Быть героем

— ...Красивая, умная. Такое редко бывает. Шото почти не слушает, он слишком занят: следит глазами за тем, как губы Мидории обхватывают кончик карандаша, поэтому смысл слов от него ускользает. — Красивая… Редко, — эхом соглашается он, потому что Мидория, выпустив карандаш изо рта, вопросительно глядит на него, явно ожидая ответа. Но Тодороки почти сразу же понимает, что явно сморозил что-то не то: лицо Изуку становится похоже на тусклое зимнее солнце, уходящее за облака. — ...И учится лучше всех, — тихо добавляет потухший Мидория и опускает глаза. Он выдавливает из себя кривую улыбку и тут же низко склоняется над тетрадью, — так низко, что зеленые пряди полностью скрывают лицо. Очередной иероглиф у него выходит нескладным, похожим на злого жука, и он торопливо пытается его хоть как-то исправить. Не слишком успешно. Шото лихорадочно прокручивает их разговор в голове, чтобы понять, чем так загрузился Мидория. Но он слишком засмотрелся на Изуку и слишком много всего пропустил. — Она тебе нравится? — Мидория зачем-то пририсовывает злому жуку усы и нижние лапы (Айзава будет в восторге). — Кто? — Шото слишком озабочен тем, что Изуку чем-то так очевидно расстроен, а он все никак не может понять... — Момо... — Мидория склоняется еще ниже к тетради, словно собирается писать в ней носом, а не рукой. — Она такая красивая. До Шото все никак не доходит. Потому что сейчас его сжигает единственное желание — зарыться пальцами в зеленоватые волосы и отвести их назад, чтобы снова увидеть улыбку, ради которой он только и живет этот год. — Нравится, — отвечает он, лишь бы что-то сказать, но, поскольку явно огорченный его ответом Мидория практически ложится грудью на стол, поспешно добавляет, начиная хоть что-то соображать: — Яойорозу хороший товарищ. Он, как всегда, говорит то, что думает: Момо бесспорно умная и красивая, но Шото замечает только ее личные качества, его совершенно не волнует ее красота. Мидория молча кивает, сопит и что-то прилежно пишет в тетради, а Шото растерянно глядит на него. С нижней полки на него таращится фигурка Всемогущего с ехидным прищуром, словно тот тоже хочет узнать, почему Тодороки не смотрит ни на девушек, ни на парней. И почему с тех пор, как у него началась эта странная дружба с Мидорией, Шото окончательно перестал видеть других, полностью замкнувшись на нем. Шото и сам хотел бы это узнать. Мидория грызет карандаш, задумчиво ерзает, то отъезжает на стуле, то придвигается ближе, отчего Шото обдает всевозможными зелеными запахами мяты, яблока и травы – всего того, от чего пахнет счастьем, — и Шото чуть отстраняется, заставляя себя не вдыхать запах Мидории полной грудью. Интересно, зачем Изуку задает ему все эти вопросы? Неужели… Неужели влюбился? Внутренности Шото разом окатывает жаром и холодом, как будто обе Причуды одновременно вышли из-под контроля. Настроение стремительно портится. — Она тебе нравится? – Шото не глядит на него, боясь задохнуться в силе собственных чувств. Он не думал, что это будет ТАК больно. Нет, теоретически он понимал, что однажды (желательно очень нескоро), Изуку себе кого-то найдет. Какую-нибудь милую девушку, которая надумает его сделать счастливым и заберет навсегда. Заранее готовил себя, что, влюбившись, Мидория начнет отдаляться от него все дальше и дальше, так, что вскоре они будут встречаться лишь от случая к случаю и поздравлять друг друга на дни рождения и Новый год. Шото знал все это и заранее его отпускал. Но именно сейчас... Так внезапно... Ведь он толком даже не успел с ним побыть. Насмотреться. Шото прикрывает глаза, словно это может спасти его от реальности, где Мидория больше не с ним. Все герои чего-то боятся, и Шото не исключение: больше всего на свете он боится его потерять. — Мне? — Шото не видит, но слышит, как Мидория выпрямляется и отъезжает вместе со стулом назад. — Я тут при чем? Я спрашиваю, нравится ли Момо тебе. В его голосе столько искреннего изумления, что Шото распахивает глаза и бросает на него быстрый взгляд. Он неправильно понял? Неужели пока пронесло? Облегчение буквально топит его. Становится чуть легче дышать. — Тогда почему тебя это интересует? — иногда Шото сам себя раздражает: ну почему все его фразы выходят такими казенными, как будто у него внутри пустота? Ведь это неправда: лед и пламя постоянно бушуют внутри. Просто никто об этом не знает, Шото не позволяет узнать. Но Мидория как будто его понимает — Шото кажется, что он один на свете всегда понимает его — улыбается и снова в смущении прячет глаза и прикусывает карандаш. Улыбка у него солнечная и как всегда чуть виноватая, Шото готов продать за нее душу, тело и обе Причуды. — Урарака просила узнать, — невнятно бормочет Мидория и что-то нервно штрихует в тетради, откровенно смущаясь. — Есть ли у кого-нибудь из них хоть какой-нибудь шанс. Ну, в смысле... знаешь... с тобой... Изуку делает невразумительный жест, еще больше краснеет и с привычным стеснением — они дружат почти год, но Мидория все равно постоянно стесняется — еще дальше прячет глаза. Солнечный луч, заглянувший в их комнату, чуть высвечивает зеленые волосы, рассыпается золотом по веснушкам, заставляя Мидорию щуриться и морщить нос, и сердце Шото трепещет от переполняющего его нежного счастья. — Ты болтаешь глупости, Изуку, и поэтому сделал ошибку. Смотри, здесь и вот здесь, — Шото спокойно тычет карандашом в неверные вычисления и, когда Мидория испуганно склоняется над тетрадью, также холодно добавляет: — Хотя именно ты должен бы знать, что ни у одного из них шансов нет и не будет. Зеленые глаза — глаза, за которые Шото отдаст свою жизнь, не задумываясь, — широко раскрываются и глядят на него в напряженном немом ожидании, но Шото поспешно от него отворачивается и с преувеличенным вниманием листает учебник. Ему кажется, что губы Мидории по старой привычке сами собой шепчут "а у меня?". Но это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Поэтому Шото, разумеется, в это не верит. — А у тебя задача снова неправильно решена, — мягко говорит он. Так мягко он обращается только к Изуку. Мидория чуть розовеет и поспешно склоняется над тетрадью. — Т-точно, я снова ошибся, — он натужно вздыхает, а потом смущенно выпаливает: — Шото, п-прости, что спросил... Я п-понимаю, это м-меня не к-касается... Он снова заикается от смущения, и Шото снова не может на это смотреть. А может быть, он просто устал больше года носить все в себе. Поэтому впервые за долгое время хладнокровие ему изменяет: — Нет. Касается, — говорит он сердито, стараясь не смотреть на него. — Причем только тебя. От собственной смелости сердце падает куда-то в самые ноги и уже оттуда еле слышно стучит. И хотя он почти что не смотрит на Изуку, но все равно замечает, как щека и ухо Мидории стремительно начинают краснеть. — Меня? — еле слышно выдыхает Мидория, бездумно черкая в тетради, и у жука зачем-то добавляются крылья и хвост. — Да. Тебя. Давай заниматься. Нахмурившись, Шото тянется к тетради, чтобы указать ему на ошибку, но вместо этого, неожиданно для себя самого, прикасается пальцами к пальцам, отчего по его правой руке струится тепло. Дыхание сбивается, темнеет в глазах, но Шото все равно несколько раз быстрым скользящим движением трогает-гладит переломы и шрамы, которые так хочется целовать. Один раз. И другой. Изуку напрягается так, что, кажется, тоже не дышит, но его рука остается там же, где и была, словно ожидая, что Шото все это опять повторит. Но повторить Шото не отважится даже под страхом смерти. Он хватается за книгу как за спасательный круг и, глядя перед собой невидящими глазами, начинает листать. Ни разу в жизни он еще так не боялся. Какое-то время Мидория молчит, словно отходит от шока (Шото за это время успевает мысленно расплавиться и сгореть в огне тысячу раз), а потом дергает стул, деловито придвигаясь к Тодороки вплотную — так, что Шото чувствует его теплый бок, — и, как ни в чем не бывало, снова склоняется над тетрадью, пряча за волосами лицо. Вот только Шото все же успевает заметить неуверенную улыбку, расцветающую на пересохших губах. — Вот здесь… я всё п-правильно понял? — Мидория сосредоточенно тычет в решение в аккурат над жуком, но Шото почему-то кажется, что он спрашивает его вовсе не о задаче. Поэтому отвечает, следя за тем, чтобы голос был как обычно спокойным и ровным: — Да, Изуку. Ты всё понял правильно. Мидория бросает на него косой быстрый взгляд, и от его счастливой улыбки в правой половине теперь тоже полыхает пожар. Чувствуя, как огонь выжигает все привычные страхи, Шото буквально захлебывается сгустками чувств. Он боится до конца поверить в происходящее, поэтому окончательно умолкает, прячется в книгу и прикусывает губу: сегодня он и так сказал слишком много. Но впервые в жизни Шото счастлив оттого, что не сумел промолчать.