Истории о Фрэнсисе и Джеймсе

— Об одном тебя прошу, — затянувшись и выдохнув облачко сигарного дыма, произнес Росс, — перестань ты ездить к этому Фитцджеймсу. Это так не идет тебе, Фрэнсис, вся их разнузданность, кутежи… Крозье шмыгнул носом. Он не мог поведать давнему другу и соратнику о пьянящей слабости, что поработила его волю и притупила рассудок. Не отважился бы объяснить, что лишь шумные вечера в Вулвиче, которые устраивал Фитцджеймс, уберегли его, Крозье, от одинокого запоя или пули, призванной убить в нем все чувства, а значит и страдания. И даже под страхом смерти Крозье не признался бы в том, что хозяин этих вечеров медленно, но верно вытеснял в его измученном сознании образ жестокосердной Софии Крэкрофт, и с каждой новой встречей София все больше сдавала позиции. Вот почему вместо долгой исповеди он просто кивнул и промычал что-то в свой стакан виски. — Обещай, что больше не будешь ездить, — настаивал Росс. — Дай честное слово! — Честное слово… — вздохнул Крозье. Росс тоже вздохнул. Было видно, что он Крозье ни капельки не поверил, но тут в гостиную вплыла леди Росс, и доверительный разговор прервался. Прекрасная леди с порога завела свою шарманку: о том, какие мужчины странные (лезут во льды вместо того, чтобы жениться и сидеть в шлафроке у камина), о ревматизмах, подагре и вреде жирной пищи. По ее любезному тону и ряду других признаков Крозье понял, что ему пора на выход. Он встал, пристально посмотрел в глаза Россу («Честное офицерское!»), поклонился леди Росс и вышел за порог гостеприимного дома в Блэкхите. Где-то на полпути до стоянки кэбов Крозье, повторявший в уме свое обещание, вспомнил, что еще раньше божился Фитцджеймсу быть у него сегодня, а потому как бы получалось, что «первое слово дороже второго» и так далее. Весьма обрадовавшись данному обстоятельству, испытывая лишь незначительные угрызения совести, Крозье сел в хэнсом и вместо своего домашнего адреса назвал вулвичский. * * * — Фрэнсис, дорогой друг, вот и вы! Вошедши в прокуренные комнаты, небрежным убранством и беспорядком напоминавшие его старую квартиру, Крозье сначала не увидел никого, кроме слуги в бакенбардах, который дремал в углу возле стола. На столе были недопитые рюмки, салфетки лежали на тарелках с остатками ужина. Из второй комнаты слышны были веселые голоса и рев, похожий на медвежий. Крозье вошел туда и увидел, как три или четыре офицера ставят на место оконную раму, а еще двое возятся с третьим, наряженным медведем, на которого надели ошейник и водили по комнате. Сам хозяин, высокий красавец в расстегнутом кителе поверх одной сорочки, стоял посреди комнаты и командовал всеми сразу. — Постойте, сначала надо выпить, — он дал Крозье виски и смотрел, как тот пьет. — Вот, теперь хорошо! Эй, вы, отставить зверинец! Капитан Крозье пожаловал, а вы позорите… честь мундира. Послушайте, Фрэнсис, тут такое… Да что там окно, закрыли уже? — Один момент! — крикнул незнакомый Крозье русый офицерик. Фитцджеймс тем временем хлопнул его по плечам. — Вот, выпейте еще. Вообразите, сэр, что тут было: этот господин из Петербурга нам привез восхитительную забаву! Гляди, — и Фитцджеймс с дерзкими горящими глазами растолкал тех, кто стоял возле окна, и залез на подоконник. — Здесь садится человек, ногами наружу, потом, не держась, пьет бутылку рома одним махом. Здорово, а? Тут пари было, Левеконт проиграл, — он указал на Левеконта, который снял медвежью шкуру и, весело смеясь над собой, взял бутылку портвейна. — Желаете тоже попробовать? — Джентльмены, это уже несолидно! — сказал кто-то. — Пускай, пускай! — нагло крикнул мичман Дево. Именно он придумал маскарад для проигравшего. — Нет, слушайте! — Фитцджеймс говорил громче всех голосов, которые звучали разом, так что слышно было даже на улице. — Я готов держать пари, но завтра! А теперь мы едем к актрисам! * * * «Поехать к актрисам» в понимании Фитцджеймса означало посещение одного из маленьких грязных театров на востоке Лондона, где альковные таланты Джульетт и Дездемон ценились куда больше сценических. Выйдя из кэбов и дождавшись тех, кто опоздал, отыскивая свободный хэнсом, они всей своей флотской братией ввалились в ложу, где едва разместились, кто сидя, кто стоя. Что за пьеса шла, кто кого играл, Крозье не разобрался, ему показалось только, что они приехали перед вторым актом. Фитцджеймс сидел рядом с ним и шикал на тех сзади, кто шумел и не давал смотреть. Крозье отметил, что Фитцджеймс, как и раньше, в прошлые театральные выезды, внимательно следит за каждой новой актрисой, даже если это простая статистка на две реплики, и от этого стало совсем грустно. Неизвестно, на что он надеялся — что Фитцджеймс с его веселым буйным нравом окажется еще и свободен во взглядах? Ха, до недавнего времени Крозье и от себя такой свободы не ожидал, а теперь… в любом случае, актрисы были толстые и страшные, за исключением малявки-дебютантки с писклявым голосом, и вот она-то Фитцджеймса интересовала меньше всего. Зато когда на сцене появилась рослая бабища в красном платье с пышными короткими рукавами, Фитцджеймс аж застонал от удовольствия. — О-о-о, вот то, что нужно! Видали, господа? Какая фактура! — А по-моему, блондиночка лучше, — отозвался Дево. — Отлично, Чарльз, вот и забирайте ее себе, — ничуть не расстроился Фитцджеймс. После появления дамы в красном он словно бы отвлекся от пьесы, прикрыл глаза и лениво наблюдал за публикой в наполовину пустом зале. — Как вы, Фрэнсис? — Что — я? — переспросил Крозье. — Спектакль скоро закончится. Пойдете с нами за кулисы? Помню, это не в вашем вкусе, но, может быть, попробуете? Крозье вяло усмехнулся. Фитцджеймс всегда подбивал его на какие-то проделки, не вязавшиеся ни с чином, ни с возрастом, ни с характером Крозье. Но если от распивания рома на подоконнике он намеревался категорически отказаться, то здесь… почему бы и не приоткрыть тайну занавеса? Разумеется, Крозье не тешил себя иллюзией, что местные актрисульки окажутся хоть чем-то лучше продажных девок с улицы, но тут хотя бы был не темный переулок, а какой ни есть жалкий, но все же храм искусства. Вот почему четверть часа спустя Крозье толкался вместе с остальными офицерами в узком душном коридорчике перед гримерками. Пахло здесь так же, как и в похожих заведениях во времена далекой юности Крозье — потом, выпивкой и увядающими цветами. Юркий глава труппы юлил между ними, предлагая джентльменам пройти туда, где им и «барышням» будет удобнее. Наконец открылись двери, и немного «освежившиеся» барышни, заливаясь призывным смехом, пригласили их к себе; одни еще пытались изображать робкую невинность, другие откалывали разухабистые шутки и вели себя совершенно по-свойски. Дево нацелился на бледненькую дебютантку. Крозье вертел головой — Фитцджеймс был выше всех ростом, но отчего-то его нигде не было видно. — А где же… — начал было Крозье, но тут же почувствовал, как его хватают за руку и тянут куда-то налево. — Тише! — услышал он над ухом шепот Фитцджеймса. — Нам надо улизнуть… не хочу лишних вопросов. Крозье оступился в пыльной полутьме, чертыхнулся. Они петляли по лабиринту театра, слишком длинному, чтобы уместиться в невзрачном маленьком здании. Полагаться приходилось только на свет редких бра да на Фитцджеймса, который довольно уверенно вел его вперед. В другой руке у Фитцджеймса, а точнее под мышкой, был объемистый мягкий сверток. — Вы умеете хранить тайны? — на ходу спросил он. — Э-э-э, конечно, — ответил Крозье, хотя ему еще не доводилось иметь дело с чужими секретами. Он снова споткнулся и чуть не врезался в спину Фитцджеймсу. Где же они все-таки находятся? — Я люблю театр. Здесь всегда можно спрятаться от окружающего мира, — говорил тем временем Фитцджеймс, словно мир за пределами этих стен был населен исключительно змеями и скорпионами. — Наверное, будь у меня морская болезнь, я подался бы не во флот, а в актеры. «Любопытно», — отметил про себя Крозье. Он удивительно быстро свыкся с тем, что оказался наедине с предметом своих греховных мечтаний в запутанных недрах затхлого полумрака. В конце концов Фитцджеймс остановился перед какой-то шторой, отдернул ее и сунул в замочную скважину ключ. Откуда он взялся, что это было за место, Крозье подумать не успел: его втащили в небольшую комнату с окнами под высоким потолком и достаточно свежим, даже прохладным воздухом. — Склад старых декораций, — пояснил Фитцджеймс и зашуршал в темноте. — Я зажгу лампу, Фрэнсис, но будьте осторожны. От одной искры эта халупа вспыхнет за минуту. Чиркнула спичка, загорелся слабенький огонек, и Крозье смог осмотреться. Тут и там до самого потолка громоздились рулоны старой размалеванной ткани, какие-то доски, стойки, похожие на тонкие мачты, куски картона и облезлые искусственные деревья. Здесь же располагались кушетка и столик, на который Фитцджеймс и поставил лампу. Глаза у него блестели. — Я еще никому не показывал это свое укрытие, но вас решил пригласить. Мне кажется, вы поймете меня или хотя бы постараетесь. Вы мне глубоко симпатичны. Крозье ощутил, как румянец, щекоча кожу, приливает к щекам и к ушам. Фитцджеймс сдул пыль с колпака второй лампы. — Вас могут хватиться и начать искать, — кашлянув, произнес Крозье, намеренно не упомянув себя. Никто не заметит отсутствия скучного ирландского капитана, но вот коммандер Фитцджеймс, который вдобавок и затеял эту поездку — совсем другое дело. — Сомневаюсь, — теперь в комнате стало еще светлее. — Наши друзья попали в руки очень ловких леди. Я ведь не зря выбрал этот театр… хотя есть и еще одна причина. Он чем-то похож на Мальтийскую Оперу, не находите? С нее ведь все и началось… — Что именно? — уточнил Крозье. — Скоро узнаете, — Фитцджеймс, стоя к нему спиной, развернул на кушетке свою поклажу. Оказалось, он спрятал в складках ткани бутылку рома — возможно, ту самую, которую планировалось выпить, свесив ноги за окно. Но зачем такая скрытность? Они же не двое юнг, стащивших выпивку из капитанской кладовой… — Я попрошу вас переодеться. — Простите… — Крозье отвлекся от своих мыслей о кражах среди матросов и несколько раз моргнул. — Мне — переодеться? Во что? Боюсь, коммандер Фитцджеймс, я в легкой растерянности. — Я все принес, — Фитцджеймс указал на ворох ткани на кушетке; вне круга света от ламп Крозье разглядел как будто бы длинный плащ и рукав камзола. — Я тоже… сменю облик, отойду вон туда, за деревья. И прошу вас, Фрэнсис, зовите меня по имени, хотя бы здесь. Но и оставшись как бы в одиночестве, Крозье не торопился выполнять высказанную просьбу. Он был совершенно сбит с толку; отчего-то вспомнились недавние слова Росса о том, как «не идет» Крозье «весь этот разгул». Что же, интересно подумать, ему идет? Каким видят его настоящие друзья, коих можно было сосчитать на пальцах одной руки? Угрюмый опытный моряк, полярный ветеран, которому негоже много пить и шумно веселиться. Разве он всегда был таким? Разве Росс, и Блэнки, и тем более София знали его совсем молодым? Крозье задумчиво поднял и повертел бутылку, посмотрел сквозь нее на огонь, увидев только размытое пятно. Потом он взял принесенный Фитцджеймсом костюм, встряхнул его, подняв облачко пыли, и тут же уронил обратно на кушетку. Это оказалось женское платье с длинной юбкой и расшитым корсажем: стекляшки играли здесь роль драгоценных камней. Опешив, Крозье пытался вспомнить, мелькал ли сей наряд в сегодняшнем спектакле. Наверное, нет, хотя он, особенно в нетрезвом состоянии, плохо улавливал разные детали, и цвет сейчас не смог бы определить… платье было гладким на ощупь и то ли темно-зеленым, то ли синим. И вот это ему предлагали надеть? Но чего ради? Искусственная роща в кадках тихо зашелестела ветвями. — Вы готовы, Фрэнсис? — М-м-м, нет, не совсем, — выдавил Крозье. Несмотря на прохладу в воздухе, он начинал потеть. — Мы должны быть в равных условиях. Одевайтесь или уходите, — послышалось из «рощи», и Крозье ничуть не усомнился в том, что так оно и будет. Хмурясь и ежась, он подчинился: снял китель, жилет, шейный платок и рубашку и стал натягивать платье через голову. К счастью, одеяние оказалось довольно просторным: он расправил рукава, одернул поверх штанов юбку, которая цеплялась за сапоги, и неловко повернулся вокруг своей оси. — Я нарядился, Фитцдж… Джеймс, если можно так сказать, — объявил он, — только не сумею завязать шнуровку. — Я помогу. Повернитесь спиной и стойте смирно, — раздалось совсем рядом. Крозье вздрогнул — как это Фитцджеймс умудрился незаметно к нему подкрасться? Шнурки на платье между тем с силой потянули назад, так что Крозье пришлось выпрямиться, как при визите на судно какого-нибудь важного гостя. Корсаж крепко сдавил ему ребра, вызвав жалобное сипение. — Мне нечем… дышать. — Простите, я сделаю послабее. Забыл, что вы непривычны к такой одежде. «А вам она, выходит, не в диковинку?» — чуть было не съязвил Крозье, но промолчал. Он чувствовал себя ужасно глупо и очень хотел выпить, пускай даже рома. Дождавшись, пока шнуровку наконец затянут, он фыркнул, подобрал подол, который продолжал путаться у него в ногах и, развернувшись, уставился на Фитцджеймса. Фитцджеймс выглядел… удивительно. Одетый в то самое красное бархатное платье, которое Крозье не мог не запомнить, с голыми ключицами в широком вырезе корсажа (похоже, шнуровка была спрятана спереди, под расшитой стеклярусом вставкой), с этими своими волнистыми темными волосами он будто сошел с полотна неведомого, еще не родившегося художника. Полыхающий как маков цвет Крозье с трудом оторвался от созерцания его лица и опустил взгляд. Фитцджеймс стоял перед ним в одних носках; приподняв край юбки, он показал голые щиколотки и голени. — Вижу, вы не сняли сапоги. Хм, я тоже не решился… в первый раз. — Когда… как? — отчего-то прошептал Крозье. — На Мальте, — Фитцджеймс принялся открывать бутылку. — Мы дурачились с другими младшими офицерами, решили сами поставить пьесу. Я играл королеву какой-то сказочной страны — ни имени теперь не вспомню, ни названия. Меня одели в пышное декольтированное платье, обвесили жемчугами и брильянтами… Было страшно весело! Сказать по правде, я сам попросил эту роль. Мне всегда нравились женские театральные костюмы… К сожалению, бокалов здесь нет. Крозье замотал головой и молча глотнул рома из горла. Этот Фитцджеймс был совсем не похож на шумного озорного весельчака, каким его знали завсегдатаи вулвичских вечеринок. Не хотелось даже представлять себе, что подумали бы Левеконт, Дево и другие, застав его в таком виде. «А что, если для них это давно не секрет? — мелькнуло леденящее сомнение. — Что, если они сейчас за дверью, ждут команды, чтобы посмеяться надо мной?» Крозье прислушался, но снаружи было тихо. Фитцджеймс взял у него бутылку и жестом предложил сесть. Крозье подчинился, все еще поглядывая на дверь и вытаскивая из-под задницы складки. — Никто из наших друзей не видел меня в платье, — Фитцджеймс словно спешил развеять его невысказанные подозрения. — Сомневаюсь, что они бы правильно меня поняли. Но вы, Фрэнсис… отчего-то мне кажется, что вам я могу довериться. — Разумеется, ведь мы, как вы сами выразились, в равных условиях, — ухмыльнулся Крозье, но шутка повисла в воздухе. Фитцджеймс смотрел на него пристально, испытующе и слегка печально. — Не совсем. На вас обувь, — он кивнул на ноги Крозье, — и, что важнее, брюки. Крозье облизнул вмиг пересохшие губы. — То есть вы хотите, чтобы я… стал как вы, как бы женщиной? Но это невозможно! Я… хм-м-м… — Попробуйте, — едва слышно произнес Фитцджеймс, и на сей раз в его голосе было больше мольбы, чем приказа. — Ради меня. Вы ведь не ушли, Фрэнсис, так давайте доведем все до конца. Что именно они намеревались довести и до какого конца, Крозье понятия не имел, но ром уже ударил ему в голову. Неловко задрав подол, он стащил сапоги, затем полез выше и завозился с крючками штанов. Очевидно, ему следовало снять и исподнее… что ж, да будет так. Сложив одежду аккуратной стопкой, он встал и прошелся перед Фитцджеймсом до деревьев и обратно. — Вы шагаете, как при сборе на верхней палубе, — упрекнул его тот. — Дамы ходят совсем не так, глядите. Тогда сам коммандер Фитцджеймс поднялся с кушетки и, велев Крозье «сесть и смотреть», прогулялся туда-сюда по комнате, то и дело останавливаясь, изящно поворачиваясь направо и налево и принимая театральные позы удивления, восхищения, тоски и бог знает какие еще. Вот он простер перед собой руки, взывая к небесам о милосердии, вот пошатнулся, касаясь пальцами лба, будто собираясь упасть в обморок, вот закружился на месте… Крозье не успел и глазом моргнуть, как Фитцджеймс уже навис над ним, ухватившись за спинку кушетки с обеих сторон от его головы. — Теперь вам ясно, сэр, что отличает леди от одетого в платье морского медведя? — хихикнул он. — Но ведь вы не настоящая леди, душенька! — решил подыграть ему Крозье. — Вы ведете себя… неподобающим образом! — Возможно, — снова тихо и серьезно промолвил Фитцджеймс и, наклонившись, поцеловал его в губы. Не отдавая себе отчета, почему он поступает именно так, Крозье в ответ не оттолкнул его, а придержал обеими руками за талию, словно боялся, что Фитцджеймс упадет. Глубокий поцелуй был ромовым, сладким и терпким и не навевал никаких пугающих мыслей о мерзком грехе. Быть может, причиной тому была атмосфера театра или их нелепые наряды, но Крозье чувствовал себя не совсем собой, свободным от каких-либо правил и предрассудков. Продолжая целовать его, Фитцджеймс забрался повыше и отпустил руки, всецело доверяясь тому, что его держат. Обеими ладонями он сначала обхватил лицо Крозье, а потом скользнул ниже и потер сквозь ткань его соски. Крозье застонал. — Тебе приятно? Господи, Фрэнсис… — Джеймс, — пискнул тот, но получилось жалобно: «Же-е-емс», как будто он молил о пощаде. Вовсе нет, молил он совсем о другом, и Джеймс это прекрасно понял. Широко разведя ноги, он забрался на Крозье верхом и, вжимаясь бедрами ему в пах, принялся покачиваться, совсем легонько, так что поддернутые юбки тихо шуршали друг о друга. Крозье охнул: не стесненный бельем член мгновенно отозвался на эти незамысловатые действия и твердел, утыкаясь в складки мягкой ткани. Джеймс между тем распутал у него на спине шнуровку, ослабил корсаж и спустил его слева вместе с рукавом. Мокрые от слюны пальцы ущипнули теперь уже голый сосок, и Крозье еще крепче сжал Джеймса за бока. — Ниже, — попросил тот, дыша более прерывисто, чем раньше, вновь опираясь о спинку одной рукой и раскачиваясь чуть быстрее. — Потрогай меня, пожалуйста… Крозье послушно задрал красный бархатный подол и забрался под него, положив ладони на бедра Джеймса. Ткань упала почти бесшумно, так что руки Крозье оказались точно в западне, жаркой и чуть влажной. Он погладил сильные, ритмично двигавшиеся ноги, крепкий зад и, осмелев, коснулся теплой кожи за мошонкой с короткими жесткими волосками. Тут Джеймс едва ли не всхлипнул. — Пожалуйста! — зажмурясь, повторил он. — Там, между… Фрэнсис!.. Было что-то щемящее в том, как, предаваясь сладкому греху, он все же стыдился произнести это вслух. Беря пример с Джеймса, Крозье тоже как следует облизал пальцы (Джеймс смотрел на него из-под ресниц) и, нырнув обратно под красную юбку, ласково, едва надавливая, дотронулся до горячей ложбинки между ягодиц. Тогда Джеймс прижался к нему всем телом. — Господи, как хорошо… Да, да-а, вот так, Фрэнсис, боже! — утратив всякое чувство ритма, он дрожал, осыпая лицо и шею Крозье поцелуями, цепляясь за него, как утопающий за борт перевернутой шлюпки. Крозье, казалось, забыл о собственном удовольствии: чувства полураздетого, растерянного, беззащитного Джеймса в эти минуты значили для него куда больше. Он дивился тому, как рад дарить даже такое маленькое счастье — и разве допустимо назвать его грязным или преступным? Крозье поймал губы Джеймса, вторгся языком ему в рот. Они оба могли быть в платьях, в полной парадной форме, в звериных шкурах — сейчас это не имело никакого значения. Он нащупал точку сморщенной кожи и пощекотал ее кончиком пальца. Прервав поцелуй, Джеймс громко ахнул, вздрогнул раз, другой, и замер, повалившись Крозье на грудь. «Сейчас дверь распахнется, и сюда вломятся все остальные», — подумал Крозье, но ничего подобного не случилось. Джеймс дышал все спокойнее, все ровнее; Крозье вытащил руки из спутанных складок и обнял его, гладя по спине. — Лучше так не делай, — тихо усмехнулся Джеймс. — Я усну, а потом мне будет за это стыдно. Я ведь не уделил тебе… никакого внимания. — Все в порядке, — успокоил его Крозье. Он кончил почти одновременно с Джеймсом и теперь испытывал ту же сонную лень и тяжесть. Однако мысль о том, что кто-нибудь потревожит их (пускай не другие офицеры, а какой-нибудь работник театра), не давала расслабиться. — Мы точно испачкали наши наряды, — смущенно предположил Крозье. — Кто-нибудь заметит. Джеймс посмотрел на него, весело прищурившись. — Мне все равно! Сюда мы больше не вернемся, а платья заберем с собой. — То есть… Мы что, украдем их? — Крозье ушам своим не поверил. — Я украду. Не могу позволить, чтобы на вашу репутацию, капитан Крозье, пала даже легчайшая тень скандала! Они оба рассмеялись, как дерзкие заговорщики из какой-нибудь комедии. Это озорство на двоих придало Крозье сил и даже какой-то доселе неведомой смелости. — Признайся, Джеймс, ты… развлекаешься вот так с кем-то еще? Ты же знаешь, насколько это рискованно, и не только во флоте. Джеймс сразу сник. То ли Крозье затронул какую-то болезненную нить в его душе, то ли загнал в угол своим вопросом, но радость покинула его, будто ее сдуло порывом ветра. Крозье уже был готов просить прощения, когда Джеймс задумчиво произнес: — Настоящей близости у меня нет ни с кем, если ты об этом. А что до утех, которые продаются и покупаются… Это совсем другое, Фрэнсис, и порою даже хуже, чем ничего. Ему было стыдно и неловко. Мысленно костеря себя за бестактную прямоту, Крозье кое-как дотянулся и подцепил со стола бутылку. — Вот, выпей, — сказал он после того, как сам сделал глоток, — а я пока вспомню, как там ходят настоящие леди. Он ссадил Джеймса на кушетку, поднялся, покачнувшись на затекших ногах, поправил сползший ворот платья и снова прошелся взад-вперед, на этот раз стараясь копировать жеманные повороты и позы. Джеймс фыркнул, потом засмеялся, и радость вернулась, словно никуда и не исчезала. Под конец своего короткого представления Крозье сделал глубокий реверанс, запутался в юбке и крепко выругался, но все равно получил искренние аплодисменты. — Пора возвращаться? — спросил он, отсмеявшись. — Да, если хотим уйти незаметно, — кивнул Джеймс. — Я выведу нас через черный вход, он совсем рядом. Крозье не стал спрашивать, откуда Джеймсу известны все потайные ходы третьеразрядных театров, как часто и с кем он проводит время в таких старых кладовках, заброшенных гримерках и еще бог весть где. Даже если Джеймс врал о своем почти-одиночестве, то была сладкая ложь, которую Крозье был готов принять. Даже если он сам был лишь мимолетным увлечением для этого блестящего офицера — что ж, такова его судьба. Крозье предпочел бы один такой эпизод долгим годам якобы счастливого супружества у камина, в шлафроке, подле супруги, которая пересказывает светские сплетни и вышивает бесконечную подушку. — Я переоденусь под сенью дерев, — произнес Крозье, указывая на кадки. Одна из двух ламп уже почти прогорела, но он все равно не хотел, чтобы Джеймс видел его тело «в невыгодном свете». — Как вам угодно, — Фитцджеймс уже распутывал шнуровку на своем платье; декольте и рукава соскользнули, обнажив его плечи, и Крозье поймал, запомнил этот последний миг интимности в полумраке, прежде чем удалиться с охапкой одежды в пыльное укрытие. * * * Они попрощались на улице, взяли разные кэбы и покатили каждый своей дорогой. Отрезвленный тряской хэнсома по неровной мостовой, Крозье постепенно приходил в себя. Чары недавнего происшествия слабели и спадали с него по мере того, чем более он удалялся от обшарпанного театра, чем ближе становилось его скромное жилье и жизнь с так и не разобранным морским сундуком. В конце пути Крозье почти утвердился во мнении, что все это случилось не с ним, а с каким-то другим Фрэнсисом Родоном Мойрой Крозье, оставшемся в прошлом, как в какой-то далекой экзотической стране. Эта мысль дарила привычную грусть и покой. Разумеется, он больше не собирался ездить к Фитцджеймсу; Крозье умел мужественно выносить выпавшие на его долю испытания, но сам себе таковые предпочитал не устраивать. Все шло своим тоскливым чередом до тех пор, пока однажды Крозье не получил странное письмо. Там и написано толком ничего не было, лишь дата, адрес в Брайтоне да росчерк инициалов. В листок бумаги были вложены два маленьких лоскутка ткани: красный бархат и темно-синий атлас со стеклянной бусиной. Еще там был уголок белоснежного батистового платка, обшитый тонким кружевом, но Крозье не стал размышлять над этой шарадой. Впервые в жизни он был слишком счастлив, чтобы думать.