Daigaku-kagami

Действие десятое

Явление I Наброски Тяжелая атмосфера неловкости, повисшая за столом, была настолько плотной, что ее, казалось, можно было разрезать ножом. И Ловино с удовольствием бы сделал это, будь у него нож, но ножа не было, и неловкая тишина, прерываемая лишь стандартными звуками, возникающими за обеденным столом, продолжала собираться вокруг него, как будто он был куском сочного нежного мяса, а тишина — стаей голодных волков, измотанных долгой зимой. Это утомляло даже сильнее, чем вечера, проведенные в одиночестве, и до странного сухие и неестественные ответы Феличиано на любой вопрос. С этим он, по крайней мере, уже успел смириться — еще бы, столько времени прошло с тех пор, как он вернулся к нормальной (если ее можно так назвать) жизни. А вот неожиданный семейный обед, организованный дедушкой, отказаться от которого ни у кого из них, разумеется, не было никакой возможности, оказался сюрпризом — не самым приятным, если быть честным, но и не таким уж отвратительным, как можно было ожидать. Гай не читал нотации, не пытался вмешаться в жизнь Ловино в очередной раз и не делал вид, будто ничего не было. Он сидел во главе стола, усадив любимых внуков по обе стороны, наслаждался обедом и внимательно наблюдал за ними, не говоря ни слова. Собственно, в этом и была главная причина, почему чудесный семейный обед, каким он мог бы стать, совершенно провалился: Феличиано и Ловино не разговаривали друг с другом больше необходимости — «передай соль» и «как прошел день» в счет не идут, с тем же успехом можно назвать незнакомого официанта в ресторане своим лучшим другом. Но Гая это, казалось бы, не волновало, Феличиано тоже выглядел совершенно увлеченным своей порцией пасты, поданной на второе, и Ловино в одиночестве мучился от желания сделать все что угодно, начать говорить на какую угодно тему, лишь бы это можно было назвать мирной семейной беседой и не томиться в напряженном ожидании, когда, наконец, хоть кто-то из родственников поднимет ту тему, на которую никто из них не хочет говорить. — Так, — Ловино невольно вздрогнул, когда его невероятно увлекательные попытки придумать предлог для побега после того, как он доест десерт, прервал Гай, хлопнув ладонями по столу. — Я увидел достаточно, и мне это не понравилось. — Что-то не так, дедушка Гай? — Феличиано невинно улыбнулся, как будто беспечно прикрыв глаза, но от Ловино не укрылось напряжение во взгляде брата. — Все не так, — вздохнул Гай, тоскливо осмотрев их обоих. — Сколько помню, вы всегда были такими дружными. Ты, помню, жизни своей не мыслил без него, да и он, наверное, так же про тебя думал, только я не придавал этому значения, — он обращался только к Феличиано, как будто Ловино и вовсе не сидел сейчас за одним с ними столом. — Чтобы заставить тебя не думать о нем хоть на минутку, нужно было мир перевернуть с ног на голову, — щеки Феличиано покрылись легким румянцем, и его улыбка выглядела теперь совсем уж натянутой, но он все еще молчал. — А что с вами случилось сейчас? Неужели ваша связь оказалась настолько слабой? Неужели все твои слова и чувства были ложными, Феличиано? — Дело не в этом, дедушка Гай, — тот покачал головой и посмотрел на Гая как-то совсем по-взрослому, как будто знал намного больше, чем мог сказать — и это действительно было так, Ловино прекрасно понимал своего брата. Снова повисло молчание, Гай ждал, решится ли Феличиано продолжить свой рассказ, тот молчал, то ли подбирая правильные слова, то ли задумавшись на какую-то отвлеченную тему, а Ловино был поглощен тем, что чувствовал себя пустым местом. Зачем было звать и его тоже? Очевидно, что Феличиано не скажет ни слова, пока он сидит напротив и слушает, даже если не хочет слышать ничего из того, что тот может сказать, и совершенно очевидно, что само его присутствие Гаю не нужно так же сильно, как и ему самому. Это было бы бессмысленной тратой времени и прекрасного обеда, если бы у Гая не было никакого плана, но Ловино слишком хорошо знал своего дедушку, чтобы полагать, что тот настолько непредусмотрителен. — Ладно, в любом случае, это не имеет ко мне никакого отношения, — вздохнул Гай, подтверждая своими словами догадки Ловино о тайном плане, из-за которого он тоже оказался за этим столом. — Вы уже взрослые и вполне можете сами разобраться со своими отношениями. Если вас обоих все устраивает — что ж, да будет так. — Спасибо, дедушка Гай, — Ловино видел искреннее облегчение на лице Феличиано, тот действительно доверял Гаю и даже не пытался найти в его действиях какой-то подвох — неудивительно, при их-то доверительных отношениях — вот только в этот раз прав был Ловино. — Я позвал вас сегодня не для этого, — продолжил Гай, одарив внука ободряющей улыбкой из своего запаса улыбок доброго дедушки, собранного специально для Феличиано. — Я бы хотел, чтобы вы оба отправились со мной в Италию на следующей неделе. Ловино показалось, будто его только что ударили чем-то тяжелым по голове. Италия? Он серьезно? — О-о чем т-ты говоришь? — запинаясь, спросил он, не заметив, как поднялся из-за стола. — Я как раз собирался все объяснить, — нахмурившись, ответил Гай и указал Ловино обратно на его место. — Хорошо, — дождавшись, пока тот вернется на свое место, Гай продолжил. — На следующий неделе мне нужно посетить Италию с деловым визитом. Это важная встреча с крупным спонсором, и я не могу ее пропустить. Так уж вышло, что в это время в Венеции проходит карнавал, а вы же знаете, как иностранцы любят это мероприятие — он назначил встречу именно там. Экхарт не может составить мне компанию — должен же кто-то присматривать за школой в мое отсутствие, — поэтому я решил, что вы отправитесь со мной. Какая сладкая ловушка — и не подкопаешься. Конечно, никто лучше внуков и учеников не произведет на спонсора хорошее впечатление, и они не могут отказаться от заманчивого предложения погулять на великолепном карнавале, если бы только у Ловино не было козыря в рукаве, карты, которую он не планировал разыгрывать никогда, или, скорее, вообще не подозревал о ее существовании до сегодняшнего дня. — Что насчет меня? — Гай посмотрел на него, сильнее сведя брови к переносице, но промолчал, ожидая, что Ловино выкинет дальше. — Мне нельзя появляться в Италии, забыл? А уж тем более на карнавале — там же собираются все, и меня могут заметить в любой момент. Ты же понимаешь, что они не отпустят меня во второй раз так просто? — Это не проблема, — в голосе Гая ясно слышалось, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит. — Ты просто не будешь выходить из дома все это время. Я не оставлю тебя здесь без присмотра, Ловино. После этих слов желание спорить с дедушкой куда-то пропало. Его ледяной тон, этот мрачный, полный недоверия взгляд — хотя он ведь знал, как сильно Ловино пытался измениться, как много он прикладывал усилий и через сколько проблем и трудностей ему пришлось для этого пройти, и после всего этого такой взгляд? — это было слишком жестоко. Ловино был согласен, что, возможно, он заслужил немного жестокости, может быть, дедушка имел право проявить строгость, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что тот демонстрировал. Ловино видел, что даже Феличиано задело такое отношение Гая, и только поймав его печальный и далекий взгляд, он почувствовал себя немного легче. Он не был единственным, кто считал, что Гай неправ. Венеция встретила их серым небом и мелкой моросью. Это было нормальной февральской погодой здесь, но Ловино, с тоской глядя на проносящиеся мимо воды лагуны из окна такси, думал, что, возможно, будь погода чуть более ясной, он бы чуть меньше ненавидел эту поездку. Как оказалось, у Гая был небольшой домик в южной части города, который он сдавал в аренду до недавних пор. Он находился довольно далеко от площади Сан-Марко, и шумные толпы туристов не должны были их беспокоить, по крайней мере, Ловино мог сидеть у окна и не бояться быть замеченным каким-нибудь мафиози в маске чумного доктора. Они прибыли за день до официального открытия карнавала, но улицы города уже были переполнены. Толпа шумела, бесновалась и орудовала фотоаппаратами и видеокамерами, как в последний раз. Многие носили маски, а те, кто не подготовился заранее, толпились возле палаток с сувенирами. Маски там, конечно, не были оригинальными, зато стоили намного дешевле. Ловино довелось увидеть это один раз — когда они проезжали мимо набережной, и после этого он оказался заперт в старом, пропахшем сыростью и старостью доме. Гай выделил им с Феличиано одну комнату на двоих, хотя в доме было достаточно места, мотивируя это тем, что недельная остановка не стоит усилий по уборке, но они все прекрасно понимали истинную причину. Поэтому Ловино не сильно удивился, когда Феличиано, едва разобрав свой чемодан, ушел из дома, только проследил из окна, как его фигурка теряется в переплетении тесных улочек. Что ж, это было прекрасное начало отличной поездки, ставшей чудесным продолжением замечательного семейного обеда, состоявшегося чуть меньше недели назад и выбившего почву у Ловино из-под ног, как раз подходящее, чтобы провести остаток внеплановых каникул за учебниками, как он и планировал. До выпускных экзаменов оставалось всего два месяца, а дела с учебой у Ловино, из-за всего случившегося в не столь далеком прошлом, были хуже некуда. Он старался наверстать упущенное, но трудно делать это, когда три дня в неделю ты ходишь на групповые тренинги, а в другие два посещаешь психолога. Еще немного посидев у окна в надежде оттянуть неизбежное, Ловино выудил из стопки учебников справочник по математике и приступил к решению — или тщетным попыткам это решение отыскать — задач, которые были на экзаменах у выпускников прошлых лет. Феличиано вернулся, когда на улице уже стемнело, и молча сел возле окна с альбомом в руках. Ловино тогда заметил, что небо прояснилось, и звезды, с трудом прорываясь через свет городских огней, неловко подмигивали ему с черного неба, а потом снова вернулся к математике. Он хотел спросить, где Феличиано пропадал все это время, в каких местах побывал и что видел, хотел узнать, какова эта Венеция изнутри, когда бродишь по ее улочкам и переулкам, плутаешь вокруг площадей и двориков, пересекаешь бесконечные мосты и ловишь свое отражение в сияющих прилавках местных магазинчиков. Он хотел спросить — но промолчал, и, так и не обмолвившись за весь вечер ни словом, они легли спать в разное время: сначала Феличиано, закончив свой эскиз, умылся и завалился на кровать, отвернувшись к стенке, а потом, через полторы задачи, устало вздохнув за ним последовал и Ловино. Смотреть на спину брата, когда-то бывшего самым близким и родным человеком на свете, было больно, и Ловино тоже отвернулся к стенке, но перед его глазами все еще стояли острые лопатки и рыжие прядки, выбившиеся во время сна. День открытия фестиваля, как по заказу, был ясным и солнечным. Ловино с трудом открыл глаза, лениво потягиваясь на кровати, и обнаружил, что он в комнате совершенно один. Он ожидал, что, возможно, Феличиано снова ушел куда-то в одиночестве, но, спустившись вниз, обнаружил на столе записку от Гая: они ушли на площадь, смотреть «полет ангела» и дефиле масок. Ловино закусил губу с мыслью о том, что ему вся эта мишура ни к чему, и он должен заниматься учебой, а не проводить время среди тупых туристов и ряженых придурков в средневековых костюмах, но это было глупым защитным рефлексом, вызванным обидой, и даже он сам прекрасно это понимал — занятия с психологом не прошли даром, хотя она и должна была только помочь ему побороть зависимость, эта женщина сделала для него намного больше. Так что Ловино просто вернулся к своим задачам, иногда поглядывая на часы немного сердито и нетерпеливо. Гай и Феличиано пропадали на карнавале слишком долго для простого просмотра шоу. Наверняка эти двое еще и зашли в какой-нибудь семейный ресторанчик, а потом, облачившись в маски, купленные в уютном магазинчике, отправились фотографироваться с туристами. Ловино как раз опять взглядом тщетно искал в холодильнике что-нибудь съестное, когда вернулись Феличиано и Гай. Он не подал вида, что зол на них, и молча попытался уйти с кухни, но был перехвачен дедушкиным: — Сейчас будем обедать, Ловино, никуда не уходи. — Если бы я мог, — пробормотал тот себе под нос, хмуро возвращаясь за стол. Феличиано услышал его и ободряюще улыбнулся, поставив на стол коробку с пиццей и несколько контейнеров с другой едой. Гай вернулся из коридора с двумя объемными пакетами из супермаркета, и они приступили к обеду. Очередному чудесному семейному обеду, во время которого Ловино хотелось застрелиться или сделать хоть что-то еще, чтобы развеять эту неприятную тишину, так несвойственную их семье. И он был благодарен всем богам, которые приложили к этому руку, за то, что в этот раз за обедом не последовало неприятных разговоров об отношениях, которые он разрушил, и поездках в страны, где за его голову мафией обещана кругленькая сумма. Они вернулись в комнату вместе, но в этот раз Ловино решился задать первый попавшийся вопрос, который пришел ему в голову в ужасной напряженной тишине, всегда висящей между ними. — Как прошло открытие? — Было красиво, — вежливо улыбнулся Феличиано. — О, вот как, — почти зло протянул Ловино. — Надеюсь, вы с дедушкой отлично провели время. — Ве-е, ты злишься, братик? — Феличиано оторвался от сумки, которую собирал, видимо, собираясь вновь куда-то уйти на весь вечер. — Нет, — слишком резко выдал Ловино. — У меня есть дела поважнее, чем праздно слоняться по карнавалу и восхищаться разукрашенными придурками. Посчитав разговор испорченным и, очевидно, законченным, он уткнулся в учебники и сделал вид, что не замечает понимающих сочувственных взглядов Феличиано, пока тот не ушел. После этого он снова просидел весь вечер за математикой, а когда брат вернулся — молча лег спать. Просыпаться в одиночестве скоро вошло у Ловино в привычку или, скорее, не стало из нее выходить. Еще в общежитии «Кагами» Феличиано постоянно просыпался раньше него и уходил на весь день, возвращаясь только поздно вечером, так что у них не было даже элементарной возможности обо всем поговорить. Пару раз Ловино еще пытался завязать с братом разговор, но все его попытки проваливались и делали все только хуже. Взгляд Феличиано со временем перестал быть напуганным, а стал сочувственным и жалостливым, и от этого Ловино чувствовал себя еще более мерзко, чем обычно. Так что он, в какой-то степени, был рад, что они почти не проводят время вместе, и стремление Гая сблизить их, как будто ничего не произошло, выглядело нелепым и заставляло Ловино злиться на всех только сильнее. Он проводил дни, погрузившись в учебу, и через три дня уже мог сам решать некоторые задачи, не прибегая к помощи ответов в конце учебника и интернета. В дополнение к этому, он прочитал несколько произведений по литературе, вопросы по которым должны были быть в тесте, и подробно изучил темы по естествознанию, которые пропустил из-за своих прошлых проблем. Только всю радость от успехов в учебе перечеркивало солнце, лениво игравшее лучами на пыльных стеклах единственного окна и редкие возгласы туристов, забредших к ним на улицу по ошибке. И Феличиано, целыми днями пропадавший где-то в хитросплетении городских улочек со своим альбомом и красками. Ловино стыдно было признаваться даже самому себе, но он безумно хотел хоть раз тоже прогуляться по дивному городу, каким была Венеция, несмотря на все ее очевидные недостатки. На четвертый день их пребывания на карнавале, за день до важной встречи, назначенной спонсором, Ловино дождался, пока Феличиано уйдет умываться перед сном, и заглянул в его альбом. За то время, что они пробыли здесь, он успел заполнить больше половины листов акварельными и карандашными набросками. Там были и старые дома — произведения архитектуры в прошлом, а сейчас лишь призраки прежних себя, — и тесные дворики, залитые солнцем, слепящим глаза, и тенистые мосты, и знаменитые здания с площади Сан-Марко, и сизое небо с тенью купола собора на его фоне, и лагуна, и мелкие каналы, и маски, много, много масок. Он настолько увлекся просмотром, что не заметил, как вернулся Феличиано, а тот, не сказав ничего, сел рядом, разглядывая свои рисунки. — Это колокольня на площади, — вдруг заговорил он. — Оттуда в первый день карнавала девушка в костюме жар-птицы прыгала в «полет ангела», — он указал на набросок в углу листа. — Я пытался нарисовать и ее тоже, но стоял слишком далеко, чтобы хорошо рассмотреть, так что получилось просто рыжее пятно, — на губах Феличиано играла слабая улыбка, и Ловино, сглотнув, перелистнул страницу, боясь спугнуть момент. — А это мост Риальто, он проходит через самый большой канал Венеции. Жаль, что у меня не было тогда с собой красок, вечером вокруг загораются огни всех цветов радуги и так красиво отражаются в воде и на белых стенах… — Даже так он выглядит здорово, — тихо пробормотал Ловино, чувствуя себя ужасно неловко. — А это?.. — Наш дом, — улыбнулся Феличиано. — Видишь, там в окне ты сидишь с книгой. — Когда ты успел? — У меня было много времени, а ты не замечаешь, как оно проходит, когда читаешь что-то интересное, — рассмеялся он, и Ловино поспешил скорее стереть удивление со своего лица. — Я много рисовал это место, но с другой стороны дома: дедушка Гай не любит, когда я ухожу один далеко, потому что пару раз я заблудился и не смог вернуться без его помощи. Ве-е, — заметив ухмылку Ловино, Феличиано пихнул его в плечо, — ты бы тоже заблудился в этих бесконечных маленьких улочках! — Тебе и правда тут нравится, — эта мысль так и крутилась на языке, и Ловино не побоялся ее озвучить. — Ага, — мечтательно откинувшись на кровать, кивнул Феличиано. — Я чувствую себя здесь на своем месте. Правильно. — Тут довольно сыро, и все разваливается, а наводнения приносят больше убытков, чем карнавал — прибыли, — Ловино лег рядом с ним, но пока не решался смотреть брату в глаза. — Жить здесь — себе дороже, и… — Я думаю, после окончания «Кагами» я бы хотел переехать сюда, — перебил его Феличиано. — Это место… Венеция кажется мне самым подходящим местом для такого, как я. — Да уж, только такие наивные дурачки тут и остаются, — рассмеялся Ловино. — Ве-е, ты должен хоть раз прогуляться здесь со мной, чтобы я мог показать тебе, как сильно ты не прав! — Я не могу, ты же знаешь, Гай запретил мне даже возле окон крутиться, когда узнал, что я тут читаю, — Ловино почувствовал, как Феличиано сменил позицию, чтобы смотреть прямо на него, и ответил на его взгляд. — Я что-нибудь придумаю, братик, — на губах Феличиано сияла необъяснимая ясная улыбка, какими он давно уже не одаривал Ловино, так что тот сглотнул и невольно покраснел. — Раз ты хочешь провести это время со мной, он обязательно согласится! В этот вечер они пожелали друг другу спокойной ночи, а наутро Феличиано разбудил Ловино, чтобы вместе позавтракать. Это был день званого приема у важного спонсора, о котором говорил Гай, и Ловино, улыбнувшись брату, первым вышел из-за стола, чтобы тот не стал начинать этот неловкий разговор об их прогулке в такой важный для Гая день. — Ве-е, почему ты ушел, братик? — Феличиано присел возле него на кровати и заглянул в учебник. — Мы же собирались погулять сегодня. Ты… передумал? — Нет, — поспешно выдал Ловино и даже замахал руками в знак протеста. — Я правда хочу этого, просто… Сегодня вы с дедушкой идете к спонсору, и я не хочу, чтобы ты опоздал из-за меня или поссорился с ним, — он хотел добавить «придурок» или какое-нибудь другое обидное слово, но промолчал — он и так расстроил Феличиано своим побегом, не хватало только обидеть его каким-нибудь неосторожным словом из прошлой жизни. — Мы сделаем это завтра, хорошо? — Ве-е-е, — задумчиво протянул Феличиано. — Ты прав, братик, лучше перенести все на завтра, — с невинной улыбкой кивнул он. — А теперь иди к нему и узнай все подробности, чтобы ничего не испортить! — Есть, сэр, — Феличиано шутливо отдал ему честь и круто развернулся на пятках. После этого Ловино снова остался в их комнате наедине с учебниками, и, в какой-то момент времени заметив, что Гай и Феличиано уже давно ушли, снова почувствовал себя самым одиноким человеком во всей полной туристов и веселья карнавальной Венеции. Но воспоминание о теплой улыбке брата заставило его подумать, что, возможно, эта поездка не была такой уж провальной идеей.