***
В самой глубине густой как кисель тьмы раскинулась огромная паутина. Невероятно медленно, практически незаметно для глаз, но оттого не менее неотвратимо, она росла, грозя со временем охватить собой всю эту тьму. А в самом центре её сидел паук. Некоторое время назад он спал, но что-то разбудило его. Что-то неуловимое, будто само пространство вздрогнуло. Он не увидел, но почувствовал, что тьма больше не пуста — кто-то пришёл. Лицо паука исказилось довольной гримасой. Оставалось совсем немного времени до того момента, когда его желание — желание всей его жизни и обеих его сущностей — будет исполнено, ведь сюда вёл только один путь и только для одного человека. Нараку всматривался в черноту, но ничего не видел. Прислушивался, но ничего не слышал. И всё же, подумал он, его затянувшийся и столь сложный план увенчался успехом: он и Кикио заменят Магацухи и Наохи внутри Камня Душ и проведут вместе вечность, пусть в бесконечной борьбе. Нараку решил, что успеет ещё насмотреться на мико, и прикрыл глаза. Голоса изрядно удивили Нараку. Точнее, голос Инуяши он ожидал услышать и верил, что Кикио совершит глупость — пожелает видеть полукровку. Тогда-то всё и было бы кончено. Но вот голоса Сещёмару он услышать совсем не ожидал — мягко говоря, присутствие этой парочки могло иметь совершенно разрушительные последствия. Если даже допустить, что Кикио готова совершить глупость, Кагоме определённо помешает ей. Но если только Сещёмару поймёт, по чьей милости оказался здесь, то Нараку сведёт ближайшее знакомство с Тенсайгой. А в его нынешнем положении принадлежности иному миру это определённо не стало бы приятным. Нараку закусил губу. Мико не торопились загадывать желание — напротив, время шло, а ничего не происходило. Совсем ничего. Даже ощущение присутствия кого-то ещё в это непроглядной тьме исчезло. Где-то в самой потаённой глубине души зародилась крупица боли и начала расти, как и паутина — медленно, но неотвратимо. С этой болью будто сходил Нараку с души Онигумо. Сильный полудемон оставлял обнажённую израненную душу разбойника. Он никогда не имел того, что действительно желал, и потому жажда его была неутолима. Никогда не был он любим, и оттого как ни в чём другом нуждался именно в любви — хоть в крупице её. Когда Кикио ухаживала за ним там, в норе за деревней, он впервые почувствовал это. И едва стоило ему осознать её любовь ко всему миру в целом, и к нему — к его части, как страстное желание обладать всей её любовью захватило его целиком. Боль становилась всё сильнее. Всё невыносимее становилась мысль о том, что он не получит теперь и капли того, чего в действительности так жаждал. Душу его будто бы прополоскали в ледяном каменистом ручье, изрядно поболтав о русло, а потом с силой и с чувством отжали. Впрочем, от того, что некогда звалось человеческой душой, у Онигумо осталось лишь нечто изодранное, чудом державшееся одним куском. Нахальство и сила Нараку последние пятьдесят лет были клеем для этих клочков, но теперь их будто смыло этим киселём непроглядной тьмы, и Онигумо остался совсем один на пороге иного мира. Его ждала вечная борьба и ненависть Кикио или суд Эммы в преддверии Ада. Это было не его лицо и не его глаза, но именно они пролили первые в его жизни слёзы его души.***
Погружение в медитацию в этом месте оказалось лёгким и быстрым, но вместо плавного спуска в собственный разум жрицы оказались мало того, что вдвоём, так ещё и в совершенно незнакомом месте, заполненным молочным туманом. Впрочем, он скоро рассеялся, и их глазам предстала картина боя. Близнецы бились с такой яростью, будто рождены были с этой единственной целью. Кагоме не сразу узнала их — Магацухи по его лицу и шраму, пересекающему левый глаз, а Наохи по ощущению знакомого света. Тёмный и светлый дух разговаривали, но долгое время слов их было не разобрать. Временами один из них явно обретал превосходство, но затем расклад сил менялся. Снова и снова, раз за разом. И многие-многие их попытки уничтожить друг друга спустя мико сумели распознать единую на двоих эмоцию — усталость. Больше всего этим двоим хотелось, чтобы это закончилось. Чтобы всё это исчезло. Жрицы переглянулись — они не могли произнести ни звука, но их губы двигались одинаково. Наконец, стало ясно, какое желание будет правильным. Пространство вокруг ничуть не изменилось, когда сознание вынырнуло из медитации: всё тот же столб света, в котором висел пронзённый стрелой Камень Душ, и всё та же густая тьма вокруг. И снова было совершенно непонятно, сколько времени прошло — быть может, минуты, а может, часы. Кагоме и Кикио повернулись друг к другу. — Они хотят исчезнуть, — в унисон прошептали мико. Это решение действительно было простым до гениальности, и чтобы найти его следовало поломать голову. Мико поражённо смотрели друг на друга, будто спрашивая — как это они раньше не догадались до такой элементарной вещи. А ведь оно самым логичным образом вытекало из цели Мидорико. Но, видимо, нужно было пройти через ад, чтобы понять это. Пространство за их спинами всколыхнулось. Плотная темнота на мгновение пошла мелкой рябью, хотя это невозможно было увидеть, но нельзя было не ощутить всем нутром. Мико обернулись, и в это мгновение черноту пересекла изогнутая полумесяцем линия, открывающая проход между мирами. Единовременно из него выскользнули Сещёмару и Инуяша. Эмоции дайёкая исполнили невероятный кульбит, никак, впрочем, не отразившись на его лице. Он одним плавным движением пересёк расстояние до Кагоме и заключил её в объятия. Молча вдохнул он запах её волос, чувствуя её тепло в ладонях. Когда же она перестанет так пугать его, лишь исчезая из поля зрения? А нутро Камня Душ оказалось настоящим адом, причём для каждого — своим. Это было очень одинокое место, где, однако, никто не мог оставаться один. Место, полное боли и сражения. Не пустое, но опустошающее. Камень, рождённый сердцем воительницы, отдавшей жизнь за других, стал столь жутким предметом. Было ли его создание благом или всё же злом? Или спасение сотен жизней от демонов их заключением в эту тюрьму было лишь уравновешено сломанными и отнятыми им жизнями? В конце концов, вселенная стремится к равновесию. Быть может, Камень взял взаймы у мироздания, и лишь теперь его долг был выплачен, и он может исчезнуть. Знала ли Мидорико, на что действительно пошла, когда произносила заклинание? Или жажда мести и ненависть овладели ей? Могла ли она поступить иначе? Камень не использовался для творения хоть одного благого дела, но от хранителя своего требовал непременных усилий по наполнению светом или скверной. Тёмных желаний он, впрочем, тоже не выполнял. Он был ничем иным, как артефактом для жертвоприношений, и заслуживал быть уничтоженным уже давно. Но никому и в голову не приходило этого пожелать. Хотя и это можно понять — призрачная возможность исполнения мечты любому застила взор. Впрочем, наставники мико, что хранили его, никогда не рассматривали уничтожение Камня всерьёз, ведь и сами имели желания. Они, конечно, не поддавались соблазну, но и избавляться от него не стремились. Говорят, что благими намерениями вымощена дорога в Ад. Обычно при этом имеется ввиду, что лишь намерения, но не поступки, сколь бы благими они ни были, не сделают праведником и не приведут в рай. Но в случае Камня Душ это выражение имело самый прямой смысл, ведь намерения Мидорико были самыми что ни на есть благими. И привели они её именно сюда — в персональный ад, от которого она не могла сбежать десятилетия. Но печальнее всего то, что её великая жертва не только собственной жизнью, но и покоем после смерти, обернулась вдобавок столькими трагедиями. И это уже никак не исправить — можно только постараться преодолеть боль от них тем, кто сумел пережить столкновение с Камнем.***
Камень Душ, однако, имел крайне жестокое чувство юмора. Оставляя Нараку во тьме, он показал ему, как наследники Ину-но-Тайшо вошли в это пространство и как воссоединились с мико. Кагоме и Сещёмару были не интересны ему, а вот то, как Инуяша бережно сжал в объятиях Кикио и как она улыбалась, глядя в его лицо, ханьё мог видеть так, будто стоял в шаге от них. Гнев охватывал его, сотрясал всё его нутро и ещё больше рвал и уничтожал душу. Не было больше ни силы, ни самодовольства. Не было больше хитрости. Остался лишь он сам, тёмная страсть и боль. Но даже кричать он не мог — только беззвучно скрежетать зубами и не верить.***
В самом деле, никто не хотел задерживаться в этом чудовищном месте ещё дольше. Сещёмару придерживал Кагоме за талию, Инуяша не выпускал из рук Кикио. Мико переглянулись, и возрождённая жрица медленно кивнула на Камень Душ, признавая право загадать желание за Хигураши. Кагоме сжала её ладонь и протянула свободную руку вперёд. Она коснулась древка стрелы и потянула его к себе. Наконец розовый шарик оказался у неё в руках. — Камень Душ, — повелительным тоном начала она, — исчезни навсегда! Камень пошёл трещинами и через несколько мгновений вновь разлетелся на мириады осколков, которые растворялись в окружавшей их тьме. Столб света, где раньше висел сам Камень, стал расти и становился всё ярче и ярче. На смену чёрному киселю тьмы приходил белый, столь же непроглядный. Пальцы Кикио скоро выскользнули из руки Кагоме, и оставалось лишь ощущение ладоней Сещёмару, что держали её. Одно только это удерживало девушку от истерики.***
Шиппо заметил первым: едва скрылись в Пути Тьмы Инуяша и Сещёмару, Колодец Костоглот исчез. Его будто никогда и не было там, где они привыкли его видеть. Лисёнок несколько раз моргнул, пробежался вокруг поляны, будто они могли ошибиться местом, но Колодца не было. Глаза Ранмару расширились. Дракон на несколько мгновений впал в ступор, а затем с рыком ринулся к тому месту, где только что был Колодец. Он принялся разрывать его когтями, отбрасывая землю, но это было напрасно — магии в этом месте не было. Дракон с силой ударил кулаком оземь и сдался. Он дорого бы дал, чтобы вернуть друзей — а то, что их возвращение связано с Колодцем, он не сомневался, но почва была глуха к его внутренним мольбам. Его глаза оставались сухими, когда он узнал о смерти Рёты — он лишь наметил цель для мести. Когда узнал о смерти Асами, он едва не выплакал глаза и разрывал связки криком, но и тогда он мог отомстить. Сейчас же Ранмару ничего не мог и ничего не знал. Всё, что ему оставалось — верить в своих друзей, пытаясь хоть как-то унять страх, что больше он не увидит их. Санго плакала. Она заливала слезами плечо Мироку, и никак не могла успокоиться. Монах и сам был мрачнее тучи, но мог лишь поглаживать охотницу по спине — слов успокоения у него не находилось. Джакен вновь заливался слезами, которые «оскорбили бы память Сещёмару-сама». Впрочем, жаб признался, впервые, что страшится и за Кагоме. Нахальная девчонка полюбилась ему добрым нравом и сильным характером. Да и не представлял он теперь дня без чая, ею заваренного, а Сещёмару без его мико. Верный слуга достаточно долго видел в ней угрозу, но время всё расставило на свои места. Его господин, безусловно, был великолепным воином до встречи с ней, да только прав был его батюшка — ни во что не ставил Сещёмару чужую жизнь. Кагоме его этому научила, и теперь он истинно стал дайёкаем — великим демоном. И Джакен молился, как умел, чтобы всё с ней было хорошо. А уж если с ней всё будет хорошо, то и с господином ничего дурного не случится — в этом верный жаб был уверен, как ни в чём ином. Колодец не вернулся ни к вечеру, ни на следующий день, ни через день. Ранмару сидел всё это время у близстоящего дерева и не смыкал глаз. Он всматривался в кусок земли, где был колодец, и прислушивался к ощущениям. Но ничего не происходило. Солнце вставало на востоке и садилось на западе, а его друзья, где бы они ни были, там и оставались. Шиппо всё это время провёл с ним. Лисёнок, впрочем, не соблюдал ночных бдений, засыпая у дракона на коленях. Ранмару проникся к нему — маленькому сироте, которому так нужны были родители и друзья. Он задумался даже, кем была для него Кагоме. Ведь не матерью же, иначе он бы увязался за ней несмотря на норов Сещёмару. Джакен, разумеется, тоже был здесь. На третий день Мироку и Санго пришли проведать их. Они принесли немного еды для Шиппо. Их разговор не был содержательным, это были больше бессвязные обрывки мыслей, случайно произнесённые вслух. Внезапно Ранмару вскинулся и рванул к Колодцу Костоглоту — он будто из земли вырос на прежнем месте. Однако из него вышли только Кикио и Инуяша. Санго и Мироку бросились к ним. — Что произошло? — сразу же спросил Мироку. — Мы были внутри Камня Душ, — озадаченно произнесла Кикио. — Все вместе. Я думала, всего несколько часов прошло. — Три дня прошло, — обронил Ранмару. — Кагоме держала меня за руку, но я упустила её в этом свету, — мико вздохнула. — Сещёмару, похоже, остался с ней. — А Камень Душ? — снова подал голос монах. — Исчез навсегда, — опустила глаза Кикио. — Я уверена, что это так. Она справилась.***
Буйо едва искры не высек, рванув из дома. Он пересёк двор и влетел в строение, где располагался Колодец, соединяющий время. Сота бросился за ним. Там он не сразу понял, что произошло. И всё же, когда его взгляд не нашёл Колодца, он громко закричал. Мама и дед прибежали так быстро, как могли. Сейчас в храме больше никого не было — компания демонов, которые обрели здесь новый дом, взяла небольшой отпуск и собиралась вернуться лишь через четыре дня. Если бы не это, они могли бы успокоить семейство Хигураши, но Шиппо не хотел переживать это вновь. Он только туманно сообщил перед отъездом, что всё будет хорошо, но его, судя по всему, неправильно поняли. Страх парализовал их. Конечно, Кагоме подвергала себя опасности каждый раз, когда отправлялась в прошлое, и госпожа Хигураши догадывалась только о её масштабах, ведь её дочь многое умалчивала, чтобы не волновать. И вот теперь Кагоме могла вообще больше никогда не вернуться. Сещёмару стоял во дворе храма и слушал плач из здания с Колодцем. Застарелая боль всколыхнулась в нём, но так и затихла. Ему хотелось пойти туда и сказать, что она вернётся через три дня, и всё будет в порядке. Но не мог. Семья Хигураши должна была пережить этот страх и эту боль, чтобы дальше всё шло своим чередом. Демон верил, что сделал всё возможное, и оставалось теперь только ждать. Он развернулся и пошёл прочь. Все три дня семья Хигураши провела там, где был Колодец. Дед читал все молитвы и заклинания, какие только знал, пусть и не было в них никакой силы. Да и толку тоже не было никакого. Они были близки к отчаянию, когда Колодец вырос из земли посреди помещения прямо у них на глазах. Кагоме и Сещёмару возникли из него плавным движением. От слёз они показались лишь видением, но жрица с воплем бросилась в объятия матери и разрыдалась. Сдерживаемые внутри Камня эмоции теперь хлынули наружу. Сещёмару почувствовал, что колодец затягивает его. Он протянул руку к Кагоме — ту, что вернул благодаря ей — и последнее, что он увидел, как она бросилась к нему. Затем темнота окружила его на несколько мгновений, а вышел он уже в родном времени. Дайёкай гипнотизировал Колодец, но Кагоме всё не появлялась. Тогда он попросту развернулся и пошёл прочь. — Эй, Сещёмару, — крикнул Инуяша, — где Кагоме? — Дома, — отозвался он. — Сещёмару, ты... — Ранмару сделал несколько шагов в его сторону, но остановился. — Знай, что я на твоей стороне. Демон-пёс кивнул, повернувшись вполоборота, а в следующее мгновение белая вспышка уже пересекала небо на границе видимости. — Сещёмару-сама! — воскликнул Джакен. — Он вернётся, — поймал его Ранмару. — Просто ему нужно немного собраться с мыслями, наверное. Лучше подождать его здесь. — Конечно, — проворчал жаб. — Да и вдруг Кагоме вернётся? Нужно, чтобы кто-то сказал ей, где господин. Ранмару опешил. Да и остальные не ожидали от Джакена подобного заявления. Сам он тем временем подошёл к Колодцу и уселся, опираясь на него спиной с таким видом, будто готов был просидеть здесь хоть столетие в ожидании. Дракон едва заметно усмехнулся, покачав головой, и занял своё место под деревом.