Истории о Фрэнсисе и Джеймсе

Стоял ясный полярный день. Капитан Фитцджеймс умирал, а капитан Крозье ничем не мог ему помочь. Комкая шапку, он сидел рядом с походной кроватью, изредка вытирая набегавшие слезы и проклиная судьбу. Мистер Бридженс в углу тихонько звякал склянками, содержимое которых уже не приносило облегчения несчастному страдальцу. Фитцджеймс разлепил губы и что-то прошептал. Испуганный Крозье подался вперед. — Что такое, Джеймс? — Фрэнсис… Расскажи что-нибудь… Крозье замешкался. Сводки с галечных полей острова Кинг-Уильям, перечень иссякающих продуктов и растущий список больных никак не могли приободрить умирающего товарища. Что же делать? Лихорадочно копаясь в памяти, Крозье выдавил: — Хочешь свою историю про снайпера? — Нет… — едва слышно промолвил Джеймс. — Что-нибудь… из твоей молодости. Тут Крозье совсем растерялся. Далекое ирландское прошлое раскинулась перед ним клеверным лугом с идиллическими коровами, облаками и веселыми рыжими девчонками, но подобный пейзаж никак не вписывался во мрачную атмосферу палатки. Мистер Бридженс многозначительно смотрел на него, капая что-то в стакан. Крозье откашлялся. — Ну-у, э-э-э… В восемьсот двенадцатом я, сопляк шестнадцати лет от роду, отправился через Атлантику на фрегате Его Величества «Бритон»… — Неужели вам когда-то было шестнадцать, сэр? — дружелюбно поддел его Бридженс. — Нет, Джон, я родился сразу вот таким старым грибом, — в тон ему ответил Крозье. — Короче, после захвата нескольких американских кораблей мы направились в Вальпараисо, а по пути зашли в Рио-де-Жанейро… Он запнулся, внезапно вспомнив то, что рассказал ему Фитцджеймс, когда еще имел силы беседовать. Но отступать было поздно; Джеймс приоткрыл глаза, ожидая продолжения истории, и Крозье оставалось только плести ее сбивчивую нить. — Наступила середина осени, то есть весны в южных широтах, и земля вокруг казалась мне райским садом. Деревья, цветы, птицы — все восхищало меня, рождало новые чувства, на которые я прежде считал себя неспособным. А женщины, Джеймс… Боже милосердный, какие красавицы там живут! Они тоже напоминали мне сказочных птиц… Фитцджеймс улыбнулся слабой, но искренней улыбкой, и ободренный Крозье продолжал: — И вот встретилась мне одна молодая леди… Не девица, о не-ет, но и не замужем. Яркая, своенравная, страшная кокетка, но с добрым сердцем. Она была компаньонкой какой-то богатой старухи, развлекала гостей музыкой и пением. Как она пела, Джеймс, это невозможно описать… Душа трепетала от грусти и радости, хотя я не понимал ни слова. — Порту-гальский, — судорожно вдохнув и выдохнув, шепнул Фицджеймс. — Фаду. — Так называются их песни, сэр, — на всякий случай объяснил Бридженс. — Да, они самые, — кивнул Крозье. — Мне посчастливилось ей приглянуться — ума не приложу, чем, хотя в юности я вроде был ничего… кхм. Она садилась возле окна так, чтобы лучи солнца падали на лицо, засовывала цветок за ухо, брала гитару и пела для меня, а потом выпивала чашечку очень крепкого кофе и… — Что? Крозье захлопнул рот. Бридженс, восклицая «Сэр, сэр!», в ужасе бросился к кровати. Каким-то невероятным усилием воли и мышц Фитцджеймс приподнялся на локтях, буравя Крозье совершенно безумным взглядом. — Я не… — Что вы сказали, Фрэнсис? На контрасте с прежним едва различимым лепетом, сейчас голос умирающего капитана был подобен громовым раскатам. — Она пела… под гитару… А за ухом у нее… — Какой? Какого цвета?! — Выйдите, Бридженс, — повинуясь невесть какому внутреннему приказу, скомандовал Крозье. Старый вестовой поспешно ретировался, и он пересел на край кровати, осторожно удерживая Фитцджеймса за плечи. Казалось, тот вот-вот упадет в обморок. — Отвечайте, черт вас дери, или… — Герань, — очень быстро сказал Крозье. — Раз или два была красная роза, но чаще герань. Оттенка бордо. Или чуть светлее. Глаза Фитцджеймса закатились, и он лишился чувств. * * * — Когда именно вы заходили в Рио? — Точно не помню… В октябре или начале ноября. — Господи, господи… — Не волнуйтесь так, Джеймс. Вот, выпейте. Можете сделать глоток? Вместо ответа Фитцджеймс молча забулькал водой. Пальцы правой руки Крозье, которую он сжимал в своей, уже онемели, но Крозье не обращал на это внимания. Бридженс застыл поодаль, глядя на них обоих с недоуменным благоговением. — Кофе она варила черный, как ночь, и горький, как дьявол, — бормотал Крозье куда-то в макушку второму капитану. — Я однажды попробовал, не выдержал и сплюнул… Она рассмеялась и сказала что-то… Начиналось вроде с «нунка дига»… — Nunca digas «desta agua não beberei». — Да, кажется так. * * * — Здравствуй… Как ты сегодня? — Немного лучше, Фрэнсис. Помоги мне сесть, пожалуйста. — Бридженс говорит, тебе еще не стоит… — Ерунда! Что с поисковыми отрядами? У них будут проводники из местных? — Отряды уже отправлены, Джеймс, — улыбаясь сквозь слезы, успокоил его Крозье. — Это другое племя, у них есть собаки. — Как думаешь, мы сможем… — Не знаю, правда. Пожалуйста, отдохни. Мистер Бридженс принесет тюлений бульон. * * * — Няня Румба говорила, мама любила петь, даже когда грустила. Они жили в одном доме, но Румба была простой служанкой. Что, если они вместе придумали… одурачить этого Гамбьера? Или я все-таки… — Твоя мать хотела устроить твою жизнь как можно лучше, — тихо перебил Крозье. — Сам посуди, что я, зеленый мичман, мог тебе дать? Ни денег, ни положения, ни времени, ни любви. Она это понимала. Она не была шлюхой, Джимми, всего лишь умной женщиной без средств. — А что, если уже слишком поздно? — Джеймс подтянул одеяло здоровой рукой, пряча свежую повязку на боку. — Вдруг это всего лишь злая шутка… напоследок? Страх и слезы душили Крозье, и он зажмурился и сцепил зубы, чувствуя, как шатается один из верхних справа. Они должны были выдержать во что бы то ни стало: верой, надеждой, упрямством, злостью — любой ценой. Даже ложью. * * * Память подвела его. Фрэнсис Крозье, мичман с корабля «Бритон», ступил на бразильскую землю двадцатого марта тысяча восемьсот четырнадцатого года. * * * Двадцатого августа тысяча восемьсот сорок восьмого инуиты привели к ним отряд охотников из форта Черчилль. * * * — Вы оба пьете такой крепкий кофе, Фрэнсис! — Джеймс Кларк Росс убрал пресс-папье и свернул разложенные на столе карты. — От одного его вида у меня горчит во рту. Крозье хмыкнул. Из-за переборки соседней каюты донеслись гитарные аккорды и не слишком мелодичное пение. — И уши вянут, — пробурчал Росс, доставая портсигар.