4 года и 3 месяца назад.
— Ты хорошо умеешь драться? — спросила Санса, смотря прямо перед собой. Видя две линии — белую стену балкона со скошенными углами и линию горизонта. Кричали чайки. Они сидели на свежем воздухе на пластиковых садовых стульях. Прохладный ветер с моря ворошил распущенные пряди волос и складки лёгкой одежды. Догорал закат, превращаясь из багрово-оранжевого в бледно-лиловый. Где-то с окраин, с импровизированных гонок, уже доносился истошный рёв моторов и радостные, захлёбывающиеся восторгом, в предчувствии наступающей ночи, крики. Петир лениво проглотил пиво и, отняв стеклянное горлышко бутылки от губ, уточнил: — Что, прости? — Ты хорошо дерёшься? — повторила свой вопрос Санса, поворачивая к нему голову. Устраиваясь на стуле поудобнее, она чуть сползла вниз и закинула обнаженные ноги на каменный бордюр. Длинная мужская футболка чуть задралась, показывая тонкие чёрные стринги. Петир вскинул бровь и, заговорщически посмотрев на неё, произнес: — Хорошо или нет, мне приятно думать, что ты будешь ставить только на меня! Она фыркнула, и, весело мотнув головой, притворно изумилась, дразня его: — С чего это мне так делать? Я не так уж и сентиментальна, как тебе кажется. И я не люблю проигрывать… Он вовремя отвёл горлышко бутылки ото рта. Глотни Петир — и, кажется, точно поперхнулся бы. — Проигрывать?! Когда это я проигрывал, Honey? — Иногда ты проигрываешь в покер, — пожала плечами Санса, —…иногда сделки срываются. Иногда люди делают не то, что ты хочешь. Петир усмехнулся и весело дёрнул бровью. — Я никогда не проигрываю по-крупному. Она запустила руку в собственные волосы и задумчиво взъерошила их, ощущая раздражающий, так не нравящийся ей на самой себе запах чужого шампуня. Прямо перед ними пролетела, медленно планируя, чайка. — Разве вся жизнь не состоит из мелочей? Петир фыркнул, отворачивая голову в сторону, и одним резким движением подвинул её стул к себе. От него пахло пивом и сигаретами с ментолом. Первый запах она ненавидела, а второй любила. Санса уткнулась носом в его футболку, чтобы ощутить аромат одеколона и его собственный, тонкий, едва пробивающийся запах. Лучи заката лежали на белой ткани, всё равно что пятна крови. Она сглотнула, встревоженная страшным предчувствием, и слегка сжала большой палец на его правой руке. — Что это за разговоры, Honey? — спросил Петир, наклонившись к её уху, в той особенной шутливой манере, в которой говорил только о серьёзных вещах. Санса провела указательным пальцем по его груди. То ли перечёркивая кровавые пятна солнца, то ли обводя их. — Я хотела попросить тебя… научить меня драться, — тихо проговорила она. Петир глухо рассмеялся и нежно потрепал её по волосам. — Зачем тебе это, любовь моя? У тебя есть я. Тебе это никогда не понадобится. Сансе стало одновременно тепло и больно от этих слов. Она горько усмехнулась. —…я росла в такой семье… — Санса замолчала, подбирая слова, — где были деньги, фамильные земли, старые связи — всё, что, казалось бы, должно сделать жизнь стабильной и безопасной. У меня была большая и полная семья, мать занималась домом и благотворительными фондами, отец вёл дела… Мы были такими благополучными и порядочными, что аж тошно. Повсюду мир, стабильность и безопасность. Мы словно жили в замке. У нас были няни, гувернантки, репетиторы, садовники, чтобы следить за садом, телохранители. Меня окружали защитой и заботой. Знаешь, в детстве я была ровно такой же, как и любая хорошая девочка из богатой семьи: я слушалась родителей и примерно училась, а по ночам мечтала о том, как выйду замуж за самого умного, красивого и богатого и стану кем-то вроде королевы в столице… — она прикрыла глаза, чтобы скрыть от него предательский блеск, и продолжила тихо и мечтательно, —…я представляла, что у меня будет пышное платье, как у принцессы Дианы, церковь, украшенная весенними цветами и счастливая улыбка, как у голливудской звезды. Нам с женихом все будут говорить о том, какая мы красивая пара, и мы и в правда будем такие — прекрасные и безупречные, как сладкие фигурки с праздничного торта, покрытые гладким белым сахаром. Я мечтала о том, как люди будут любить меня, а маленькие девочки, такие, как я сама, захотят походить на меня. И о моей свадьбе напишут в Tatler. «На невесте было платье от Vera Wang и бриллиантовое колье Chopard… к алтарю ее вёл отец — Эддард Старк…» А потом мы приехали в этот город… и со мной произошло всё то, что я даже представить себе не могла. В самых худших кошмарах. Такое, словно это не по-настоящему… будто я персонаж ужасной сказки. Знаешь, одной из тех, которую не адаптировали на современный лад. Я словно мёртвая принцесса в стеклянном гробу, которую раз за разом насилует принц. Та, которой отрубают голову. Чьи конечности разбрасывают по всему свету, чтобы она не смогла собрать себя заново. Они убили моего отца и заставили меня смотреть на его тело! А затем молчать. И не просто молчать, улыбаться. Быть покорной и счастливой. Быть нежной! Они убили мою мать. А я даже не могла носить траур. Убили моего брата и приставили пистолет к моему виску, заставляя выпить шампанское за это. Они превратили мою жизнь в кошмар. Люди, которые не чувствовали себя в безопасности, в отличии от моей семьи. Подняв глаза на Петира, смотрящего на неё настороженно, так, словно она была искрой, готовящийся стать пожаром, Санса проглотила тошнотворно горький ком в горле и, облизнув пересохшие губы, твёрдо произнесла: — Я люблю тебя и верю тебе. Но ты не можешь пообещать, что мне никогда не придётся драться.***
Сейчас.
— Санса Старк — ебанутая высокомерная стерва, которая думает, что умнее всех… — мистер Бейлиш замешкался, чтобы поджечь кончик сигареты, затянулся, заложил руки в карманы и продолжил: —…в этом, конечно, есть доля истины. Она умнее, чем кажется, и гораздо опаснее, чем кажется. Худшее, что ты можешь сделать — это недооценить её. Тереза устало закатила глаза к небу. «Мужик, да я уже поняла, что у тебя на неё стоит, давай ближе к делу» — с раздражением подумала она. Разговор проходил в апартаментах, откуда она с таким воодушевлением выпорхнула накануне. С пачкой денег, приятно оттягивающих карман. —…мисс Старк может показаться импульсивной, но на самом деле она всегда просчитывает несколько вариантов развития событий и быстро приспосабливается к изменениям. Если она с чем-то слишком быстро соглашается — значит, занимает выжидательную позицию. Она ни от чего никогда не отказывается без борьбы. Она будет играть на твоих чувствах и манипулировать желаниями, не испытывая жалости или сожаления. У Сансы Старк почти нет слабостей, потому что она грёбанная социопатка… — Э-э, я тоже! — вскинула подбородок Тереза и, тоже заложив руки в карманы, нащупала среди горы фантиков леденец. —…Да, — кивнул Бейлиш, — поэтому я тебя и выбрал. Не перебивай. Ты всегда должна быть начеку. Если она ведёт себя тихо — будь вдвойне начеку. Избегай толпы. Она всегда играет на публику и использует массовые скопления людей для того, чтобы разыграть очередное шоу. Не верь в её покорность. Она никогда не подчинится тебе. — Этого вы не знаете, — пожала плечами Тереза. Бейлиш осёкся и как-то странно на неё посмотрел, наклонив голову вбок. Тереза медленно достала из кармана леденец и, одним движением раскрыв фантик, отправила тот в рот. Кисло-сладкий лимонный вкус распространился по нёбу. — Угостить не могу, — сообщила Тереза, — у меня был только один. Бейлиш отвёл взгляд и устало вздохнул. Потерев лоб, он произнёс: — Я хочу, чтобы ты была внимательной и жёсткой. — Насколько жёсткой? — оживилась Тереза. — Поменьше энтузиазма, — погасил её пыл мужчина и, вынув сигарету изо рта, указал на Терезу. — Держи мисс Старк на коротком поводке, но без рукоприкладства! Ты меня услышала? Она публичная личность. —…И ваша девушка. — Она не моя девушка, — с презрением выплюнул Бейлиш. Его глаза угрожающе блеснули. Тереза переложила леденец из одной щеки в другую и уточнила: — Правда? — Это тебя не касается, дорогая, — уже более спокойно ответил мужчина, понижая голос. Вальяжно устроившись в кресле и пригладив галстук, он продолжил: — Твоя работа — быть моей сторожевой псиной и ходить вместе с ней, как долбанная собака-поводырь. Без вопросов. Без сомнений. Докладывая мне обо всём и выполняя абсолютно всё, что я скажу. Тереза сложила губы в трубочку и сморщила подбородок. У этого чувака совсем не было чувства юмора, и инструкции её утомили, поэтому она решила, что разумнее будет просто с ним согласиться. — Как пожелаете, босс, — сказала она, приседая в шутливом реверансе. Бейлиш смотрел на неё, не мигая. Словно чёртов удав, готовящийся к броску. — Ты же не заставишь меня жалеть о том, что дал тебе работу, милая? — угрожающе тихо спросил он. — Если не перестанете называть меня милой, я, конечно, не могу ручаться, — пожала плечами Тереза. Бейлиш облизнул губы и усмехнулся, в серых глазах блеснуло странное, тёмное удовольствие. Она узнавала этот взгляд из тысячи — так смотрят жестокие хладнокровные ублюдки, упивающиеся властью, на тех, кто по их мнению слабее. И кто тут ещё социопат? Мужчина открыл было рот, но Тереза перебила: — Не говорите то, что собираетесь, и мы останемся друзьями. — Ты мне не друг, — поправил Бейлиш, — ты на меня работаешь. — Да ладно, — улыбнулась Тереза, — на вас работает куча людей, могли бы завести друга для разнообразия! Вы выглядите не очень дружелюбно. Кто с вами вообще дружит? — Те, у кого богатое воображение, — вскинув брови, ответил Бейлиш, и, помолчав, добавил: — Я друг для всех, моя милая, у кого достаточно длинное число на банковском счёте. Но, для того, чтобы стать моим другом, одних денег будет мало. «Вот ведь ранимый ублюдок», — подумала про себя Тереза, а вслух сказала: — А что будет в самый раз? Подписать какой-нибудь сомнительный договор кровью? На лице мужчины не отразилось и тени эмоции. В Бейлише завораживало то, как мастерски он управлял собой — мимикой, голосом, жестами. Только он решал, что именно ты увидишь — того, кого все называли Мизинцем, или же тень его настоящего «я», а может быть, твоё собственное отражение? — Что с тобой произошло? — спросил Бейлиш, закидывая ногу на ногу и скрашивая руки, усаживаясь в своеобразную позу «слушателя», словно долбанный психолог для трудных подростков. Тереза нервно дёрнула плечами. — Бедность? Мужчина напротив молчал, словно ожидая, что она продолжит. Он чуть наклонил голову в бок, и прищурился. — Бедность? Расскажи мне об этом. — Это у вас такой кинк? — Я сам из бедной семьи. Я знаю, каково это. Когда не можешь получить того же, что и твои одноклассники. Когда носишь поношенную одежду, воруешь в магазинах и боишься заходить в «хорошие» дома. Когда тебе кажется, что куда бы ты ни пришёл, ты — недостаточно хорош. Когда всюду ты — невидимка. Бейлиш сообщил об этом так просто, словно это ему ничего не стоило. Человек, никому не открывающий своей души, вдруг положил перед ней заряженный пистолет. Абсолютно уверенный в своём превосходстве и том, что Терезе не хватит духу выстрелить. — Да… хреново это, — согласилась она, пожимая плечами, не вполне понимая, что сказать. Тереза выжидала, прекрасно понимая: то, что происходит сейчас — провокация. Вопрос лишь в том, что Бейлишу было нужно. — Мои родители… — продолжил Бейлиш, — не могли оплатить ни одного из школьных кружков. Мне не могли купить спортивную экипировку или телескоп, краски и хорошую бумагу или музыкальный инструмент. Поэтому, когда другие шли на дополнительные занятия, я слонялся по округе и просто…— Бейлиш сложил губы в трубочку, морща подбородок, —…я просто думал. Очень много думал. О том, какой могла бы быть моя жизнь. — И как? — уточнила Тереза, расправляя плечи. — Придумали? — Да, — не мигая ответил он. — А о чём ты мечтала в детстве? Тереза нахмурилась. Она вспомнила маленькую девочку, которую недавно видела в супермаркете, в красивом, но старом синтетическом платье. Эта девочка сидела в тележке и хмуро смотрела на Терезу из-за спины своей матери, разодетой, как трейлерная шлюха с окраин. Вся тележка была уставлена хлопьями «Golden flips». — Я мечтала… — начала Тереза, притворно мешкаясь, заставляя свои глаза блестеть, —…мечтала есть что-то кроме грёбанных хлопьев Golden flips. Когда мне было семь, мама покупала эту дешёвую дрянь тележками. Мы ели её на завтрак, обед и ужин. Меня тошнило от этого дерьма. Но заставить её купить что-то другое было невозможно. Ничего не помогало. Хоть ори, хоть плачь. Только дешёвое пиво, блок сигарет и грёбанные хлопья. И когда она блевала, сквозь запах желчи и пива, я тоже чувствовала этот сладкий отвратительный запах. Хочу заработать столько денег, чтобы уехать так далеко, где эту дрянь не производят. Куда-нибудь, где тепло и красиво. Хочу посмотреть на пирамиды за Узким морем. Или ещё дальше. Туда, где живут сумчатые медведи… — Коалы, — подсказал мужчина. — Да, они. — Хорошая мечта. Бейлиш смотрел на неё очень долго, прежде чем его губы дёрнулись, складываясь в понимающую ухмылку. «Повёлся»,— подумала Тереза, опуская взгляд и прикусывая щеку внутри, чтобы не улыбнуться. На самом деле она мечтала о реках крови и звуке тела, бессильно ударяющегося о пол. Мечтала оставить вкус лимонных леденцов на холодных губах этого человека.***
Первое, что Санса увидела, когда утром открыла заплаканные глаза — красивую темноволосую девушку в уродливой одежде, сидящую с ногами прямо на её постели. В позе лотоса, хотя это было совершенно неуместная поза для узкой полиэстеровой юбки, которую омерзительной гостье пришлось задрать до самых бёдер. — Доброе утро, принцесса, — дёрнув бровью, весело проговорила девушка. Не спеша отвечать, Санса осторожно обвела глазами комнату, стремясь удостовериться в том, что находится у себя дома. Мебель стояла на своих местах. Музыкальные часы, подаренные тётей Лизой на её двенадцатилетие, привычно раздражающе тикали, показывая без десяти час. Опустив взгляд ниже, Санса заметила поднос с завтраком и то, что незваная гостья бесстрашно поедает его содержимое. Хрустящие тосты с мягким сливочным маслом. Сладкий клубничный джем. Прохладный свежевыжатый апельсиновый сок. Все стремительно опустошалось девицей, наряжённой в одежду из офисного отдела универмага. — Кто вы? — очень спокойно спросила Санса, ощущая желание отпихнуть незнакомку ногой. — Тереза, — представилась девица, плюясь крошками. — Тереза Уолси. Я твоя новая… секретарша. — Кто так сказал? — холодно поинтересовалась Санса, приподнимаясь в постели. Девица нахмурилась, припоминая: —…напыщенный чувак с бабскими ментоловыми сигаретами. — Мистер Бейлиш? — Да, точно! — Этого не будет, — спокойно заверила Санса. — Не могли бы вы подать мой халат, мисс, после я вас более не задерживаю. Девица округлила глаза, медленно прожёвывая очередной кусочек тоста. Этот хруст выводил Сансу из себя, но она не подала виду. — Вау! — наконец выдала гостья, слизывая масло с губ. — Да ты и правда настоящая леди. Такая милашка! Изогнувшись, девица встала на четвереньки и приблизила своё усыпанное крошками хлеба и мелкими веснушками лицо к Сансе. От гостьи не пахло духами. Только поджаренным хлебом и маслом. У этой девушки было странные глаза — большие, как у оленёнка, и дерзкие, словно у лесной рыси. Санса задержала дыхание, чтобы не задохнуться от возмущения. Пылая негодованием и гневом. Одним непринуждённым движением девица вытерла руку, испачканную в джеме, о шёлковые простыни, и сложив губы в трубочку, заявила: — Упс. Санса сжала края ткани, чтобы не вцепиться незнакомке в волосы. Это было уже слишком. — Вон. — отчеканила она, не сводя с девицы глаз. — С моей. Постели. Гостья расплылась в широкой улыбке. Она явно наслаждалась происходящим. — Вон с моей постели, дорогая Тереза, — чувственно понизив голос, прошептала девица и с пугающей нежностью поправила лямку ночной сорочки, сползшей на плечо Сансы. Санса беззвучно втянула ноздрями воздух и перевела взгляд за плечо гостьи, туда, где на комоде тикали музыкальные часы. Нервно дёрнув губой, она коротко улыбнулась и, переводя взгляд на девицу, осведомилась: — Могу я узнать, какие именно инструкции дал вам мистер Бейлиш? Гостья задумалась и, отодвинувшись от неё, выпрямилась: — Почему бы и нет. Он нанял меня смотреть, как ты спишь, принцесса. Ходить с тобой в сортир, что, конечно, не очень заманчиво. Наблюдать, как ты выбираешь трусики в магазине, чтобы не дай бог не попробовала задушить себя стрингами, наверное. Я теперь твоя лучшая подружка. Сестра. Первая любовь. И телохранитель. — У меня есть сестра, телохранитель, подруга и первая любовь уже тоже была. — Да ладно, — отмахнулась девица, наконец поднимаясь с постели и комично одёргивая юбку, —…нет у тебя никаких подруг. Была одна — Маргери. Да и та сдохла. Я теперь буду вмеееесто неё! — радостно пропела гостья. Санса кивнула головой и свесила ноги с кровати. Она знала, что девушка, подосланная Петиром, была или проверкой, или провокацией, и ей нельзя было вестись на то, что эта сучка пыталась тут провернуть. Поэтому встав с постели, она сама взяла халат и накинула тот на плечи. Натянув улыбку с гораздо большим трудом, Санса произнесла: — Вы правы, моя близкая подруга мертва. С тех пор я не смогла найти никого, кто смог бы её заменить. Гостья сложила брови домиком и заботливо уточнила: — А что насчёт любви? — То же самое, — спокойно произнесла Санса. — Ужасная авария.***
4 года назад.
Этот шёпот прожигал ему мозг. Петир ещё не до конца проснулся, и мягкий проникновенный шёпот, щекочущий шею и ухо, ласкал так же, как прохладный утренний воздух, проникающий через приоткрытое окно. — Я люблю тебя, — говорил этот голос. И знакомый тонкий нос тёрся о его висок, а горячие ото сна губы обжигали сонную артерию. Он лежал на спине с закрытыми глазами, утыкаясь затылком в мягкую поверхность подушки. Её подушки. Потому что в нос ударял запах апельсинов и амбры. По разгоряченным бёдрам всё ещё расползалась сладкая нега, а царапины на спине отзывались сладкой тонкой болью. Ему хотелось повторить. И в тоже время совсем ничего не хотелось. «Ты только мой. Ясно? Я убью кого угодно, кто ещё прикоснётся к тебе. И тебя убью…» — звучало откуда-то совсем рядом из тьмы. Это были единственные угрозы в его жизни, которым Петир улыбался искренне. Если бы ему было суждено попасть в рай и выбрать из жизни лишь один самый лучший, самый счастливый блаженный момент, который Петир смог бы проживать вновь и вновь целую вечность, он бы выбрал этот. Между сном и явью. Когда лежал на смятых простынях, обдуваемый прохладным утренним воздухом с моря, и слушал шёпот, обволакивающий и ускользающий. «Петир, я люблю тебя…»***
Сейчас.
Петир лежал на спине поверх застеленной постели. В костюме, ботинках, с шёлковым галстуком вокруг шеи. Прищурившись, так словно что-то хотел там найти, он смотрел в потолок. Он считал себя рациональным человеком. Умным человеком, который превозносит голос разума над эмоциями. Такой человек не стал был страдать из-за душевных ран далёкого прошлого. Это было по меньшей мере нецелесообразно. От того Петир каждый раз неприятно удивлялся этим страданиям. Он хорошо знал — прошлое не вернуть, как ни старайся. Но всё, чего он хотел — это вернуть и изменить прошлое. Всегда. Закрывая глаза, Петир видел себя ребёнком в рваной выцветшей футболке на два размера больше нужного, уныло пинающего какую-то старую железяку на пустом пляже. Где-то на пустыре у заброшенного маяка, где другим детям запрещали играть. В забытом маленьком городишке. На окраине мира. Он зажмурил глаза ещё сильнее, вспоминая запах моря и гниющих на берегу водорослей. Собственное одиночество и ощущение бессилия. Петир всегда ощущал себя чужим. Всегда и везде. И хотя ему не доставляло сложности влиться в любое общество, стоило лишь предпринять незначительное усилие, он чувствовал: едва маска сползёт, приоткрывая миру его настоящую личину, как люди отвернутся в холодном недоумении. Современная культура учит быть собой, но это лицемерная ложь. Никому не нужны настоящие люди и настоящие чувства. Людям приятнее и комфортнее видеть лишь то, что они сами себе о вас придумали. Ещё лучше, если вы сами скажите им то, что стоит о вас думать. Невербально. Петир создал себя, создал Мизинца, косточка за косточкой, сухожилие за сухожилием. Он, рожденный в семье нищего ветерана и домохозяйки, придумал тонкие манеры и выражение брезгливости на лице, когда сок из очищенного апельсина брызгал на пальцы. Ему настоящему было глубоко всё равно на грязь, бедность, грубость и происхождение. Но Мизинец был настоящим эстетом и гурманом. Тонким ценителем редкого бухла и обладателем шикарного гардероба. Петир настоящий любил ходить пешком. В детстве, от нечего делать, он обходил Персты вдоль и поперёк, исследуя каждое дерево, грот и пещеру. Но Мизинец передвигался только на дорогой тачке, желательно с открытом верхом, так чтобы воздух хлестал по холёным, покрытым лосьоном щекам. Он настоящий любил проводить выходные дома, в постели с книгой и любимой женщиной. Мизинец проводил время за покером, в стриптиз-клубе и в борделе, в компании потных охреневших от кокаина ублюдков и шлюх, пахнущих Nina Ricci и водкой. Мало кто видел разницу между ним самим и Мизинцем. А меж тем разница была огромна. Мизинец любил деньги и власть и ничего бы не поставил выше этого. Петиру же было мало того, что сейчас, спустя двадцать семь лет, его домом были шикарные апартаменты в самом центре столицы — ему хотелось вернуться в прошлое, приехать на тот пустырь к маяку на Кадиллаке, что пришлось сжечь в аварии, подстроенной Сансой, и забрать себя-ребёнка оттуда. Открыть дверцу и позволить мальчику в рваной футболке забраться на переднее сидение. И увезти далеко. Чтобы ничего, что должно произойти дальше, с ним не случилось. Петиру было недостаточно материальной обеспеченности настоящего, потому что эмоциональный надлом прошлого обесценивал это. Делая его таким же потерянным и несчастным на вершине осязаемого мира, каким Петир себя чувствовал посреди опустевшего пляжа на его окраинах. И он это прекрасно осознавал. Так и с Сансой. Петир готов был дать на отсечение руку или ногу, клянясь, что вовсе не хочет начать всё с начала. Вернуть её. Снова быть с ней. Он хотел невозможного — чтобы то, что случилось с ними, не произошло. Потому что горечь этого предательства невозможно было забыть, простить или пережить. Но ни за какие деньги и никаким усилием воли или интеллекта нельзя изменить прошлое. И это резало мозг. Ночью Петиру снова снился сон, где Санса звала его по имени с нежностью. Подобные жестокие грёзы всегда выводили его из равновесия. Он устало, но очень старательно потёр переносицу, так, словно надеялся стереть воспоминания и, закрыв лицо обеими ладонями, приглушил звук громкого болезненного стона. Петир резко замолчал. Сам от себя не ожидая подобных звуков. Он ненавидел жалеть себя. Ненавидел слабость и надлом, какие видел в собственных глазах каждое утро. Тридцать с хреном лет. Каждый грёбанный день. Как будто, блядь, так сложно быть нормальным. Просто быть счастливым. Кажется, только с Сансой он был другим. Всего несколько лет из трёх с лишним десятилетий. Но больше этого не повторится. «Ну и что? — истерично расхохотался внутренний голос. — Хватит ныть, мужик! Для того и нужны деньги. Купи жизнь, которую желаешь: дом подальше отсюда, сумасшедшую тёлку, как тебе нравится, пусть покрасит волосы в рыжий, ты можешь даже купить ей новое лицо… пластическая хирургия сейчас творит чудеса…» — Звучит чудовищно, — возразил он сам себе. — Зато никаких любовных проблем, никого, кого нельзя было бы заменить! —…словно сюжет «Чёрного зеркала». — Уж получше, чем та дешёвая драма, в которой ты живешь сейчас!» Нельзя изменить прошлое. Боги. Он сжал челюсть. Все так же не открывая глаз. У него не было сил уходить из комнаты в этот новый охренительный день. Не было сил бороться. Потому что в глубине души Петир знал, что теперь это борьба ради самой борьбы, ведь то, чего он хотел более всего на свете — недостижимо. Нельзя изменить прошлое.***
6 лет назад.
Наибольшее одиночество и отстранённость всегда ощущаешь в толпе. Мэрион сидела за барной стойкой, помешивая в стакане с остатками водки подтаявший лёд. Черные тени размазались по щекам, и оттого каждый раз, когда она вытирала лицо от слёз и пота, кончики пальцев становилось тёмными. Она машинально вытирала их одной и той же потрёпанной салфеткой. Аккуратно, но нервно, так, словно это была чья-то кровь. Ей пора было выбрать новое имя. Новую фамилию. Сочинить историю. Перекрасить волосы обратно в тёмный и, скорее всего, отрастить. Мэрион подняла глаза от деревянной поверхности бара и посмотрела в зеркало за рядами разноцветных бутылок. Откуда на неё смотрела тощая испуганная девчонка в обтягивающем коротком топе. Убийца. За её спиной грохотал и звенел, играя светом и огнями, модный ночной клуб. Слишком шикарное место для неё теперешней. Для той, кем Мэрион стала. Тем не менее, босс пригласил её именно сюда. Какой-то придурок проиграл ему в покер крупный депозит здесь. А раз он за все платит, то дело Мэрион малое — пить, что подороже, и танцевать. Сам «дядюшка» исчез из поля зрения ещё часа два назад, очевидно, уединившись в одной из потайных комнат с девицей на огромных каблуках. Мэрион вздохнула. Ей больше не хотелось пить, танцевать она не любила и не умела, и потому пыталась работать, повторяя то про себя, то вслух новое имя, стараясь придумать девушку, которой она могла бы стать. «Лора» Как Лора Палмер. Она бы тратила целое состояние на дорогой блонд и регулярно подкрашивала тёмные корни. Красилась бы только румянами и блеском для губ и каждое утро вставала бы за три часа до выхода, чтобы сделать укладку и маску для лица с соком алоэ. Лора носила бы только мини-юбки и джинсы, плотно обтягивающие задницу, короткие кардиганы с жемчужными пуговицами. Из ангоры. Мэрион мотнула головой. От шерсти кровь отстирывается не очень хорошо, а она пока не зарабатывала столько, чтобы выкидывать пару сотен на свитер, который придётся сжечь после работы. «Может быть, Элен?» Невзрачный грязный русый цвет, каре, которое уродует лицо, очки с толстыми линзами. Можно найти на барахолке пальто шинель и серый свитер с катышками, потёртый портфель и обувь, которую стала бы носить только старуха. В потёртом портфеле рядом с книгой потолще и позануднее, типа Франца Кафки, между мятными пастилками и ингалятором от астмы несложно будет спрятать маленький пистолет. Мэрион усмехнулась — удручающее, но весьма полезное прикрытие. «Или… Кристина», — продолжила размышлять она. Внезапный шум заставил Мэрион прерваться и резко обернуться, вскакивая. Инстинкты. Люди в толпе поступили примерно так же и раздвинулись, словно море перед египетским фараоном, открывая глазам Мэрион рыжеволосую девушку в пышном чёрном платье из прозрачной органзы, лежащую без чувств прямо на полу. Музыка продолжала играть. Люди, стоявшие чуть подальше продолжили танцевать, а те, что находились вплотную к упавшей, нерешительно перебивались с ноги на ногу, не подходя ближе, но и не уходя прочь. «Они же её затопчут» — со злостью подумала Мэрион. Обернувшись в поисках помощи, она не нашла ни одного вызывающего доверия лица, и не видя иного выхода, сама подошла к девушке в чёрном. На бледном лице пострадавшей блестел пот и серебряный глиттер, скатавшийся консилер больше не маскировал синяки на подбородке и скуле. Мэрион сжала губы, ощущая, как сгущается тьма в районе солнечного сплетения. Так всегда было за пару мгновений до того, как она спускала курок. Сморгнув наваждение, она наклонилась к девушке и легонько ударила ту по щекам. Без результата. — Тут есть доктор? — крикнула она, что было сил, злясь, что приходится привлекать внимание. Но её голос утонул во тьме. Никто не откликнулся и, кажется, даже не обернулся, так, словно чей-то обморок или же даже смерть посреди стеклянного, подсвеченного огнями танцпола, были чем-то естественным. Неизбежным завершением вечера. Мэрион с силой оттолкнула придурка, который чуть было не наступил на них, и приподняла голову девушки, проверяя, нет ли на полу крови. Незнакомка была холодной, как лёд. — Тшш, — зачем-то сказала Мэрион, — всё будет хорошо. Сейчас доктор придёт. Она задрала голову в поисках помощи и снова закричала: — Позовите доктора, тут девушке плохо! Сжав холодную руку незнакомки, Мэрион убрала рыжую прядь с белого лица. Она умела оказывать первую помощь. Знала, как откачивать после передоза. Могла вынуть пулю в полевых условиях. Но отчего-то именно сейчас, вид этой девушки похожей то ли на куклу, то ли на принцессу из сказки в стеклянном гробу, заставил её замереть и замолчать. Мэрион не могла и пошевелиться, как много лет назад. В детстве. Когда слушала выстрелы, сидя в шкафу. Пока за ней не пришли. — Позовите доктора, мать вашу! Тупые обдолбанные ублюдки! — что есть силы закричала Мэрион. Где-то на углу её зрения показалось движение. Внезапно девушка в чёрном открыла глаза. Мэрион вздрогнула, не ожидая, что те будут голубыми, словно молния в ночном небе. — Кто ты? — отчётливо и строго произнесла девушка, лежащая на её коленях. Смотря только на Мэрион. Так, словно мира вокруг не существовало. — Я… — Мэрион замялась, отчего-то смущаясь. Вот досада, она так и не выбрала имя. — Я пока не знаю, кто я. Какое имя мне выбрать, — честно ответила она, улыбаясь. Натыкаясь на голубой лёд и вонзая в него собственный взгляд, словно тот был ледоколом. Девушка в черном нахмурилась и чуть сдвинулась, устраиваясь поудобнее на её коленях. Музыка начала стихать. Позади них послышались суета и шум голосов. Кажется, эти придурки, наконец-то позвали на помощь. — Я подумываю насчёт Кристины или Триш, — продолжила Мэрион, улыбаясь, заговаривая девушке зубы, отвлекая ту от странной ситуации и болезненного внимания толпы. Незнакомка облизнула искусанные губы и глубоко вздохнула, с трудом вдыхая воздух. Только сейчас Мэрион заметила, что на ней был корсет. — Триш — ужасное имя, — прокомментировала девушка в чёрном, — словно у продавщицы или официантки. Тебе нужно что-то «подороже». Мэрион скривила губы, удивляясь тому, что эта «принцесса» чуть ли не при смерти, лёжа плашмя на оплёванном полу, выбирает ей имя по тем же критериям, что и сумку из крокодиловой кожи. Девушка в чёрном ещё раз с трудом вздохнула и на выдохе произнесла: — Атенаис — красивое имя. Мне всегда нравилось. Элизабет… Шарлотт. Тереза. — Тереза… — задумчиво повторила Мэрион. — Да, — тихо откликнулась девушка в чёрном и, прежде чем к ним подбежали телохранители, грубо отталкивая Мэрион прочь, луч прожектора подсветил синяки на бледном лице незнакомки, её рыжие волосы, слёзы в голубых глазах. И улыбку.