Легенда о Радуге: сказки по-взрослому

      …Звон выбитого витража.       Разноцветные осколки летят мимо лица, как леденцы из разодранного кулька.       Она на миг запинается, заслоняется рукой. Кто там расстарался, феникс, грифон? Сколько ещё продолжится это безумие?!       Оборачиваться некогда. Дальше! Вверх, вверх, задыхаясь, то и дело спотыкаясь о подол, а лестница всё не кончается и не кончается, вьётся червяком, тянется бесконечными извивами спутавшихся волос, словно в дурном сне. Каблуки — цок-цок-цок!.. — молоточками стучат по разбитым каменным ступеням. До чего неудобно ритуальное одеяние, в форме было бы проще. Воздуху тесно в лёгких, солоно в горле, хоть на минутку бы отдышаться, но нет времени. Ах, быть бы чуть талантливее к волшбе, замедлила б сейчас минуты. Но управление временем ей не по силам.       Скорее, скорее!       Кругом следы жестокой битвы. Сорванные гобелены, обломки статуй, выбитые и оплавленные витражи, в которых злым огнём пылает солнечный багрянец, и в его сиянии даже низко висящая луна кажется алой. Неужели раньше это небо казалось красивым?       Пятна. Всюду эти тёмные пятна — на ступенях, на площадках, на стенах. Тяжёлый запах стоит в воздухе. Убитые и раненые. А иногда и кучки пепла там, где прошёл Арлео и его передовой отряд. Попадаются женщины, они поют заклинания для тех, кого можно исцелить, и выносят к луне тех, кому предстоит воскреснуть в полнолуние. Но пепел не воскресить.       Как можно было быть такой самоуверенной? Как можно было хоть на миг вообразить, что, получив в руки силу талисмана, она что-то изменит к лучшему? Когда она перестала следить за языком и самонадеянно бросила слова, что спровоцировали восстание? Это гордыня, её гордыня. О, только бы успеть!..       — Арлео, Арлео, — вырывается само собой из груди. Почти рыдание. Она не этого хотела. Святой Крин, пусть Арлео не совершит непоправимое!..       Рёв. Чудовищный рёв и грохот. Там, впереди. О нет. Уже не успеть. Остановить, их надо остановить! Знать бы планировку здания, можно было бы перенестись на место боя волшбой, но увы, раньше она тут бывала только в подземельях.       Поворот, коридор заканчивается. Наконец-то. Без сил схватиться за косяк сорванных дверей, высоких, намного выше её роста. Хватать воздух ртом, как рыба, пытаться закричать, чтобы прервать поединок — но дыхания не хватает. Из горла комком вываливается лишь тяжёлый хрип.       А там, по такому же бесконечно огромному и высокому, как и всё в этом дворце, залу катается чудовищный, рычащий и шипящий клубок.       Мантикора и змей.       Золотые лапы, после которых остаются осыпающиеся пеплом раны. Белое тело, кольцами опутавшее могучий львиный торс. Раскрытые пасти, громовой рёв без слов, тёмные потёки яда по стенам и на полу, сверкающие молнии и огненные шары заклинаний…       Она опоздала.       Змей, неожиданно ослабев, падает — белые витки стекают с мантикоры и бессильными кольцами валятся на пол. Пепельные штрихи расползаются по чешуе, горят по краям синими огоньками, такими чуждыми здесь, в алом сиянии. Мантикора заносит лапу над горлом противника, и теперь видны серебряные накладки на гигантских когтях…       — Арлео! Останови-ись!.. — крик наконец-то прорезает грудь, но тут же сменяется кашлем. Тело слишком отвыкло от естественной гравитации. Она опоздала, Святой Крин, она опоздала!!!       Мантикора поворачивает голову. Убирает занесённую лапу. Отступает на шаг. Но уже поздно — раны на теле змея разгораются всё ярче, и ничем не остановить этот свирепый голубоватый огонь.       Серебро. Ну конечно, серебро. Его на этой планете просто нет, зато оно нашлось на её корабле. Чего проще, украсть и переплавить, превратить в абсолютное оружие против себе подобных… Кузнецы, кузнецы, что ж вы испокон веков такие бунтари, не лучше шахтёров?       Она, пошатываясь, проходит в зал. Тут много народу, но все забились по щелям, чтобы не угодить под дерущихся. А теперь, когда ещё и она прибежала, вовсе не появятся.       — Арлео, ну зачем? — она едва не плачет.       Мантикора отступает на полшага, но взгляда не отводит.       — Рыцарь… — голос, ставший таким непривычно-низким, гудит, словно набат, тяжело отражается от далёкого потолка. — Ты не с нашей планеты. Тебе не понять.       Змей тихо шипит. От боли, конечно. Неужели нельзя остановить это сгорание заживо? Она тянется к исцеляющему волшебству внутри себя, хотя что-то подсказывает — поздно, не сладить. Удар серебром для местных жителей — это не болезнь и не рана, это проклятье, разрушающее самую их суть. Лечение не поможет. Но вдруг?..       Змей тяжело приподнимает голову, смотрит на её приближение, на поплывшие с пальцев зелёные огоньки…       Струя яда, последняя, уже бессильная, падает прямо под ноги. Ещё немного, и исцеление понадобилось бы ей самой. Арлео впечатывает голову противника в пол, предупреждающе рычит, но не решается выпустить когти у неё на глазах.       — Не смей! — опять выкрикивает она, подбирая подол и перешагивая через шипящую лужу, удушливо-сладко пахнущую гнилой травой. — Разве ты не понимаешь… Как ты не понимаешь?!       Не понимает. И не поймёт. Любой конфликт можно решить за столом переговоров, и у них всё для этого было, даже она со своей силой. Но мятеж поднять проще, чем заговорить с врагом. Проще и быстрее.       Как же она ненавидит кровопролитие!!!       Пол под коленями. Каменный холод чувствуется сквозь многочисленные нижние юбки. Отвести огромную лапу, положить руку на белую голову, на перламутровую чешую. Синий, с янтарными прожилками, глаз, не мигая, смотрит на неё — и в нём ни капли ненависти или гнева, одна горькая ирония.       — Прости. Это моя вина, — ресницы мокрые, в глазах всё расплывается. Положить вторую руку поближе к ядовитым клыкам. — Ты в своём праве. Если хочешь — казни, я подвела твой мир…       Зелёное целебное тепло разливается в груди, течёт через ладонь в сгорающее заживо тело.       — Бес-смыс-с-сленно… — шёпот как шелест. — Он праф-ф… Ты нас-с не понимаеш-шь…       Зелёное сияние уходит в змея, как в вакуум. Так вот что такое — настоящая смерть, предрешённая, у которой уже не отнимешь добычу. Но сдаваться нельзя, и она пропускает через руки поток исцеляющей силы, и слёзы капают на белую чешую. Почему не получается? Почему? Почему?! Это… нечестно! Это всё с самого начала было нечестно!!! Хочется кричать от бессилия, словно это спугнёт судьбу, заставит её отступить.       Змей, с огромным трудом уходя из-под её ладони, поворачивается к мантикоре:       — Я был с-слишком с-с вами мягок…       Глухой, полный ненависти рык в ответ. Но всё же Арлео остаётся в стороне, не пытаясь вмешиваться в её попытку. Считается с её решением. Оттого и не сказал о замышляемом мятеже — знал, она всё сделает, чтобы не проливать кровь.       — Прости, — снова шепчет она, гладя белую голову. — Если бы я не появилась, если бы не пробудила талисман, твои подданные никогда не решились бы на восстание.       Если бы да кабы, говорят без слов сине-янтарные глаза. Но насмешка в них медленно тускнеет, сменяясь предсмертной дымкой.       Тихо-тихо, то ли слова, то ли мысль, мягкая, как цветы кошачьих лапок там, на притихших лугах вокруг залитого кровью замка:       «Это я был неправ, Ирис».       Сдавленное рыдание вырывается из горла, и не осталось сил сдерживать плач.       «Не дай моему сыну повторить мою ошибку».       Третье веко медленно поднимается, закрывая змеиный глаз. Синий холодный огонь, пожирающий белое тело, разгорается всё ярче, и даже самой могущественной исцеляющей волшбе в мире его не остановить. Последняя мысль, слабая, почти неслышная, и в ней — опять никакой ненависти, лишь печальная ирония.       «Послали же Небеса Рыцаря — весь замок слезами умыла…»       …Она молча сидит на полу, словно окаменев. Пепел на коленях, пепел на руках, пепел в душе. Наконец она поднимает взгляд на мантикору.       — Ты выиграл, Арлео. Но, чтобы удержать победу, тебе придётся править не менее жестоко, чем он.       — Поэтому правителем будешь ты, Рыцарь Радуги, — Арлео опускается в поклоне. — Ты взяла на себя ответственность за нашу планету, пробудив талисман. Тебя уважают абсолютно все. На твоих руках нет смертей. Теперь ты за нас в ответе, так правь мудро и милосердно.       Согласный шорох по углам. Да, такое решение устроит всех — иначе неизбежно начнётся грызня за трон и корону.       Истерический смех сквозь слёзы — слова бывшего друга звучат, как издевательство, как самая оскорбительная в жизни пощёчина. Ну и наивная же она дурочка. Как не поняла, не увидела, что её просто используют? Ведь Арлео с самого начала был одержим духом мятежа, жаждал поквитаться с правителем за свою семью, не скрывал намерений. Всё было очевидно, но она словно ослепла, оглохла, убедила себя в том, что он её товарищ и помощник, и вот результат. Кто ещё её обманет? Давайте, не стесняйтесь, подходите, стройтесь в очередь! Святая наивность к вашим услугам!       Хочется психануть, хлопнуть люком корабля и улететь с этой проклятой планеты навсегда. Волшебство от этого никуда не денется, и оно так нужно дома. В конце концов, за ним её сюда и прислали, а не народные бунты поднимать и мятежников вдохновлять. Святой Крин, да она просто должна улететь!..       Пепел, белый холодный пепел, похожий на первый снег, медленно сползает по переливчатому шёлку ритуальных одежд, по ладоням.       А ещё где-то в замке есть мальчик, напуганный до смерти, беззащитный и очень, очень одинокий. Его убьют, если она сейчас всё бросит и улетит, оставив бывшего друга расхлёбывать революционную кашу.       Не надо было здесь вообще появляться. Не надо было лезть куда не просят, не надо было претендовать на силы, которые ей, простушке-фее, не по зубам. А она возомнила о себе невесть что. Спасительница мира, как же! Вот он, результат. Как там говорят, не зарывайся в клумбу по макушку, а то не откопают?       Шорох по углам усиливается, многократно отражённый от стен и потолка. Те, кто прятался — и мятежники, и сторонники правителя, — медленно выходят из укрытий, стягиваются в кольцо вокруг неё и Арлео, ждут её ответа.       Она встаёт — белый пепел разлетается с подола, сверкающим туманом повисает в воздухе. От него першит в горле — а может, всё ещё от долгого бега.       Сейчас нельзя быть нерешительной. Или всё станет ещё хуже. Надо принимать ответственность за свои ошибки.       Пепел в душе спекается в камень.       — Правитель мёртв, — твёрдо выговаривает она. — Я, Ирис Ирия Версиколора, Рыцарь Радуги и текущий владелец талисмана, принимаю под покровительство вашу планету и наследника престола. Дети не в ответе за преступления родителей. До совершеннолетия принца я останусь регентом. Прошу в ближайшие часы ознакомить меня со списком кандидатов в члены планетарного совета от обеих политических фракций.       Такого решения, похоже, никто не ожидал, но оно без возражений принимается — все одновременно склоняются, признавая её власть. Такие маленькие пушистые зверюшки, словно игрушечки…       …если не знаешь, что таится за плюшевой внешностью и прозрачными, как витражи, глазками.       — Ты очень мудра, регент Ирис, — негромко говорит Арлео. — Но, помяни моё слово, ты ещё пожалеешь о своём решении.       Она, не отвечая, разворачивается на выход — надо найти принца, пока до него не добрались бунтовщики. Новость не сразу докатится до всех, может случиться беда.       Белый пепел взмётывается от её стремительного разворота. Почему она сразу не заметила, что он пахнет полынью?       — Сложи оружие, Арлео, — даже обернуться не хочется, чтобы посмотреть ему в глаза. — Ты под арестом за организацию мятежа и убийство законного правителя, твою судьбу будет решать народ.       Сухой лязг сброшенного на камень металла. Эхо под потолком. А она и не думала, что бывший друг так легко подчинится. Впрочем, скорее всего, его не только оправдают, но и объявят героем — слишком жестоким был покойный правитель, даже ближайшее окружение его боялось и ненавидело. Поэтому вопрос об Арлео она не станет решать единолично, по законам своей родины.       …Она идёт по коридорам замка, а молва бежит впереди, встречает её поклонами и провожает шёпотом. Спину — прямо. Голову — высоко. И глаза уже сухие. Но камень в душе с каждым шагом всё тяжелеет и тяжелеет. И никуда не исчезает запах горькой полыни, запах белого пепла. Его можно смыть с рук и с одежды, но никогда не смыть с совести.       Пепел её самонадеянной гордыни.       Пепел.