Будто в тумане все.
Будто не по-настоящему и сейчас закончится.
Перед глазами плывет, руки дрожат. Визгливый смех Хэсситце доносится уже издалека. Оборотни говорят что-то за спиной, а он разобрать не может. По отдельности все, отголосками, эхом, и никак не увязать во что-то осмысленное.
Мальчишка лежит на земле, неподвижный и бледный. Смотрит в небо остановившимся взглядом.
— Нет… — Би не верит.
Би, грохнувшись рядом с ним на колени, прикладывает ухо к его груди и замирает. В хороводе путанных страшных мыслей отчетливо проступает одна: «Я же дышать без тебя не смогу». А потом все вокруг затирается тихим и быстрым сердцебиением, и Би срывается едва не в скулеж, в котором облегчение смешивается с пережитым ужасом. Обхватывает за плечи, убирает с лица спутанные волосы, снова и снова зовет по имени.
— Би, перестань, — голос Хаслена звучит у самого уха, и слова теперь обретают смысл. — Перестань ты! Не тряси ты его. Хуже делаешь. Смотри.
Оборотни опускаются рядом с ним, что-то сбивчиво бормочет за их спинами Элмент. Хаслен указывает пальцем на лицо Цзяня, и Би, обомлев, наблюдает, как глаза мальчишки постепенно темнеют. Светлая полупрозрачная радужка становится матовой и наливается чернотой, да такой, что даже зрачок не виден.
— Это темная дрема, ведьмовская порча. Ты не сможешь его разбудить, пока само не закончится. Его бы перенести. Туда, где помягче. И лучше бы поторопиться. Начнется скоро.
— Что начнется? — ошалело спрашивает Би, все еще не сводя глаз с этой жуткой черноты, которая выглядит так инородно на фоне светлой кожи и волос.
— Кошмар. Погруженные в дрему видят бесконечно долгий кошмар. У каждого свое, кто-то огромных пауков видит, кто-то чудовищ, кровь, смерть. По-разному. — Хаслен нетерпеливо взмахивает рукой, и Би очнувшись, подхватывает мальчишку на руки и спешит за Кролой, которая уже стоит у входа в замок, распахнув перед ним дверь. — Самое поганое в дреме то, что из нее не выбраться, погруженные в нее не видят ничего и не слышат, но при этом могут двигаться. Пока он там, он верит, что все, что он видит, реально. Он будет пытаться бежать. Или отбиваться. Иногда в дреме пытаются глаза себе выцарапать. Быстрее!
Оборотни проносятся по лестнице вихрем, перескакивая через три ступеньки. Перед ним снова открывают дверь, теперь уже в спальню. Хаслен коротко командует:
— На кровать!
И Би, аккуратно опуская Цзяня на постель, видит, как Крола закатывает рукава рубашки до локтя, чтоб не мешали. Цзянь все такой же обморочно-неподвижный, только дыхание становится все чаще и заполошнее. Би всматривается в его лицо, сидя рядом, потом слышит за спиной встревоженный голос Кролы.
— Руки держи.
— Что?
В следующее мгновение мальчишка выгибается дугой, упираясь в кровать пятками и макушкой. Падает, лупит рукой воздух, попав острым локтем Би в плечо.
— Руки! — повторяет Крола.
Сама она уже сидит на коленях в изголовье кровати, обхватив Цзяня ладонями за лицо, а Хаслен стоит с другого края, склонившись и уцепившись обеими руками за его щиколотки. Би осторожно касается его ладони и едва успевает перехватить кулак Цзяня, который летит ему же самому в живот.
Его дергает снова и снова, неловко и резко, будто невидимый садист-кукловод тянет за пришитые к телу нити. Его безостановочно корежит всем телом, колотит в диком припадке, а лицо при этом остается спокойным, едва ли не умиротворенным. Крола, вздохнув, проводит по его лицу ладонью, закрывая глаза.
Оборотни молчат, сосредоточенные оба и встревоженные. Даже Элмент не издает ни звука, стоит рядом с кроватью и смотрит перепуганными глазами.
— Когда оно кончится? — спрашивает Би, прижимая руки Цзяня к кровати и чувствуя, как тот изо всех сил старается вырваться.
— Не знаю. По-разному. Бывает быстро, бывает на день и ночь утянуть может. А бывает…
— Хаслен! — орет на него Крола, и Би понимает, что она требует от Хаслена замолчать.
Би оборачивается к нему через плечо:
— Что?
Хаслен, по-прежнему сжимая лодыжки Цзяня, мечется взглядом от него к Кроле и обратно, тяжело выдыхает.
— Иногда сердце не выдерживает.
Цзяня теперь колотит безостановочно, лицо становится мокрым от пота, а губы — белыми-белыми. Глазные яблоки под веками двигаются не останавливаясь. Он видит что-то там, в этой жуткой ведьминой темноте, видит то, от чего сердце бьется так, словно немного еще — и разорвется. Би чувствует пульс в его запястье, и от этого становится еще страшнее. Слишком быстро для человека.
— Цзянь, все хорошо. Ты дома, в замке. Со мной. Крола здесь. Хаслен. Элмент. И больше никого нет. Это все сон, это кошмар ночной, он кончится скоро, ты только потерпи немного, хорошо?
Крола прочищает горло, удивленно спрашивает:
— Хаслен? Он слышит?
— Нет. Он вообще не здесь.
— Но его не трясло, пока Би…
Цзяня снова скручивает судорогой, да такой, что Би с ужасом думает, что еще немного — и у него начнут рваться связки.
— Скажи что-нибудь… — шепотом просит Крола. — Что угодно. Би, говори.
И разом словно язык отсох. Вообще ничего, хоть стихи читай, — да кто бы их сейчас вспомнил, — хоть таблицу умножения рассказывай.
— Луна, — бодро подсказывает Элмент. — Ему понравится.
На шее у Цзяня вздувается вена, а губы за секунды приобретают лиловый оттенок.
— Праздник, ну!
Би гладит большим пальцем сжатый кулак с натянутой до предела кожей и побелевшими костяшками, и начинает говорить. Сбивчиво, быстро, не вдумываясь в то, что произносит.
— Точно, Цзянь. Праздник Луны скоро будет. Его здесь отмечают каждый год в пятьдесят пятую ночь лета. Она в эту ночь огромная, больше, чем ты тогда с крыши видел, а у нас такой вообще никогда не бывает. И она яркая-яркая, так светит, что больше ничего и не надо. Но здесь все равно костры разводят. В бухте. На песке прямо. Цветами все украшают, травой. Барабаны. Помнишь, я тебе говорил, что здесь своя группа? Тебе послушать обязательно надо, потом еще неделю будешь как в трансе ходить, и в ушах гудеть будет. Там все собираются и там весело так. Мясо на костре жаренное, танцы до рассвета. И драки еще. Не по-настоящему, а так просто, для веселья. Они здесь без этого не могут. Я тебя с вампирами познакомлю, ты же хотел посмотреть…
Шумно, с облегчением выдыхает Крола. Медленно убирает ладони с лица Цзяня, но какое-то время еще так и сидит с занесенными над ним руками, готовая снова схватить, если он дернется, и снова держать, чтобы он шею себе не свернул.
А Би говорит. Про бухту, в которой проходит праздник. Про самых вкусных на свете крабов, которые водятся в этой бухте. Про русалок, с которыми можно договориться, и они целую корзину этих крабов притащат, если им взамен кабана пообещать. Про водопад с другой стороны Драконьего плато, до которого днем не дошли, но попасть туда надо обязательно: Оборотни верят, что тот, кто в этом водопаде искупается, будет очень счастлив. Молчит про то, что Оборотни верят, что тот, кто там искупается, счастлив будет оттого, что найдет свою пару. А вода там прямо из скалы льется, холодная настолько, что после купания зуб на зуб не попадает.
Би боковым зрением замечает, как Крола кивает Хаслену. И когда оборачивается к нему через плечо, видит, что Цзяня тот больше не держит. Стоит рядом с кроватью, протягивая руку Кроле, которая ерзает к изножью. Поясняет:
— Мы только мешаем. — И тут же, заметив, как Цзянь вздрагивает всем телом, спешно добавляет: — Не молчи.
За спиной тихо закрывается дверь. Би рассказывает про пещеры, в которых растет лихтенос, и про то, что, впервые туда попав, часа два уйти не мог: залюбовался и заигрался, как дитя малое. Кто бы ему сказал, что его вот так от цветов может вставить — в жизни бы не поверил…
На щеках у Цзяня постепенно проступает румянец, и Би, боясь поверить, склоняется ниже, чтобы убедиться. Замолкает всего-то на полминуты. От облегчения. И тут же жалеет. Цзянь от этой тишины вздрагивает, и эта дрожь нарастает так стремительно, что Би пугается.
Пугается так, что забывает все чудеса Параллели, про которые хотел рассказать. И пугается еще больше от того, что если он сейчас не заговорит, Цзяню станет хуже, и жуткий припадок начнется заново.
— Цзянь, — Би, хрипло выдохнув, склоняется еще ниже, касается кончиками пальцев дрожащих век, жалея, что нельзя вот так, прикосновением, вытянуть его из тьмы, в которой ему так страшно, или забрать его кошмар себе. — Это сон просто. Это все ненастоящее, слышишь?
И, повинуясь, непонятному ему самому порыву, повинуясь какому-то древнему, как параллельный мир, инстинкту, склоняется ниже и не задумываясь, проводит языком по его щеке. От подбородка до самого виска. Чувствует, как Цзянь от этого прикосновения обмякает всем телом и лижет еще раз.
— Оно ненастоящее… — голос, как назло, почему-то звучит неуверенно.
…Он не знает, сколько прошло времени. У него першит в горле и язык заплетается от самого длинного за всю его жизнь монолога. Спина постепенно начинает затекать, и Би, продолжая рассказывать о том, как впервые оказался в семье Хэ, осторожно перебирается на вторую половину кровати. Укладывается на бок и, уставившись на чужой профиль, говорит про Чэна и Тяня, и про Донга, который выглядит всегда спокойным, как глыба льда в океане, а на самом деле переживает за каждого Ловца так, словно все они — его родные дети.
Темнота за окном постепенно сменяется серостью, в которой постепенно начинают проступать золотистые полосы. Глаза жжет так, как будто в них песка сыпанули, и Би закрывает их, подсовывая руку под Цзяневу шею и перетаскивая его голову к себе на плечо: если оно снова начнется, если он дернется — Би почувствует, а говорить можно и вот так, не видя. Открывает он их, только когда слышит, как открывается дверь.
Хаслен, стоящий на пороге, вопросительно вскидывает подбородок. Одними губами, беззвучно, спрашивает: «Все?» И жестом показывает Би, чтобы он заглянул мальчишке в глаза.
От попытки растянуть веки Цзянь недовольно фыркает, выворачивается, утыкаясь лицом в шею Би, прячется, но Би успевает заметить краешек светлой радужки. Би выдыхает так, словно целую вечность тащил на спине бетонную плиту, а теперь ее наконец-то с него сняли. Кивает Хаслену: все, да. И после того, как за ним закрывается дверь, еще долго лежит, прикрыв ладонью лицо и слушая спокойное размеренное сопение.
…Цзянь просыпается с рассветом. Ворочается лениво, елозит головой по плечу, стараясь устроиться поудобнее, а потом напрягается всем телом, очевидно, очухавшись окончательно и пытаясь понять, где он и что происходит.
Садится, с удивлением глядя на Би, и тут же замирает, прижимая ладони к вискам.
— О, Господи… моя голова.
У него пересохшие губы и синяки под глазами. Но главное — глаза светлые-светлые, такие же, как всегда.
— Привет, — мягко говорит Би, приподнимаясь на локте. — Не двигайся резко, полегче будет. Помнишь, что случилось?
Цзянь раздумывает, потирая лицо, потом кивает.
— Да. Бабка та, ведьма. Она в меня чем-то швырнула. Как будто кусок грозовой тучи или что-то такое. Она его прямо в руках держала. Она его из ниоткуда взяла, а потом в меня бросила, и…
Договорить у него не выходит. Захлебывается вдохом, и губы у него ведет судорогой. Но видно, что сдержаться старается: сжимает зубы, дышит носом, но смотрит так жалобно, что сердце сжимается.
— Плохое снилось? — спрашивает Би, неосознанно накрывая его руку своей и поглаживая костяшки большим пальцем. — Помнишь что?
— Разное. Темно очень и бежать нужно было. И они повсюду были, только я не помню, кто — они? Кровь, крики, и из-под земли что-то лезло. Живое. А потом небо упало и… что-то еще, я не помню.
— И не надо, — уверенно отзывается Би. — Ну его, не вспоминай.
— Что это было?
— Это на тебя Хэсситце порчу навела. Искусственный сон, в котором от кошмаров мучаются. Голове полегче?
При попытке кивнуть, Цзянь тихо охает и хватается рукой за шею.
— У меня все тело болит, как будто меня палками колотили. И, господи, Би, я так есть хочу. Есть еда?
— Пойдем вниз, — предлагает Би, садясь на кровати. — Там есть Крола. И Крола нервничала. А когда Крола нервничает, она готовит. Не останавливаясь. Полагаю, тебя ждет королевский завтрак.
Мальчишка, похоже, и правда от голода умирает: с кровати подскакивает, разом позабыв, где и что у него болит. Но потом останавливается.
— Я только помоюсь, сначала, ладно? — оглядывается и, заприметив присланный альвой мешок с одеждой, припускает к нему за чистыми вещами.
***
Сначала Би удивляется: едой в замке не пахнет. И грохота крышек о кастрюли тоже не слышно. Да и вообще как-то подозрительно тихо.
Он проходит по пустому холлу, прислушивается: не донесутся ли голоса из трапезной. Из одной из спален? Из сада? Удивленно оглядывается: что происходит-то? И, по наитию, отправляется на кухню. Уже проходя по узкому коридору мимо кладовок, наконец-то улавливает запах сдобы, жареных яиц и бекона, кофе, каши на молоке, свежих овощей и, кажется, какой-то рыбы.
Крола обнаруживается за столом с чашкой в руках. Едва не подскакивает, завидев Би:
— Как он там?
— Прошло. Моется. Сказал, что есть хочет, — Би устало опускается на стул, с благодарностью кивает, когда Крола, не спрашивая, встает и наливает ему огромную кружку кофе. — Где все?
— Хаслен Элмента спать укладывает. Он тоже отказывался ложиться, пока не узнает, что с его другом все хорошо. Прислугу я снова отослала: думаю, Цзяню сегодня не до знакомств будет. Я такой жути давно не видела. Лучше пока без чужих, да? Только попозже дед зайдет.
— Кэлпур? Знаю, мы с ним виделись вчера. Он сказал, ты его позвала.
— Я, — подтверждает Крола. — Узнала кое-что. Одну историю. У меня в то время только-только клыки сменились, поэтому я и не помню. А Кэлпур помнит. Пусть тебе сам расскажет.
— Что за история?
— Про Хэсситце, — уклончиво отвечает Крола, и Би понимает, что лучше не настаивать.
Вряд ли события столетней давности могут быть настолько важными, чтобы доставать ее после бессонной ночи. Да и выглядит она по-прежнему встревоженной. Пьет кофе маленькими глотками, то и дело поверх чашки поглядывая на Би. Молчит, и он не выдерживает первым. Разводит руками над столом:
— Что?
Крола недолго раздумывает, а потом с грохотом ставит чашку на стол.
— Я понять не могу. Если ты знал, что там Хэсситце, зачем ты его там одного оставил?
— Ее там не было.
В Кроле разом включается режим Хранителя, у которого факты выстраиваются в аккуратный ряд, а потом с космической скоростью сопоставляются.
— Вы пришли вместе. Он остался в саду. Ты зашел в замок. Времени прошло всего-ничего. Би, она быстрая, но не настолько. А в последнее время, она совсем еле ползает. Она не могла так быстро прийти. Она уже была там.
— Ее там не было, — уверенно повторяет Би. — Я бы ее нюхом почуял.
— Но ты не почуял. И ты ее не услышал. Мы услышали, а ты — нет. Ты бросился в сад, только когда Хаслен сказал: «Хэсситце!» — лицо у Кролы становится все более обеспокоенным, и воздух она тянет носом так, что ноздри раздуваются. — Би, ты себя хорошо чувствуешь?
— Нет, конечно, куда мне. Позавчера я его оставил, и на него чуть не напал Незрячий. Вчера я его оставил — и на него навела порчу ведьма. Я чувствую себя пиздец каким виноватым.
— Я не про это.
— А про что? Мы же никогда не болеем, ты сама говорила.
— Нет. Я говорила, что мы ПОЧТИ никогда не болеем. Но есть редкие хвори, я слышала. Не видела, но слышала…
— Все хорошо.
— Ты ведьму не почуял…
— У меня правда все хорошо.
— Твой слух…
— И со слухом тоже.
— Ты пахнешь иначе!
— Еще бы, — Би, допив кофе одним глотком, поднимается на ноги, жалея, что пошел прямиком сюда, а не последовал примеру Цзяня. — Я вчера весь день по солнцепеку таскался, я человеком влез на Драконье плато, а потом всю ночь обливался холодным потом, наблюдая, как его корежит в припадке. Давай будем честными, я не пахну, я воняю.
После пережитого ночью ужаса эта обеспокоенность Кролы отчего-то веселит. Захворавший оборотень — вся стая со смеху помрет.
— Не в этом дело, — машет на него рукой Крола. — Воняешь, да, но это другое. Другой запах. Он, вроде бы, твой, но он другой. Не такой, как раньше. И я не могу понять, что это.
— Может, так влюбленные оборотни пахнут?
Би задвигает за собой стул и, уже дойдя до двери, понимает, что именно только что сказал. За спиной висит напряженное молчание.
***
В ванной он выкручивает вентиль на полную и, глядя как душевая кабина наполняется клубами пара, думает, что смертельно устал. Глаза хочется тереть снова и снова. Это, скорее всего, от стресса. Конечно, от этого. Что ему одну ночь не поспать. Хранители выучены при необходимости трое суток не ложиться и постоянно быть на ногах, а тут всего-то…
Но усталость, и правда, смертельная. А обеспокоенность Кролы уже не выглядит забавной. Не хватало ему еще искать ведьму-целительницу, которая будет знать, какой именно подорожник к жопе прикладывать. Би кривится и, скинув одежду, заходит под горячие струи. Становится хорошо до одури. Только колени как-то странно печет.
Би опускает взгляд. Смаргивает воду. На всякий случай отирает ладонью лицо. Моргает еще несколько раз и приподнимает ногу, чтобы рассмотреть повнимательнее.
Жжется. Это оно от горячей воды жжется. Это он в саду приложился, когда рядом с Цзянем с размаху на колени упал. Это — когда он с перепугу подумал, что дышать без него не сможет. Это — пара капель запекшейся крови и мелкие тонкие ссадины. Которые за целую ночь не зажили.
Его ведет так, что приходится упереться ладонью в стену и закрыть глаза. Открыть и посмотреть снова. Убедиться: вот почему Крола сказала, что она не понимает, чем он пахнет. Крола просто не знает, как пахнет человек.
