Танцы на стекле

*** Заставить шестерых посетителей-людей забыть об исчезновении одной посетительницы-нелюдя не заняло времени больше, чем требуется для торопливого щелчка пальцами, а в следующий миг Кроули уже стоял у столика Азирафаэля — если уж вынужден чудесить отведение глаз ради начальства, то грех не воспользоваться результатами оного и самому. — Привет! — выдохнул он, в своей обычной развязно-расхлябанной манере падая на стул рядом с тем, который занимал ангел, и старательно делая вид, что все как всегда и ничего необычного тут вовсе не происходило (ну и жалея о том, что отведение глаз работает лишь на людей, как же без этого). — Не ожидал тебя здесь увидеть. — Аналогично. Голос ангела был сух, глаза устремлены в тарелку, словно смотреть на Кроули ему было неприятно. Хотя почему «словно»? Наверняка именно так и было. Кроули подавил тоскливый вздох. Не надо было врать, что просто идет прогуляться, они же обещали не врать друг другу. Не хотел огорчать, справедливо (читай — малодушно!) рассудив, что вряд ли ангелу понравилось бы, узнай он о периодических встречах Кроули с бывшими коллегами. Конечно, он ничего ангелу не обещал, но… “Наша сторона” и все такое. Сам-то Азирафаэль со своими порвал довольно решительно и не общается, и как бы по умолчанию подразумевалось, что и Кроули поступает точно так же. И Кроули в общем и целом именно так и поступал, а если исключения и случались, то старался, чтобы ангел о них не знал. Люди правильно говорили — то, о чем ты не знаешь, не может сделать тебе больно. И вот. Узнал. Лучше бы было сказать. Заранее. Объяснить, пожаловаться на злобствующее руководство и вместе посмеяться потом. Может быть, и сейчас еще не слишком поздно. Кроули ведь не врал ангелу в самом главном: никаких поручений Снизу, никаких больше демонических дел. А это… так, мелочи, Азирафаэль же должен понять. Надо только ему все объяснить… — Ангел… — начал Кроули. И замолчал. Не то чтобы он боялся гнева Вельзевул… Да и вряд ли она имела в виду Азирафаэля, ей бы и в голову не пришло, она скорее про прочих демонов говорила, а даже если бы и имела, то вряд ли узнает… Вельзевул? Не узнает? Конечно. Ты можешь не заметить муху — и продолжать верить в то, что и муха тебя не заметила тоже. Впрочем, если быть честным хотя бы с самим собой, дело даже не в этом. Азирафаэль отложил нож, аккуратно промокнул губы салфеткой, и только после этого уточнил у стенки напротив все тем же непривычно сухим и спокойным голосом: — Ты хотел что-то сказать? — Да! Ангел… — Кроули прочистил горло. — Это у тебя... десерт? На этот раз пауза была куда длиннее. — Нет. Азирафаэль снова взялся за нож и вилку. Конечно же, не десерт! Кроули и сам это отлично видел, ляпнул первое, что пришло на язык, и дело было даже не в здоровом опасении страшной вельзевульской мести. Ну, во всяком случае, не только в нем: слишком стыдно оказалось признаться, что бывшее начальство использует его еще и… ну, короче, использует. «Яйца демона», вот как называлась та закуска, что лежала сейчас на тарелке перед Азирафаэлем. Фаршированные острым паштетом яйца. Очень острым паштетом — таким же острым, как нож в правой руке Азирафаэля, которым он методично и быстро шинковал сейчас эти яйца на тончайшие ломтики, не толще розового лепестка каждый. Много, много, много ломтиков. Кроули давно не видел своего ангела в такой ярости — очень тихой, очень спокойной, почти бесцветной ярости, от этого еще более страшной. — Ангел… — Кроули запнулся, хрустнул сплетенными в замок пальцами и продолжил со всей возможной решимостью: — Это совсем не то, о чем ты мог подумать. Это не связано с причинением вреда, не какие-нибудь адские происки. Не… не козни. Ничего, направленного против людей. Или… твоих бывших коллег. Или Плана. Это… понимаешь, это личное. Нож скрежетнул о тарелку. В воздухе отчетливо запахло палеными перьями. — Почему-то я совсем не удивлен, — сказал Азирафаэль тихо. Очень тихо, Кроули расслышал с трудом. Голос у ангела был по-прежнему сух, взгляд упорно отказывался отрываться от тарелки с терзаемым демоническим яйцом. Похоже было на то, что уверения Кроули его ничуть не успокоили, скорее даже наоборот, напряжение лишь усилилось. Кроули никогда не задумывался об истинном облике Азирафаэля, все эти колеса с глазами, крылья и анимоформы его не особо занимали. С самого начала начал Азирафаэль был для него живым олицетворением огненного меча — и никак иначе. Азирафаэль. Единственный в своем роде ангел господень, что отдал свой огненный меч людям, как будто бы это так и надо, самое обыденное дело, взять и отдать, ни на секунду не задумавшись. Впрочем, для Азирафаэля ведь все именно так и было, потому что он сам по природе своей был тем самым огненным мечом гнева божьего, в самой глубинной своей сути, и все эти тысячи лет он именно им и оставался. Огненный меч в белом пушистом облаке. Облако большое и мягкое, уютное, теплое. Ангел такой же, как это облако, он не умеет обижаться и злиться, он добрый и мягкий, и этой мягкости и доброты в нем так много, что можно забыть о том, кто он такой на самом деле. Тем более что протуберанцы его внутренней сущности почти никогда не прорываются наружу, а даже если и прорвутся — их довольно легко погасить... Вернее, даже не так: ангел сам их погасит, если его отвлечь, развеселить, переключить внимание. Ангел всегда так легко — и так благодарно — отвлекается. Кроули сглотнул, чувствуя, как звенит сгустившийся воздух. Надо было срочно что-то сказать. Переключить внимание, вовлечь в разговор, потом станет проще. По прошлому опыту Кроули помнил, что легче всего Азирафаэль отвлекается на еду — или хотя бы разговоры о ней. — Не знал, что ты любишь демонические… хм… Черт. Лучше бы было промолчать. Или заговорить о чем-нибудь другом. Или вообще отделаться бессвязными звуками. — Демонские яйца. Люблю. И всегда любил. — Нгк… эмг… а… — Да. Теперь они самые, непроизносимые демонические звуки. Тебя не туда заносит, ангел не мог иметь в виду то, от чего тебя бросило в жар, он же ангел! Ну же, соберись, у тебя же змеиный язык, он должен быть хорошо подвешен! — А… почему ты их никогда не заказывал, когда мы… Азирафаэль пожал плечами. — Исключительно из соображений деликатности. Думал, что тебе это могло бы быть… хм… неприятно. Смотрел он по-прежнему в стол, но, кажется, ярость его потихоньку стихала. Нож он, во всяком случае, отложил и теперь крутил в пальцах салфетку. Напряжение, ранее заставлявшее воздух над столиком вибрировать и искриться, снизилось до легкого еле слышного звона. Кроули рискнул перевести дыхание. Но сказать ничего не успел — Азирафаэль заговорил снова, медленно и задумчиво: — Здесь их на удивление хорошо готовят, знаешь ли, даже не ожидал. Паприка в меру подкопченная, ни больше, ни меньше, именно так, как надо. Некоторые считают, что можно обойтись и обычной тертой паприкой или вообще без уксуса, но в результате получается совершенно не то. — Азирафаэль все еще прятал взгляд, но голос его потихоньку оживал. Похоже, ангел постепенно успокаивался и даже входил во вкус, оседлав любимую тему. — Паприка очень важна, и это должна быть правильно подкопченная паприка. Одна восьмая чайной ложки, не более, и по пол-ложки горчицы и винного уксуса. Для правильного вкуса горчицу берут обязательно дижонскую, а уксус белый. Ложка оливкового масла — на этот раз ложка должна быть столовой, — полторы столовых же ложки майонеза и крупная щепотка соли. Это для начинки. Или про соль я уже упоминал? Нет? Соль важна. Ну и яйца, конечно. Четыре штуки. С яйцами самое интересное — чтобы получилась симметричная аккуратная лодочка, желток должен быть как можно ближе к центру, а при вертикальном хранении он сдвигается к широкой части. Поэтому яйца необходимо достать из холодильника за сутки до варки и дать им отлежаться горизонтально. Я что-то забыл? А, ну да, конечно же, табаско! Хотя бы пара капель... но для истинно «дьявольских» яиц нужно много табаско... как можно больше табаско… Голос его потихоньку замедлялся и гас, словно ангел не хотел замолкать, но никак не мог придумать новую тему для разговора. Продолжая паниковать и улыбаться, Кроули поймал подачу и пасанул наугад, надеясь, что все делает правильно: — Мне всегда казалось, что тебе по нраву что-нибудь более изысканное или… хм... ангельское. Устрицы, например, или... — «Ангельский кекс»? — живо откликнулся Азирафаэль, бросив на Кроули быстрый благодарный взгляд. И нет, Кроули это вовсе не почудилось, как и легкая тень улыбки, скользнувшая по светлым губам. — Вот уж воистину дьявольское искушение этот «ангельский кекс»! — Нет, точно не почудилось. — А ты знаешь, что в Штатах под этим же названием подразумевают совершенно другой десерт? Тоже называют ангельским кексом, но совершенно не то. Никогда не пробовал? Мне довелось. Это почти несладкий и невесомый низкокалорийный воздушный бисквит без капли жира, его готовят на белках без добавления масла, только представь! И это они считают искушением? И, разумеется, никакого сладкого масляного крема! Все-таки британский вариант куда ближе к грехопадению, а американцы в этом деле истинные ублюдки и ничего не понимают в удовольствиях от настоящей еды. Кроули вспомнил так любимые Голодом Макдоналдсы… и предпочел согласиться. Впрочем, он бы согласился, даже если бы Азирафаэль сказал, что крем для настоящего ангельского торта сбивают непременно из жира некрещеных младенцев или начал бы нести другую какую подобную чушь — ангел успокоился, оживился, глаза его больше не были обжигающе холодными. Одного этого было уже достаточно, чтобы соглашаться с любыми его высказываниями, как бы глупо они ни звучали. А ведь он еще и улыбался. Улыбался. Снова. — Кстати, об ублюдках... — Азирафаэль бросил на Кроули еще один быстрый взгляд, продолжая улыбаться. — Я хотел бы тебя попросить… Вернее, спросить… Если ты, конечно, не возражаешь. — Все что угодно, ангел. — Для нее ты тоже танцуешь у шеста? Голос его при этом оставался совершенно обыденным и скучным, таким впору просить передать салфетницу или уведомить собеседника о том, что на улице опять идет дождь, какая неожиданность, и это в Лондоне, ну кто бы мог подумать... Разве что улыбка стала чуть более напряженной. — Что… — Кроули показалось, что он ослышался. Ведь не мог же Азирафаэль на самом деле... — Что слышал. Я спросил: для нее ты тоже танцуешь голым? Только не надо врать, что вы просто случайно встретились и зашли выпить кофе, я видел диск. Тоже... пилон? Или она предпочитает более откровенные... ролики... с твоим участием в главной роли? Роль в ролике. Я скаламбурил, если ты не заметил. Правда, смешно? — Ангел… Кроули показалось, что он не смог выдавить вслух даже это короткое слово, таким спазмом перехватило горло. Но, похоже, все-таки смог: Азирафаэль презрительно сощурился, вздергивая подбородок. Короткая голубая молния ударила в столешницу, зашипела, брызгая искрами. — Я шесть тысяч лет ангел, мой дорогой. И я задал вопрос. Очень простой вопрос. — Ох, ангел… — Кроули понял, что улыбается, отчаянно, радостно, облегченно, и это было плохо, наверное, очень плохо и неуместно и могло только еще больше обидеть-разозлить и оттолкнуть Азирафаэля, но Кроули ничего не мог поделать со своим лицом. — Ох, ангел... знал бы ты, как же я тебя обожаю! Какие у Азирафаэля глаза… Он опускает голову, смотрит исподлобья, пытается грозно хмуриться, но глаза... Огромные, пронзительно голубые, растерянные. — Не… не надо врать. И… и смотреть… так… — Его голос падает почти до шепота, губы поджимаются в тонкую нитку, огромные голубые глаза становятся возмущенными и отчаянно несчастными. — Я видел диск. Черно-красный, не перепутаешь. Что на нем было? — Мультики, ангел! Просто мультики. Ну, такие, специфические, она их любит, а внизу не достать, сам подумай, какие в Аду мультики! Попросила записать, я записал, у меня целая пачка таких дисков. Ох, ангел… Если бы ты знал, как… — Как... глупо. — Азирафаэль верит сразу, он всегда верил Кроули сразу и до конца, хотя чаще всего хватало сил (или чертовой ангельской чопорности) сделать вид, что это не так, и даже произнести ритуальное «конечно же, я тебе не верю, ты же демон, как тебе вообще можно верить, заходи, мой дорогой, и чувствуй себя как дома, я давно тебя ждал и ужасно соскучился». Но не в этот раз. В этот раз сил у него не хватает ни на что, и ангельская чопорность не помогает. Он горбится, обхватывает себя руками за плечи, словно ему вдруг стало холодно, обмякает на стуле, пряча опущенное лицо. — Мультики… — Голос его звучит еле слышно, горький смешок скорее угадывается. — Мультики. А я проболтался. Так… глупо. Тихо, почти неслышно. Кроули ни за что не расслышал бы, будь между ними стол. Только вот стола между ними больше нет, никакого чертова стола, хотя Кроули и не помнит, чтобы щелкал пальцами, но наверное все-таки щелкал, потому что нет никакого стола, а есть только ангел, поникший и совершенно несчастный ангел с мокрыми голубыми глазами — и сам Кроули, на коленях у ног этого ангела. И теперь можно все. — Кроули! Перестань! Это же неприлично… люди же смотрят… Щелчок пальцами. — Больше не смотрят, ангел. И можно улыбаться. И прижиматься щекой к теплым и мягким коленям. И обнимать за талию, крепко-крепко, чтобы точно никуда даже и не подумал смыться, а то знаем мы этих ангелов. И, запрокинув голову, смотреть в голубые глаза, такие теплые, такие смущенно-возмущенные, такие счастливые. — Я люблю тебя, ангел. Ответом — мгновенная вспышка розового и голубого. Розового больше, но голубое ярче. — Спасибо. — Чопорно поджатые губы, сдержанный тон, полный достоинства. И — предательская ямочка на левой щеке. И — сияющие глаза. И — румянец, заливающий обожаемое лицо от ушей до самого кончика вздернутого носа. — Я очень тебя люблю, ангел. — Большое спасибо. — Очень-очень. — Очень большое спасибо. Азирафаэль словно обретает внутренний стержень — чертов чопорный ангельский стержень! — выпрямляет спину, опускает руки, расправляет плечи и гордо задирает подбородок. Но глаза у него сияют, а в уголках плотно стиснутых и предательски подрагивающих губ прячется такая же теплая усмешка. Да и руки, что характерно, опускаются как раз туда, куда надо (и Кроули наверняка бы замурлыкал от удовольствия, если бы змеи умели мурлыкать). И пока ангельские руки ерошат волосы Кроули, а глаза такие теплые и сияющие, что в них так легко потеряться и утонуть, — он может говорить все что угодно, этот чертов ангел! ________________________________________ ПРИМЕЧАНИЕ * — Ангельский торт в представлении британцев — это три коржа из кексового теста (розовый, желтый и натуральный), промазанные очень сладким масляным кремом. Тесто для таких коржей называют “мадейрой” или “четыре четверти”, ибо масло, яйца, сахар и мука присутствуют в нем в равных долях. Более правильным считается тесто с добавлением сметаны, тогда оно получается более пористым и легким (хотя и не достигает американской воздушности). Все три одинаковых коржа 10х20 выпекаются одновременно, для чего вам потребуется или три одинаковых формы или специальная британская форма-трансформер с переставляемыми перегородками. Ангельский торт — не месть, он не из тех блюд, которые требуется есть охлажденными, и куда вкуснее при комнатной температуре. К тому же это очень насыщенный десерт, а потому есть его следует небольшими порциями и обязательно запивая чаем, с которым он великолепно сочетается (что делает его еще более английским с точки зрения всех небританцев). Если бы нашелся кто-то, кто поинтересовался бы на этот счет мнением Кроули, тот заметил бы, что Ангельский торт идеально сочетается и с Азирафаэлем — впрочем, трудно было бы в Британии или даже во всем мире отыскать что-то, что плохо бы сочеталось с этим конкретным ангелом или хотя бы не напоминало о нем — во всяком случае, с точки зрения Кроули. А уж обоих ангельских кексов это касалось в полной мере: американский напоминал ангела своей воздушностью и эфирной мягкостью, британский — основательностью и твердым обещанием, что даже если ты из-за него и упадешь, то это будет очень сладкое падение.