Легко утверждать, что ты в силах противостоять соблазну, когда им веет лишь слегка. Попробуй устоять, когда сам воздух им пронизан.
***
— Постой! Джури, подожди меня! Ну куда ты так втопила?! — Кхм… Прости, Марика. — Да что с тобой вечно в такие моменты не так, а? А всё ведь шло так хорошо… «У нас с тобой несколько разные понятия о хорошем», — заключила Джури про себя. Прямо сейчас ей необходимо было успокоиться, переключить внимание. Но как объяснить обыкновенной смертной девушке, что если кто-то начинает быть особенно ей симпатичен, это грозит такому человеку куда больше, чем та может себе вообразить? Джури вздохнула, легонько ткнув носом туфли мелкий камешек у своих ног. — Слушай, я одного в толк все никак не возьму, — не унималась Марика, — он же совершенно точно тебе нравится, так? — Угу. — Так чего ты до сих пор не призналась? Ты же красива до одури! Он наверняка сам первый шаг не делает только потому, что и допустить не может того, что вообще тебе симпатичен! — Угу… — Что, «угу»?! Ты меня вообще слушаешь?! — Да… Прости. Не по себе мне как-то. Тебе не обязательно было за мной идти. Я понимаю, что ты очень ждала этой встречи. Так что можешь вернуться к ним и передать, что мне стало нехорошо, и я пошла домой. Нечего тебе страдать из-за моих заморочек… — И кем я, по-твоему, буду выглядеть со стороны? Бросила лучшую подругу в плохом самочувствии одну до дома добираться? Ну нет уж, спасибо! Уж лучше пошли, мороженым меня угостишь, раз уж усидеть там ты никак не в силах. — Да брось. Ты же так долго ждала этого шанса. Неужели даже самое вкусное мороженое того стоит? Марика посмотрела на Джури с грустью и досадой. — Ну а что ты мне предлагаешь? В конце концов, там много кто из парней ради тебя одной заявился. И без тебя это уже будет явно не лучший вечер. Кроме того, причины толковой ты мне так и не дала. А так я и правда баллов в глазах Шона не прибавлю… Джури уже было собиралась ответить, но внезапно возникшее ощущение знакомого присутствия рядом захлестнуло ее волной резкого недовольства. — Думаю, я смогу с этим помочь, — раздался сзади мелодичный мужской голос. Марика охнула, изменившись в лице. И в этой прекрасно известной Джури смеси из восхищения с раболепием — будто в зеркале — отражался её надоедливый старший брат. — Это… Вы. — Добрый вечер, мисс Марика. — З… Здравствуйте… — Если Джури провожу домой я, ваша репутация определенно не пострадает, ведь так? — Ох… Я не… — Не слушай этого болвана, он просто обожает строить из себя галантного позера. — Как жестоко, — усмехнулся Харука. — Зато правда, — огрызнулась Джури. Марика хлопала глазами в привычном недоумении. У нее, как и у большинства сокурсниц Джури, практически всегда была схожая реакция на ее брата. И эта его ослепительная божественность в последнее время буквально выводила Джури из себя практически мгновенно. Добившись от отца разрешения на пятнадцать лет жизни и обучения среди людей, ей пришлось примириться с тем, что совсем одну ее, увы, не оставят. Однако с годами и поступлением в университет, присутствие Харуки стало все больше ее тяготить. Где-то в глубине разума, в области рационального и здравого, младшая Куран понимала, что он ни в чем не виноват. Он всего лишь выполнял вверенную ему роль. Кроме того, она сознавала и то, что вдобавок Харука делает это не из-под палки, а из своей личной привязанности к ней. Но всё же она никак не могла отделаться от чувства душащей опеки, которая временами становилась буквально невыносима. Вот и сейчас это чувство зашкаливало, принося с собой злость, обиду и стойкое раздражение. Она прекрасно знала, кем была, помнила — кем должна стать, и уже догадывалась о коварной сути своего бессмертного естества. По сладкому аромату смертности, окружавшему всех людей вокруг нее. И по едкому привкусу безысходности, окружавшему ее саму и ее дьявольски прекрасных родичей. Эта неестественная, жалящая людской разум уколом безотчетного восторга, красота проникала в человеческое сознание, подобно яду. И эта отрава, помимо всего прочего, была притягательна для большинства смертных, будто наркотик. Стоило лишь ненадолго ослабить бдительность, как она начинала проникать глубже, пробираясь в самые отдаленные уголки разума, превращая их в безропотных рабов без единого укуса. Глядя на свою человеческую подругу, Джури ясно видела, как «яд» ее брата проникает и в нее. Однако, поскольку Харука не прилагал никаких дополнительных усилий, все ограничивалось не более чем приступом накатившего восхищения. Ей нравилась эта девушка, поскольку она была одной из тех немногих среди нынешнего окружения чистокровной, кого ее собственный «яд» отчего-то не пронимал. Джури ценила это непринужденное, открытое общение. Хотя и подозревала, что отчасти всё дело было в ее нынешнем возрасте. И что, вполне вероятно, через пару сотен лет она и сама будет немногим сильно отличаться от своих старших родственников. — Марика! Джури! — долетел приближающийся оклик, и младшая Куран тут же напряглась. — Ну куда вы… Ох… «Вот именно, что ох», — подумалось Джури. Так как эта особа, в отличие от незатейливой и простодушной Марики, была «отравлена» тягой к ее брату куда сильнее. — Мистер Харука… Добрый… вечер, — на и без того подчеркнутых косметикой щеках заиграл заметный румянец. — Не ожидала встретить вас здесь… «Ты забыла добавить «но очень этому рада», Джилл», — закончила Джури про себя, взглянув на сокурсницу. — И вам здравствуйте, мисс Джилл, — отозвался Харука в приветливой улыбке, на что сердце юной студентки отреагировало незамедлительно, пропустив удар, а затем забившись чаще в трепетном волнении. Чего оба чистокровных, разумеется, не почувствовать не могли. «А ну перестань!» — Джури резко уколола разум брата требовательным ментальным посылом. «Но, Джури, я же ничего даже не сделал», — недоуменно отозвался тот. «Будто тебе требуется что-то делать… Одного твоего присутствия уже достаточно. Так сверх этого-то не усугубляй!» «Хорошо, хорошо, как скажешь…» Присутствующие рядом смертные и помыслить не могли, что за маской сдержанного спокойствия этой обворожительной родственной пары скрывается обыденная будничная перепалка. Будь они такими же, как они, Джури наверняка бы просто ткнула брата в бок, отпустив некую колкость. Но, так как в данном случае у нее такой возможности не было — ведь это смотрелось бы неимоверно странно — приходилось довольствоваться безмолвным общением. Она чувствовала, что даже при всём своем согласии с ее требованиями, Харука определенно забавлялся её бунтарством. Он умилялся этому, подобно взрослому человеку, что умиляется капризам малого дитя. А она злилась, даже зная, что всё на своих местах — в конце концов, у нее до сих пор шел переходный возраст, и продлиться это могло еще как минимум лет пятьдесят. Одной своей частью Джури понимала, что он в полном праве реагировать так, что это всецело обоснованно, но удерживать возмущение другой себя, отчаянно рвущейся к самостоятельности, было неимоверно трудно. — Эм, а вы пришли за Джури? — робко поинтересовалась раскрасневшаяся от волнения Джилл. — В точку, — ответил Харука. — Прошу прощения, что вмешался в ваши планы, но я вынужден отнять ее у вас, — добавил он, мягко положив ладонь на плечо сестры. — Ох, нет, нет, что вы, ничего страшного, мы всё понимаем, — затараторила Джилл, всплеснув руками. Джури вновь послала Харуке укол недовольства, на что тот легонько сжал её плечо, призывая к спокойствию, так как лицо начало выдавать ее чувства уже явственно. Джури опомнилась, взяв себя в руки. — Простите, но мне и правда пора, — сказала она, повернувшись к подругам, и от явленного ранее раздражения не осталось и тени. Однако от Марики это не утаилось, судя по адресованному Джури вопросительному взгляду. Но ничего, позднее младшая Куран непременно найдется с достаточно исчерпывающим ответом. Откланявшись, брат с сестрой оставили двух студенток в одиночестве и молча зашагали по многолюдной мостовой. По первому времени они шли молча, игнорируя любопытные взгляды, каждый в силу своих возможностей. Однако уже через пятнадцать минут назойливый шелест людского восхищения стал отдаваться ощутимо стойкой пульсацией в висках юной чистокровной. Близость Харуки усилила внимание к ним, так что люди оборачивались на них неосознанно; и, увы, активнее, чем бывало в моменты, когда они находились порознь. Джури старательно гасила мысли и сдерживала растущее напряжение. Но временами выносить концентрацию направленных энергетических потоков было неимоверно трудно. Возникало ощущение, будто она тонет. Будто захлебывается, не переставая при этом дышать. Будто в нее вливают больше, чем она способна вместить. Когда это нахлынуло на нее впервые, она перепугалась настолько, что боялась выходить в люди несколько последующих месяцев. Но позднее явилась необходимость, и ей пришлось осознать: во всём необходимо соблюдать равновесие, как говорил ей отец. И заложенный в ее природу механизм — не исключение. «Не противься своей сути, моя девочка, ты именно такая, какой тебе положено быть. Мы возникли в этом мире не случайно, и чем раньше ты осознаешь закономерности, по которым мы с ним сосуществуем, тем вы быстрее сроднитесь. И тогда все эти тревоги утихнут, а страхи — отступят. Потому что тогда ты всё поймешь…» Вероятно, их мать говорила нечто подобное каждому из них в пору отрочества. Хотя Джури никогда не обсуждала этого с Харукой, а про их общего старшего брата по-прежнему знала не больше долетавших издали оборванных слухов. Порой казалось, будто их разделяют намеренно. Об этом никогда не говорилось так прямо, однако события говорили с младшей Куран яснее каких-либо слов. По какой-то причине Ридо был отделен от них с Харукой едва ли не с того времени, как Джури родилась. И иногда мысли о возможных тому причинах становились настолько навязчивыми, что занимали ее целиком. Какое равновесие нарушится, если бы все они были рядом? Единственный, кого Джури сейчас могла об этом расспросить, шел с ней рядом, но у нее до сих пор не хватало решимости завести этот разговор. И в основе этих сомнений лежал страх — глядящий на неё разноцветными глазами из обрывков детских воспоминаний. Но обо всём этом она еще непременно поразмыслит — когда придет время. Сейчас же следовало сосредоточиться на том, что было важно в данное время. Ведь неспроста же, в конце концов, Харука объявился. Ему даже не обязательно было что-то говорить — она и так всё прекрасно понимала. Сформировалась проблема. И если Джури так и будет продолжать убегать от этого (как поступила и сегодня), это несомненно скажется в ближайшем будущем. — А как справлялся ты? — вдруг спросила она. — В столь раннем возрасте это всем дается непросто. — Я не об этом спросила. Харука усмехнулся. — Хочешь услышать от меня конкретный совет? — Не отказалась бы, раз уж ты всё равно ни на шаг от меня не отходишь, — фыкнула Джури. — Тут есть только три пути, — проговорил он. — Служение, разделение и… — Что? — произнесла она, поняв, что пауза затянулась. Харука остановился. Джури обернулась. И его взгляд заставил ее невольно вздрогнуть — настолько непривычно серьезен он был. — Поглощение. Она сглотнула ком подкатившей к горлу тревоги. Не то, чтобы он озвучил ей нечто такое, чего она сама не знала. Но одно дело — знать об этом на словах, имея поверхностное теоретическое представление. И совсем иное — стоять в шаге от необходимости практического опыта. «Во всём нужен баланс, Джури. Именно поэтому тьма стремится к свету, а свет тонет во тьме. Со стороны может показаться, что мы застыли во времени, но это не так. Дело в самом его течении и в том, что, в отличие от смертных, мы ощущаем его иначе. За срок жизни одного камня успеют расцвести и увянуть мириады цветов. Но это не означает, что камень важнее их. Просто их роли изначально различны. Поэтому не позволяй силе опьянять себя. Поскольку даже самый прочный камень можно расколоть…» Человек, в невинной симпатии к которому ее уличила подруга, стал первым серьезным искушением в жизни Джури. Он отличался от остальных. И глядя ему в глаза, она видела там лишь помесь интереса с осторожностью — но ни тени того безотчетного восхищения, что окружало ее едва ли не всецело. Это интриговало и манило одновременно, однако юношеская несдержанность и неопытность сказывались, вынудив Харуку вмешаться. Поначалу Джури испытывала дичайшую неловкость из-за этого. Но обстоятельства вынудили ее пересмотреть свой взгляд на ситуацию довольно скоро. Потому как она быстро осознала, что риск обрушения всей уже ставшей привычной действительности неимоверно велик. — Тебе придется выбрать, — заговорил Харука вновь. — И лучше бы ты успела это сделать до того, пока мне не придется выбрать за тебя. Ты ведь понимаешь? «Конечно, понимаю», — подумала она. Хотя на деле сильно сомневалась, что это действительно так. — А неужели нет никакого… другого варианта? — Например? — Ну… Есть же люди, которым известно о нас… И они нам не враги… И они не боятся нас… Харука усмехнулся, легонько приобняв Джури за плечо. — Ч-что? — В такие моменты ты само очарование. Прости, прости, — поспешил добавить он, заметив, как она нахмурилась. — Но это просто ужасно мило — сравнивать людей из преданных нам поколениями родов с тем, что бередит сейчас твое спокойствие. Джури почувствовала, как к щекам подступает краска стыда, и отвернулась, закусив губу. Снова она выпалила вопиюще наивную глупость. И когда ладонь брата бережно коснулась ее макушки, легче вовсе не стало — наоборот. — Я понимаю, о чем ты думаешь. И, поверь, я был бы искренне рад, если бы такое было возможно. Но люди, способные принимать нас такими, каковы мы есть без необратимых изменений для себя — все равно, что капля воды в пустыне. И шанс, что ты соприкоснешься с такой каплей хоть на миг — ничтожно мал. Даже если этому человеку каким-то чудом удастся принять тебя такой, какая ты есть, и остаться тем же, кем он тебя зацепил, продлится это ровно столько, сколько способна прожить капля воды среди песка. Но, думаю, мои слова будут для тебя не более чем набором бессвязных метафор, пока ты не пройдешь через это сама. Джури дернулась, вывернувшись из-под руки Харуки, окинув его обиженным взглядом. — Ты что, меня совсем за младенца держишь?! Харука тихо рассмеялся. — Что ты, я вовсе не имел такого в виду. Но разве не ты сама говорила, что мои речи порой под стать «старикану из прошлого тысячелетия»? — Ага, тоже мне старикан — с такой-то сногсшибательной наружностью. — Это комплимент? — А сам как считаешь? Он снова рассмеялся, на сей раз более звонко, после чего сгреб сестру в охапку и крепко обнял. Джури тут же запротестовала, забарабанив кулаками по его спине. Но быстро сдалась, ощутив теплый приток окутавшей ее силы. — В любом случае я с тобой, поэтому не бойся. Даже если ты не сможешь устоять и заберешь его жизнь, я не отвернусь от тебя. Помни об этом. И она помнила. Даже когда всё подошло к границе краха ее маленького уютного мирка. Только вот этот факт не сильно помог смягчить удар, пустивший по камню ее выдержки первую трещину.***
— Ну, ну, милая, будет тебе. Всю жизнь взаперти не просидишь. — Уж лучше просидеть, чем быть… Такой… — Ох, Джури, детка… — Нет, мама. Я не могу этого понять. Точнее — не хочу понимать. Как… Как нечто такое может быть в порядке вещей? Ведь у меня же клыки не вчера прорезались! Не ты ли сама говорила, что после этого станет легче? Тогда почему?! Почему это случилось?! А если бы отец не остановил меня?! Что тогда?! Я бы ведь… Я же… могла… Кх… — Тише, дитя, не позволяй чувствам бушевать столь неистово, будет только больнее. Дыши ровнее. Да, вот так. Смотри на меня. — М-м-ма-ам… — Я знаю, что тебе тяжко, девочка, но слезами ты себе не поможешь. Это случилось потому, что ты пожадничала. Потому что забыла то, о чем всегда необходимо помнить — игнорировать голод непозволительно. Не потому, что это невозможно, а потому, что его последствия для чистокровного куда более опасны, чем для любого другого представителя из иерархии нам подобных. Теперь-то ты осознаешь почему? — Д-да… «Чистокровному вовсе не нужны клыки, чтобы питаться. Само наше естество являет собой источник, поглощающий чужие силы без единого прикосновения. Это заложено в нашей природе изначально — быть саморегулирующимся инструментом, иссушающим любую жизнь в этом мире. И клыки, испитие крови, как и вынужденные погружения в долгий сон для нас не более чем сдерживающие факторы — оковы, которыми мы усмиряем свою ненасытную суть…» Мысленная речь матери лилась прямиком в сознание, а ее теплая рука успокаивающе гладила Джури по волосам. — Но, пойми, моя дорогая дочь, — сказала она уже вслух, — мы не чудовища и не благодетели. Мы всего лишь часть исполинского механизма, который поддерживает в этом мире равновесие. Поэтому, даже если сейчас ты мнишь себя чем-то отвратительным и ужасным — это лишь оттого, что ты пока не в силах охватить всей картины целиком. — Но… получается… что мы способны только… пожирать всё вокруг себя? Что же в этом… хорошего? — А что в этом плохого? Тебя определяют только твои поступки. Ты намеренно навредила той девочке? — Н-нет… — Ты охотилась за ней? — Нет… — Стремилась целенаправленно поглотить ее сущность? — … — Испытала удовлетворение от содеянного? — Нет! — Вот видишь? Обладать возможностью поглощать жизнь вокруг себя, еще не значит — быть бездонной алчущей пастью. Быть таковой или нет — решать тебе. Так что, вместо того, чтобы корить себя и сокрушаться о содеянном, может лучше подумаем над тем — как избежать подобного в дальнейшем? — Л-ладно… — Ну вот и умница… Вот только даже стремясь постичь себя, стараясь не обратиться при этом прожорливым монстром, всегда есть риск таковым стать. Об этом мать ей никогда не говорила.***
Дождь бил по лицу и заливал глаза, размывая очертания и без того нечеткого неба. Было холодно. Дрожь пронизывала каждую частичку тела. Но она всё равно продолжала стоять смирно и ловить эти жесткие тяжелые капли, в пустой надежде, что они сумеют расщепить её в пыль и смыть с прочей грязью этого мира. Яд жестокого разочарования плескался по венам под отзвуки поглощенного ею разума, что отныне стал ее частью, и уже не сможет вырваться. В висках пульсировала боль, сдавливая череп грузом вины. Она не смогла. Всё произошло даже раньше, чем она успела осознать происходящее. Настолько внезапно, настолько слажено — на миг даже почудилось, будто ее собственное тело и не ее вовсе — так, словно она наблюдает за собой же со стороны, кричит немым криком, но не может произнести и звука. Ей не пришлось шевельнуть хоть пальцем. Потребовалось ослабить поводок контроля воли лишь на миг, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы дышащий жизнью молодой парень упал замертво бездыханной пустой оболочкой. Она ведь знала. Ведь слышала об этом не раз. Но доселе не верила. Не осознавала до конца — кем является. И поняла это лишь во вспышке предсмертного изумления человека, чью жизнь забрала. Джури знала, что сейчас ей нельзя находиться там, где кипит жизнь, потому что ее состояние нестабильно. И если она не совладает с обрушившейся на нее волной эмоций, это может обернуться куда более разрушительными последствиями. Но всё, на что ее хватило — подняться на крышу старого университетского корпуса, стоящего в небольшом отдалении от прочих строений. Это здание пустовало, но бурлящий жизнью улей смертных располагался довольно близко. И пока Джури предпочитала не думать о том, что может произойти, если ее «жаждущая поглощать всё живое» суть вновь сорвется с цепи. Где-то рядом промелькнуло эхо присутствия брата. И спустя всего пару ударов сердца стена дождя перед ней взорвалась, словно от массивного удара. Льющие с неба струи разлетелись в стороны, и очертания тела Харуки стали проявляться прямо у нее на глазах. Он ступил на бетонную крышу, замерев в двух шагах. Брат смотрел на нее с печалью и тревогой, но ничего не говорил, давая ей время. Она посмотрела в ответ, так же — молча, а затем ее сочащийся болью голос зазвучал прямо у него в голове. «Ты знал? Харука… Скажи мне честно. Ты ведь с самого начала знал… что всё так и будет? Ну же… Ответь мне! Если знал — почему не остановил? Почему вообще позволил мне…» «Позволил что? — проскрежетал ее собственный голос, но говорил им явно некто иной. — Ну же, закончи мысль. Чего умолкла? Что он тебе позволил? М?» Джури затрясло сильнее. Казалось, ещё немного, и голова просто взорвется. «Трусиха, — продолжил «ее» голос. — Он позволил тебе жить. Потому что ему так хочется. Равно так же, как и твои родители — дали тебе жизнь, потому что так пожелали. Все они, в отличие от тебя, четко понимают — чего хотят. Ты же — предпочла обманываться, за то и страдаешь. И до тех пор, пока ты не научишься быть честнее в своих собственных желаниях, ни о каком равновесии не может быть и речи. Так что в следующий раз хорошенько взвешивай — кого делать объектом своего пристального интереса». — А… А-ах… — Джури… — Нет… Нет… Нет! А-а-а-а-а!!! Она наконец осознала. Прочувствовала. И поняла. На нее обрушилась боль. Сознание стало подобно пучку оголенных нервов. Все иллюзии, которые она уже успела выстроить и полюбить, рвались одна за одной, проносясь лихорадочным потоком образов перед ее внутренним взором. Та, где она мнила себя простой студенткой. Та, где она всерьез рассчитывала на дружбу со смертной девушкой. Та, где она крутила носом и капризничала перед тем, быть рядом с кем ей подходило гораздо больше. И та, где она наивно полагала его удивить. «Он думает, что это невозможно. Но у меня точно получится. Я смогу! И тогда он наконец станет воспринимать меня всерьез. Как равную…» А по итогу она стоит перед ним на коленях, сломленная и вопящая как-то самое малое дитя, в сравнении себя с которым его ранее упрекала, омываемая ливнем вперемешку с позорными слезами. Харука осторожно опустился рядом и коснулся ее продрогших плеч. Джури дернулась, но он не позволил ей вырваться и притянул к себе. Рыдания по-прежнему рвались из ее уже саднящего от крика горла, но спустя еще пару тяжелых мгновений они начали утихать. Почувствовав, как из нее тихонько вытягивают боль вместе с намертво крепящимися к ней воспоминаниями, младшая Куран напряглась. Собрав остатки сил и воли, она уперлась брату в грудь и отпрянула от него. — Нет! Не смей! — Но, Джури… — Не нужно щадить меня. Я виновата! И, отобрав у меня воспоминания об этой вине, самой вины ты с меня не снимешь! Поэтому, прошу тебя — не надо… — Хорошо, — согласился Харука, выждав немного. — Но, раз так, тебе придется успокоить себя самой. Ты ведь понимаешь? Джури сглотнула, ощутив, как заныли челюсти. Конечно, она понимала. Хоть что-то она уже научилась понимать довольно хорошо. «Будь честнее в своих желаниях. Иначе они перестанут ждать, пока ты соизволишь это сделать, и возьмут своё сами». Ее дрожащие пальцы коснулись его плеча. Ладонь боязливо потянулась к вороту распахнутого пальто. Но губы оказались у его шеи раньше, чем она успела поколебаться. Обучение, общение со смертными, игры, в которые она играла с ними и с самой собой — всё это вмиг разлетелось вдребезги, явив Джури новое понимание: всё это время она вовсе не тренировала себя, не закаляла волю и не вырабатывала устойчивость. Нет. Всё это было не более чем отвлечением от того, чего ей хотелось уже очень давно. И вот — это наконец случилось. Клыки Джури погрузились в плоть брата, и уже с первым глотком крови она ощутила, как в нее вливается необычайное спокойствие. Уверенность. Стойкость. Выдержка. Всё то, чего ей так не хватало. Всё то, что уже было у него. И он делился с ней, передавая частичку себя в каждой капле. Размытые образы его воспоминаний мелькали у нее в голове, донося эхо моментов его собственной слабости; когда он, так же, как и она только что, был сломлен и потрясен. Моментов, где он пересиливал себя. И где он уже обрел способность идти по жизни, не шатаясь. Во всём этом просматривались очертания куда более долгого и насыщенного опыта, на фоне которого ее собственный казался Джури абсолютно ничтожным. Слезы вновь обожгли ей веки, а следом накатила и волна стыда. У нее не было никаких оснований вести себя с ним так, как она вела себя прежде. А он прощал все ее детские капризы лишь потому, что хотел прощать. Потому, что решил для себя дорожить ею. Теперь Джури понимала всё это не просто на словах и по отголоскам шепчущей интуиции — теперь это понимание струилось по ее венам. Уняв жажду и смирив волнение, хотя бы отчасти, Джури отстранилась и осторожно заглянула Харуке в глаза — темные и глубокие сейчас, будто колодец в бесконечность. Он сморгнул пару раз, и его взгляд вновь обрел привычную Джури мягкость и теплоту. Он улыбнулся ей, хотя от этой улыбки и веяло печальной усталостью, и поднялся на ноги, протянув ей руку. Младшая Куран стиснула пальцы брата и встала следом. И в этот миг у нее возникло такое чувство, будто она стоит на собственных ногах впервые. Приобретенный опыт обновил ее, и в какой-то мере Джури могла сказать, что она словно родилась заново, ведь появление новой жизни всегда происходит через боль. Однако, опираясь на руку старшего брата и обрывки его воспоминаний, она невольно осознавала: вероятнее всего, ей предстоит еще очень немало таких обновлений. Какими именно они будут, Джури в данный момент не могла даже предположить. Но сегодня она впервые познала на себе результат пошатнувшегося равновесия; в сравнении с этим все ее предыдущие проблемы взросления меркли. И во время ближайшее ей совершенно не хотелось подобный опыт повторять. Так что, если для этого необходимо будет усмирить свою гордость и заносчивость — она это сделает; доверившись тому, кто всё это время ждал, когда она наконец решится.