Параллель

Трактир оказывается круглым приземистым зданием с массивными столами внутри. В помещении царят полумрак, прохлада и тишина — здесь почти никого нет, за исключением пары светловолосых женщин, похожих на ту, что помогала ему с одеждой, и троих упитанных, шумных и веселых мужиков, которые обсуждают что-то, активно жестикулируя. — Гномы и альвы, — на ходу поясняет Би, пока они идут к дальнему столу в конце зала. Усевшись, первым делом, ощупывает нос быстрыми, уверенными движениями и удовлетворенно кивает. В человеческом мире отек сходил бы несколько дней. Здесь, к счастью, хватило получаса, но Цзяню все равно неловко. Он пробует извиниться еще раз, Би только отмахивается, заверяет что было весело и повода для переживаний нет — прошло же уже, сам виноват, в следующий раз будет внимательнее. — Следующий раз? — Сам же сказал, что было бы неплохо уметь хоть сотую долю того, что они. Так почему нет? — У меня не получится. Я, если тебе верить, все же человек. А они — волки. Люди не могут драться, как волки. Би внезапно выпрямляется, смотрит на него напряженно и внимательно. — А что люди могут, как волки? — А? — Что люди умеют, как волки? Цзянь даже сути вопроса не понимает: ему-то откуда знать? Он и о существовании Оборотней вчера еще не подозревал. — Не знаю. Может, что-то и умеют, а может, и нет. Это загадка такая? — Нет, забудь. Возвращаясь к моему предложению — ты подумай, развлечься тебе здесь все равно особо нечем. А умение постоять за себя — полезный навык. Я мог бы научить. — За две недели? — За две недели я и мартышку смогу научить. Основному так точно. Цзянь улыбается, пожимая плечами: увиденное впечатлило, но соглашаться как-то страшновато. Хотя, с другой стороны, если он согласится, это же получается, Би будет рядом, да? Каждый день и, возможно, по несколько часов… и не нужно будет искать повод, чтобы за ним хвостом таскаться. К ним уже спешит невысокая смуглая женщина с длинными черными волосами, собранными от самой макушки в толстую косу. Ставит на стол низкую прозрачную чашу, наполненную водой непонятного желтоватого цвета. Уже знакомым жестом прижимает кулак к груди, кивает Цзяню, говорит что-то Би. Она — Оборотень, Цзянь знает и мысленно на себя фыркает: еще немного, и он тут всех различать научится. Женщина выслушивает Би, кивает и одновременно с этим достает из кармана небольшую склянку, сворачивает с нее крышку и аккуратно выливает содержимое в чашу. Улыбается Цзяню еще раз широко и искренне, уходит. А в чаше теперь плавают маленькие, не больше фаланги на мизинце, рыбки. — Э-э? — Это светильник, — поясняет Би, — для красоты. Смотри, что сейчас будет. Рыбки быстрые, носятся по чаше веселой стайкой, Цзянь даже сосчитать их не может: шесть, семь? А желтая вода в чаше постепенно наливается свечением, и от рифленых стенок чаши на стол, часть стены и лицо Би ложатся золотистые отблески. — Тоже магия? — Нет. Это лихтенос, растение такое. Длинные полые трубки, наполненные вязкой жижей. Соком. Этот сок при взаимодействии с движущимися объектами начинает светиться, в спокойном состоянии гаснет. — Можно вместо электричества использовать. — Мы и используем. Освещение в замке — тоже лихтенос. Цзянь морщит лоб, вспоминая. Включатель на стене почти такой же, как у него дома — только из гладкого полированного дерева. Лампы под потолком — маленькие и убранные в стекло. — Одно из изобретений, которое принадлежит альвам и которым они очень гордятся. Древнее настолько, что они уже и сами не помнят, кто именно это придумал. Альвы вообще ценители прекрасного и гениальные изобретатели. Внутри домов, в потолочных перекрытиях — слой лихтеносового сока, и бесшумный движущийся по кругу механизм, как… — Би щелкает пальцами в воздухе, — как полотно эскалатора. Включаешь освещение, механизм запускается, воздействует на слой лихтеноса, лихтенос светится, механизм отключается — лихтенос гаснет. Но можно и вот так, — показывает Би на чашу, — но здесь его всего пара капель, это больше для уюта. В человеческом мире она бы нам свечку зажгла. — Биолюминесценция? — ошарашенно выдыхает Цзянь, тут же выдает следующее, что приходит в голову: — А рыбки не сдохнут? Би улыбается и качает головой: — Нет, нормально все будет. — Сколько же здесь всего… — пораженно начинает Цзянь, и вдруг замечает у Би в глазах странное выражение. Такое бывает у тех, кто вежливо выслушивает чужой восторг относительно вещей, которые самому уже видеть не хочется. — По чему ты скучаешь? Я имею в виду, кроме семьи и друзей. — Я не скучаю, — встряхивается Би, но потом, подумав, все же отвечает: — Машина и байк. Полжизни бы отдал, чтобы по ночной трассе погонять. Город. Пляж возле Бэй. Музыка. Иногда — даже телик. Я его неделями мог не включать, а сейчас вот хочется. Книги, хотя читать я не особо любил. — Вот почему ты тогда фотки города просил показать. И ты сказал, что никогда не дочитаешь… — Да черт с ними, с этими кроликами. Волкам про приключения кроликов читать — совсем уж какой-то изврат получается, — отмахивается Би, закрывая тему, и слегка отклоняется, позволяя подошедшей женщине-оборотню поставить на стол огромное блюдо с дымящимися румяными ребрами. За пару минут на столе появляются хлеб, зелень, какие-то маринованные ядовито-зеленые стебли и плошки с соусами. От запаха мяса слегка кружится голова, и Цзянь только сейчас понимает, насколько он хочет есть. На еду набрасывается жадно и некоторое время сосредоточенно жует, не отвлекаясь на разговоры и не обращая внимания на то, что посетителей в трактире становится все больше и больше. Настолько, что скоро не остается ни одного свободного стола. Потом замечает, что на приветствия оборотней Би отвечает не особо доброжелательно, потом и вовсе отворачивается к окну, подперев подбородок рукой. — Мы в обеденное время попали? — Нет. Оборотни едят утром и ночью. Здесь сейчас вообще никого не должно быть. Цзянь оборачивается через плечо на голос. Женщина, которая принесла им еду, встречает очередных посетителей в дверях, что-то эмоционально объясняет, размахивая руками, указывает на переполненный трактир: мол, мест нет. Те не особо ее слушают: кивают, но пялятся на них с Би, потом, рыкнув в ответ что-то доброжелательное, подсаживаются к другим оборотням за ближайший стол. Все, вроде, едой и разговорами заняты, но Цзянь замечает, что все то и дело смотрят в их сторону и выглядит это как какой-то заговор. — Би, что происходит? — Ничего, не волнуйся. Все хорошо. Они просто посмотреть пришли. — На тебя? — Да меня-то они часто видят, — Би раздраженно кривится и быстро указывает пальцем на Цзяня. — Это потому, что я человек? — Не совсем. Не думал, что слухи расползутся с такой скоростью. Би без особого энтузиазма засовывает в рот кусок мяса, пожимает плечами: мол, не обращай внимания, но какой там… Цзянь беспокойно ерзает и все же решается: — Они считают меня твоей парой? Тот Оборотень на площадке сказал «орто». Они что-то чувствуют, да? — Ничего они не чувствуют. Это просто у Кролы язык длиннее хвоста. Двери в трактир снова открываются и на пороге появляется высоченный широплечий дед. Уже по-стариковски костлявый и узловатый, с испещренным морщинами лицом, белыми от седины висками и с массивной клюкой в руке. Один из Оборотней, тех, кто помоложе, уступает ему свое место, и дед усаживается на стул боком к столу, зато лицом к ним с Би. Широко расставляет колени, ставит между ними свою клюку, укладывает руки на набалдашник, а подбородок на руки, устало выдыхает и щурится. — Би, там… — Это Кэлпур. Тоже, видать, новости узнал. Цзянь нерешительно приподнимает руку в знак приветствия. — Мне что делать-то? — Ничего. Ешь спокойно. Вернемся в замок, не забудь сказать «спасибо» Кроле. — Злишься на нее? — Нет. Глупо злиться на Оборотня за то, что он — Оборотень. Для них все, что связано с орто — священно, мне стоило догадаться, что любопытных будет много. — Тебе от этого неловко, да? И сразу хочется язык себе прикусить: зачем спросил-то? И так понятно, что — да. Ответ услышать и вовсе будет обидно. Нет, Цзянь, конечно, реалист, и понимает, что вот эти все — любопытствующие — очевидно, ждали от пары Би чего-то большего. Чего-то такого же впечатляющего, как он сам. Чтобы гармония и глаз не отвести. А тут он: вспотевшая малолетка растрепанная. Молчал бы лучше, глядишь, самооценка бы поменьше страдала. — Я, наверное, просто до конца так и не привык к разнице в менталитете. То, что у людей считается личным, здесь наоборот стараются выставить на всеобщее обозрение. Похвастаться. Когда встречают орто, на следующий день вся стая знает. И соседняя тоже. — А если с парой ничего не выйдет, потом что? — А у них так не бывает. Если уж нашлось — все, у них мозги совсем набекрень заворачиваются. Они так и будут друг с другом носиться, как с писанной торбой. Они даже не понимают, что такое ревность. Нет у них такого чувства. Я как-то пытался Кроле с Хасленом объяснить, что это, но нет — дохлый номер, так и не поняли. Или вот еще, слушай. Мы с ними познакомились, когда я из тюрьмы сбежал. Мне долго сюда идти пришлось и, пока шел, я… м-м, немного устал. Прилег под деревом отдохнуть, проснулся от того, что эти двое стоят надо мной и орут. Спорят. Крола склонялась к тому, что лучше меня добить, мало ли, кто я и зачем пришел. Хаслен хотел меня к ним в дом забрать, посмотреть. Я думал, они ссорятся, потому что каждый на своем стоит, а потом оказалось, наоборот. Хаслен хотел сделать то, что хочет Крола, Крола хотела сделать то, что хочет Хаслен. И спорили они, потому что каждый из них хотел уступить второму и исполнить его желание. К счастью для меня, в тот раз победила Крола, — Би тихо смеется, и в глазах вспыхивает теплота, с которой обычно говорят о близких и дорогих людях. — И они вот так все время. Если орто что-то хочет, второй не просто исполнять кинется, он еще и счастлив будет от этого. Мне кажется, что они зачастую даже не понимают, что делают: один скажет, а второй уже делает, потому что орто что-то там припекло. Так и живут. — Хорошо живут, — с улыбкой отзывается Цзянь и машет рукой незнакомому мелкому пацану, который приложив ладони к стеклу, заглядывает в окно трактира. По человеческим меркам тому лет семь. Би устало прикрывает глаза: — Ну все, это уже ни в какие ворота не лезет. Ты доел? Если так пойдет, нам на выходе через толпу продираться придется. И не объяснишь же им… Цзянь спешно кивает: конечно. Не объяснишь. Тут и самому себе-то напоминать не особо приятно: оно ненастоящее. Так Би сказал. Ему виднее.

***

—…Ты раньше здесь жил? — Да. Скоро уже мой дом будет, на окраине, с другой стороны сэдессем. Мимо проходить будем. — Покажешь? — Конечно, если ты хочешь. Там родник как раз, воды с собой наберем, до драконов еще долго топать. Дом оказывается таким же круглым и бежевым, как остальные. — Не заперто? — удивленно спрашивает Цзянь, когда Би толкает вперед входную дверь. — От кого запирать? Свои все. — Би дергает за шнурки на окнах, стягивает вверх полотна ткани, впуская в помещение уже неяркий солнечный свет. — Ничего особо интересного здесь нет. Жилище оборотня в естественной среде обитания. — Мебель они, я так понимаю, не особо жалуют. — Да нет, почему… это я просто не особо старался обустроиться. Мне казалось, что если это станет похожим на настоящий дом, то… Би неопределенно взмахивает рукой, но Цзянь все равно понимает. Если это стало бы похоже на дом — значит, смирился, а пока вот так — матрас на полу, грубо сколоченный стол, пара кружек и мисок на нем — значит, еще не все, еще есть надежда. На полу небрежной стопкой лежат большие желтоватые листы, и Цзянь опускается рядом на корточки: — Можно? — Смотри, если хочешь. — Ты рисовал? — Рисовал — это грубая лесть, и мы оба это знаем. На листах — сделанные чем-то вроде угля наброски. Пагода, Ханчжойский мост, перекресток Бэй, высотки у пляжа… — В этой я жил, — показывает пальцем Би, присев рядом. — А это что? — Обитель. Так называется место дислокации Ордена Ловцов. Это самый старый корпус, сердце. Ему уже несколько веков. — Красиво. — В живую лучше. — Только наш мир? — Этот я и так каждый день вижу. — А это что? — Цзянь осторожно кладет поверх стопки последний лист. На рисунке стена, с каменной кладкой, которая даже в черно-белом цвете выглядит холодной и мокрой. Маленькое, узкое окно вверху, забранное решеткой с толстыми прутьями. И луна. Кусочек огромной-огромной луны, которая светит прямо в то жутковатое помещение. Дорожка этого света выглядит инородно. Как нежный полевой цветок, распустившийся на поле, которое усеяно трупами после битвы. — Это так просто… Цзянь не лезет. Кивает, отложив лист в сторону, снова осматривается. На деревянных стенах кое-где видны длинные, идущие параллельно друг другу глубокие царапины. Везде по четыре. Спросить Цзянь не решается. И так понятно — когти. И пользовались ими, очевидно, когда становилось совсем уж невмоготу. На одной стене под этими следами есть другие. Маленькие аккуратные крестики, выстроенные в аккуратные столбцы. Цзянь подходит ближе, считает, прикидывая в уме. — Триста шестьдесят пять, — подсказывает Би, — дни до встречи с братьями. Не нужно было тебя сюда приводить. Я просто уже забыть успел, что на первый взгляд выглядит оно мрачновато. — Нет, — качает головой Цзянь и смотрит в никуда. — Не мрачновато. На самом деле, мрачновато — не совсем подходящее слово. Этот дом выглядит как логово больного зверя, который забивается в угол и старательно пытается зализать раны, зная, что они уже не заживут. — Пойдем воды наберем, нас драконы ждут, — Би осторожно дотрагивается до его плеча. — Нам к сумеркам успеть надо. Они сумерки больше всего любят. Цзянь выходит за ним с пустой головой и одной-единственной долбящейся о стенки черепной коробки мыслью: я не хочу, не хочу, чтобы ты здесь оставался, это не твой мир, и тебе здесь не место. ...За поселком перед ними разворачивается бесконечная зеленая равнина, с теми самыми загадочными куэстами, на которых обитают драконы. Как Цзянь ни упрашивал, рассказать о них хоть что-то Би отказался — сам, мол, увидишь, иначе неинтересно будет. Теперь кажется, что даже сил прибавилось — так оно, наверное, и бывает, когда несешься на встречу с драконами. Только у пологого подножия Цзянь нерешительно замирает и поднимает палец вверх: — Вот туда прямо лезть? — Можем здесь остаться. Вдруг какой от старости сдохнет, да и сам тебе под ноги свалится. Вот и посмотришь. Но я бы на это сильно не рассчитывал. Би поправляет лямки рюкзака, приглашающе ведет рукой. — Вперед! Драконы ждут. Издалека склон казался куда более пологим. Вроде и плавно вверх тянется, и идут они не торопясь, а дыхание начинает сбиваться. Изредка, на совсем крутых уступах, Би притормаживает и протягивает ему руку. Подбадривает, обещая, что это ничего: спускаться, вообще-то, будет тяжелей. Попутно собирает попавшиеся сухие ветки — для костра. Пару раз приходится остановиться, отдышаться, попить воды и плеснуть пригоршню в лицо. Бандана на голове и ворот футболки давно пропитались потом, но в теле каждая мышца звенит не только от напряжения, но и от радостного предвкушения. Солнце становится тусклым, закатным, и Цзяню во что бы то ни стало хочется успеть взобраться наверх до того, как оно полностью сядет. Красотища оттуда, сверху, должна открываться неимоверная. — Слышишь? — Би останавливается и поднимает вверх палец. — Это они. Цзянь слушает и улавливает редкий приглушенный стрекот. Слушает и во все глаза смотрит на Би, думая, как разительно этот Би отличается от того, которого он увидел, очнувшись в замке. Тот Би — серьезный, строгий мужик с ледяным взглядом. Опасный. Жутковатый. Этот — взъерошенный, тоже мокрый весь, с мальчишеской улыбкой и румянцем на щеках. Этот Би сам едва от нетерпения не приплясывает, зовет за собой, и Цзянь чувствует: если Би сейчас предложит ему, дойдя до другого края плато, взяться за руки и сигануть вниз — он согласится. Он за ним таким куда угодно пойдет. И от этого страшно и весело одновременно. Плато оказывается почти идеально ровной каменной площадкой, исполосованной расщелинами, как старческое лицо морщинами. Би советует смотреть под ноги, чтобы ненароком стопу себе не вывихнуть, а Цзянь все вертит головой по сторонам: где драконы-то, где? И тщательно прислушивается, пока Би возится с собранными ветками и какими-то непонятными черными камнями, которые он высыпал из рюкзака и принялся раскладывать неподалеку от веток широкий круг. — Пентаграмму чертить будем? — Круче. Помочь не хочешь? Цзянь пожимает плечами и послушно начинает укладывать камни, двигаясь Би навстречу. Когда круг смыкается, а они оба разгибаются, Цзянь требовательно спрашивает: — Ну? Где? — Сейчас. Би это его нетерпение веселит, и Цзянь едва не обиженно поджимает губы, когда понимает, что удовлетворять это любопытство Би не спешит: неторопливо отряхивает руки, неторопливо бредет в сторону, приседает возле одной из расщелин, возится там непонятно с чем и зачем, а потом так же неторопливо идет назад, прижимая что-то к животу и прикрывая руками. Цзянь уверен, что сейчас ему предложат оценить на вкус еще какое-то местное растение. Поэтому и теряется. Поэтому и сипит горлом, как астматик, когда Би тихо говорит: — Держи, — и разжимает руки. — Дра… это дра… дра… — ...кон. Существо, которое примостилось у Би на предплечье, совсем такое, как Цзянь себе и представлял. Серебристо-мыльная сверкающая чешуя, острый хвост, перепончатые кожистые крылья и длинный гребень, переходящий с головы на тело. Веки полуприкрыты и посреди светлой радужки виден узкий вертикальный зрачок. Одна лапа расслабленно свисает у Би с руки, и существо пару раз дергает ею, издавая при этом тихий утробный стрекот. — Не проснулся еще, — вполголоса говорит Би, а сам глаз не сводит с Цзяня. — Потрогать хочешь? Цзянь завороженно кивает, тянется и кончиком пальца осторожно ведет по пухлому круглому боку. Чешуя оказывается жесткой, как наждачка. — Это детеныш? — Нет, взрослая особь. — А что с ним? — Хорошо все, вроде. Спит. — Он размером с голубя. — А ты других видел? — Нет, но… оно же… это же дракон! — взмахивает руками Цзянь, вкладывая в этот жест все эмоции, на которые не хватает слов. — Они же огромные. У них крылья с вот таким размахом, и хвост, и огонь изо рта… — Огонь — да. Подожди, сейчас проснется — плюнет. А остальное… Не хочу тебя сильно разочаровывать, но это как с рыбалкой. Когда «я поймал во-о-т такую рыбину, и у нее был во-о-от такой глаз». На самом деле вот они, драконы: мелкие и дурные. У них мозгов бы не хватило отправиться через портал в наш мир. Скорее всего, их туда в свое время случайно занесло, кто-то мельком видел, а потом человеческая фантазия немного их приукрасила. Но на самом деле они вот такие. Подержать хочеш-ш-ш… ай, зараза! Би перехватывает дракона за спину, держит на расстоянии вытянутой руки и трет другую, обожженную пламенем руку о майку на животе. — Говорил же: проснется — плюнет. Подержать не получится, они спросонья всегда психованные. Дракон теперь стрекочет вдвое громче прежнего, яростно взмахивает хвостом, вывернуться пытается и снова изрыгает струю пламени. Небольшую совсем, как в зажигалке, но если коснется кожи — будет неприятно. — Угу, — строго говорит ему Би и, все также держа подальше от себя, несет дракона к сложенным в кучу веткам. Приседает на корточки и слегка встряхивает дракона в руке, словно сильнее разозлить хочет. Сухие ветки схватываются мгновенно: сначала только дымок идет, а потом целый костер разгорается. Дракон повисает в руке Би безвольной тряпкой, завороженно скосив глаза на пламя, и даже слегка пошатывается, когда Би, отнеся его подальше, аккуратно опускает на землю. — Он чего? — Любуется. Сейчас еще набегут, подожди. И Цзянь ждет, чувствуя, как волоски на руках и затылке поднимаются дыбом от многоголосого стрекота и цоканья мелких когтей по камням. Из каждой расщелины лезут, сонные еще и недовольные будто, но завидев пламя костра, оживляются, подходят ближе, раскачиваются, как под гипнозом, не сводя с огня глаз. — Они лучше, чем в кино и книгах, они же… они… — Еще и летать умеют. Сюда иди, — Би, зайдя в выложенный ими круг, указывает Цзяню на место рядом с собой. — Ложись. На спину. — Зачем? — Ложись тебе говорят. Теплый, прогретый за день камень ощущается просто невероятно. Даже усталость разом из мышц уходит, но полностью расслабиться не получается: Цзянь все косится на окруживших их существ: кинутся еще, волосы подожгут или за лицо цапнут. — Би, чего они так смотрят? — Ждут. — Чего? — Сейчас… Би поджигает одну из оставшихся палок, заливает костер водой и возвращается к Цзяню. Укладывается рядом на спину и, потянувшись, подносит пламя к одному из черных камней. Тот вспыхивает мгновенно, а за ним по цепочке — все остальные, создавая вокруг них с Би огненный круг. Не горят, но светятся, как хорошо разогретые, раскаленные докрасна угли. — Смотри, что сейчас будет. Первые три дракона взмывают в воздух одновременно. За ними тут же поднимаются еще штук десять. Потом еще и еще. Цзянь на время теряет их из виду на фоне вечернего темного неба, а потом начинает различать снова: драконы начинают изрыгать пламя, при этом носясь с головокружительной скоростью, и оставляя за собой флейф. Беспорядочные вспышки постепенно обретают очертания. Один за другим драконы выстраиваются в ряд и начинают двигаться как единое целое. В воздухе теперь висит большой огненный круг. Круг постоянно двигается, наклоняется в стороны, но при этом остается в одной плоскости. — Они повторяют форму того, что выложено на земле? — Да. Я хотел тебе показать. Хоровод. Цзянь поворачивается на его голос и замирает. Би лежит вытянувшись во весь рост и подложив под голову руку. Смотрит вверх. И Цзянь забывает о драконах. Забывает вообще обо всем, кроме тепла его тела и отблесков пламени, пляшущих у него в зрачках. Пусть оно и ненастоящее. Пусть оно скоро закончится. Но сейчас… Сейчас он осторожно тянется и на пробу касается руки Би своей. Тот отзывается мгновенно: перехватывает, сжимает, сплетая пальцы, выдыхает чуть громче обычного. Раздумывает какое-то время, потом тихо просит: — Расскажешь, чем приключения кроликов закончились? — Да, — с готовностью отзывается Цзянь. Прежде чем начать, на всякий случай уточняет: — Я помню, что это все ненастоящее. И крепче сжимает его ладонь. А в воздухе над головами носятся драконы.

***

На обратном пути приходится поторопиться: сумерки становится все гуще, а очертания предметов — все менее четкими. Возвращаются они другой дорогой. Би говорит, она короче, но последние сотни метров до замка они преодолевают в полной темноте. Через заколдованный лес Цзянь идет, уцепившись за предплечье Би, и с облегчением выдыхает, когда сквозь листву становятся видны очертания замка. В окнах — свет. Там Крола и Хаслен. Элмент. Там будут вопросы: как день прошел и чем занимались. Цзянь тоскливо думает, что не хочет ничего рассказывать. Не хочет делиться. — Би, слушай… знаешь, ты иди. Я подышу минуту. Би смотрит на него вопросительно: что, мол, за весь день не надышался? Потом кривится: — Опять, да? Цзянь не сразу понимает, что спрашивает он про эти их веселые, одни на двоих глюки. А когда понимает, с радостью цепляется за эту причину. — Да. Я тут пока, ладно? Больше Би ни о чем не спрашивает, и Цзянь бесконечно благодарен ему за то, что не пытается переубедить. Он недолго кружит по саду, усаживается в кресло, стоящее около беседки, и запрокидывает голову к небу. Скоро звезды появятся. И луна. Скоро он будет сидеть вот так же в своем обычном человеческом мире, смотреть на нее и… вспоминанть. До конца жизни вспоминать случившееся ненастоящее. Лучшее. Хорошо, что сегодня они с Би к этой теме не возвращались. Он все боялся, что Би решит еще раз обсудить сложившуюся ситуацию. Прояснить. А что там прояснять-то? И так все понятно. Ему еще тогда, на крыше все понятно было. Вот Би. Высокий, красивый, харизматичный, живет в замке. А вот он… здрасти, мне девятнадцать, с переменным успехом учусь на первом курсе, подрабатываю в закусочной, таская по городу пиццу. Цзянь тяжело вздыхает и трет лицо ладонями. И едва не подскакивает, когда слышит неподалеку, в нескольких метрах от себя тихий, вкрадчивый голос: — Мальчик! Эй, мальчик! У самой кромки зарослей стоит та самая, напугавшая его в прошлый раз старуха. На ней серое, похожее на балахон платье. Седые лохмы сегодня собраны в аккуратный пучок. Она улыбается, и от этой улыбки сразу становится не по себе: выглядит как-то маньячно. — Иди сюда, сладкий. Подойди ближе. Цзянь медленно поднимается на ноги, косится в сторону замка. Подумывает заорать: они же услышат. Они сюда явятся раньше, чем у него воздух в легких закончится. И, наверное, спросят, чего он голосит, если ничего не происходит. Говорили же: она не может вред причинить, если сам не согласишься. А он, конечно же, не. Ни за что. — Я знаю, кто вы. Я к вам не пойду. — Кто же я? — искренне изумляется Хэсситце. — Тебе уже наговорили всякого? О старой беззащитной женщине. Взгляни ни меня, мальчик. И скажи: могу я причинить вред? Цзянь поджимает губы. На всякий случай прикусывает язык. Вот оно. То, про что Би и Крола говорили. Вопрос. Вроде бы, всего-то мнение спрашивает, а скажи он «да» — это выходит… согласие? — Я знаю, кто вы, — упрямо повторяет Цзянь. — И что вы сделали с Би тоже знаю. Я не буду с вами говорить. Старуха горестно вздыхает. Осуждающе качает головой, изламывая редкие полупрозрачные брови. И, очевидно, убедившись, что говорить он с ней и вправду не станет, зло машет на него рукой. — Ясно все. Ясно… Пусть так, мальчик. Будь по-твоему. Если уж ты так хочешь, думаю, нам с тобой только и остается, что пожелать друг другу спокойной ночи. — Точно. Спокойной ночи, — соглашается Цзянь с притворной улыбкой. И понимает. Понимает за мгновение до того, как глаза старухи вспыхивают радостью, а ноздри хищно раздуваются. Понимает и трясет головой, пятясь назад. Старуха выпрастывает вперед руку с растопыренными пальцами, неожиданно мягким голосом шепчет: — Спокойной ночи, сладкий. И внезапно переходит на визг. Выдает с присвистом быструю короткую тираду, загребает воздух в кулак и, резко разжав скрюченные пальцы, будто швыряет его в Цзяня. В лицо летит сгусток тьмы. Глубокой и черной. Забивается в глаза, проникает под веки, расползается под кожей. Последнее, что он слышит — грохот и яростный волчий рык, а потом вокруг становится тихо-тихо…