Фантом

— Вот же срань, — сипло выдохнул Гэл. Я молчал, выравнивая дыхание; после последнего забега сердце все еще колотилось как сумасшедшее. Отрешенно смотрел, как он, еще раз выругавшись сквозь зубы, неловко перезаряжал ракетницу. Гэл и Фишер прикрывали наш отход, и на подъемной платформе кто-то из этих чертовых выродков все же его зацепил: заряд плазмы прошел сквозь многослойный щит, как нож сквозь масло. Кровь нам удалось остановить, но ведущая рука почти не слушалась — не то были порваны сухожилия, не то еще что. Патрон, наконец, хлопнул, сигнальная ракета взмыла в небо, пошла высоко и четко. И на несколько мгновений как будто застыла там, пронзительно-алая искра на черном безликом саване. Это была уже четвертая за последние два часа. Первые три мы сожгли еще внизу, в поселке, но рации продолжали молчать. Меня преследовало нехорошее чувство, что орбитальная поддержка вляпалась в такое же дерьмо. Ничего нового. В последний месяц эти твари плодились не хуже ворка. Одна из женщин, прижимавшая к себе годовалого ребенка, неуверенно поднялась и, чуть прихрамывая, подошла к нам. Она была в простом рабочем комбезе, рукав и штанина были все заляпаны грязью и какой-то дрянью, похожей не то на слизь, не то на человечьи потроха. Впрочем, все остальные выглядели не лучше — пробиваться пришлось через чертову прорву хасков, и мы шли прямо по крошащимся микросхемам и лиловому, еще дергавшемуся мясу. — Мы можем идти, — сказала женщина. — И бежать… если надо. Вы только скажите. Голос у нее был неестественно ломкий, и на выдохе что-то тихо сипело в груди. Все-таки передышка была слишком короткой. Остальные пятеро: мужчина, три женщины и обхвативший себя за плечи дрожащий мальчишка лет десяти, — подняв головы, неотрывно смотрели на нас с какой-то отчаянной животной надеждой. Как будто четверо десантников были всемогущими божьими ангелами. Как будто наши практически севшие батареи щитов и истощенный в ноль боезапас мог защитить их от этого дерьма, движимого одним лишь стремлением сожрать все живое. Я посмотрел на мальчишку. Мы вообще не должны были заниматься эвакуацией. Просто забрать какие-то файлы Альянса с данными — я даже не знал, что там — и уйти. Призрак никогда не вдавался в детали операций, и все его приказы, передаваемые нам сверху сержантом, были предельно лаконичными. Прийти-взять-уйти, ничего больше. По возможности не вступать в бой — или не оставлять свидетелей. Никаких гражданских. Но не получилось — не получилось просто уйти, когда на ничего не ожидающий спящий поселок вдруг налетела из темноты целая сраная лавина хасков, и ночь разорвалась на кровь, страх, крики, липкое чавканье и отчаянные щелчки затворов. Здесь не было ни обученных солдат, ни мало-мальски грамотной защиты периметра; простая крошечная колония в горном ущелье, занимавшаяся разработкой иридия. Колючая сетка под напряжением продержалась ровно десять минут, пока твари лезли через нее, оставляя на шипах ошметья собственной плоти — а потом закоротило основной генератор. Защита от зверей плохо работала против не чувствующих боли хасков. Когда в небе сгорал первый сигнальный огонь, у нас еще оставалось время бросить все к чертовой матери и свалить обратно к шаттлам. Наверное, мы бы успели. Но, проклятье, это была наша, земная колония — и какую бы грязь теперь ни жрал, давясь, «Цербер», мы врезали себе эти рыже-черные эмблемы на оплечники не для того, чтобы бросать людей умирать. Конечно, Призрак или даже сержант нашли бы, что на это ответить. Но Призрак пытался спасти все человечество, а мы — хотя бы тех, кого получится. Мы, в отличие от него, еще могли позволить себе ошибаться. Сигнальный огонь догорел, вспыхнув на прощание остро и ярко, и над головой вновь сомкнулась темнота. Рации молчали. Я бросил беглый взгляд на мерцающий индикатор заряда ЭМ-поля, врезанный в рукоять меча, и поднялся. Подошел к мальчишке, присел рядом и сунул ему в мокрую от пота ладонь две нагревшиеся гильзы фальшфейера. Эти еще и умели взрываться, достаточно опасная штука. — Будешь выдергивать бечевку, держи от себя, — сказал я. — Горит пять минут. Потом срывай чеку и бросай подальше. — Джонс, — хрипло окликнул Фишер. Я обернулся к нему. Коротко кивнул на восток, где по моим подсчетам скоро должна была заалеть тонкая полоса рассвета. Еще где-то там, за десяток километров отсюда, была вторая иридиевая шахта, и в шахте должен был остаться транспорт. Не скоростные истребители или кары, конечно, но что-нибудь относительно рабочее и способное развивать скорость выше, чем эти неживые твари. А дальше всего делов — добраться до передатчика и сбросить сигнал о помощи на базу. Или перезарядить батареи и спалить все местное гнездовье к ихней матери. — Прогуляюсь обратно, — отозвался я. Поднялся, потер ладони. — Наведу немножко шума, потом догоню вас. — Сдурел? — тихо спросил Фишер. — Ты не бессмертный супермен, мать твою. Их там такая тьма, что своей маскировкой ты сможешь только подтереться — найдут по запаху. Или по теплу, это же гребаные синтозомби. Я пожал плечами. Опровергать очевидное было бы дурацкой идеей. Вообще, конечно, Фишер был прав на все двести пятьдесят процентов, и соваться в самую пасть Харибде было не менее дурацкой идеей. Но рядом ждали люди и этот мальчишка, которому я отдал фальшфейеры, и вот они точно не успели бы добраться до шахты быстрее, чем хаски до нас. Кто-то должен был остаться и выиграть время. Много времени. Как можно больше. Но все прекрасно понимали, что никто другой — ни заштопанный на скорую руку Гэл, ни Фишер, ни Альма с севшими батареями — не продержатся в прямом контакте и пяти минут. Только имплантаты фантома еще могли бы надрать хасковы задницы. — Я бессмертный ниндзямен, — отозвался я. — И знаю кунг-фу. Но лучше бы вам выдвигаться прямо сейчас и побыстрее. Фишер то ли выругался, то ли сказал что-то еще, но я уже не слышал — привычно бросил команду запуска и захлебнулся в водовороте собственных ощущений. Имплантат, вершина наших разработок в области биотехнологий, поймал знакомый оттиск, вспыхнувший на нейронной сетке, и прогулялся по нервным окончаниям колючим каскадом искр, напрочь вырубая все болевые сигналы. Если бы мне сейчас вырвали руку, я бы этого не почувствовал. Весьма удобно, если вдруг предстоит влезть в кучу тварей, которые любят драть мясо живьем. По крайней мере, пока железо не выйдет из строя, смерть от болевого шока мне не грозила. А потом сознание и подсознание разделились, и имплантат взял контроль на себя. Cogito ergo sum. Это всегда было правдой лишь наполовину. Удобный обман обманутого. Отличная шутка эволюции — ведь для того, чтобы существовать и функционировать, мозгу вовсе не требуется осознавать это самое существование. Гиппокамп работает с воспоминаниями, не спрашивая нас о том, хотим ли мы что-то помнить или нет. Таламус транслирует сигналы от органов чувств в сенсорную и двигательную кору и без нашего чуткого руководства. Неокортекс перебирает всю эту нефильтрованную кашу и снисходительно решает подбросить подчищенную информацию разуму, чтобы это выглядело так, словно решение было принято осознанно. Равно как если бы инженеры, построившие и запустившие орбитальную станцию, положили одностраничный отчет на стол директору. Только вот станция уже на орбите. Подпись директора ничего не решает. Более того — она чертовски тормозит процесс. Лишнее звено, повисшее мертвым грузом в своем наивном смоделированном мирке. Мозг читает поступающие сигналы и дает обратную связь так быстро, что сознание попросту за ним не успевает. Из более чем одиннадцати миллионов битов информации, получаемой каждую секунду, человек способен осознанно обработать всего-навсего шестьдесят битов! Какая отвратительно бессмысленная трата ресурсов, сказали тогда ученые «Цербера». Вы хотите защищать человечество от угрозы суперинтеллекта вот с этим? Нет, вы правда серьезно? И вкрутили нам в извилины пару граммов железа. — Удачи, Джонс. Это сказал Гэл, но я не ответил. Точнее, я услышал его, уже когда бежал обратно к поселку — легко, стремительно и совершенно бесшумно, ни одного лишнего движения. Мозг прогнал звуковые колебания через фильтр и сбросил ненужный мусор. Дурацкое и бессмысленное напутствие не поможет тебе выжить, мешок с мясом. Сосредоточься на действительно важных вещах. Я-фантом знал, что делать. Намного лучше, чем я-Джонс, удобно устроившийся в кресле зрителя. Сознание выхватывало отдельные образы и склеивало фрагменты: выжженная трава и обломки гранита — здесь Альма бросила гранату, превратив десяток тварей в рагу из мяса и проводов; выкорчеванная из стены балка — покореженная, но кажется, еще способная выдержать нужный вес; чьи-то потроха и оторванные конечности вперемешку со стеклом и обугленным пластиком. Наверное, если бы не имплантат, торопливо заблокировавший ненужную реакцию, меня прямо здесь вывернуло бы наизнанку. Сперва это очень страшно — вот так отдавать контроль. Охренительно дерьмовое чувство. Каждый раз думаешь, а что, если в следующий раз имплантат просто выключит тебя насовсем? Что, если перемкнет электронику, и так и останешься зрителем с односторонней связью? Что, если… Но на «если» нет времени, когда твою планету сжигают рехнувшиеся полуроботы. О человечности и этических дилеммах можно будет поговорить потом. Порой я думал, страшно ли было Призраку, когда он точно так же ложился под операционную лампу? Наверное, было. Это же инстинкт, все люди боятся смерти. Даже Призрак. Даже Шепард. Я-Джонс еще строил отвлеченные предположения, а я-фантом уже действовал: пробравшись на подъемную платформу, перемахнул через нагромождение готовых к погрузке ящиков и соскользнул по той самой балке вниз, на треснувшую крышу одного из жилых блоков. Здесь, отступая, мы завалили за собой аварийный выход, и сейчас я почти представлял, как там, под моими ногами, в омерзительном подобии муравейника копошатся эти твари, прогрызая себе дорогу. Сколько им потребуется времени? Еще минут двадцать? Режим маскировки все еще работал, дожигая остатки батареи, но и он не мог полностью погасить вибрацию и теплоотдачу. С каким-то отрешенным спокойствием я понял — сейчас начнется. И, боясь передумать, еще раз подтвердил команду. Фазер ударил силовой волной вниз; вибрация прошлась по креплениям крыши; еще раз, и еще, и еще. Послышался треск, холодный и жуткий, — уже немало пострадавшая от взрывов конструкция крошилась, не выдерживая дополнительной нагрузки. Я ощутил, как сердце, разгоняясь, застучало быстрее — имплантат, выжимая из тела все возможное, щедро влил лошадиную дозу адреналина в кровь и напрямую в мозг, минуя гемато-энцефалический барьер. Когда собираешься выживать любой ценой, не время осторожничать. Мгновением после крыша рухнула. Я вновь успел понять лишь фрагменты событий — как под ногами вдруг исчезла опора, как вспыхнул и замерцал силовой барьер, принимая на себя основной удар, как я-фантом перекатом погасил инерцию и пружинисто вскочил на ноги в привычной, въевшейся в сознание лучше любого клейма боевой стойке. Колени полусогнуты, меч выведен перед собой наискось, готовый равно блокировать и бить насмерть. Индикатор заряда на рукояти клинка чуть заметно мерцал рыжим. Важное правило выживания, которое знает наизусть каждый ниндзямен: когда ЭМ-поле исчезнет, тебе конец. В естественном состоянии кусок стали толщиной в одну молекулу сломается от первого же удара. В другой руке хлопнул и зашипел фальшфейер. Я-фантом поднял гильзу выше; пламя вместе с дымом вырвалось наружу, рваными бликами осело на стенах блока и обломках крыши. Они не боялись света, эти твари, но отчего-то именно красный аварийный сигнал вынуждал их пропускать удары и бить мимо цели, словно эта частота что-то там путала в их синтетических мозгах. И их было много. Слишком много. Взгляд выхватывал из темноты шевеление и оскаленные морды, хаски ползли прямо друг по другу, выкарабкивались из-под развалин, не обращая внимания на свои придавленные, отрезанные и оставшиеся под камнями конечности. Пустые глазницы с фотоэлементами вместо высушенного белка слабо фосфорецировали и, отражая сигнальный огонь, отсвечивали багровым, прямо как в старых, плохо нарисованных фильмах ужасов. Я уже не думал о том, что когда-то они были людьми. Все неуместные проявления жалости выжгло напрочь в самый первый месяц войны, когда мы увидели, что они могут сделать с еще живыми. Я очень старался не думать и о том, насколько тонкая грань отделяет меня от того, чтобы стать таким же. В режиме зрителя очередность событий и время воспринимались плохо. Пять минут, пока не погаснет фальшфейер. Сколько уже прошло? Минута? Меньше? Я-Джонс не успел заметить движения рядом — почти дотянувшихся до шеи когтей, которые с легкостью распороли бы артерию. Только вдруг резко сместился фокус зрения, и клинок протянулся остро сверкнувшей дугой, коротким стремительным росчерком стали. И следом за этим росчерком с едва различимым шлепком на землю упали отсеченная конечность и изуродованная лысая голова. Твари оскалились. И бросились всем скопом. Барьер вспыхнул, принимая на себя первый удар, тут же взлетел и вновь опустился меч; я-фантом крутанулся вокруг своей оси, удерживая их на безопасной дистанции с двух сторон огнем и сталью. О том, как имплантат воспринимал происходящее, я мог только догадываться — для осознанного меня хаски срослись в какое-то единое многорукое, многоголовое отвратительное месиво, жуткую пародию на скульптуры Вигеланда из позапрошлого века. Различить, откуда и в какой момент тянулись клыки и когти, вообще не представлялось возможным. Для обычного человека. Еще больше нейромедиаторов; кровь оглушительно гремела в висках — я едва различил, как в последний раз хлопнул, исчезая уже окончательно, силовой барьер, и вокруг вдруг появилось чуть больше свободного пространства. Я-фантом уже был снаружи развороченного жилого блока, зажигая в левой руке второй фальшфейер. Первый, с выдернутой чекой, падал в копошащуюся массу тварей, прямо перед заваленной аварийной дверью. Один-два… удар! Очередной прыжок-перекат спас от картечного дождя, только несколько острых обломков щебня впились в руку. Взревевшая взрывная волна настигла мгновением позже, тяжело ударила по барабанным перепонкам, выбивая дух. Подобравшихся слишком близко хасков разметало в разные стороны — в месиво из костей, перекрученных проводов и высушенного мяса. Где-то вдалеке одинокой искрой взмыла вверх сигнальная ракета, оставляя за собой тонкую ярко-красную нить. Значит, еще живы. Значит, надо тянуть время. Я отсчитывал секунды, сбивался и начинал заново. Автопилот вел тело сам сквозь бесконечные связки, блоки, выпады и перекаты — вбитые в голову кровью и потом ката сейчас возвращались сторицей. Я мог не вспомнить, как уклониться от атаки, мог не вспомнить, как ответить на удар, — но мозг знал отлично. Надо было тянуть время. Видимость становилась все хуже; я хотел сморгнуть, но, конечно, безрезультатно — тело сейчас мне не принадлежало. Ладонь все еще чувствовала горячую и чуть шершавую поверхность гильзы — значит, фальшфейер все еще горел, только я этого уже не видел. Как не видел серебристых росчерков, идеально-выверенной росписи клинка — лишь ощущал, как методично раз за разом продолжают напрягаться мышцы, как тело переходит из стойки в стойку, из атаки в защиту и новую атаку, минуту за минутой выигрывая себе право на жизнь. Нас предупреждали об этом, конечно. Ученые всегда предупреждают — осторожнее, помните о побочных эффектах. Ничто в этом мире не дается даром. Не играйте в суперменов слишком долго. Мозг привыкает действовать сам по себе. Привыкает, что ему больше не нужно оглядываться на сознание. В итоге наступит полная рассинхронизация. Сознание настолько отдаляется от внешней сенсорики, что модель себя и окружающего мира попросту распадается. Они называли это «сознательная кома». Когда человек живет, но не отличается от зомби. Имплантат ведет его на автопилоте, мозг продолжает реагировать на внешние раздражители так же, как и раньше, только без фактора осознания себя. Те же самые хаски, только чуть более похожие на людей внешне. Очень даже похожие — порой и не отличить. Сейчас я бы еще мог перенять контроль. Сбросить автопилот и стать самим собой, здесь и сейчас, человеком Аланом Джонсом; вновь обрести зрение и вернуть слух. И эти твари сожрали бы меня через минуту. У человека здесь не было шансов. Ни у кого, даже у лучших оперативников «Цербера», не было никаких шансов против всей этой дряни. С рабочим имплантатом я-фантом мог бы хотя бы продержаться чуть дольше. Пальцы уже практически не ощущались. В лицо как будто упруго толкнуло теплым воздухом — я смутно догадывался, что это рванула вторая граната. Кажется, у меня была еще одна в запасе. И, может быть, фазер успел восстановить заряд еще на пару-тройку выстрелов. Потом у меня останется только клинок. В детстве мальчишками мы играли в джедаев, и это было так здорово — ощущать в ладони игрушечный меч и гордо называть себя защитником света и справедливости. Потом, после Войны Первого Контакта, мы узнали совсем другую справедливость — у нее были оскаленные клыки и вздыбленная шерсть, и слишком много крови за спиной. Больше вчерашние мальчишки не верили никому. Джедаи не пришли сохранить мир, слишком увлеченные своими дипломатическими прениями, чтобы обратить на людей внимание. Сейчас Великая Сила в наносхемах имплантата лишала нас рассудка, а единственным светом был алый сигнальный отблеск на лезвии клинка. Но я был уверен, у меня-фантома хватит сил еще как минимум на несколько минут. Может, даже чуть-чуть дольше.