Параллель

Солнце крадется по дому, заливает помещение, оглаживая лучами, меняет серое на золотисто-розовое, скользит по массивному столу, здоровается ласково, проходясь по рукам, дотягивается до лица. Би, поморщившись, откидывается на спинку кресла, уклоняясь. Запрокидывает голову, глядя в потолок. Комната, в которой сейчас находится Цзянь, располагается как раз над его кабинетом, и, несмотря на толстые каменные стены, если как следует прислушаться, разобрать происходящее там можно. Спит. В легкой фазе уже, ворочается периодически, но дышит все еще глубоко и размеренно. Кофе растекается на языке горечью, Би, сжав чашку, переключается на звуки улицы. Те, кто провел ночь в звериной сущности, давно притихли, не доносится больше ни волчьего воя, ни рыка вдалеке, и единственные звуки, которые улавливает слух, — утреннее щебетание птиц и тихие, но быстрые шаги Кролы. Далеко еще и, судя по тому, как ругается за что-то запнувшись, явно не в духе. Далеко еще и, как ни странно, одна, без Хаслена, но это, скорее, к лучшему: не то чтобы от Хаслена было что скрывать, но Хаслен по натуре своей молчун, из которого лишнего слова не вытянешь, и с Кролой говорить один на один будет легче. С ней всегда легче. Эти двое — давно уже те, кого привык считать семьей. Не волки из стаи и не друзья. Особая степень родства, которую, объяснить пытаясь, в человеческом языке слов не сыщешь. Связь. С Кролой эта связь не прочнее, чем с Хасленом, но особая. Быть может, такая образуется именно с теми, кто собирался тебя убить, но все же не стал. Би, каждый раз вспоминая тот случай, чувствует странное: тепло, смешно и неловко становится. Он тогда провел в их доме чуть больше недели и большую часть времени спал, свернувшись в клубок, отгораживаясь от реальности. Реальность заключалась в том, что он дошел до волчьих земель, по пути наткнувшись на пару порталов и убедившись, что через них в человеческий мир ему не выбраться. Дошел до волчьих земель и понял, что делать ему в этих землях нечего, да и жить, в общем-то, больше незачем. Жить и не хотелось. Говорить не хотелось. Не хотелось совсем ничего, только перед очередной порцией еды устоять никак не получалось, когда ее перед ним ставили. И еще никак не получалось заставить себя оставаться на месте, если Крола или Хаслен подходили слишком близко: ноги сами собой начинали шагать назад, а из горла рвался неконтролируемый рык. Би, вспоминая, уже потом пришел к выводу, что тогда на человека он был похож мало, даже по оборотневским меркам. Скорее уж, на одичавшее животное со свернутой психикой. Хаслен особого внимания на его заходы не обращал, а вот Крола злилась. Злилась и с каждым днем смотрела на него все внимательнее, все пристальнее, все дольше. В одну из ночей Би проснулся, почувствовав вес чужого тела, с удивлением посмотрел на нее, сидящую на его бедрах в позе наездницы, вяло подумал "На-а-адо же". Потом подумал, что ебать хозяйку дома — это как-то невежливо по отношению к хозяину дома. Потом — что ему, в общем-то, плевать, а она очень теплая. Попытался погладить ее колени и замер, когда она отозвалась тихим, но яростным рыком и, будто раздумывая, вцепилась пальцами в его волосы, заставляя запрокинуть голову. Вот тогда Би понял, что происходит: она, хоть и притащила его в свой дом, все же считала опасным. Она сомневалась и, наконец, приняла решение. Би вытянул руки вдоль тела, закрыл глаза, подставляя шею. Вздрогнул, когда Крола опустилась на него всем телом, грудью к груди и прихватила прорезавшимися клыками за горло. Несильно, но ощутимо, по обе стороны от кадыка. Сжала зубы, вгрызаясь, прокусывая кожу медленно и глубоко — на глазах сами собой выступили слезы: умирать было не страшно, не жалко, было обидно, что вот так. Что сначала его притащили в этот дом и оставили, а потом все же решили: да ну на хуй, это не починить. По шее заструилась кровь, стало больно, но боль эта была терпимой. После Клетки любая боль была терпимой. Крола замерла, перестав дышать, и Би чувствовал, как напряглись мышцы в ее теле в ожидании реакции. Это он уже потом, гораздо-гораздо позже понял, что если бы шевельнулся, если бы только попробовал ударить или укусить в ответ — она бы голову ему оторвала. Но все на что его тогда хватило, попросить запинающимся шепотом: — Пожалуйста. Только быстро. И она каким-то образом, не зная языка, его поняла: задышала часто, потом отпустила. Слезла, вытерла рот тыльной стороной ладони. Судя по интонации, выругалась. Постояла, глядя в глаза, и сказала еще что-то: на этот раз тихое, почти ласковое — не то извинилась, не то объяснила. Би ни черта не понял, но кивнул: какая разница, что она там сказала? Если все же надумает его убить — пусть приходит. Но больше Крола не пришла. Убедилась, что он не опасен и успокоилась раз и навсегда. Они никогда об этом не вспоминали и никогда об этом не говорили, но ни один из них об этом не забыл. Би, встряхнувшись, дожидается, когда дверь в замок откроется и закроется, ровно говорит: — Я в кабинете, — и барабанит пальцами по столу, отвлекаясь: это всегда помогает, когда нужно быстро переключиться на обычный, человеческий слух. Крола на пороге появляется спустя минуту: приветствует коротко и, опустив на пол объемную сумку из мягкой кожи, падает в кресло напротив. Ерзает, сползает ниже, потом и вовсе ложится, свесив голову с одного подлокотника, а ноги — с другого. Бледная настолько, что даже смуглая кожа это не скрывает. — Все, Би. Больше никогда. Больше никакого юга. Так нельзя. — Где Хаслен? — Мертв. Би смотрит на нее с сочувствием: из Кролы энергия обычно бьет ключом, и, если она выглядит вот так, значит, и правда, устала. Значит, все было очень-очень плохо. Би, поднявшись на ноги, отходит к небольшому столу в другом конце комнаты. Наливает чашку кофе, усмехается: вот бы в стае удивились, если бы увидели, как он готовит ей кофе. — Тебе со льдом? — Да. И побольше. Спасибо. Чашку из рук Би она забирает на ощупь, приподнимает голову, морщится: больно. Кажется, больно ей везде, по всему телу. — Они заплатили? — Разумеется. Договор продлен на год. — Крола, потянувшись, на ощупь шарит в сумке на полу, вытаскивает из нее деревянный тубус, свинчивает крышку, тянет за край сложенный трубочкой лист бумаги. — Ты бы не мог закрыть шторы? У меня сейчас башка отвалится. — Плохо прошло? — Плохо. Из наших вернулись не все. Ничего вроде не предвещало, они сказали, что хотят устроить небольшой праздник в связи с продлением договора. А потом... — Крола прикрывает глаза, и Би видит, как ее от воспоминания всем телом передергивает. — Ужас, Би. Начался ужас. Танцы, музыка эта их, благовония. Всех одиночек из наших утянули в дома любви, я даже не знаю, когда они теперь оттуда выберутся. Мы с Хасленом сбежали, когда там все было в самом разгаре. — Совсем ему плохо? Крола неопределенно взмахивает рукой, не считая нужным отвечать. Что тут скажешь, и так понятно: если не пришел — значит, совсем. — Он с нашим молодняком решил соревнование устроить: кто глубже вдохнет и дольше не выдохнет благовония. — И кто победил? — Победила я. — Крола, откинув голову, закрывает глаза, болезненно сглатывает, аккуратно ставит чашку на живот. — Все, Би. Это был последний раз, никаких больше фей. Пусть уж лучше они к нам и желательно немногочисленным составом. Не хочу сдохнуть раньше положенного. Би в ответ только вздыхает с сочувствием. Спорить с Кролой, когда она в таком состоянии, нет никакого желания. Во-первых, жалко ее, во-вторых, она и сама знает, что участие в праздновании — неизбежная, хоть и негласная часть договора, который продлевается вот уже третий год подряд. Феи платят исправно и много. Феи платят их стае за охрану своих земель, в которой в общем-то не нуждаются: защищать их попросту не от кого. Феи, по сути, платят за то, чтобы раз в год устроить такую вот грандиозную гулянку и перелюбить всех оборотней-одиночек, которые явятся на подписание договора. А потом перелюбить всех оборотней-одиночек, которые прибудут на их земли в качестве охраны. Крола, сделав еще пару глотков, смотрит вопросительно: подписанный договор передан, а она наверняка домой свалить хочет, завалиться к Хаслену под бок и проспать ближайшие сутки. Би ее понимает: после общения с феями оно всегда так. Би ей искренне сочувствует, но все же говорит: — Останься сегодня в замке. Я на северную границу. — Ты был там день назад. — Крола, разом став серьезной, принимает вертикальное положение. — Би, там ничего нет. Посты выставлены вдоль всей границы. Там самые сильные хранители, а самая большая угроза — вампиры. Би, отойдя к окну, скрещивает руки на груди. Она права. Права, но внутри вот уже второй день тянет неясным беспокойством, от которого отмахнуться не получается. — В вампирах и дело. Они напуганы. — Они всегда напуганы, — пренебрежительно морщится Крола. — У них снова скот пропадает. На самой границе с нашими землями. — Возможно, кто-то из своих. — Нет. Наши там были. Проверили. И я был. В их деревне ни одного не обнюханного закоулка не осталось. — Би, уставившись в окно, трет пальцами подбородок. — Там ничего, понимаешь? Ни малейшего запаха. Пусто. Знаешь кого-нибудь, кроме Незрячих, кто мог утащить крупную скотину и не оставить запаха? Вопрос риторический: они оба знают ответ. Незрячие — единственные во всей Параллели, кто питается не органической пищей, а энергией боли. Единственные, кто пахнет ничем. Настолько ничем, что даже волчий нюх не может распознать следы их присутствия. — Животных нашли? — Не всех. Те, которых нашли, выпотрошены. Практически вывернуты наизнанку. Не понять, как и насколько быстро их убивали. Крола долго молчит, теребит кожаный шнурок на запястье. Думает, рассматривая все возможные версии и, наконец, поднимает на него глаза: — Что им здесь делать, Би? Зачем Незрячим идти в наши земли? — Голод? — Они никогда не нападали на оборотней. Это бессмысленно. Я одна могу десяток за считанные минуты вырезать и при этом не сильно устану. Даже обезумев от голода и сбившись в стаю, они к нам не сунутся. — А если не к нам? — Крола вопросительно приподнимает брови, и Би тут же продолжает: — Что если они пойдут не к нам, а через нас? На юг. — К феям? — Они слабые, чувствительные к боли и живучие. Идеальные жертвы. Если утащить, пройти Гномьи угодья и спрятаться на болотах — небольшой стае до весны двух-трех фей хватит. — Невозможно. Они медленные, Би. На оборотня они не нападут, сил не хватит. А значит, пока будут идти через наши земли, они просто передохнут от голода. Невозможно, — с нажимом повторяет Крола. Но Би успевает заметить: в глазах на долю секунды вспыхивает сомнение. Животные, даже крупный скот — не то, что требуется Незрячим для продолжения существования, но какое-то время, пусть и впроголодь, протянуть на таком корме они могут. Особенно если видят впереди цель. Если видят настоящую еду: хрупкую, беззащитную, с тонкими и такими чувствительными крыльями. Крола, отхлебнув кофе, вертит чашку в руках, встает, подходит к окну, смотрит вперед немигающим взглядом, который появляется у нее каждый раз во время глубокой задумчивости. Потом все же качает головой: — Даже если предположить, что ты прав, даже если они сейчас добрались до вампирских земель... Би, на границе с вампирами Тимор. Фортис. Плага. И все, кто с ними... они же лучшие. Они почти как я. — Би от такой скромности скривиться хочется, но удерживается. Правду же говорит. — Если Незрячие решатся пересечь границу, Хранители их разорвут раньше, чем по нашей земле будет сделан десяток шагов. Би, подводя итог, согласно кивает: — Ты права. Но я хочу посмотреть еще раз. Останься в замке. И еще, вот что, — Би, постукивает на книге, лежащей на его столе. — Ты когда-нибудь про Игнис слышала? — Нет. Кто это? — Ведьма, которая помогала братьям вернуть меня в мой мир. И которая закинула сюда мальчишку. Она оставила это. Книга на одном из языков ведьм. Мне нужен перевод. Полный. От корки до корки. Нужна ведьма. Найди. Крола удивленно изламывает брови, потом отодвигает штору, демонстративно вытягивает шею, рассматривая сад. Выразительно фыркает: — Ой, извини. Что-то ни одной не видать, — и, натолкнувшись на тяжелый взгляд, разводит руками. — Где я тебе ведьму возьму, Би? Только если в Топи идти... — Нет. Это долго. Би, отодвинув книгу подальше, трет пальцами переносицу. Ожидаемо. Не сильно и надеялся. Ведьмы так просто по их территории не разгуливают. Разве что только одна, которая захлебываясь злобой, посмотреть на него приходит, а потом снова уползает подальше, в лес, на самую окраину. Крола, судя по брезгливому выражению на лице, о том же думает: — Ее давно не было. — Может, наконец от старости сдохла? — равнодушно пожимает плечами Би, хотя равнодушия в нем по отношению к этой твари не было никогда. Хэсситце. Арида Хэсситце Пан. Та, с которой все началось. Та, благодаря которой все чуть было не закончилось: несколько лет назад, там, в Клетке. Би от одного упоминания ее имени передергивает, слишком уж прочно это имя ассоциируется с болью и с ужасом. С сорванными от крика связками, с запахом собственной крови и ночными кошмарами, которыми до сих пор иногда по ночам топит. Би от одного упоминания ее имени передергивает, не говоря уже о том, каких усилий стоит держать себя в руках, когда видит ее в живую. А он видит. Чаще, чем хотелось бы. Эта тварь регулярно в гости заявляется. Подходит к садовой ограде, улыбается, приветливо рукой машет. Спрашивает, как дела. Желает хорошего дня и отличного настроения. Би отвечает тем же: с такой же доброжелательной улыбкой желает здоровья и долгих лет жизни. Пожелание не сбудется: здоровья у нее, без подпитки человеческими жизнями, осталось почти в ноль, ровно настолько, чтобы кое-как передвигая ноги, до замка доковылять. Да и долгие годы подходят к концу: иногда Би кажется, что в живых ее удерживает только наложенное на него проклятие, только желание посмотреть напоследок, как истечет время этого проклятия, и убедиться, что он останется здесь насовсем. Но все же желает: и того, и другого. Это пожелание — единственное, что хоть немного, но действует: каждый раз от его слов и равнодушного тона настроение у этой стервы портится. Было бы можно, он бы ее убил. Он бы ни единой секунды не сомневался. На части разорвал бы, на мелкие куски — голыми руками, даже в зверя не перекидываясь. Но нельзя. Не получится. Пробовал. Би отлично помнит их первую встречу, не в человеческом мире, уже здесь, в Параллели. На улице была середина зимы, в доме Кролы и Хаслена он жил чуть больше тридцати дней. Жил в ожидании, что однажды его все же убьют за то, что в очередной раз перебудил их обоих своими ночными воплями или вышвырнут вон за то, что целыми днями молчит. Говорить не получалось. Не из-за языкового барьера, просто не получалось. Получалось сидеть, долго уставившись в одну точку. Обмороженные, сбитые в кровь ноги давно зажили, на всем теле сколько бы он ни искал, не находилось ни одного шрама, оставленного Незрячими. От этого крыло особенно сильно: вот же оно, твое тело, и нет на нем никаких следов. И трех лет в Клетке тоже не было. Дороги долгой сюда, в Волчьи земли, не было. Человеческого мира и Ордена Ловцов не было. Ничего не было. Просто ты сходишь с ума. А может, это даже не ты? Би в тот день сидел на ступеньках их дома. Сидел с чашкой дымящегося чая в руке, в накинутом на плечи пледе из грубой шерсти. Из приоткрытого кухонного окна тянуло мясным и вкусным — Крола что-то готовила, в паре метров от него, опираясь спиной о балясины крыльца, сидел Хаслен. Читал. Вслух, на неизвестном Би языке, но мелодика речи была уже привычной: долгое "р", короткие гласные, мало шипящих. Би ни хрена не понимал, ни слова. И не хотел понимать. Би привычно смотрел прямо перед собой и думал, что однажды, когда Хаслен будет вот так читать, его переклинит, сорвет и он просто заорет от боли. Той, после которой не осталось шрамов, но которая так хорошо запомнилась, так прочно засела внутри, что орать хотелось постоянно. Говорить — нет, а вот орать — да. Очень. Хаслен изредка отрывался от книги, говорил ему что-то: не то обсуждал прочитанное, не то пояснял. Потом что-то спросил, улыбнулся, показав длинные белоснежные клыки. Би отвернулся в сторону сада и взглядом зацепился сразу же. Внутри, под ребрами полыхнуло сильно и больно, чашка выскользнула из пальцев. Там за садом, на приличном расстоянии стояла она. Хэсситце. Би, стиснув зубы, зажмурился, открыл глаза и посмотрел еще раз: не ошибся ли? Черные локоны, изящная фигурка, легкое летнее платье. А вокруг снег. Хэсситце улыбнулась, кокетливо прижала ладони ко рту, захохотала, подхватила цветастый подол, растягивая юбку в стороны, закружилась волчком вокруг своей оси, меняясь. Остановилась спустя пять оборотов уже древней старухой: седые лохматые космы, сетка морщин на лице, сгорбленная спина. Снова засмеялась и поманила к себе крючковатым пальцем. Рядом что-то говорил Хаслен: на пару тонов громче обычного, встревоженно. А Би все смотрел на нее. Смотрел и вспоминал. Вспоминал отчего-то не Клетку. Вспоминал, как впервые зашел в дом семьи Хэ, и те, кого потом начал называть родителями, одновременно отпустили его руки и нерешительно замерли, а Чэн подошел и молча протянул потрепанного плюшевого тигра. Вспоминал, как у Тяня резались зубы и он постоянно норовил залезть на руки и поточить их об его указательный палец. Би уверен был, что однажды прокусит, но не отказывался. Вспоминал, как истошно, срываясь в хрип орал Чэн, когда Хэсситце утянула его в Параллель, и как Тянь смотрел на него, когда они вытащили его впервые из Клетки, голого и перепачканного собственной кровью. А потом воспоминания померкли. Потом по позвоночнику шарахнуло электрическим разрядом и в голове стало пусто. В полузверя Би перекидывался уже на ходу: быстро и больно. Под кожей трещало, там рвались сухожилия и трансформировались кости, из глотки рвался раскатистый рык, а Би несся к Хэсситце огромными размашистыми прыжками, едва касаясь земли. Хэсситце улыбалась. Осталась на месте стоять и даже в лице не изменилась, только руки развела в стороны: приглашающе, будто обнять собиралась. Будто он был ее любимой псиной, с которой давно не виделись, и псина эта, добежав, не на части разорвать собирается, а лизать преданно. За спиной строго, требовательно закричал Хаслен, потом послышался голос Кролы. Би понял: гонятся. Они за ним гонятся, потому что остановить хотят. Хотят помешать. А она была так близко, уже так близко. Би, изо всех сил оттолкнувшись, прыгнул. Прыгнул и налетел на невидимую стену, от которой отшвырнуло так, что кубарем по земле покатился, чувствуя как морду заливает кровью, а ребра трещат. Болью окатило по всему телу, из глотки вырвался долгий, жалобный скулеж. Небо и земля несколько раз поменялись местами еще в полете, и подняться получилось не сразу. Но все же получилось, как получается в те моменты, когда ярость оказывается сильнее боли. Хэсситце, запрокинув голову, разразилась долгим визгливым смехом. Би, подавшись вперед, снова зарычал, готовясь к прыжку. А потом Крола и Хаслен, налетев со спины, вцепились в него мертвой хваткой, заламывая руки болевым захватом, согнули пополам, лицом в землю, пытаясь удержать на месте. Ведьма легко взмахнула рукой, повернулась спиной и пошла прочь. Крола говорила что-то быстро и зло, не отпустила, когда Би попробовал дернуться, только вывернутую руку потянула еще выше — так, что перед глазами круги расплылись. А Би, захлебываясь от злости и нарастающей по всему телу боли, смотрел Хэсситце вслед. Смотрел, пока она полностью не скрылась из вида. Хватка оборотней ослабла, потом и вовсе исчезла. Отпустили, отошли в сторону, но смотрели при этом так, что Би сразу понял: если он попытается догнать ведьму — снова схватят, на землю повалят и, если будет нужно, в цепи закуют, но не пустят. И тогда Би впервые с ними заговорил. На человеческом языке, зная, что они не поймут ни слова. Заговорил, срываясь на рык и давясь словами, которых было слишком много и которые лились долгим нескончаемым потоком. Би говорил обо всем и сразу: о своем мире и семье, о Хэсситце и людях, которых она убила, о Клетке и Незрячих, о бесконечных боли и страхе. О том, что он убьет ее, так или иначе — обязательно убьет, даже если сам при этом сдохнет. Би орал, указывая рукой в сторону леса, где скрылась ведьма. Орал, чувствуя как из разбитого рта льется кровь, а из глаз слезы. Оборотни молчали. Молчали и слушали до тех пор, пока слова не кончились. Потом переглянулись, Хаслен кивнул, согласившись со всем сказанным, и с вопросительной интонацией повторил то, что в монологе Би звучало через слово: — Бл... блядь? — кивнул вслед ведьме, спросил: — Сиу... блядь? Би зажмурился, отер лицо предплечьем. Выдохнул: — Еще какая. Крола подошла и осторожно погладила по плечу, одновременно подталкивая в сторону дома. Говорила что-то неторопливо, успокаивая. И уже у самого крыльца остановилась, заглянула в глаза и очень четко, по словам перевела: — Блядь орр фат. Фат, — потом постучала рукой по стене дома: — Орр сорум. — Дом, — отозвался Би. Потом, уже зайдя внутрь, оборотни тыкали пальцем во все подряд, прося сказать название на его языке. Би говорил. Говорил и думал, что ни хрена они не поймут. А если поймут, уже завтра все сказанное забудут. Но оборотни не забыли. У оборотней ушло чуть больше недели, чтобы выучить его язык. Между делом и особо не напрягаясь. Хаслен потом пояснил, что это особенности волчьей памяти. Еще пояснил, что пытаться сожрать Хэсситце — дело гиблое: вокруг нее ведьмина защита, и не только сделать что-нибудь, но даже близко к ней подойти не выйдет, Би каждый раз будет на невидимую стену налетать, разбивая рожу в кровь и ломая кости. Би слушал и молчал. От досады хотелось задрать голову и завыть дурниной. Положительный момент в этом всем был только один: Хэсситце, находясь на земле Оборотней, ему вреда причинить тоже не могла. Вообще не могла воспользоваться магией, за исключением этой своей невидимой защиты. Разве что, предварительно получив согласие. Но приходить стала регулярно. Останавливалась неподалеку и долго говорила с Би на человеческом, хорошо изученном ею языке: чаще всего спрашивала про Клетку, спрашивала, не скучает ли он по дому и как чувствует себя в зверином теле, которое до конца так и не научился контролировать. Говорила и говорила. До тех пор, пока Би не начинало казаться, что еще немного — и у него кровь носом хлынет от сдерживаемой ярости. До тех пор, пока его не срывало и он, теряя контроль, не перекидывался в полузверя и снова не налетал на эту ее защиту, едва не выбивая себе мозги. Сейчас она тоже приходит. И тоже говорит. Но приходит уже реже, а говорит меньше: силы на исходе. А он уже привык к ее выпадам настолько, что иногда даже издевательской улыбкой ответить получается. — Би, эй! Ты здесь? — Крола щелкает пальцами, и Би по выражению ее лица понимает, что зовет она его не в первый раз. И смотрит встревоженно. — Да. Просто задумался. Оставайся в замке. И глаз с мальчишки не спускай, хорошо? Ни на минуту. — Ага, — Крола, пытаясь скрыть улыбку, прикусывает губу. Вопросительно приподнимает брови: — Ну? — Что ну? — Что с мальчишкой? — Спит. — А еще? — Что еще? — Ты его облизал. Ты пришел к нему в полном звере и облизал его. — Он несколько преувеличил. Я зашел проверить, что он делает. Он захлопнул дверь, я не смог выйти. Мне пришлось остаться спать у него. Случайность и ничего больше. Мне пора. Следи за ним. Внимательно. Он вчера сбежать пробовал, почти четыре часа по лесу шарахался. У меня башка закружилась за ним кругами ходить. Крола коротко, но звонко смеется, потом спохватывается: — А что мне с ним делать-то? — Не знаю. Приготовь ему что-нибудь. Или его заставь тебе что-нибудь приготовить. Займитесь чем-нибудь. В саду погуляйте. Главное, одного не оставляй, хорошо? Би дожидается согласного кивка-обещания и идет к двери. И, уже взявшись за дверную ручку, на секунду жмурится, когда Крола показательно громко тянет в себя воздух, принюхиваясь к его запаху, а потом спрашивает полным ехидства и смеха голосом: — Би, слушай, а где ты сегодня спал?