и о ней самой. Планета Маленького принца была совсем маленькой, так что ему приходилось ежедневно спасать ее от баобабов… — О, Маленький принц! Понемногу я понял также, как печальна и однообразна была твоя жизнь. Долгое время у тебя было лишь одно развлечение — ты любовался закатом, — с этими словами снова заиграл свет, демонстрируя устроившихся возле самолета Артура и Альфреда. — Я очень люблю закат. Пойдем посмотрим, как заходит солнце, — попросил Керкленд, поднимаясь на ноги и призывая Джонса сделать то же самое. — Ну, придется подождать, — немного растерянно сообщил Ал. — Чего ждать? — Артур с любопытством посмотрел на него. — Чтобы солнце зашло, — просто ответил Альфред, вызвав на лице у Артура крайне удивленное выражение, сменившееся немного грустной улыбкой. — Мне все кажется, что я у себя дома! Однажды я за один день видел заход солнца сорок три раза! — и, немного погодя, он тихо прибавил. — Знаешь, когда очень грустно, хорошо поглядеть, как заходит солнце… — Значит, в тот день, когда ты видел сорок три заката, тебе было очень грустно? — спросил Альфред, заглядывая Артуру в глаза, но тот не ответил, опускаясь обратно на свое место. — Если барашек ест кусты, он и цветы ест? — неожиданно спросил он, после недолгой паузы, а на лице его играл взволнованный румянец. Тогда ребята показали первую ссору летчика и Маленького принца, после которой Артур, разрыдавшись, заснул на груди Альфреда. Затем свет в зале снова погас, а Каррьедо поведал историю о том, как на планете принца появился загадочный цветок. Как он боялся, что это может оказаться баобаб и как ждал, когда же он, наконец, распустится. И как он был взволнован, когда поутру увидел, что лепестки его прекрасной гостьи раскрылись. На освещенной слабым светом сцене, сидел Франциск в элегантном красном платье, действительно напоминавшем по фасону розу. Он ничуть не стеснялся своего наряда, чувствовал себя великолепно и свободно, сорвал аплодисменты зала и был крайне доволен жизнью. А рядом с ним стоял, неуверенно поглядывая в сторону этой идеальной красоты, Артур. Они немного побеседовали, раскрывая кокетливость и непостоянство цветка, а потом, под речь Антонио, рассказывающего обо всех манипуляциях Маленького принца в последний день, стали прощаться. — Прощайте, — неуверенно приблизившись к Франциску, сказал Керкленд, но тот ему не ответил. — Прощайте, — повторил тогда Маленький принц, а роза неловко кашлянула — явно не от простуды. — Я была глупая, — сказал Франциск наконец. — Прости меня. И постарайся быть счастливым, — Артур удивленно застыл со стеклянным колпаком в руках. — Да, да, я люблю тебя, — услышал он. — Моя вина, что ты этого не знал. Да это и не важно. Но ты был такой же глупый, как я. Постарайся быть счастливым… Оставь колпак, он мне больше не нужен. — Но ветер… — он никак не смог ответить на ее признание, зацепившись, как за соломинку, за последние слова Бонфуа. — Не так уж я простужена… Ночная свежесть пойдет мне на пользу. Ведь я — цветок. — Но звери, насекомые… — Должна же я стерпеть двух-трех гусениц, если хочу познакомиться с бабочками. Они, наверно, прелестны. А то кто же станет меня навещать? Ты ведь будешь далеко. А больших зверей я не боюсь. У меня тоже есть когти, — Франциск показал импровизированные шипы на своем платье и, не дождавшись ответа Артура, порывисто добавил. — Да не тяни же, это невыносимо! Решил уйти — так уходи. Отвернувшись, Франциск смахнул с лица пару слезинок и поспешно скрылся за кулисами, оставляя Маленького принца плакать на груди летчика. Свет медленно восстановил свое обычное состояние, а на сцену вышли ребята из драмкружка, принимавшие участие в сегодняшней постановке. Артур нашел глазами Скотта и чуть не потерял челюсть от удивления, когда тот первым поднялся с места и зааплодировал. Он смотрел своими пронзительными зелеными глазами прямо на Артура, ничуть не смущаясь, и тот тоже не мог отвести взгляда. Наконец, когда овации потихоньку сошли на нет, Скотт, прикрыв глаза, коротко кивнул и улыбнулся. Артур почти неуловимо кивнул ему в ответ и поспешил убраться со сцены, пока никто не заметил, как сильно он покраснел. Это было самое настоящее признание друг друга, как равных, — первое в их жизни настоящее примирение. Наверное, выпускной действительно стал для Скотта особенным днем, потому что он, оставшись на спектакль Артура, сделал первый шаг навстречу. — Арти, mon cher, ты куда так спешишь? — Франциск, остановив Керкленда, уже готового убежать прочь из костюмерной, недоуменно осмотрел его покрасневшее от волнения лицо и, заметив полные непонятно откуда взявшихся слез глаза, тихо ахнул. — Что-то случилось? Мы что-то сделали не так? Постановка… Артур поспешно покачал головой, зажимая Франциску рот руками и осматривая гримерку: нет, никто ничего не заметил и не услышал, все продолжали весело обсуждать выступление и планировать следующую часть — историю о Лисе. — Я сейчас, — серьезно кивнув, Бонфуа натянул поверх тонкой кофты форменный пиджак и, бросив напоследок что-то вроде: «Уберите здесь все», потянул Артура к выходу. Оказавшись на свежем воздухе, он вопросительно посмотрел на него, но Керкленд, не говоря ни слова, направился прямиком в общежитие. Сейчас он уже привел мысли в некоторое подобие порядка, ему не было больше ни обидно, ни грустно, ни тоскливо. Он был немного рад и не очень уверен в своих поспешных выводах. А еще ему было очень стыдно, что Франциск — большой любитель иногда поизмываться над чужими чувствами — заметил его в таком состоянии. — Ну так что же? — плюхнувшись на кровать рядом с Артуром, поинтересовался Франциск, обеспокоенно глядя на него. — Скотт… — хрипло выдохнул Артур, прикрыв глаза и наслаждаясь тишиной. — Он что-то сделал тебе? Или он?.. — Кажется, он меня признал, — усмехнулся Керкленд, прерывая обеспокоенный щебет Франциска. — О чем ты? — напрягся Бонфуа. — Знаешь, ты, вообще-то, никогда не рассказывал мне о ваших отношениях. Это немного обидно и… — Думаю, теперь, когда все закончилось, я могу и рассказать кому-то, — пожал плечами Артур, уставившись в потолок. — Мы с ним никогда друг друга не любили. Он меня из-за того, наверное, что я был младше, и родители относились ко мне теплее, больше позволяли, любили больше, почти никогда не ругали. Он же с детства был не в себе, постоянно дрался, рано начал курить и пить. У родителей он был главным источником неприятностей. А я тихо жил себе, никого не трогал, читал книжки. Ему доставались все шишки, даже если вазочку на самом деле разбивал я, а не он. Поэтому когда они куда-нибудь уходили, начиналась пытка. Он кидался в меня моими же книжками, бил, крушил все в моей комнате… Уважительная причина начать его ненавидеть, не находишь? — Артур, улыбнувшись, взглянул на Франциска — тот рассматривал его с искренним удивлением. — Ты никогда не рассказывал… Нет, ты даже не давал повода так думать, мне казалось, вы просто поссорились из-за какой-то ерунды, как это обычно бывает у братьев, — пробормотал он. — Ну да, как же, — хмыкнул Артур. — Это было очевидно. И это было бы слишком просто, чтобы так долго намеренно делать друг другу жизнь хуже. Нет, самое ужасное началось, когда он узнал, что я играю в школьном театре. Он издевался надо мной, позорил перед друзьями, портил костюмы. Я рассказал родителям, и они очень долго серьезно говорили с ним тем вечером. А потом Скотт подговорил своих дружков избить меня после спектакля, — Керкленд потянулся. — Вообще, он никогда не умел разбираться в своих чувствах. Наверное, тогда он жутко мне завидовал, ведь у меня появились настоящие друзья, я начал заниматься тем делом, которое действительно люблю… О, как он был рад, когда на моем пути появился ты! — Артур жутковато рассмеялся. — Приехал к нам из Франции, весь такой популярный и талантливый… Моя жизнь только начала складываться, а ты отнял у меня все! Но худшим было, что я сам не заметил, как влюбился в тебя. И для Скотта узнать об этом было, наверное, подарком судьбы, — Артур вздохнул, свернувшись клубком на кровати. — Тогда все в округе узнали, что я гей. А я ведь им не был, я даже не понимал до конца, что это значит. Было очень страшно и обидно. Я налетел на него с кулаками, весь зареванный, отчаявшийся, готовый на все… Тогда он сказал, что никогда не признает такое ничтожество своим братом. — А потом ты узнал о моих чувствах к тебе? — немного мечтательно поинтересовался Бонфуа. — Знал бы ты, как я испугался, когда ты зажал меня в той тесной гардеробной, — хмыкнул Артур. — Думал, изобьешь, или еще что-то… Многие на меня после новостей от Скотта косо посматривали, а у тебя поводов ненавидеть меня было в разы больше. — Артур, я и не знал, что все настолько запущено, — вздохнул Франциск. — Но сегодня что-то изменилось? — А ты не видел? — Артур иронично приподнял брови. — Он остался на мою пьесу. Он первым начал аплодировать. Он признал меня, понимаешь? Это… как будто все, чем я жил раньше, было ошибкой. Достаточно было одному из нас протянуть другому руку, превозмочь это глупое упрямство — и все! Я чувствую себя полнейшим идиотом. — Ты и есть идиот, — неуверенно примостившись рядом и притянув его за талию к себе, сообщил Франциск. — Идиот, что раньше ничего не рассказывал и все держал в себе. Уверен, вместе мы бы гораздо быстрее нашли способ все исправить, и вы хоть немного смогли почувствовать себя братьями. А сейчас что? Он сегодня вечером уедет домой и вы, возможно, увидитесь только лет через пять! — Что за глупости, — повернувшись лицом к Франциску, пробормотал Артур, чувствуя, как его губы мягко подхватывают и увлекают в такой нужный сейчас поцелуй. Плавно подминая Артура под себя, Бонфуа жарко целовал его лицо, шею… Керкленд не протестовал, когда он стянул с него рубашку, чтобы покрывать поцелуями грудь и живот, спускаться вниз, ласкать чувствительное тело, а потом, не видя препятствий, наконец ощущать себя с ним полностью единым.