Не та пуля

      — Хватит пищать уже! Вставай! — от чего-то Советы побоялся назвать стоны настоящим названием.       Советский встал очень рано и был полностью одет, готов идти дальше, но Рейха будить стало жалко, поэтому он решил немного подождать, хотя бы до семи утра. Только Третий сам виноват в том, что коммунист сидит перед ним, похлопывая по щекам в попытках разбудить, которые увенчались успехом. Любого смутило бы то, что человек, спящий рядом с Вами, начал бы активно ёрзать и негромко постанывать. Согласитесь, в голову сразу лезут мысли неприличного характера? Если нет, то поздравляю, Ваш разум ещё не настолько извращён, как разум революционера.       Приятные покалывания внизу, мягко правоцирующие издавать, как назвал большевик, «писки», продолжали мучать нациста, даже когда он проснулся. Рассеянно приподнявшись на локте, немец потупил взгляд, увидев напротив себя негодующего по неизвестной причине СССР.       — Ч-что? — сонно промямлил фриц, потирая один глаз и пока ничего не вспоминая.       — Что тебе там такое снилось, — вкрадчиво, смято и придирчиво начал русский, вставая на незаметно дрожащие ноги. — что ты так, не побоюсь сказать, стонал? — с еле заметной гордостью для себя произнёс Советы и положил рядом с фуражкой Фюрера его более-менее сухую одежду.       Воспоминания ударили в, ещё не проснувшееся полностью, сознание и Рейх заметно побагровел, замечая странные покалывания в паху. Ответил Третий с возмущением:       — Ничего мне не снилось, не прикапывайся, — и сжал в кулаке одно из перьев.       Во вздохе Советского подразумевалось: «Ага, конечно. Ну, фиг с тобой». Коммунист отошёл от нациста, навалившись на, близстоящую, берёзу спиной и пристально наблюдая за фрицем:       — Ладно, поверю на слово, — в фразе отчётливо отображалось обратное. — Одевайся и пойдём дальше, по идее осталось ещё немного.       Ариец возмущённо изогнул бровь в непонимании, облокотился на прямые руки, садясь:       — А отвернуться не хочешь?       — Ладно-ладно, — поспешно ответил революционер, обращаясь к соседнему дереву своим лицом, выражающим смешение угрюмости и небольшого смущения.       Доверчиво повернувшись спиной к большевику, Фюрер опустил крылья, взял одежду и быстро натянул на себя немного мятые галифе. Поскольку же в таких случаях любопытность преимуществовала, русский чуть подглядел за Рейхом, убеждаясь в хрупкости его телосложения. Выпирающие лопатки, каждый позвонок притягивали взгляд. Само по себе возникало желание защитить Третьего. Советы питал к нему жалость, и он смело мог заявить, что из этого чувства развилось ещё более высокое и сильное — любовь. Всё чаще задумываясь об этом, Советский нарекал себя дураком, раз влюбился в мужчину, так ещё и какую личность.       Коммунист показательно отвернулся и после этого сказал чуть громче:       — Ты там скоро? А то как баба.       И правда, нацист походил на девушку. Видимо, от того и хотелось оберегать его.       — Всё, я готов, — ариец стоял, повернувшись к революционеру, и с занятым видом застёгивал пояс на талии.       Большевик раньше загляделся бы на грудь и формы, но сейчас такового желания и возможности не было, его больше занимало выражение фрица. От чего-то в нём проскочила задумчивость.       И так интересно, от чего. И так берёт беспокойство. «Право, совсем как юнец», — злился на себя русский, незаметно покачивая головой. И вздрагивающие светлые ресницы, обрамлявшие ледяные глаза, и тонкие губы так притягивали внимание. Начинавшая зарастать мхом, надежда теперь покрывалась цветами, поселяясь в душе Советов. Он влюблялся в спокойный, простой, грустный образ Фюрера. Советский желал узнать всё подробней, как зверь наивно ждал, когда Рейх отбросит маску, не сдержится, да пусть хоть расплачется, обнимет. Коммунист ясно видел, Третий сдерживал слёзы, и от этого становилось плохо и ему самому. А от осознания того, что в конце придётся разойтись, как в море корабли, делалось ещё хуже. Если сейчас нацист любит, то потом это прервётся антидотом, и всё — каждый по своим делам, разгребать свои проблемы. Смирившись с этим, революционер наслаждался последними часами рядом с немцем, пытаясь вдоволь наглядеться на него.       — Опять ты застыл, идём, — упрекающе сказал Фюрер, который уже накинул на спину вещмешок.       «Почему ты говоришь с такой бездушностью, кажется, ни капельки не интересуясь тем, какова причина того, что я встал так на месте? Разве не замечаешь, как я смотрю на тебя? Почему магия на тебя почти никак не действует?», — сокрушался большевик, отражая лишь холод в своих глазах.       За собой на той поляне две страны оставили только маленький, уже переставший дымиться, костерок и настоящее поведение, полностью «перевоплощаясь» в совсем других людей. Жара, которая ночью немного ослабилась, набрала прежние обороты утром. Капельки росы мочили обувь. Внезапно Рейх и Советы наткнулись на тропу, которая, как в следствии выяснилось, вела в нужную сторону. В этот момент Советский по-настоящему ясно понял, что скоро, совсем скоро придёт конец, и им снова нужно будет проводить дни друг без друга. Для Третьего это, может быть, и радость — считал коммунист. Почему чувства возникли так поздно, не раньше, в мирное время? А сейчас уже ничего не исправить. Тропа со временем расширялась, берёзы реже попадались на пути, а вскоре послышались людские голоса. В сердцах обоих нарастала печаль. Революционер был убеждён, что стоит лишь нацисту избавиться от Крылатой любви, и он утеряет любое желание иметь с ним связь, от чего сам не хотел показывать то, что неровно дышит к нему. Большевик представлял реакцию арийца на признание: сначала его издевательская усмешка и клыкастая улыбка представлялась в воображении, а потом надежда на то, что фриц мягко улыбнулся, смотря своими умными глазами, неловко прильнув к его груди. Да уж, и не припомнит Советы, когда в последний раз так мечтал.       Увидев крылатого немца да и к тому же в фуражке, люди с опаской оборачивались. Это они ещё клыков не видели. Такая реакция была от того, что человека, которого угораздило обрести крылья, что были и так редким «атрибутом», и метку на запястье в виде сердца, не часто встретишь. Это не какая-то там диковинка, когда на улице замечаешь девушку с ярким образом или гота, в этот момент сразу становится понятно, что вероятнее всего личность опасна, потому что тесно связана с магией, проклятьями. Да и ханахаки в придачу, так сказать. В положении Фюрера достаточно просто закашлять, чтобы множество заинтересованных и местами сожалеющих взглядов устремились на него. Чаще всего те, кто стоят за прилавками тут живут какое-то время в палатках, чтобы заработать и укатывают обратно восвояси с «уловом». Советский не часто бывал на магических рынках во-первых — из-за того, что их мало, а во-вторых — с такими делами у него нет причин спутываться. Оружие, лекарства и тому подобное могло удивить коммуниста, а Рейха уже из этой сферы и подавно ничего не сможет, больно много видел.       У Третьего тут работал один друг, к нему-то они сейчас и направились. В принципе много кто здесь знал нациста ещё юнцом. Сначала его сторонились, а потом поняли, что у него и так дел, проблем пропасть, так что решили в этом помогать, как оказалось, не такому уж и грозному олицетворению.       — Итак, наши действия: — немец прервал неловкую и накаляющую тишину своим равнодушным голосом. — Сейчас покупаем антидот, я думаю, ты не против, если на твои деньги, у меня с собой нет, — как будто так и надо, нагло заявил фриц, продолжая, хотя внутри его душил стыд. — я рассказываю тебе всю информацию, которую пожелаешь, — совесть положила сильные руки на горло вместе со стыдом, ведь как он наврёт революционеру, уже продумано. — и выпиваю эту дрянь, после чего мы расходимся.       Если раньше такой тембр раздражал, то сейчас глубоко ранил большевика. «Ещё недавно ты был ничем не омарчённый, зачем опять отторгаешь свои чувства?» — задавался вопросом Советы.       — Ладно, — перед этим нервно рыкнув, Советский отвечал не в такт своим мыслям.       Удовлетворённый соглашением коммуниста, Фюрер целеустремлённо направился к одному из прилавков, а революционер за ним по пятам — потерять эту «мелочь» среди толпы особого желания не было. Внезапно Рейх остановился:       — Я думаю, мой знакомый будет задавать много вопросов, когда увидит тебя, — Третий смерил большевика презрительным взглядом. — рядом со мной, — нацист был прав. Все мимо проходящие просто боятся их двоих, а Ампелайо, — друг немца, — хоть и позже, но будет ярко проявлять много лишней, на взгляд фрица, любопытности.       — Так что тебе лучше будет держаться подальше от меня, — заключил Фюрер.       Фриц наносил русскому удар за ударом, при этом получая их от себя же в ответ. Во фразе, сказанной им, случайно заложилось намного больше смысла, чем было должно и тем больше она отталкивала Советов.       — Всё-всё, согласен. На, держи бабло и вали быстрее, — Советский остановился у стены и отрыл в рюкзаке валюты, с нервным видом всучив их Рейху.       Третий до невозможности растерялся, но коммунист этого так и не увидел, ведь нацист сразу же скрылся среди толпы. Он быстро бежал к нужному месту. Крылья всё время задевали кого-то, но никто не кричал вслед арийцу. Получить крылья здесь всё равно, что потерять зрение — лишь сожаление в ответ. На них можно летать, но в основном все скрывают то, что они попали в такую ловушку. Как ни странно, у лавки итальянца небольшое количество людей, поскольку препараты у него продавались для редких случаев, как у немца, собственно говоря. Последний клиент уходит, забирая одну из колбочек со странного цвета жидкостью, и фриц спешно подходит к другу.       — О-о-о, Рейх, давно ко мне не заходил! — громко поприветствовался мужчина лет двадцати пяти-тридцати, с негустыми чёрными усами. — Дай хоть обниму! — кажется, и не смущаясь, он подошёл к Фюреру, заключив в крепкие объятья.       — Хватит, задушишь ведь, — добро протянул Третий, улыбнувшись.       — Как ты вырос, — сразу переключился итальянец, похлопав немца по макушке. — А хотя, нет, — усмехнулся тот, на что Фюрер состроил обиженную морду. — Либо это просто я вымахал. Вина не хочешь? Столько времени я тебя не видел! — как много радости в голосе этого «усача», будто о войне и не знал и крыльев не замечал. Но он всё знал, прекрасно знал, просто не хотел нагружать голову фрица тяжёлыми мыслями.       — Нет, я, пожалуй, откажусь от твоего вина, прости, мне нужно спешить. Просто я знаю, что у тебя есть антидот против Крылатой любви. Сколько он стоит? — переминаясь с ноги на ногу, говорил Рейх.       — О, сейчас, найду его для начала, — встрепенулся итальянец, заходя обратно за прилавок и начиная рыться среди колбочек. — Во! — сразу после, Ампелайо озвучил цену, хоть и уменьшил её в два раза.       — Так дёшево?! — воскликнул Третий, удивляясь.       — Ну, да. Не такая уж он и редкость, поэтому цена низкая, — друг нациста врал, но во благо.       — Ух, ладно, — спорить арийцу было некогда.       Отдав нужную сумму, фриц пошёл обратно к революционеру уже зажимая в руке маленькую колбу с антидотом. Итальянец провожал его добрым грустным взглядом и в конец поник, когда бледно-голубых крыльев не стало видно.       А большевик понимал, что на отсчёт идут последние минуты, может даже секунды, если Фюрер будет спешить.

The wonder of the world is gone I know for sure All the wonder that I want I found in her As the hole becomes apart I strike to burn And no flame returns…