Параллель

Все происходит так быстро, что Тянь даже понять не успевает: вот Чэн сидит рядом и смотрит в никуда, а вот он уже стоит и, вскинув руку, прижимает дуло пистолета ко лбу ведьмы. Та только смотрит огромными глазами, в которых и намека на веселье не осталось, и медленно поднимает руки с раскрытыми ладонями. Инстинктивно пытается отстраниться, запрокидывает голову, когда дуло прижимается плотнее: — Верни его. Сию же секунду, — Чэн без злости говорит, вообще без эмоций, не повышая голос, и почему-то вот так, спокойно, получается еще более жутко. — Верни, или я тебя пристрелю. — Я не могу. Это невозможно. — У тебя пять секунд, чтобы сделать возможным. Тянь только глаза отводит: плевать, на все плевать, просто смотреть не хочется — хватит с него на сегодня. На камне следы остались: пятно бурое от его спины, отпечаток ладони с длинными мазками пальцев. И собственные пальцы тоже кровью перепачканы. — Я не могу, Ловец, я говорила, что это временно, я заранее предупреждала... Она еще что-то говорит, быстро и сбивчиво, будто не успеть боится, но Тянь уже не понимает — что. В ушах плавно нарастает равномерный писк, глушит, и последняя связная мысль в голове: это что-то из ведьминых трюков, это она с ним делает, стоя на расстоянии и отвлекая Чэна своим бессвязным трепом. В глазах темнеет, и зрительная память тут же услужливо подсовывает другую картинку: серая кожа, цвет его глаз, острые позвонки, улыбка от уха до уха, искалеченные пальцы, которые в детстве столько раз лепили пластыри на разбитые коленки, кровь, велосипед — при чем здесь велосипед, господи, — кровь, — я тебя держу, не бойся... Его выворачивает снова и снова. Выворачивает прямо на траву рядом с порталом до тех пор, пока в желудке не становится пусто, а рвота не превращается в сухие спазмы, от которых слезы льются и по всему телу расходятся болезненные судороги. Но перед глазами наконец-то проясняется. Чэн близко совсем, но не прикасается, не говорит ничего, сидит на корточках, упираясь локтями в колени и расслабленно свесив кисти. Пистолет все еще в руке, а Тянь не может вспомнить, был ли выстрел. Вскидывает голову, оглядывается и, напоровшись взглядом на стоящую неподалеку ведьму, устало садится на задницу, отирая рот рукавом куртки. Кивает, когда Чэн все тем же выжженным голосом спрашивает, лучше ли ему. Лучше. Конечно, лучше. Теперь все вообще заебись. Спустя много лет можно будет эту удивительную историю Ловцам-новобранцам рассказывать: а потом я начал та-а-ак блевать, что аж ведьме жизнь спас. А, каково? Кто еще так умеет? Ведьма, видимо, эту историю тоже считает удивительной: вместо того, чтобы на сто восемьдесят развернуться и ломануться в темень большим галопом, подходит ближе, переминается с ноги на ногу и опускается рядом. Молчит. Разглядывает звездное небо, запрокинув голову, и, кажется, совсем не беспокоится о пистолете в руке Чэна, но стоит тому начать говорить, как сразу же лицом поворачивается. — Что это за место? Он сказал: "клетка проклятых". Что это? Что-то вроде тюрьмы? — Нет, Ловец. Это что-то вроде ада. Ну, по крайней мере, если верить вашему о нем представлению. — Расскажи. — Что рассказать? Ты все сам видел, — вздыхает тяжело, пожав плечами, но, поняв, что этого объяснения недостаточно, продолжает: — ты когда-нибудь о Незрячих слышал? — Нет. — О них даже наши говорить не любят. Особый вид. Внешне на людей похожи, не считая небольших отличий: руки длиннее, волос нет и глаза жуткие: без радужки, одни белки. Питаются болью, чужой. Точнее энергией, которая из-за нее возникает. Любое живое существо подойдет, лишь бы раньше времени не сдохло, но предпочитают особей покрупнее. Трусливые, нападают всегда стаей. Говорят, раньше, давно, они были кочевниками: рыскали по миру и просто хватали что попадется. Они как ночной кошмар: утащат в укромное место и будут издеваться, растягивая удовольствие по максимуму. Так, чтобы почти на грани, но еще не до смерти. Их, вроде, даже истребить пытались, но ничего из этой затеи не вышло. Поэтому с ними заключили что-то вроде мирного соглашения: сейчас они обитают на севере, не нападают на всех подряд, сидят в своих землях, а взамен... взамен им даровали Клетку. Туда отправляют приговоренных к смерти, тех, от кого все отреклись. Оттуда никто не возвращается, и, по слухам, быстро там никто не умирает. Ваш Ловец верно сказал: они пьют боль, они следят за тем, чтобы источник раньше времени не иссяк. Это они хорошо умеют. Тихо становится: Чэн, отвернувшись, в темноту смотрит, а у Тяня во рту так сухо, что язык к нёбу прилипает, и начать говорить получается не сразу: — Почему они к нам не приходят? — В человеческий мир? — с иронией уточняет ведьма. — Зачем? Что с вас взять-то, младшенький? Вас надолго не хватит: кровопотеря, плохая заживляемость, болевой шок. Видел его? Сколько, по-твоему, ты бы протянул вот так? Рядом судорожно выдыхает Чэн, а Тянь, поняв, что ведьма ответа ждет, только головой качает: нисколько. — Они и из наших-то не всех жалуют. Слабых в основном используют в качестве прислуги, ну, если времена не совсем голодные. А вот более сильных... — ведьма невесело усмехается, отворачивается в сторону леса, — оборотни, например, изысканный деликатес, потому что... — Регенерация, — шепчет Чэн, прикрыв лицо ладонью. — Да. Их можно пытать до полусмерти, потом ненадолго оставить в покое, подождать, пока все заживет, и начать заново. Они — нескончаемый источник, годами можно жрать. — Оттуда можно сбежать? — Нет. Ты сейчас опять меня пристрелить захочешь, но я все же скажу. Туда, в Клетку, попадают только те, кто совершил что-то ужасное. Те, кто заслуживают смерти. Тебе следовало убить его, когда он просил. А вместо этого ты продлил его мучения, — ведьма решительно поднимается на ноги, кивает на урну с оставшимся пеплом, — забери это, Ловец. Забери, вернись завтра и убей. Если не можешь сделать это сам, найди того, кто сможет. Если хочешь, могу помочь. — Пошла к черту. — Ладно. Подбросишь? — ведьма с улыбкой кивает в сторону тропинки. Терпеливо ждет, пока Чэн поднимает оставленную на портале куртку, а Тянь трясущимися руками упихивает урну в дорожную сумку. Весь путь до машины они проходят молча: Чэну и ведьме сказать больше нечего, Тяню и вовсе не хочется. Сумка с урной висит на плече жутким грузом, ни на секунду не позволяя забыть о том, что в ней и для чего они, уходя, взяли это с собой. В машину ведьма тоже залезает молча, но стоит Чэну тронуться с места и выехать на дорогу, все же говорит тихим, задумчивым голосом: — Я вернула бы его, Ловец, если бы могла. Не могу с полной уверенностью сказать, что потом сама и не убила бы при первой возможности, но вот оттуда я бы его вытащила. Ни одно живое существо не заслуживает Клетки. Подумай об этом, и, если все же поймешь, что у самого кишка тонка, обращайся, я с удовольствием завтра прогуляюсь с вами по лесу еще раз и... — Заткнись. Она на самом деле затыкается. Сползает по сидению ниже, скрещивает руки на груди и до самого города рассматривает черноту за окном. А, когда появляются первые огни, тихо просит: — Вон там, на светофоре меня высади. Здесь, вроде, неподалеку есть какая-то ночлежка. Чэн останавливается, только проехав добрые метров триста после указанного места: — Прогуляешься, погода хорошая, — достает бумажник, вытаскивает не глядя все содержимое и, не оборачиваясь, протягивает ведьме: — Держи. На первое время тебе хватит. Я слежу за тобой. Если узнаю, что ты выставила кого-то из дома... — Да, да, да, — ведьма, подавшись вперед, перехватывает купюры, фыркает, когда Чэн не отдает. — Я все помню. — И еду в магазинах у нас тоже бесплатно не дарят. — Да. Чэн разжимает пальцы. Через секунду ведьмы в машине уже нет, только от прощального хлопка дверцей в ушах звенит. Тянь в боковое зеркало косится, смотрит вслед, пока она не скрывается за ближайшим поворотом. Отрицательно качает головой, когда Чэн предлагает остаться на ночь у него: — Лучше домой. — Как хочешь. Чэну говорить тоже не хочется, и всю дорогу до высотки Тяня они оба сидят молча, тупо уставившись в лобовое. И только когда Чэн останавливается, Тянь поворачивается к нему лицом: — Мы скажем отцу? — Позже. Потом. Когда... закончим, — Чэн крепко стискивает зубы, ничего больше не поясняет, но Тяню и не нужно: все увиденное слишком живо еще стоит перед глазами. — Тебе не нужно завтра ехать со мной... — Нет. — Тянь, это будет быстро, а твое присутствие ничего не даст. — Я хочу попрощаться. Больше Чэн не спорит, прикрывает глаза, кивает: — За полчаса до полуночи. Там же, где сегодня останавливались.

***

Весь день — гребаный туман. Спроси кто-нибудь, чем он занимался, Тянь ни за что не смог бы вспомнить. Большую часть времени он просто слонялся по квартире из угла в угол, давясь сигаретным дымом, ближе к обеду попробовал поесть, но в итоге просидел полчаса над тарелкой, а потом, так и не прикоснувшись к еде, ссыпал все в мусорное ведро и достал очередную сигарету из пачки. Ночью поспать так и не удалось, да не сильно он и старался: стоило прикрыть глаза, как память услужливо подсовывала под нос увиденное прошлой ночью во всех его ярких, отвратительных подробностях. Ближе к вечеру он все же вырубился на пару часов, прямо так, сидя на диване, и, проснувшись уже в темноте, едва не словил приступ паники. С приступом головой боли повезло меньше. Как и с чувством вины, когда он высыпал на ладонь первое попавшееся под руку обезболивающее и смотрел на белые пилюли до тех пор, пока перед глазами не поплыло: а вот у Би никакого обезболивающего нет. Таблетки он все же проглотил, влез в горячий душ и стоял там, пока всю ванную не заволокло плотным, горячим паром, старательно отгоняя мысли о том, что каждая минута здесь — это вечность для Би. У них полночь близится, а там прошел еще один адский, полный нечеловеческой боли год. С Чэном они за весь день так ни разу и не созвонились: зная о том, что предстоит сделать ночью, слышать друг друга не хотели. Тот только скинул короткое сообщение, уточнив, не передумал ли Тянь, получил в ответ такое же короткое подтверждение, что в оговоренное время Тянь будет на месте, и больше не беспокоил. Тянь уверен был, что приедет первым: из дома он выехал куда раньше положенного — никаких сил сидеть на месте уже не было. Но, подъезжая к нужному участку дороги, издалека заметил светящиеся в темноте фары. У Чэна тоже выдержки не хватило. Судя по темным кругам под глазами, он тоже ни минуты не спал. А еще от него вискарем несет. — Не передумал? — Нет, — Тянь, затянувшись в последний раз, роняет окурок под ноги, гасит с излишним старанием, лишь бы не смотреть, как Чэн достает с заднего сиденья дорожную сумку с урной и засовывает пистолет за пояс. — Пойдем? Некоторое время они бредут молча: не торопясь, зная, что времени более чем достаточно, и не глядя друг на друга. Уже на середине пути Чэн слегка тормозит, но в глаза по-прежнему не смотрит: — Отец звонил. Спрашивал, где нас носит. Рассказал, что все, кто прибыл помочь, из Обители уже разъехались. Траур пока не объявлен, отец запретил до истечения срока, указанного ведьмой, но поиски приостановлены. — Нужно было ему сказать... — Не нужно. Не нужно ему этого видеть. И знать, что там творилось с Би — тоже не нужно. Завтра расскажем все, как было. Про ведьму. А Би... когда мы открыли портал, в живых его уже не было. И, если ты когда-нибудь хоть словом обмолвишься... — Нет. — Хорошо. ...Символы на портале Чэн вычерчивает ни разу не сверяясь с листком, на котором их рисовала ведьма. Отирает о джинсы испачканные пеплом пальцы, смотрит на наручные часы, хотя Тянь уверен, что точно знает, сколько времени осталось до полуночи: наверняка секунды считал, пока эту ведьмовскую галиматью вырисовывал, лишь бы не думать о том, что им предстоит сделать. Портал тихо оживает, и Тянь подходит поближе. К нему и к Чэну. Жмется плечом к плечу: — Я не знаю, что ему сказать. — Самое важное. Главное, быстро. Не нужно это растягивать, ладно? — Чэн опускается на корточки, чтобы, когда появится Би, сразу быть с ним лицом к лицу, и Тянь делает то же самое, медленно вдыхая и выдыхая через нос. Свет все ярче, бьет по глазам так же, как в прошлый раз, но отвернуться Тянь себе не позволяет: так легче, так можно убедить себя, что из глаз течет именно из-за этого света. Но, когда портал вспыхивает обжигающе белым, на секунду все же жмурится, а когда открывает глаза, крепко прикусывает язык. Тратит драгоценное время, но не может ничего с собой поделать. Потому что сделать хочется то, что выглядеть будет как полное сумасшествие: вскочить на ноги и заорать на весь лес. От радости.