Фантом

— …слышите… Джонс? …жите спокойно. Не открывайте глаза. Конечно же, я немедленно их открыл. Привычного мира не существовало. Аляповатые отвратительные пятна проявились и сползли с белого потолка, облепили со всех сторон, вцепились в сетчатку и полезли глубже, в мозг. Меня тут же замутило, как после основательной корабельной качки; я торопливо зажмурился, стиснул кулаки, пытаясь избавиться от тошноты. Ощутил легкий укол в предплечье — и только тогда до меня дошло. Я ощущал! Я понимал, что происходит! — Не дергайтесь. Сейчас сработают ингибиторы. Ингибиторы. Наша стандартная панацея после биохимических плясок с имплантатом, когда адреналин и прочие нейромедиаторы приходится гасить искусственно. Значит, «Цербер» все-таки меня вытащил! Я попытался вспомнить хотя бы что-то, но не очень успешно. После наступления «темноты» в памяти был абсолютный провал — а до нее там были хаски, очень-очень много хасков, и мой заканчивающийся боезапас, и выжатые в ноль батареи щита и маскировки. Наш отряд — то, что от него осталось — вместе с гражданскими отступал ко второй шахте, они никаким образом не могли мне помочь… Сложить слова в осмысленное предложение неожиданно оказалось очень сложно. Но, к счастью, меня все же поняли. — Наши корабли на орбите прорвали блокаду, — ответил человек рядом. В его сиплом голосе отчетливо слышалась усталость. — Сбросили десант и транспортники, выжгли там все на хрен в этой колонии. Вам чертовски повезло, Джонс. Вы даже не представляете, насколько. Вы провели в «сознательной коме» более суток. Я вздрогнул. Попробовал открыть глаза еще раз. Комната все еще вращалась, но намного умереннее. Пожалуй, к этому даже можно было бы привыкнуть. По крайней мере, стены и потолок уже приобрели свой белый цвет, как и подобало правильному медотсеку. Док стоял совсем рядом, невысокий и щуплый; белый халат медиков как будто был ему не по размеру. На вид ему было не больше семнадцати-восемнадцати лет — и я не удивился бы, если бы это оказалось правдой. Призрак обладал талантом находить таких вот вундеркиндов во всех уголках галактики, а в последние месяцы за оружие брались все, даже дети. — Старший специалист по нейропрограммированию, — сказал док, поймав мой взгляд — я пытался разобрать, что написано на его рабочем бейдже. — Можете звать Брайаном. И лежите спокойно. Лежать спокойно не получалось. — Сутки, — хрипло сказал я. — Нам объясняли… пять часов… предел. Потом… только усыплять. Усыпление было нашим местным термином. Не совсем точным, но это звучало немножко лучше, чем «центральный компьютер отдаст команду имплантату, и автопилот зашвырнет ваше бессознательное тело в самую мясорубку, где из вас со стопроцентной гарантией сделают мясную кашу». Впрочем, если разум и так уже мертв, какая разница? Нам говорили, что после пяти часов откачать было уже невозможно. Мозг привыкал работать на чистых данных входа-выхода и стирал более ненужные, потребляющие драгоценную энергию нейронные связи. Даже после трех-четырех часов порой не получалось. Или получалось, но человек превращался в аутиста — выпускать таких в поле тоже было нельзя. Мне вдруг стало очень страшно. — Успокойтесь, пожалуйста, — Брайан дернул уголком рта и бросил короткий взгляд на свой омни-тул. — Биохимические процессы еще не стабилизировались полностью, и если я увеличу дозу ингибиторов еще немного, у вас в голове что-нибудь сгорит. Успокойтесь. Вы — это действительно вы, большинство тестов показали положительные результаты. — Большинство?! Брайан вздохнул. — Мы использовали зеркальные нейроны, чтобы вас вернуть. Не слишком надежный способ, но сутки… сутки, черт! Нейронные связи почти распались, понимаете? Я осторожно покачал головой — я не понимал. Про зеркальные нейроны я помнил только то, что мне когда-то преподавали в школе. Что-то там про функцию подражания, обучения на примере и эмпатии. Брайан вздохнул снова. — Нам надо было как-то снова заставить мозг вспомнить, как использовать осознанную модель себя. Виртуальные симуляции не сработали — было уже слишком поздно. И мы решили попробовать объединить два имплантата. Подключили ваше сознание к сознанию… напарника. — Напарника, — отрешенно повторил я. — Шансов почти не было, Джонс. Мы очень рисковали, да, но вы и так были почти мертвы. Совместимость могла оказаться недостаточной, и если бы началось отторжение, мы похоронили бы вас прямо на операционном столе. Но вам снова повезло: настройка прошла как по маслу, и дальше нам оставалось только ждать. Все же человеческий мозг — удивительная машина! Ни одному искину пока не удалось переплюнуть нас в умении адаптироваться. Я зажмурился, переваривая все, что сейчас узнал. Эта самая хваленая адаптация проходила как-то слишком медленно и тяжело. — Так, — хрипло сказал я. — То есть мой мозг заново научился делать все, что ему нужно, опираясь на пример… чужого мозга? Вроде как… детеныш учится от мамочки, только с прямым контактом? — Да, — отозвался Брайан. — Грубовато, но в целом верно. Мне очень хотелось спросить его еще кое о чем, но я не смог — даже мысленно это прозвучало как прямой билет на лоботомию и в первые ряды смертников. Я был готов к тому, что моим мозгом управляет компьютер, к тому, что мое тело прошито железом вдоль и поперек и представляет из себя смесь зомби и марионетки, но… Насколько это вообще нормально — ощущать присутствие другого человека? Теперь, когда голова почти перестала кружиться, я чувствовал свой мир намного отчетливей. Все еще на грани между неким фантомным чутьем и вполне себе точным знанием — но я чувствовал, что этот самый «другой» был здесь, рядом, на расстоянии в неуловимую долю секунды; мне казалось, что стоит мне только сосредоточиться чуть сильнее, позвать чуть отчетливее, и я смогу услышать его голос прямо в своей голове. Увидеть то, что видит он, вспомнить то, что помнит он — и более того. Дежавю и ясновидение в одном флаконе. Зеркальные нейроны, помноженные на современную биоинженерию, лепили сосуды из человечьей глины заново и творили свои собственные чудеса — наверное, даже сиамские близнецы не могли бы похвастаться подобным. Шестое чувство в подарок. Я медленно выдохнул и открыл глаза. Ощущение чужого присутствия было… неожиданно приятным. — И надолго это? — Рассинхронизация имплантатов может привести к очередной коме, — уклончиво ответил Брайан, отмечая что-то у себя в планшете. — Лучше не рисковать. По крайней мере, пока не стабилизируются нейронные связи. Я понял, что он сам толком не знал. Наверное, подобные случаи действительно были редкостью. Впрочем, в контексте заданий «Цербера» устанавливать какие-либо далеко идущие жизненные цели было не лучшей идеей. Теперь, когда счет шел на дни и часы, в расход пускали всех подряд. Удивительно, как быстро можно привыкнуть к этой мысли. — Так что, он мне теперь вроде мамочки? — И мамочки, и папочки, и лучшего друга на свете, — совсем по-мальчишечьи фыркнул Брайан. — Его зовут Эрнесто МакАрлоу, если что. Из группы немезис, позывной «Арес». Отличный спец, почти легенда среди своих. Я слышал, что за ним больше сотни боевых вылетов. Я неопределенно пожал плечами. Никакого Эрнесто МакАрлоу я не знал — впрочем, в «Цербере» старались не давать лишних поводов для общения вне отряда, опасаясь утечек информации. Но слова Брайана все равно внушали уважение: имплантаты снайперов-немезис были слишком ценны чтобы достаться противнику, и их программировали на самоуничтожение. То есть, если вдруг твой рациональный мозг оценит ситуацию как критическую, имплантат просто-напросто взорвется вместе с головой. Живи долго и процветай, солдат. Ничего удивительного, что в отрядах немезис была некоторая текучка кадров. Но если этот МакАрлоу действительно прошел через столько вылетов и выжил… Пожалуй, я хотел бы с ним встретиться. — Разумеется, — легко согласился Брайан; я только тогда понял, что сказал это вслух. — Еще пару часов отлежитесь и можете возвращаться в строй. Ладно. Я машинально кивнул и, устроившись на койке поудобнее, уставился в уже определенно белый потолок, привычно начиная считать от ста обратно. Может, все было не так и плохо…

***

Эрнесто МакАрлоу выглядел совершенно обычно. Он был невысоким, худым и жилистым, с заострившимися скулами и короткими светлыми волосами. На его стандартном комбезе полевых разведчиков не было ни знаков отличий, ни рисовок «на удачу», лишь рыже-черная маркировка и скупой номер отряда. Взгляд его был холодно спокойным и внимательным — взгляд человека, уже смирившегося с условиями войны. — Алан Джонс, сэр, — сказал я. — Фантом КР-117, позывной «Эхо». У нас не было принято вставать по стойке «смирно» и по-военному отдавать честь — в мясорубке не до формальностей. К тому же, в «Цербер» попадали люди изо всех прослоек общества, и многие никогда не служили в регулярной армии и не знали протокола. Но сейчас почему-то это казалось уместным. Или мне просто хотелось произвести хорошее впечатление? МакАрлоу окинул меня внимательным взглядом, едва заметно щурясь на левый глаз, потом шагнул вперед и протянул руку. — «Арес», немезис Х-23, старший двойки. Рад, что вы уже на ногах, Джонс, у нас чертовски много работы. Вам дали доступ к файлам? Я покачал головой. Уточнил: — Меня перевели из «КР», сэр? — Арес, — он поднял руку, вызывая панель своего омни-тула, бегло скользнул взглядом по строкам и вбил несколько коротких команд. Спустя мгновение мой собственный имплантат легко кольнул висок, сообщая о загруженных данных и смене уровня допуска. — Да, теперь вы будете отчитываться напрямую мне. Если я погибну — доктору Саайо или Призраку лично. Хотя, учитывая нашу связь, думаю, что второе вам не понадобится. — Жили коротко и умерли в один день? Его скупой смешок искристо кольнул нейроны изнутри, погладил эхом-выплеском серотонина. Мне пришлось приложить основательное усилие, чтобы не вздрогнуть от неожиданности — тот факт, что я теперь мог в прямом эфире ощущать чужие эмоции, не слишком добавлял уверенности. — Это обратная связь, Джонс, — суховато хмыкнул Арес. — Успокойтесь. Вы привыкнете, человек ко всему привыкает. И потом, у нас с вами будет немало преимуществ. Наверное. — Док не… Я не успел задать вопрос, осекся, стиснув виски и едва удержавшись от вскрика. Имплантат ожег изнутри, словно в мозг влили расплавленное железо, — и мир вдруг сдвинулся, преображаясь и меняя ракурс. Как будто в проекторе сменили слайд — и я смотрел со стороны на нелепо застывшего себя, на длинные тени от переборок под нашими ногами, на настенные дисплеи за моей собственной спиной. А потом прямо в мозг вставили еще один слайд, и все тени обрели перспективу, на видимые образы наложились пунктиры и линии, тонкие, острые и четкие. Разметка местности, дистанция до цели, погрешность и красное перекрестье прицела — беспристрастная и холодная метка смерти. — Так видит немезис, — негромко сказал Арес. Я скорчился на полу, сжимая голову и втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. Виски болезненно жгло — я все еще был собой, осознавал себя, но неожиданная смена восприятия ударила по искалеченному разуму, как строительная кувалда. То ли не справлялся имплантат, то ли я сам. Сквозь боль пробилась едва различимая чужая нота; в другое время я мог бы принять это за извинение. — Для вас слишком рано, я знаю, Джонс, но нет времени. Вы должны привыкнуть и научиться переключаться между нашими проекциями. Разум адаптируется, как только поймет, что от него требуется. — Да, — сипло согласился я, все еще не рискуя подниматься на ноги. — Но я отдал бы… полжизни… за анальгетик. Арес тихо хмыкнул, без лишних церемоний усаживаясь рядом на полу и расслабленно прислоняясь спиной к стене. Анальгетики были горькой шуткой для всех тех, кто носил в голове имплантаты — заглушки нервной системы равно глушили сигналы нашего электронного альтер-эго, и мы становились ничем не лучше всего прочего мяса, брошенного на убой. — Поищите предложение получше, чем полжизни; у нас ее осталось не так много. Еще раз. Боль ударила вновь, тонкая и острая, как осколок стекла. Смаргивая выступившие слезы, я всматривался в дробящиеся, двоящиеся, звенящие от напряжения линии, заставлял себя смотреть, как мир рябит и стекается в фокус. Как обращается одним-единственным смыслом и одним-единственным намерением: уничтожить. — Еще раз, — сипло сказал Арес. — Еще раз. Еще раз. Еще. Еще. На седьмой (восьмой?) раз мне удалось переключить слайды обратно. Арес рядом дышал коротко и часто, щурился, на его висках выступили мелкие капли пота. Смена восприятия била и по нему; не менее болезненно, осознал я вдруг, только для него эта боль уже стала слишком обыденной. Снайперы-немезис жгут ресурс на полную, выживание для них становится роскошью. И, может, после сотни успешных вылетов сто первый новый напарник уже становится привычкой? — У нас нет напарников, — хрипло сказал Арес. — Все, достаточно. — Теперь и мысли… можно читать? — Образы, — он беззвучно выдохнул, оттолкнулся от стены и пружинисто поднялся на ноги. — Но догадаться, о чем вы думаете, несложно. Джонс, запомните две вещи. Мы здесь расходный материал. Вы, я, даже Призрак. Сейчас наша очередь быть подопытными кроликами, и, возможно, это улучшит эффективность отрядов, возможно, на шаг приблизит победу. Или нет. Но пусть ученые делают свою работу, мы будем делать свою. Я коротко кивнул. Арес протянул мне руку, помогая подняться, — ладонь его была мозолистой от приклада, сухой и жесткой. — И второе: сейчас мне действительно нужен напарник.

***

Неожиданный удар пришелся на плечо; я не успел сбросить по касательной и почти сразу же ощутил, как предательски заныла и онемела левая рука. Крутанулся, отвлекая и торопливо отступая на безопасную позицию, — но лезвия уже мелькнули у самой груди, вытянулись тонкими серебряными всполохами и, столкнувшись, взвизгнули коротко и остро. — Солах, — устало выдохнул я. Кай Ленг насмешливо приподнял бровь. Отвел клинок, шагнул назад, расслабленный и спокойный, словно и не было последнего часа. Дождался, пока я в очередной раз займу позицию, и без какого-либо предупреждения атаковал вновь. Сталь вспорола рукав, я едва успел уклониться. Встретил чужой выпад — и опять не очень удачно, отдача прошлась по руке дрожью. Тренировочные катаны, пусть и облегченные, все же тяжелее мономолекулярников; непривычный баланс, другой центр тяжести. Я тратил силы быстрее, чем ожидал, — заученные связки на поверку оказывались намного более требовательными. Ленг поймал мой взгляд, ехидно оскалился и навязал нам какую-то совершенно безумную игру без правил, без особых проблем чередуя тяжелые прямые удары с мудреными акробатическими приемами. Последние несколько минут, мне казалось, я отбивался наугад, потому что это было то же самое, что состязаться в скорости с собственной тенью или солнечным лучом. — Солах!.. — Ну, неплохо, — снизошел Ленг. Потом сощурился и безжалостно добавил: — Но все еще недостаточно хорошо, Джонс. В чем дело? Ты в одиночку продержался сорок восемь минут против хасков. — На имплантате, — хрипло уточнил я. Дыхание сбивалось. Ленг фыркнул, дернул плечом. Подобные тренировочные бои всегда проводились со «спящей» электроникой, привязанной только к аварийным ситуациям, — чтобы успеть остановить клинок до того, как он вспорет чужую шею. Больше никаких поблажек. Нас натаскивали так, чтобы даже в обычном человеческом режиме мы могли бы выжить хоть несколько минут. У мозга свои лимиты, и на передовой приходится постоянно щелкать переключателем. Впрочем, мне порой казалось, что к Ленгу это не относилось. Он мог быть тем еще самодовольным ублюдком, но в контактном бою ему действительно не было равных. Или, по крайней мере, я таких не знал. — В другой раз может не повезти, — бросил Ленг. Аккуратным и выверенным движением вложил лезвие в ножны — почти театральный жест, если не знать, сколько за ним вполне себе реальных боев. Я вздохнул. — Может. Но вот без имплантата мне точно не повезет. Если честно, я толком не понимаю, почему наши все еще возятся с «мясом». Человечность — это, конечно, звучит красиво и здорово вписывается во всякие декларации прав и свобод… но когда идет война, становится не до деклараций. Ты же сам знаешь, «зомби»-штурмовики намного более эффективны, чем люди. Они не чувствуют боли, не чувствуют страха, имплантат выжимает из тела полный максимум. Они, в конце концов, никогда не сомневаются, выполняя приказ. Любая турель стреляет быстрее, чем снайпер-немезис. — Ты придурок, Джонс, — сухо буркнул Ленг. — Призраку срать на человечность, но полностью полагаться на электронику в войне против самого совершенного искусственного интеллекта — крайне тупое решение, не находишь? Наши же «зомби» и турели расстреляют нас в упор раньше, чем мы успеем моргнуть. — Но, — осторожно сказал я, — есть же геты. — Сложность систем несопоставима. Геты не существуют вне их Консенсуса: мириады процессов постоянно обмениваются данными, высчитывают оптимальное решение, обновляются, считают вновь и так далее, и так далее. Постоянно, Джонс. Каждую наносекунду. Сбить с толку подобную единую саморегулирующуюся сеть намного труднее, чем переписать нейронные команды паре тысяч болванчиков. К сожалению или к счастью, все люди мыслят чересчур шаблонно. Я промолчал. Ученые «Цербера», наверное, уже прокляли все на свете, вынужденные постоянно искать этот мистический эквилибриум. Ни один человек — что бы на этот счет ни утверждала комиссия по этике — не сравнится в производительности и эффективности с сильным искином. Но и обратная сторона оказалась не намного лучше: чем больше железа, тем выше шанс того, что Жнецы заберутся тебе в голову и необратимо подправят извилины. Эволюция поставила нам файрволлы в виде ГЭБа, но крупно облажалась с антивирусом. Конечно, мы все знали, что индоктринация не пустое слово и для полностью чистых от любой синтетики. Нейроны общаются с помощью электроимпульсов, и сильное электромагнитное поле вполне способно подделать или исказить сигналы. Но с мясом всегда сложнее. Биология — весьма своенравная дама, и область воздействия сразу сужается до пары десятков метров в радиусе источника. Да и сам источник можно блокировать, снизить мощность, создать помехи. Поэтому мы вынуждены все время болтаться между тем и этим. — Как-то со всех сторон дерьмово, — констатировал я. Ленг фыркнул, пожал плечами. — Худшее еще впереди, Джонс. Раньше нас не считали серьезной угрозой, но сейчас Жнецы начинают нервничать. — Оу. — Да, именно. Несколько недель назад мы потеряли «Пенелопу», наш первичный исследовательский центр. Целая армада этих тварей примчалась, у наших не было шансов. Хорошо, что почти все данные успели скинуть на зеркало перед тем, как рванули заряды. А три дня назад получили тревожный сигнал от «Амальгамы», местные дроны заметили хвост… если их накроют, у нас останется только одна лаборатория. Я промолчал — про «Пенелопу» за все свое время в «Цербере» я слышал только пару раз и то мельком. Какая-то научная станция; ни деталей, ни точного месторасположения. Руководство боялось утечки: слишком многие были бы не прочь прибрать к рукам такие исследования. Ходили слухи, что раньше часть данных тайно перетекала от Призрака к лидерам Альянса — по негласному договору. Доктрины демократии, прав и свобод плохо вязались с неэтичными экспериментами, но что было делать, если именно эти эксперименты были наиболее плодотворными. Принцип меньшего зла. Про «Амальгаму» я не знал, как не знал и про последнюю лабораторию. Ленг не стал вдаваться в детали, и это значило, что прочее было вне моей компетенции. Меня это устраивало — меньше вероятности закончить свои дни на лабораторном столе. — Я знаю, какие ходят слухи, Джонс, — негромко, но неожиданно жестко добавил Ленг. — Что, возможно, наше руководство… не совсем в своем уме. Но если бы эти исследования не представляли для Жнецов угрозы, они не стали бы разыскивать и бомбить наши лаборатории. А если бы сам Призрак находился под их влиянием, в нападениях тем более не было бы смысла. Помедлив, я кивнул: — Выходит, мы близки к решению. — Да. Но нам придется выиграть ученым еще немного времени.