Истории о Фрэнсисе и Джеймсе

Если Джеймс не ошибался, согласно легендам, шелки в человеческом обличье полагалось быть красавицей или красавцем. Значит, этот шелки был какой-то… неправильный. Больше всего тварь напоминала лавочника, который по непонятной причине решил посреди ночи искупаться в Мерси. Белокожий коренастый мужик с веснушками на плечах и жирком на боках, насвистывая, вышел на берег, не особо прячась, засунул тюленью шкуру под корягу и улегся на мокрый песок. Притаившийся в облетевших кустах Джеймс хихикнул в кулак. Казалось, шелки-одиночка вот-вот достанет трубочку и закурит, мурлыча песенку и любуясь бликами ливерпульских огней на воде. Джеймсу не спалось. Выбор транспорта для экспедиции оказался делом долгим и нудным. Днем Джеймс с другими офицерами таскался по пристани и пытался договориться с хозяевами подходящих грузовых судов (рвачи, краба им в глотку!), а вечером обсуждал свои успехи за общим столом. Возбуждение, веселье и досада не давали ему просто бухнуться в кровать, и Джеймс частенько выбирался на задний двор, оттуда — в сад, а там уже было рукой подать до реки. В одну из таких ночных вылазок он и заметил шелки. То есть поначалу Джеймс вправду принял его за чудаковатого купальщика… пока не увидел, как мужик натягнул на себя серую шкуру: сначала на ноги, потом выше, на бедра и пузцо, и вот уже — р-р-раз! — плавным кувырком превратился в тюленя от макушки до пят. Отряхнувшись, тюлень похлопал ластами и деловито пополз обратно в воду, а Джеймс остался за кустами ловить ворон. Разумеется, он сразу побежал обратно будить Неда, но Нед провыл что-то невнятное (божедайспа-а-ать, Же-е-емс!) и с головой укрылся одеялом. А к утру Джеймс уже передумал рассказывать братьям-офицерам про шелки. Если подумать, нехорошо получится, если они его спугнут. Может, это любимый шелкин пляж — нельзя его оттуда прогонять. Мужик-тюлень приплывал на одно и то же место по вторникам и пятницам, и на фазы луны ему, похоже, было плевать. Низкая температура воды тоже не доставляла шелки неудобств; Джеймс наблюдал, как он плещется в чем мать родила, ныряет и, отфыркиваясь, поднимается на поверхность. На песке он стряхивал с себя налипшие водоросли и ракушки и укладывался на бок, подперев рукой мокрую голову. Шелки не выглядел грустным или одиноким, но Джеймса от этой картины всегда пробирал неприятный холодок печали. В легендах всё выглядело совсем иначе: там стайки шелки резвились на отмелях, плавали наперегонки, ловили рыбу и передразнивали чаек… — Эй, парень! Джеймс вздрогнул и чуть не упал; пока он неподвижно сидел на корточках, ноги замерзли и немного онемели. Шелки перекатился на живот и смотрел прямо на него. — Будешь долго так корячиться, яйца отморозишь. Декабрь месяц, от земли тянет, — продолжал шелки с явным ирландским акцентом. — А тебе, значит, нипочем? — съязвил Джеймс, вылезая из-за кустов и прыгая то на одной ноге, то на другой, чтобы разогнать кровь. — Нет, — в доказательство своих слов шелки повернулся на спину и разлегся, как юнга на нагретой солнцем палубе. — Не устал там прятаться? — Не хотел тебя беспокоить, — осмелев и подходя ближе, объяснил Джеймс. — Пустяки. Ты моряк? Сразу видно. Я тоже моряк, — заявил шелки, шлепая ладонями по песку. — Ха, не врешь? — Ни капельки. Фрэнсис Крозье, лейтенант Королевского военно-морского флота, — он протянул Джеймсу руку. Рука была влажной и в песке, но очень теплой, и Джеймс с готовностью ее пожал. — Джеймс Фитцджеймс, мичман. Рад знакомству, сэр! А разве вам… ну, таким как вы, можно?.. — Отчего же нет? Напротив, очень удобно, только надо научиться превращаться в воде, а не на берегу. Но когда наловчишься, все легко и просто, — Фрэнсис заворочался, почесывая спину. — Куда отправляетесь? — В Сирию, — Джеймс указал на юго-восток. — Везем два речных парохода. Знаете верфь Лэрдов? Там их строят. — Знаю, там грязно, — поморщился Фрэнсис, — мне не подходит. Лучше здесь, на окраине. — Угу… А сами вы куда держите путь, сэр? — Ох, зови меня Фрэнсисом, пожалуйста! Какой из меня сэр в таком-то виде? — рассмеялся шелки; смех у него тоже был теплый и шершавый. — Пожалуй, я снова в Арктику. Я уже бывал там, понравилось — свежо, бодрит… Кстати, не желаешь ли искупнуться, Джеймс? — Холодно… — поежился тот. — Не трусь, мигом согреешься. Давай, попробуй, тебе пригодится! — Фрэнсис поднялся и потянул его за руку. — Река сегодня спокойная. Раздевайся! Джеймс не вполне понимал, что именно заставило его подчиниться, но он кивнул, стащил с себя одежду и пошлепал за Фрэнсисом в практически ледяную воду. Мерси вымыла здесь небольшую лагуну, и течение в этом месте было слабым. Когда Джеймс зашел в реку по колено, он всеми порами почувствовал, как покрывается синей гусиной кожей, как становятся дыбом волоски на теле. Фрэнсис, не оглядываясь, брел вперед, а потом вдруг плюхнулся в воду, обдав его каскадом брызг. Джеймс затрясся и выругался; нет, плавать с шелки зимой — все-таки очень плохая идея! — Ныряй, — подзуживал его Фрэнсис, — ныряй, ну же! Тебе сразу станет теплее! «Я заболею, слягу, и прощай, сирийские приключения», — подумал Джеймс и ухнул в реку. Холод вышиб из легких весь воздух, но когда он отчаянно замолотил руками и ногами, тут же отступил. Джеймс вынырнул, выплюнул воду; Фрэнсис проплыл мимо, насмешливо подняв бровь и добродушно ухмыляясь. Похлопав Джеймса по плечу, он ткнул пальцем в рыбацкую пристань за каналом. — Хочешь пари? Обгонишь меня, исполню любое твое желание. — А если выиграешь ты, утащишь меня на дно морское? — выдыхая облачка пара, поинтересовался Джеймс. — Зачем? Я не русалка, да и шкура моя все равно на берегу. Теперь согласен? Кто кого! И они поплыли. Джеймсу было уже недосуг удивляться, почему вода больше не казалась ему холодной. Что было сил работая всем телом, он разрезал ленивые волны Мерси, ритмично дыша и зыркая по сторонам, стараясь увидеть соперника. Пару раз шелки показывался над водой, фырча, словно небольшой кит, и вновь исчезал. Достигнув пристани, Джеймс охнул и уцепился обеими руками за деревянную опору. Повертел головой — Фрэнсиса нигде не было. Славно, и кто тогда выиграл? — Привет! — донеслось сверху. Джеймс поднял взгляд: Фрэнсис, болтая ногами, сидел на пристани и уже успел немного обсохнуть. — Ну и дела! Как ты… — Джеймс не договорил; шелки прыгнул обратно в реку и вынырнул совсем рядом. — А ты смелый, тягаться со мной, — улыбнулся он, показывая щербинку между передними зубами. — И отличный пловец. Тебе это поможет, Джим. Я ведь могу звать тебя Джимом, раз я победил? Джеймс не ответил. Отчего-то вода из умеренно теплой стала почти горячей, как будто жар поднимался с илистого дна возле пристани. Он отцепил от опоры левую руку и убрал с лица волосы. — Это и есть твоя награда? — хотелось, чтобы это прозвучало дерзко, но получилось как-то не очень. — Негусто! — Верно, — согласился Фрэнсис и вдруг схватил его за плечи, оторвал от опоры и прижал к ней лопатками, а сам прильнул всем телом. Джеймс задохнулся от такой атаки, а еще потерял равновесие, и песок ушел из-под ног, и стало так жарко, как если бы его сунули в баню. Чтобы не погрузиться под воду, он по наитию налег на Фрэнсиса, одновременно колотя его кулаками по загривку — пусти, пусти меня! Тварь рассмеялась. — Ты уж выбирай, Джим, тонуть или держаться! — Отвали! Шкура тюленья, чего тебе надо?.. Фрэнсис дернулся вперед, сдавил его в объятиях, так что Джеймс чуть не задохнулся, и впился в губы. На поцелуй это было мало похоже (а в поцелуях Джеймс смыслил уж точно больше, чем Нед и ему подобные тихони-мичманы), уж слишком грубо и по-звериному вел себя Фрэнсис. «А он и есть зверь», — мелькнуло в голове, прежде чем Джеймс опомнился и обнаружил, что его тащат прочь от пристани, в сильное течение. Он застонал, цепляясь за чертова шелки и руками, и ногами, не желая погибать — не сейчас, не таким… дурацким образом. Их обоих медленно, но верно несло на запад, в море. — Фрэ-э-энсис, что ты… — Там мой дом, — хриплым голосом ответил шелки; губы у него покраснели, щеки — тоже. — Хочешь в гости? — А в другой раз можно? — не помня себя от страха, в замешательстве пролепетал Джеймс. Он безумно устал и уже без всякого стеснения висел на Фрэнсисе, обхватив его бедрами вокруг талии. Решился и сам поцеловал шелки, словно старался убедить его, что не шутит и не лжет. Было тепло и страшно. — Ладно, договорились. Разожми руки на секунду, не бойся. Вот так, теперь обними меня поперек груди и задерживай дыхание, когда будем нырять. Они ушли под воду, как сказочный морской конь со всадником на спине. Джеймс едва успевал глотнуть воздуха, когда Фрэнсис выскакивал из воды и по-дельфиньи перепрыгивал волны. Они шли против течения, будто лучший лэрдовский пароход, вздымая пену на черной реке. Вновь засияли вдали огоньки города, и Фрэнсис повернул на юг, к лагуне, уже никуда не торопясь, держа голову над водой. Джеймс лежал на нем, как черепаха на удобном плоском камне. Хотелось смеяться и почему-то плакать. Он сдержался, молча гладя спину шелки, тоже покрытую веснушками. Пригибаясь под ношей, Фрэнсис вышел на берег и сгрузил Джеймса на песок. — Ну, прокатился на славу? Джеймс и теперь не издал ни звука, только свернулся калачиком. Холодно не было, было грустно и как-то по-новому больно. Фрэнсис, глухо ворча, вытряхивал из ушей воду. Потом он сходил и принес одежду Джеймса и свою шкуру. — Когда вы отплываете с этими вашими пароходами? — Когда найдем транспорт, — обтираясь фланелевой сорочкой, ответил Джеймс, и собственные слова показались ему ужасно глупыми. — Мы же везем их в разобранном виде. А когда причалим, будем собирать… Фрэнсис выпучил глаза, беззлобно расхохотался и хлопнул себя по ляжке. — В жизни не слыхал большего бреда! Кто же такое выдумал — Адмиралтейство? Джеймс передернул плечами. Он не хотел обсуждать командира экспедиции, да и само грядущее путешествие вдруг показалось ему не таким уж интересным. Он бы лег спать прямо здесь, вместе с Фрэнсисом, который умел согреть собой и воду, и землю. Словно читая у него в душе, Фрэнсис сел рядом, накинул шкуру на ноги. — По пути вы зайдете в Ирландию, чтобы взять провиант. Я живу у маяка Тускар. Буду рад, если сможешь улизнуть с корабля после заката. — Если не дадут ночную вахту, — Джеймс уже натянул штаны и сухую верхнюю рубаху, но тут его точно толкнули в грудь, только изнутри, и он обхватил шелки за шею. Все тело дрожало, но совсем не так, как раньше, когда он обнимал других людей при совсем других обстоятельствах. Фрэнсис фыркнул, прижался губами к коже над воротником, едва-едва прихватил зубами. — Лодка тебе не понадобится, я сам приплыву. Узнаю в порту, что у вас и как. Я не перепутаю корабль, не бойся. — А мы еще увидимся здесь, в Ливерпуле? — с надеждой спросил Джеймс. — Сомневаюсь, у меня ведь тоже дела, — Фрэнсис до колен залез в шкуру. — Скоро Рождество, все разъедутся по домам. Отдохни, наберись сил. Мы обязательно встретимся. Ну, не вешай нос и одевайся поскорее, не то простудишься. Джеймс оделся, Фрэнсис натянул шкуру до пояса, так что его бедра и ноги уже обратились тюленьим хвостом. Он больше не мог подняться, и Джеймс встал на колени, чтобы его поцеловать. Язык у Фрэнсиса был горячий, настойчивый и ласковый, губы чуть соленые, дыхание пахло морем. Когда Джеймс наконец отпрянул, голова у него немного кружилась. — Теперь ступай, — приказал Фрэнсис. — Нет, не жди, пока я превращусь полностью. Я хочу посмотреть тебе вслед. Иди, не оглядывайся. До встречи, Джим! Джеймс поднялся, смахнул песок со штанов и пошел прочь, как ему было велено. Сердце звало обернуться, хотя бы помахать рукой на прощание, но он устоял. Только скрывшись в саду, он согнулся и всхлипнул от внезапно накатившей тоски, сильной и ледяной, как морская волна. Хотелось вернуться и плыть за Фрэнсисом до самого маяка, но Джеймс прекрасно знал, что в одиночку не продержится и тридцать ярдов. Облизнув губы, он открыл заднюю калитку, через черный вход зашел в дом и, никем не замеченный, прокрался к себе в спальню. * * * 1 февраля 1835 года мичман Джеймс Фитцджеймс спас ливерпульского таможенника, который поскользнулся на трапе между пароходом и транспортным судном «Джордж Каннинг» и упал в реку Мерси. Несмотря на холод, штормовой юго-западный ветер и течение в шесть узлов, полностью одетый мистер Фитцджеймс поддерживал не умевшего плавать бедолагу, пока их не подобрали в полумиле от места происшествия. Этот героический поступок перед самым отправлением был расценен его братьями-офицерами как добрый знак.