Ой, да не кукуй, ой, да не кукуй Да в саду лишь, да куку-е-я-ши Ох, да кукушечка. Не кукуй в саду, вот да ряба, Ой–охо-хо В саду, да ряба, ой рябая.
Когда Арсений впервые поперхнулся, он даже не сразу понял, что конкретно застряло в его горле. Это произошло прямо на съёмках, во время "Шокеров", и времени на то, чтобы отвлечься, не было. После окончания мотора он пробежался до туалета — горло неприятно саднило. Между зубов у него застряли странные белые волокна. «Странно, не помню, чтобы я жевал бумагу. Неужто лунатичаю? Та не, бред какой-то», — отмахнулся он поначалу. Но в его душе поселился мерзкий холодок. Ханахаки — бич двадцатого и двадцать первого веков, вирус, который проникает в семена цветковых растений и меняет их ДНК, позволяя им гнездиться и прорастать в дыхательной системе человека. Вирус легко угнетается сочетанием четырёх гормонов — серотонина, дофамина, окситоцина и фенилэтиламина (гормоны, отвечающие за удовольствие и счастье, главные «батарейки» влюблённости), но если их в организме недостаточно, и вдобавок к этому в избытке кортизол (гормон стресса), то цветы начинают расти с удвоенной, а то и утроенной скоростью. В итоге, человек за несколько недель буквально становится носителем кустов в лёгких и погибает от удушения или пневмонии. Что самое страшное — лечится это только паллиативно*, потому что основной удар вирусу ханахаки наносит именно пропорция гормонов, характерная для влюблённого человека. И эту пропорцию нереально высчитать, так как для разных людей она разная. Моль вещества вправо, моль вещества влево — расстрел. В смысле, долгое и мучительное умирание. Больные ханахаки исцеляются, такие случаи были — когда люди, в которых больные были безответно влюблены, отвечали им взаимностью. Но бесследно эта болезнь не проходит ни для кого. Арсений знал, от чего заболевают ханахаки. Поэтому последние полгода он был частым гостем у психотерапевта, назначавшего ему антидепрессанты, чтобы не дай бог уровень серотонина в его организме не падал ниже критической отметки. Арс с убеждённостью параноика следил за своим здоровьем, боясь подхватить злосчастный вирус, и сейчас ощущение свербежа в бронхах и белые волокна на зубах и языке его очень насторожили. Он пытался убедить себя, что это всего лишь простуда, никто не отменял гуляющие повсеместно ОРВИ и ОРЗ. Кашель не повторялся некоторое время, успокоив носителя; однако, через неделю, находясь в другом городе в туре, Арс выкашлял что-то, оказавшееся при ближайшем рассмотрении несколькими крохотными круглыми лепесточками и маленьким зелёным листочком. В его лёгких завелась земляника, которую он недавно собирал, гуляя в лесу после концерта. В комнате запахло кисло-сладким, и Арса вырвало прямо на ковёр в номере отеля. В ту ночь он никак не мог заснуть — он осознавал, что обречён рано или поздно этим заболеть, уже давно, но предполагать такое и видеть по факту — две разных разницы, как говорят в Одессе. Понимание того, что ему осталось от силы несколько месяцев, холодным душем полоскало мозги и не давало сосредоточиться ни на чём. «Обожаю землянику!» — сказал ему Антон тогда (они гуляли по лесу вдвоём). — «После неё руки долго пахнут ягодами, прям так классно!» Арсений возненавидел тот день. Уже дважды. Вернувшись в Санкт-Петербург, Арс первым делом записался к своему врачу, упросив его прийти к нему на дом, пока жены и дочери не было дома. — Арсений Сергеевич, ну что ж вы так-то… — вздохнул тот, оценив состояние больного. — Как же вы умудрились? Неужто указания мои не выполняли? — Выполнял, Илья Александрович. Всё пил, что вы мне прописывали, гулял много на свежем воздухе, отказался от алкоголя и чрезмерных нагрузок… — Арс смотрел на свои дрожащие руки и никак не мог успокоиться. — Но ведь дело в том, что я постоянно рядом с ним, понимаете? Мне жить тошно уже. — Арсений Сергеевич, вы знаете, что я вам скажу. Арс поднял измученный взгляд на врача. — Знаю. И я не пойду на это. Арсений не мог назвать точную дату, когда это всё началось. Да, он ненавидел шипперов, он ненавидел квирбейтинг, его поначалу до исступления доводили шуточки Воли и сюжетные повороты редакторов, навязывающие ему или другим актёрам гомосексуальную модель поведения. Однако, со временем ко всему привыкаешь, вот и он стал относиться к этому немного проще, и постепенно втянулся. Уже сам хватал других за руки, опрокидывал в порывах наигранной страсти на мышеловки, ставил в неловкое положение своими нелепыми заходами и фразочками. А потом внезапно обнаружил, что чаще других его тянет вогнать в краску Антона. Ущипнуть, заставить посыпаться прямо посреди импровизации. Спровоцировать, чтобы увидеть, как эти живые гибкие брови взлетают вверх двумя волнами, как округляются его и без того большие глаза, как его перегибает пополам приступ икоты от бесконечного смеха. И ладно, что все вокруг в шоке, главное — вот, в очередной раз пробита стена такого правильного гетеросексуального мальчика с такой красивенькой добренькой подружайкой, ми-ми-ми, у-сю-сю. Когда Арсюша осознал, что он до дрожи ненавидит Иру, он стал анализировать этот факт. И доанализировался до того, что ему небезразличен Антон. Работать с Шастуном стало сложнее. Попов попросил Волю как можно реже ставить их в совместные сцены, чтобы не дай боже не коснуться лишний раз, не взглянуть в эти недоумевающие круглые глаза. Не сорваться. Но это не помогало. Даже если он отдыхал, а Антоша работал, Арс не сводил с него взгляд — следил за каждым движением, провожал каждое слово, смеялся над каждой шуткой. Когда они вдвоём отдыхали, наблюдая за игрой Димы и Серёжи, Арс не мог не кидать взгляд через пуфы на Антона — ну, как ему происходящее? как ощущения? заинтересовало? Самое обидное, что он никогда не получал взгляд в ответ. Или же просто его не видел. Хотя, когда он отсматривал уже готовые выпуски, он изредка обращал внимание на то, что Антон смотрит на него. Пару раз он даже облизал губы, наблюдая за Арсом, но только пару раз. Большую часть съёмок Антон почему-то выпадал из кадра, поэтому достоверно сказать ничего было нельзя. Арсений готовился к худшему.Ой, да ты не ной, ой, да и ты же не ной Да в груди лишь, да сердечушко. Ох, да сердечушко. Ты не ной в груди, моё ретиво, Ой–охо-хо Моё ретивое.
За огромнейшие деньги Попов купил шприц-ручку и двухнедельный набор для гормональных инъекций. Илья Александрович рекомендовал начинать ими пользоваться уже сейчас — «так мы сможем максимально замедлить рост цветов и дать вам всё-таки шанс». Несмотря на это, Арс понимал, что шанс в его случае — понятие иллюзорное, из области фантастики. Он не собирался рушить жизнь Антону своими признаниями, и, в то же время, не хотел повышать объём кортизола в крови — если Антон скажет ему «нет», Арс умрёт прямо там, на месте, потому что дальнейшее существование для него будет бессмысленно. Хотя, всё же Попов понимал, что, если он всё-таки хочет жить, ему нужно услышать заветные слова от этого конкретного человека. А вот как это сделать, он не имел понятия. Первые две недели прошли почти без кашля, пока помогала небольшая доза гормональной терапии. У Арса постоянно кружилась голова, его штормило от бесконечной эйфории, вызванной инъекциями, и работать стало сложнее, но он старался. Его шутки стали ещё более нелогичными, порой приводя в ступор всех, с кем он работал. В итоге, отсняв большую часть материала, Воля перестал допускать его к участию в парных импровизациях. После одного из съёмочных дней, Паша выцепил Арсения и повёз в свой любимый лаунж, «проветриться и побеседовать». — Арс, слушай, ты в последние дни сам не свой. Поверь, за несколько лет, что мы работаем, я уже тебя знаю, и ты очень изменился. Я начинаю думать, что шутки о наличии у тебя наркозависимости вовсе не шутки, — Воля насел на Арса, как только шторка в их зону схлопнулась вслед за уходящей хостесс. — Тебе какое дело, Паш? Ты мой психолог, или, может, врач? — Ни то, ни другое. Не можешь поверить, что есть люди, помимо твоей семьи, которые к тебе неравнодушны? Лишнее упоминание Алёны и Кьяры маленьким молоточком ударило по совести. — А с хрена ли ты сам такой неравнодушный? — Арс начал злиться. — Да потому что у тебя перепады настроения, как у беременяшки! То ты весёлый и задорный, как хиппи, то ты будто утопиться собрался. То огрызаешься, как сейчас. — Сколько времени? — Арс внезапно вспомнил, что не делал себе укол вечером. — Половина десятого, а что? — Чёрт! Он просрочил приём лекарства на полчаса. Чертыхаясь и паникуя, он забрался в сумку, и, отыскав там шприц, прямо сквозь дырку в потёртых джинсах уколол себя в бедро. — Только не говори, что… Ах ты ж ёбаный ты нахуй. Пиздец. Приплыли. — Паш… — Ты… — Тебе бояться нечего, Паш… — Ты болен… Ужас в глазах Воли буквально читался огромными неоновыми буквами. Арс понял, что он проебался, и сделал это по-крупному, чтоб прямо наверняка. — Паш, у тебя есть любимая, тебе нечего бояться. Ты не заразишься, не от меня, это точно. — Как давно? — Уже почти месяц. Паша замолчал, не сводя напряженного взгляда с лица Арсения. Вошедшая к ним официантка составила с подноса на стол их выпивку и, не тревожа, ушла. Арсений застонал, откидываясь на мягкий диван. — Знаешь, вот у тебя тоже есть семья, большая и красивая. Да вот только это тебя нихуя вообще не спасло. — Потому что я не их люблю, — припечатал Арсений, смотря в пол. Паша понял то, до чего недавно только догадывался, имея лишь смутные предположения об истинном положении вещей. — Ну пиздец. Приплыли. Они, не сговариваясь и не смотря друг на друга, взяли в руки стаканы и выпили их содержимое залпом.Ой, да ты не плачь, ой да и ты же не плачь Да, родима моя матушка, Ох и родна матушка. Ты не плачь же по своём сынку, Ой–охо-хо По своём сыночку.
Через месяц приступы стали учащаться. Пришлось увеличивать дозу гормонов, но их помощь стала кратковременной. Арс не появлялся нигде, кроме съёмок, и с ужасом готовился к гастрольному туру, понимая, что он будет, скорее всего, последним в его жизни. Он пересматривал фото со старых концертов, вспоминал происходившее на них, а пока Алёна спала, запирался в ванной и рыдал, царапая ногтями грудь, пытаясь выцарапать эту чёртову землянику, отравляющую ему существование. Выцарапать эту дурацкую тоску по прекрасным зелёным глазам и улыбке до ушей, по влажным от волнения ладоням, увешанным, как новогодняя ёлка, разными украшениями, по тонкому, как стебель, телу, каждый изгиб которого хочется выцеловывать и обводить языком, как в дешёвом порно. Арс задыхался, и он не мог понять, от чего именно — от болезни или от эмоций. Вдоволь настрадавшись, он, как правило, умывался водой, настолько холодной, что от неё сводило скулы, и возвращался в кровать, под бок к Алёне. Он упустил тот момент, когда её присутствие рядом перестало его радовать — их брак, и до того не самый крепкий, теперь безнадёжно трещал по швам. Она по-прежнему приносила в его жизнь стабильность и спокойствие, но сейчас он чувствовал, что отравляет жизнь не только себе, но и ей. И не знал, как рассказать, что скоро исчезнет из её жизни. Тур они откатали на удивление спокойно. Арс веселился, сколько мог, изредка сбегая, чтобы делать инъекции — бедро покрылось россыпью ранок от постоянных уколов и ныло, не переставая. Пока что он выкашливал только лепестки и изредка — отдельные цветы; по большей части, приступы валили его по ночам, так что никто, кроме Воли, пока не знал его страшной тайны. Паша, кстати, принял на себя роль опекуна — постоянно справлялся о его, Арсения, здоровье, не оставлял надолго одного, каждый вечер выгонял на улицу. «Тебе нельзя скисать ещё сильнее, Арс. Борись, пожалуйста, » — с жалостью говорил Воля. Арсений хотел бы ему верить, но явно слышал нотки обречённости в его голосе, и кивал в ответ, всё прекрасно понимая. Один раз Арс чуть не спалился, когда внезапно закашлял прямо на сцене. Отшутившись про аллергию, он мельком глянул в руку — там было два лепестка и цветочек. Он спрятал руку с цветком в карман, чтобы никто не увидел, и незаметно вытер ладонь. В ту ночь он не смог уснуть совсем. Это был его первый выкашлянный цветок. Значит, четверть от оставшегося ему времени он уже прожил. Следующая стадия — соцветия. Потом — побеги. Потом — мучительная смерть. А Антон вёл себя с ним как прежде — по-дружески ровно. Не без подъёбов, не без одобрительных похлопываний по плечу, каждое из которых отпечатывалось на коже, как раскалённым металлом. Пару раз, находясь в подпитии, Арс думал вывалить ему всё, что накопилось, но вовремя одёргивал себя и молчал. — Слышали, ребят, у Лазарева ханахаки нашли, — Серёжа листал ленту и периодически озвучивал новости. — Да ну нахрен? — Антона передёрнуло. Арс увидел, как его кожа покрылась мурашками. — Ага. Прямо на концерте скрутило. Одуванчики. — Хоть бы вылечился, — подал голос Позов. — Жаль пацана. — Сам виноват, нехрен влюбляться в кого попало, — пробормотал Матвиенко. — Как будто ты прям выбираешь, в кого влюбляешься, — вступил в диалог Арс, испытывая острое желание отстоять справедливость. — Любовь — это биохимия, ханахаки это доказывает буквально на пальцах. А всё, что материально, можно контролировать. — Ты своей девушке тоже так говоришь? — Попов взвился, вставая со стула. — Арсюх, тих-тих-тихо, — Антон ухватил Арсения за предплечье, силой усаживая обратно на место и продолжая держать. — А это плохо, что ли? Или это должно как-то принизить её? Я люблю её, она для меня — всё. Я знаю, что это чувство может исчезнуть со временем, и я боюсь этого. Но это жизнь, и в ней нет места «неосязаемым величинам». Дима тактично промолчал, а вот Арс не мог успокоиться. — Как ты можешь вообще так говорить? Между прочим, механизм возникновения эмоций до конца не изучен, строение мозга до конца не изучено, а ты так запросто обрубаешь всё… — Арс, пошли на воздух, — Антон встал и, потянув за собой Арсения, вытащил его из ресторана. Они стояли на улице под козырьком у входа в ресторан. Антон подкурил сигарету, предложил пачку Арсу — он, естественно, отказался — и, убрав её в карман, крепко затянулся. — Ты чего так взъелся-то? С тобой всё в порядке? — Да, как прежде. Просто не люблю материалистов. — Мгм, — Антон хмыкнул, стряхивая пепел с сигареты. — Так я тебе и поверил. Рассказывай. Арсений не на шутку испугался. «Как он узнал?» Его бросило в дрожь, на лбу проступила испарина. — Что тебе рассказать? — сглотнув комок, произнес он сдавленным голосом. — Дружище, ты же мне уже не раз говорил, что Алёнка чудит. У вас всё совсем туго? Внутри себя Арс вздохнул с облегчением. — Есть немного. Задумываюсь порой о всяких разных вещах неприятных, вроде «а любил ли я её вообще…» — Как я тебя понимаю… Если бы Арсений был пьян, он бы протрезвел. Где-то внутри, чуть левее от места, где у него росли злополучные ягоды, разжёгся маленький огонёк надежды и разлился теплом по уставшему телу. Мысленно он тут же его затушил, посылая отборным матом себя куда подальше. — А у тебя-то что происходит? Ты, вроде, даже и виду не подавал, что у вас с Ирой что-то не в порядке. — Арс, мы вот-вот расстанемся, я чувствую это. Мы устали друг от друга. Она не может терпеть мои вечные разъезды, я не могу терпеть её закидоны. Думали, знаешь, как в сопливых книжках, противоположности притянутся, ан нет, нихрена, — Антон затянулся ещё раз. Арс отметил, что его руки трясутся. — Не боишься, что сам можешь… заболеть? — Ты про хану? Нет, не боюсь. У меня нет никаких эмоций, а у Иры — только злоба. Мобильный телефон Антона пиликнул. Он не обратил внимания. — Ты уверен? Антон наконец-то соизволил повернуться к Арсению лицом и положил ему ладонь на плечо. — Уверен, — и натянуто улыбнулся. Арсения распирали противоречивые чувства. Ему было жаль, что у Антона рушатся отношения, которые они с Ирой выстраивали буквально кирпичик за кирпичиком. Он видел их совместные фото, слышал их часовые разговоры, несколько раз утешал Шаста, когда они ссорились. Но чёрт подери, в кои-то веки дышать стало не так больно. В кои-то веки ему захотелось д ы ш а т ь.В небе кукушка, к солнцу за ушко, Выстави дверь, не видишь, мне душно. В самую глушь мы падаем — кружит нитью паутиновой. Бархатной стужей, стылой, не нужной. Веками льда затянутся лужи. В самую глушь мы падаем. Туже узел. Я вернусь домой.
Жена с дочкой ушли от Арсения через месяц после возвращения из тура. Вечером, прямо посреди семейного ужина, Арса сломил очередной приступ. Он убежал в ванную, где просидел с непрекращающимися позывами больше получаса. Отчаявшись прокашляться, он, пересилив себя, полез пальцами в горло, и, нащупав листок, вытянул из трахеи пробившийся наружу длинный зелёный побег-усик. Выдернув его, Попов зашёлся в новом приступе — в груди больно дёрнуло, из глаз брызнули слёзы. И, что было более страшно — на конце побега, у его самой толстой части показалась кровь. — Я тебя люблю. Арс резко обернулся — Алёна стояла, прислонившись к дверному косяку, обречённо смотря на него. Сердце сжало, будто в тисках. Арсений попытался раскрыть рот, но новый спазм скрутил трахею, и он снова зашёлся в кашле. Из его рта вылетело несколько крупных цветов с двумя отцветшими веточками, на которых завязались ягодки. Крови больше не было, но факт того, что теперь он кашляет соцветиями, выбил почву у него из-под ног. А тут ещё и Алёнка… Обессиленный, Арсений рухнул прямо на коврик в ванной и забылся неспокойным сном. Когда он очнулся, было уже светло. Ни Алёны, ни Кьяры не было дома, как и большей части их вещей. Приступы учащались, лекарства уже практически не помогали. Арс стал колоться только когда чувствовал, что цветы подступают к горлу, чтобы не нагружать сердце. Илья Алексеевич предложил ему лечь в больницу, чтобы прооперироваться, но он не захотел; однако в больнице всё-таки оказался, когда решился прийти проведать Лазарева. Его предупредили, чтобы он не вздумал фотографировать певца или хоть что-то рассказывать прессе о своём визите, и, по окончании инструктажа по поведению, провели к вип-палате. Арсений, осторожничая, медленно зашёл внутрь. На Серёжу было страшно смотреть. Когда Арс в последний раз видел его вживую, Сергей был в такой шикарной физической форме, что внушал зависть всем своим видом. То, что лежало перед ним сейчас, было так же похоже на Лазарева из воспоминаний, как рисунки трёхлетки похожи на картины из Эрмитажа. У Серёжи развилась анорексия — был виден каждый сустав, каждая косточка, каждая жилка. Кожа была жёлтого, гепатитного цвета, и казалась настолько сухой, будто бы вот-вот проломится от неосторожного дуновения ветра. И, что самое страшное, — в некоторых местах прямо под кожей виднелись листья и крупные головки цветов. Они выпирали, как будто были прикрыты лишь пергаментом, и ярко просвечивали насквозь. Картина была настолько сюрреалистичной, что на некоторое время Арсений замер, разглядывая руки Серёжи, не в силах шелохнуться. — Ты знал, что у одуванчиков очень крепкие и длинные корни? — Шёпот Лазарева был едва слышен, и Арсений присел рядом с кроватью на стул, чтобы лучше его слышать. — У меня было уже три операции, но мой случай — запущенный. Они даже не говорят, сколько мне осталось… Серёжа тихо кашлянул — в воздухе взвилось облачко золотистой пахучей пыльцы. — Мне очень жаль, Серёж. — Мне тоже, — Лазарев неведомо как нашёл в себе силы хихикнуть. — Сердцу не прикажешь, знаешь ли. — Она отказала тебе? — вырвалось у Арсения, прежде чем тот понял, что это лучше не спрашивать. — Нет. Арсений выпрямился на стуле, изумляясь. — В смысле? Но ты… — Он отказал мне. Арса огорошило это признание. Он вперился взглядом в Серёжу, который успел повернуть в его сторону голову. Тень от дерева за окном кружевом легла на его скулы, едва подрагивая. -…Почему ты мне об этом говоришь? — Арсений… — новый кашель, на этот раз вместе с пыльцой вылетела кровавая мокрота вперемежку с жёлтыми лепестками и белыми парашютиками. Арс заботливо вытер запачкавшийся кровью уголок рта Серёжи бумажной салфеткой. — Ко мне в последнее время здоровые люди почти не ходят. Ты же тоже болен, верно? Первым порывом было соврать и сказать «нет», как обычно. Но потом пришло спокойное осознание — «а нахрена врать-то? если кому и врать, то уж точно не ему». Арсений кивнул. — Земляника. Сергей засмеялся тихим шелестящим смехом. — Ты, наверное, возненавидел производителей йогуртов, да? Отойдя от секундного шока, Попов тоже рассмеялся, и его смех эхом разнёсся по коридорам больницы. Лазарева не стало через три дня, на следующий день после очередной операции. Корни одуванчика обвили аорту и перекрыли кровоток, вызвав прорыв стенки сосуда и внутреннее кровотечение. Врачи боролись за его жизнь, распутывая корешок за корешком и пытаясь сшить разорванную в хлам аорту, но он потерял слишком много крови, и все усилия были напрасны. Арсений пришёл на похороны, даже бросил горсть земли на его гроб. Уже несколько дней вместе с цветами у него из горла отходили и листья, он часто доставал из горла, подобно шпагоглотателю, пробивающиеся наружу земляничные усы, и становился всё слабее и слабее. Долбаные ягоды вытягивали из него всю оставшуюся жизнь по капле, по песчинке, воруя оставшееся время. Гормональную терапию Арс забросил — от неё было больше головокружения, чем реальной пользы. Из памяти не выходили последние слова, которые он услышал от Серёжи. «Арс, я не жалею, что спросил у него, испытывает ли он что-либо ко мне. По крайней мере, я теперь не мучаюсь от неизвестности и готов встретить смерть. Мне даже почти не страшно — я и так почти постоянно сплю, подумаешь, провалюсь в сон чуть поглубже обычного. У меня была классная жизнь, я столько всего увидел, столько всего почувствовал, столько всего попробовал… Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть. А у тебя времени жалеть почти не осталось, Арс. Помни об этом. Пока ты можешь ещё стоять на ногах, ты ещё борешься с ханахаки. Как только сляжешь — оно тебя сожрёт. Помни, Арс…»Ой, да поплачь, ой, да ты поплачь Да одна лишь красна девица, Ох да, красна девица. Ты поплачь же по своём дружку, Ой–охо-хо (е-я-ши) По своём дружочку.
Приближалась дата съёмок нового сезона. Илья Александрович посоветовал экспериментальные антидепрессанты, и Арс затарился ими по полной. Алёна с Къярой не объявлялись — жена лишь один раз отписала ему, что на развод подавать, скорее всего, не будет, потому что «не видит смысла». С её стороны это было подобно ножу в спину, но Арс держался и пытался её понять. Скорее всего, когда подоспеют все документы, пока ЗАГС даст мировую, пока суть да дело, его уже не станет. Или он будет недееспособным овощем. Первый день съёмок прошёл на удивление гладко. Антидепрессанты помогли, вдобавок Арс постоянно ходил с пачкой стрепсилс под рукой, чтоб, как только он почувствует свербёж, закинуться и продолжить играть. В итоге кашель прихватил его по пути домой, на такси. Он прикрылся рукой, прокашлявшись в локоть. По приходу домой он обратил внимание на куртку. На светло-серой ткани рукава растекалось бурое пятно с вкраплениями белых лепестков. Арсений тут же достал телефон и набрал уже выученный наизусть номер. — Илья Александрович, добрый вечер. Простите, что беспокою так поздно. — Здравствуй, Арсений. Докладывай, что там у тебя. — Я хочу лечь на операцию. — Ну наконец-то! — в голосе врача было слышно явное облегчение. — Когда? — Завтра и послезавтра я ещё на съёмках, потом — буду весь ваш. — Отлично, тогда буду готовить тебе палату. Есть ли ещё что-то, что я должен знать? — Я кашляю кровью. — Хмм… Это, конечно, плохо, но пока ещё не конец. Будь очень осторожен, пожалуйста. Никаких стрессов, умоляю. Исключи из рациона всё кофеино- и таниносодержащее, посиди пару дней на травяных чаях и, по возможности, без мяса, окей? — Окейно, Христофор Бонифатьевич*. — И откуда в тебе столько оптимизма… — пробормотал врач, кладя трубку. Второй день прошёл чуть хуже. Внезапно вскрылась побочка антидепрессанта — жуткая изжога. По совету Ильи Александровича, Арсений купил себе овсяное молоко и пил его прямо из пака в перерывах между дублями. Арсения насторожило, что Антон ходил по площадке отрешённый, как будто мозгами он вообще ни разу не в процессе. Гримёры постоянно пудрили ему лицо, пытаясь спасти свою потёкшую от пота работу, парни не отходили от него ни на шаг. Но Арсу никто ничего не говорил. Антон периодически покашливал, и на все вопросы отвечал, что простудился, промокнув под дождём. «Помни, Арс…» — в голове снова зазвучал тихий голос, и на этот раз Арсений решился. Всё равно скоро на операцию, а там, если что, он и выписываться не будет. Как только досняли последние несколько импровизаций (Паша, помнящий о беде Арсения, освободил его от шокеров и мышеловок; никто особо не возмущался, все видели, что Арсению нехорошо, как и Антону, и не стали его тревожить), Арс собрался с силами и направился к Шастуну. Тот разговаривал с кем-то по телефону спиной к студии. Арс уже приблизился к зоне слышимости, как вдруг он начал разбирать реплики парня. «Солнышко… Солнышко, ну не бушуй, пожалуйста. Я скоро уже буду дома, мы уже закончили. …Да, зайка…да…хорошо, заеду и куплю, как скажешь…» — Ты чего замер? — Матвиенко, проходя мимо, задел Арса локтем. Тот выпал из забытья. — Да я к Антону шёл, поболтать хотел, а он занят. Шастун услышал чужие голоса и, развернувшись, помахал коллегам. — Ага. Слышал, они с Иркой помирились, вроде, даже, жениться собираются… Антох, когда свадьба? Антон оторвал трубку от уха, прикрыв её ладонью, потом отмахнулся. — Ладно, зай, меня там требуют. Давай, дорогая, люблю-целую. Покасики. Ну что, товарищи, что хотели? — Антон в три шага подошёл к ребятам, оглядывая их довольным взглядом. У Арса все слова застряли в горле, пережатом знакомым спазмом. Он стоял и смотрел на светящегося Антона, а в голове разверзалась бездна. Он проиграл. — Арс, чего молчишь, как рыба об лёд? Ты же что-то хотел сказать? Арсений переводил растерянный взгляд с Матвиенко на Шастуна, не в силах выдавить из себя ни словечка. Все его надежды рухнули в одночасье. Он обречён, и сейчас это стало окончательно ясно. Шансов больше нет. Перед глазами потемнело. Он буквально чувствовал, как кортизол впрыскивался в его кровь, разносясь бензиновым пламенем по телу. Во рту стало кисло. — Арс? Арс, ты чего, эй, а ну стой на ногах, Арс, АРС, ЕБАТЬ ТВОЙ РОТ, НЕ ОТКЛЮЧАЙСЯ!!! АРС, СМОТРИ НА МЕНЯ!!! СКОРУЮ ВЫЗЫВАЙТЕ! СКОРУЮ!!! Благодаря предусмотрительности Ильи Алексеевича, Арсений лёг уже в подготовленную палату, и врачи тут же начали колдовать над его телом. А где-то на другом конце города возмущённые актёры орали в лицо Павлу Воле, который оправдывался, надеясь не схлопотать в лицо. После операции Арсений не пришёл в сознание. Вред, причинённый выбросом кортизола, был слишком серьёзен, и врачи дежурили у его палаты денно и нощно. Его часто навещали разные люди, как коллеги по съёмочной площадке, так и коллеги по цеху. Илья Александрович и вовсе потерял покой, днюя и ночуя у его кровати. Улучшений не наступало. Ухудшений, впрочем, тоже, но это было временно, и все это понимали. Шастун пришёл к нему через две недели после операции. Арс осунулся, щёки, подёрнутые щетиной, впали, синяки вокруг глаз уже не сходили, руки были похожи на ветви дерева, снесённые ураганом. Антон некоторое время молча стоял рядом, то рассматривая его, то выглядывая в окно, задумываясь о своём. — Почему, блядь? — внезапно взорвался эмоциями парень. — За что, блядь? Почему именно сейчас, сука?! Арсений закономерно не ответил. Один из приборов протяжно пискнул. — Арсений, ёбаный ты стыд… зачем ты так? Пожалуйста, приди в себя, долбоёба ты кусок! Ты не должен умирать! НЕ СЕЙЧАС! Ему показалось, что ресницы Арса чуть дрогнули. Присмотревшись, он решил, что ему показалось. — Знаешь, я тебя даже немножко ненавидел поначалу. Вот эту твою инициативность, вот эту твою придирчивость, попытки меня чему-то научить. Ты бы знал, падла, как ты меня бесил, я из-за тебя курить начал заново, хотя бросал до этого и держался полгода! Нет, блядь, снизошёл с Олимпа на нашу голову синеглазый манерный божок, и принялся всех учить уму-разуму! Антон потянулся по привычке за сигаретами, лишь спустя миг осознав, где он находится. — Блядь, теперь с тобой рядом даже не покуришь… Это ты у нас четыре месяца практически болеешь? Нихрена себе, это долго. Вон, Лазарев, если слухам верить, за два загнулся, а ты терпел. И ради кого же? Неужели ради этой долбаной Алёны, чёрт бы её побрал! — Антон развернулся и со всей силы шибанул кулаком об стену. — Что, даже не возразишь, что она не долбаная? И поделом тебе. ПОДЕЛОМ, СЛЫШИШЬ?! Несколько десятков секунд тишину палаты нарушало лишь тяжёлое дыхание Шастуна и мерный гул приборов. — Лежишь тут, как космонавт, блядь, обложенный проводками. Лежишь, и даже в ус не дуешь… — Антон снова тяжело вздохнул. — Ты же меня не слышишь даже, верно? Поэтому то, что у меня тоже началась эта херня, ты даже не узнаешь, правда? Не веришь? Вот, смотри! Антон порылся в рюкзаке и вытянул оттуда сложенный в несколько раз платок. Развернув его, Шаст чуть ли не ткнул его под нос Арсению. На белоснежной ткани лежало несколько больших белых лепестков с зазубренными краями и алой окантовкой. — Гвоздики, Арс. Мои лёгкие заполонены этими чёртовыми гвоздиками. Я их ненавижу, ты знал? И всю жизнь ненавидел, они у меня ассоциируются с войной, с утратой, со скорбью. А ты их любишь, падла, я знаю, именно такие, бело-красные. Меня уже воротит от их запаха и от привкуса пряничного во рту. И знаешь, что самое, сука, потешное? Внезапно всё стихло. Антон прикрыл глаза, собираясь с силами. — Думаю, ты понял, из-за кого я заболел. Не из-за Ирки — мы всё-таки разбежались, то, что ты тогда слышал, было наивной попыткой выманить из Иры признание, что она меня любит. Потому что я до последнего надеялся, что это сработает. Как ты можешь догадаться, нихуя не сработало. Потому что… Потому что это из-за тебя, Арсюш-хуюш. Антон встал со стула, принявшись наматывать круги по палате, как тигр в клетке. — Из-за тебя, больная ты тварь. Из-за твоих голубых глаз и голубой жопы. Из-за того, что ты охуенен во всём. Даже сейчас ты похож на средневековую картину, на Христоса-сука-мученика, хоть бери, да иконы пиши. За что же ты так со мной… Внезапно Шастун согнулся пополам и зашёлся в долгом кашле, прикрывшись ладонями. Когда приступ схлынул, он выпрямился, отдышавшись, и посмотрел на руки. — Ну вот, уже листики начинаются. Заебись, блядь. Я подохну, как тупая скотина, в одиночестве и без шанса на спасение. Пиздец перспектива. Рассердившись, парень сначала направился к выходу, постоял несколько мгновений у двери, и вдруг передумал. Антон подошёл к кровати Арса. Его грудная клетка еле заметно вздымалась с каждым вдохом, из-под края одеяла виднелся край послеоперационного шва. — А знаешь… В конце концов, я ничего не теряю. Я люблю тебя, кусок человека. Люблю, как не любил ни одну девушку до тебя. До зубовного, нахуй, скрежета. Понял?! Развернувшись, Антон направился к двери, и распахнул её резким движением. Внезапно он замер, насторожившись. Он слышал шёпот. В ту же секунду он в два прыжка телепортировался к кровати Арса, снося на своем пути стул и тумбу, и склонился над кроватью, вслушиваясь. Несколько бесконечно долгих секунд ничего не происходило. Затем Арс слегка шевельнул рукой, — Шастун тут же схватил её, будто утопающий соломинку, и склонился, почти касаясь губ Арсения своим ухом. — И я… тебя… люблю… В самую глушь мы падаем. Туже узел. Я вернусь домой. *Паллиативная терапия — лечение, направленное на облегчение симптомов болезни у больных в случаях, когда нет надежды на излечение. *- Окейно, Христофор Бонифатьевич — цитата из мультфильма «Приключения Капитана Врунгеля».