Гость

В тот день он так и не поговорил с Фёдором. Буквально через несколько минут вампир снова уехал вместе со своими слугами, поэтому вскоре огромный замок опустел. Сигма сначала хотел предложить Дазаю прогуляться, однако тот, чувствуя сильную слабость в теле, был вынужден отказаться, поэтому они просто спустились вниз – в гостиную, где провели остаток дня за беседой и игрой покер. Сигма рассказывал ему различные тонкости этой игры. - Начнем с того, что ты всегда должен следить за эмоциями противника. Если он почесывается, нервно поглядывает на других, значит, у него, скорее всего, мелкая комбинация, типа пары или две. Не больше сета. Люди, у которых нет ничего, чаще всего тебя не интересуют, так как они сразу же пасуют. А вот крупные рыбы сидят тихо, не показывая, что у них есть хорошая комбинация. Неуверенные чаще всего ведут себя, как первый тип, или же сразу ставят крупные суммы. Ставки нельзя повышать слишком резко, иначе это может отпугнуть обладателей мелкой комбинации. Они подумают, что у тебя выигрышные карты, и спасуют. А тебе это надо? - Нет, - тихо отвечал Осаму, глядя на свои комбинации карт в руке. - Ты должен пасовать там, где точно уверен в проигрыше, а поэтому приглядывайся к остальным. Ты же, вроде бы, не глупый? - Смотря с какой стороны посмотреть, - усмехался он, задумываясь о словах Сигмы. – Честно говоря, я не уверен, что после такой поездочки когда-либо притронусь к картам. - Не переживай. В следующий раз поедешь со мной, а не с Фёдором. Мне же ты доверяешь? Осаму посмотрел в кристально-чистые глаза Сигмы, задумываясь. Он действительно хорошо умеет анализировать людей, однако и сам владелец казино не худший манипулятор. Он понимает, что нельзя полностью ему доверять, пока не узнает его лучше, ведь этот молодой человек всё еще является вампиром – существом, на которое их орден ведет охоту. Каким бы он не казался приветливым, это еще не означает, что можно закрывать глаза на все зверства, которые он, скорее всего, творил вместе с сородичами. - Я пока не могу с уверенностью об этом заявлять, - решил честно ответить Дазай. – Я знаю тебя всего несколько дней, и мне неизвестно, какие у тебя на самом деле могут быть мотивы. - Я же рассказывал тебе! – воскликнул тот, удивляясь недоверчивости гостя. – Я не врал! Мне действительно… нужна эта сыворотка. - Ладно. Когда я вернусь, мы попробуем заняться её изготовлением. Хотя, если честно, я не уверен, что её вообще получится создать. - Ну, я надеюсь, что это всё-таки возможно. Не могу поверить в то, что вампиризм неизлечим. - Ты не боишься, что вместе с человеческой жизнью вернутся и все твои воспоминания? – Осаму убрал карты, понимая, что сейчас ему уже не до игр, и залез с ногами под плед. - Воспоминания? – Сигма задумался, опуская глаза, будто бы изучая узор ковра. – Я не… я не знаю. Думаю, что не должны. Это же никак не связано с моей человечностью. - Ты действительно вообще ничего не помнишь? – у Дазая это не укладывалось в голове. – Даже обрывками. - Вообще, - он тяжело выдохнул, откидываясь на диване. – Ни своего имени, ни происхождения, ни родного города. Не помню никого из близких людей, кроме Фёдора. - Сигма – это ненастоящее имя? – поинтересовался Осаму, услышав соответствующее упоминание. - Нет. Это что-то, вроде псевдонима, который мне дал Фёдор. Я не знаю, почему именно такое имя. Думаю, что он считает своих созданий по алфавиту. - Ха… тогда ты далеко не первый. - Да… только я больше никого из них не знаю. Это меня немного настораживает, ведь за триста лет, похоже, их было довольно много. Они еще некоторое время посидели внизу и поговорили, а затем Дазай снова начал потихоньку проваливаться в сон. Сигма не стал его будить. Он лишь прикрыл гостя пледом, а затем собрался и покинул замок, надеясь, что больше никто не будет беспокоить этого человека. Никто не знает, что было в его мыслях тогда. Может, страх, может, понимание своей глупости, а может, чувство долга и ответственности. Ему казалось, что весь мир вертится вокруг Дазая, которого ему теперь, к сожалению, нужно будет спасать. А самое ужасное, что этот человек не хочет спасать себя, пытаясь как можно быстрее отдать свою жизнь в лапы смерти. Радует лишь то, что он хотя бы не может обратиться. Ему ничего не снилось – только пустота и тень. В ней всплывали мельком лишь неописуемые обрывки чувств и эмоций, а также боли, которая сковывала его ребра всякий раз, как он глубоко вдыхал. Раны, хоть и частично затянулись, всё равно жутко болели. Осаму даже и не представляет, какой сейчас кошмар творится под всеми этими бинтами. Он проснулся от холодного дуновения ветра, но дрёма до конца не покидала его. Сначала он приоткрыл глаза, но веки были такими тяжелыми, что сознание никак не хотело возвращаться. Затем он почувствовал холодное прикосновение к своему лбу и всё-таки очнулся. Проморгавшись, он повернул голову и увидел, как сзади дивана на спинку облокотился Фёдор. Он прикасался к его лбу и щекам, ласково и немного щекотно. - У тебя снова жар, - прошептал он, снова укладывая руку на лоб. - Твоя рука… - Осаму всё еще дремал и плохо понимал, что происходит вокруг. Однако одно было ясно – рука Достоевского очень приятно охлаждала. – Она… такая холодная. - Я же частично мёртв. Это неудивительно, - Фёдор слегка приблизился, смещая правую руку ему на щеку, а затем дотрагиваясь и левой до другой щеки. – Тебе нравится? Он говорил это глядя в глаза, будто гипнотизируя. Но Дазай не смотрел на него. Он прикрыл глаза, наслаждаясь такой приятной прохладой его прикосновений. - Да, - юноша дотронулся своей рукой до руки вампира. Он ощутил своими пальцами холод и нежность его кожи, под которой проступали такие четко выделяющиеся косточки и вены. Дазай впервые был так сосредоточен на ощущениях. Он впервые чувствовал сам, каково это – прикасаться к вампиру. Были ли какие-то сильные отличия от человека? Пожалуй, нет. Возможно, что и кожа его кажется холодной исключительно из-за того, что тот вернулся с улицы, а Осаму приютился под пледом с температурой. Фёдор еще около минуты подержал так его, а затем отпустил, и Дазай наконец-то открыл глаза, заглядывая в горящие, как два драгоценных камня, глаза вампира. Тот улыбался. Взгляд у него был такой, будто бы он смотрит на глупого и забавного ребенка в колыбели. Возможно, сейчас Осаму действительно так выглядит. - Будешь спать здесь? – спрашивал Фёдор, отходя подальше. В зале была полутьма. Горели лишь два канделябра рядом с диваном, и вампир, боясь, что его гость не сможет сориентироваться в случае чего, решил зажечь еще несколько светильников. Он взял один из подсвечников и подошел к другому – чуть подальше от кровати, зажигая свечи на нем. - Не знаю… Фёдор, не уходи… - полусонно мямлил парень, заворачиваясь обратно в плед. - Я здесь, Осаму, я здесь, - тихо говорил он, поджигая последнюю свечку и отходя к другому канделябру. – Ха… вы, люди такие слабые. Всего несколько ран и часов на холоде – и ваш организм уже страдает. Это так… смешно. - Смешно? – на лице Дазая отразилась полуулыбка. - Да, - он принялся зажигать другой светильник, рассуждая: - вы такие хрупкие, больные, слабые и немощные. Но вас почему-то так много. А мы, вечно живущие… нас можно посчитать по пальцам. Это так странно. Сколько лет живу, а всё не перестаю удивляться. - Хочешь сказать, что ты не собирался меня убивать? Просто не думал, что я умру от такой мелочи? - Честно говоря, я несколько раз был убежден в том, что тебя уже добили, а потом оказывается, что ты живее всех живых. Поразительно. Но я не думал, что у этого будут такие продолжительные последствия в виде твоей болезни, - он закончил поджигать канделябр и отставил тот светильник, что был в руках, подальше на столик рядом с камином. Он почему-то не сразу подумал о том, что стоило попросить Ивана разжечь его. – Надеюсь, тебе всё же лучше, чем до этого? - Да, значительно, - теперь сна не было ни в одном глазу. Осаму резко проснулся и захотел пообщаться с бароном, раз уж представилась такая возможность. Он подумал о том, какой вопрос можно было бы задать Фёдору, поэтому решил снова спросить немного глупую вещь: - Ты ведь знаешь, почему на самом деле Сигма вступился за меня? - Знаю, - сказал Фёдор, - но я не совсем уверен, поэтому пока что не могу сказать тебе, в чем причина, пока сам точно не найду этому подтверждение. - Не хочешь делать сюрпризов? - Это будет очень громкое заявление, если скажу, Дазай. Да, скорее всего, Фёдор что-то подозревает. Это и напрягает Осаму. Ему с одной стороны абсолютно наплевать на Сигму, а с другой… Он всё-таки спас его, поэтому юноша ему должен. - Я тебя понял, - он посмотрел на пляшущие огоньки на канделябре. Свет завораживал и успокаивал его тяжело бьющееся сердце. - Скажи, Осаму, - он подошел к нему и сел на край дивана у ног гостя, - ты бы хотел остаться еще ненадолго, или же предпочитаешь отправиться домой, как можно скорее? Дазай задумался. С одной стороны, тут ему немного некомфортно, учитывая, что он находится в окружении вампиров, да и, в целом, юноша уже пошел на поправку, поэтому в той же карете смог бы спокойно доехать до лечебницы в городе, но был один пугающий момент – ему придется объясняться с дядей о том, почему он один поехал с вампирами неизвестно куда. И разговор этот хотелось бы отодвинуть, как можно дальше. - Если ты хочешь, чтобы я погостил у тебя подольше, то я не буду отказываться, - решил ответить ему Осаму, как бы пытаясь перекинуть ответ на хозяина дома. - Я всегда рад гостям, Осаму, поэтому готов учесть твои пожелания. Дазай был в замешательстве. Этот вампир сейчас сделал тоже самое. Странно, почему его смущает этот момент. - Ты боишься, что за мной придут? – спросил парень. - Ну… ты же можешь отправить им письмо. Да и твой коллега уже был здесь, так что мне нечего бояться, - он снова протянул свою руку к лицу Осаму, дотрагиваясь до челки, расправляя её пальцами, а затем снова поглаживая его по щеке. Тот не сопротивлялся. - Да, могу. Но поверят ли они, если меня не будет слишком долго? - Тогда пускай приходят, чтобы убедиться самим. - Ха… - он посмотрел в глаза Фёдору, и тот убрал руку, укладывая его ему на плечо. – Почему ты хочешь, чтобы я остался? Вампир улыбнулся и отвернул взгляд. Такое ощущение, будто вопрос его немного смутил, однако Дазаю надоело ходить вокруг, да около. - Я в замешательстве, - ответил Достоевский. Взгляд его теперь был обращен к свечам, золотистый свет которых бликами отражался в аметистовых глазах вампира. – Я… совсем забыл, какие вы – люди, - он снова посмотрел на юношу. Взгляд его казался немного отстраненным, будто стеклянным. – Я забыл, что вы нуждаетесь в еде, питье, что вы можете болеть, что у вас есть потребности. Это так интересно. Я… хочу понаблюдать за тобой. - Но ведь у тебя же есть Иван. Он тоже человек. - Иван – мой слуга. А слуги для нас… слуги иногда теряют некоторую человечность. Особенно такие отчужденные, как Иван. Ты меня интересуешь больше. В тебе есть… что-то. - Что-то? Фёдор снова усмехнулся, прикрывая рот рукой. Все движения его были такими плавными и грациозными, что Осаму не мог оторвать от этих жестов взгляд. Будто бы балерина, он двигал руками так красиво. Казалось, что он отрабатывал эти движения, как актер спектакля, вжившийся в роль прекрасной нечисти. - Я не знаю, ха-ха, - он тихо посмеялся и прикрыл глаза. Чуть отодвинувшись, он выдохнул и положил руки на спинку и подлокотник дивана, расслабляясь. Дазай попытался чуть отодвинуться, дабы хозяин дома мог сесть. – Лежи-лежи, ты мне не мешаешь. - Я так и не понял. - Осаму, это вещи, которые мы должны не понимать, а изучать. Я хочу изучить тебя. Ты мне интересен. - Ты… ты мне тоже интересен, Фёдор, - сказал Дазай. Он сразу же подумал, что в голове это звучало не так смущающе, поэтому поспешил уточнить: - Я еще очень мало знаю о вампирах. Мне… любопытно, чем ты можешь меня удивить. - Ха! Удивить? – этот разговор явно забавлял Достоевского. - Тогда, я думаю, в нашей дружбе не будет ничего скверного. - Ты так думаешь? Боюсь, что мой дядя отнесется к этому негативно. - Это однозначно. Но ведь ему необязательно знать о том, что мы общаемся. Всё это напоминало Осаму какую-то западню. Он понимал, что ни о какой дружбе речь не может идти, особенно после того, как его чуть не убили в этом замке. После такого очень сложно довериться, но почему-то даже сейчас Дазай чувствовал себя… в безопасности. Он знал, что тот ему не навредит. - Скажи, Фёдор, какая тебе от этого выгода? – решил всё-таки поинтересоваться юноша, чуть приподнимаясь на диване и смотря на хозяина замка. - Знаешь, Осаму… Я в таком возрасте, что выгода перестает иметь для меня какую-либо ценность. Моя ценность – это чистый интерес. Может, я посмотрю на тебя и вспомню, каково это – быть человеком. - Ты разве не знаешь? - Знаю, но начинаю забывать. Я очень долго пробыл в обществе вампиров, и сейчас, когда я вернулся сюда, мне приходится больше общаться с людьми. Я замечаю, что… они ведут себя иначе, чем привычный мне круг. Я подумал, что мог бы поучиться у тебя, как не вызывать подозрений. - Мне кажется, что ты не вызываешь подозрений. Просто ведешь себя, как воспитанный человек. Дамам это нравится. - Ха, ты так думаешь? Сейчас Фёдор уже не выглядел таким скованным, напряженным и идеальным, как обычно. Кажется, он начал потихоньку расслабляться в компании Осаму, понимая, что ему незачем показывать свою маску. Он полулежал на диване в расслабленной позе. Не моргал и делал вдохи исключительно, когда собирался что-то сказать. Раньше юноша этого не замечал, но сейчас его мертвенность стала бросаться в глаза. - Ну, да… Если не всматриваться, то незаметно, - пояснил он. – Мне кажется, что ты вполне вписываешься в человеческое общество. - Надеюсь, что ты прав. Думаю, кто не знает – не догадается, а кто знает – ничего не сделает. Пока что все обвинения в мою сторону со стороны ордена – лишь неподтвержденные слухи. - А если эти слухи подтвердятся? - Тогда меня, возможно, казнят, - он улыбнулся, когда произнес это. - Ты боишься? - А стоит? Осаму задумался. Ведь, если подумать, то дело с шабашем крутится вокруг Достоевского. И, несмотря на то, что лидера и всех вампиров устранили, то нельзя не принять во внимание тот факт, что всё это происходило на территории Фёдора. За это ему и правда могут что-то предъявить. Не сказать, что Дазаю его жаль, но… он только-только к нему приблизился, и сейчас, когда у него есть шанс выдвинуть против него обвинения, он почему-то хочет наоборот оправдать его. - Хочешь, я могу замолвить за тебя словечко о том, что ты добил оставшихся членов труппы? – решил предложить ему Осаму. - Это освободит меня от возможных обвинений. Но какая тебе от этого выгода? - А ты придумай, чем мне отплатить, - Дазай улыбнулся и хитро посмотрел на Фёдора, в надежде услышать какое-нибудь интересное предложение. - Хм-м-м… а чего бы ты хотел? Денег? - Ну, нет. Мы же с тобой теперь “друзья”. Как я могу за подобное брать с тебя денег? – Осаму собирался повысить ставки и развести его на что-нибудь покрупнее. - Я правда не знаю, что тебе предложить, Осаму. Я не знаю, что нынче интересует молодых людей. - Ну, например, расскажи мне, знаешь ли такого священника по имени Натаниэль Готорн? Дазай прощупал почву и теперь готов был наступать. Если Фёдор действительно решил с ним дружить, то должен это доказать делами. Конечно, всё это похоже на предательство одного человека ради другого, но хочется хотя бы посмотреть на реакцию Достоевского. Что неудивительно, никакой особой реакции не последовало, разве что вампир улыбнулся краем губ и опустил глаза. - Святой отец? – уточнил он. – Я его знаю. Часто хожу на его проповеди. - И всё? Достоевский задумался. Тут Осаму понял, что он не хочет говорить какую-то часть известной ему информации, однако не сказать ничего тоже не может. А еще это может быть похоже на уловку или же желание обезопасить, ведь Фёдор не так прост. - Начнем с того, что Натаниэль – мой хороший друг. И да, он знает, кто я. - А ты знаешь, что он состоит в ордене Первого Рассвета? – как бы вытягивает из него информацию юноша. - Да, конечно. Но он никак не участвует в наших делах. И я… не могу сказать про него ничего плохого. Наоборот, я виноват перед ним. - В чем же? - Ох… с чего бы начать?... – он поудобнее устроился на диване, поправляя подушки и подсовывая под себя ноги. Из-под юбки его робы показался кончик хвоста, которым он частично обвил одну ногу. Это показалось Осаму забавным. – Начнем с того, что Гоголю не нравится… - он запнулся, исправляясь: - … не нравилась моя преданность церкви. Он решил, что в этом виноват Натаниэль, поэтому и пришел к нему с угрозами. Когда я встретился с ним после очередной проповеди, он рассказал мне об этом и о том, что обязан сообщить Огаю Мори. Я не стал препятствовать. - От него, наверное, Мори и передал информацию мне. - Да, скорее всего. Потом кто-то из труппы проследил за Натаниэлем и узнал, что он общается с той дамой – мисс Митчелл. Тогда-то они и решили использовать её в качестве ассистентки. - Скорее, в качестве одноразового реквизита, учитывая, что её хотели съесть. Достоевскому, судя по недовольному взгляду, не очень понравилось это выражение. - Тем не менее, тогда её украли, а затем спасли вы с герцогом. Конечно, я заранее сообщил об этом отцу Готорну, чтобы были предприняты соответствующие меры. Тут Дазай понял, откуда у Огая была информация об опасности во время представления, да и том, что эта компания артистов поголовно вампиры. - Почему ты сам не вмешался, раз это касается твоего друга? - несколько осуждающе предъявил ему Дазай. - Это не мои дела. И это было бы странно. Гоголь тоже мой друг. Я считаю, что они должны разбираться в своем конфликте сами. - На кону была жизнь человека. Тебя это не заботит? - А должно? – вопрос этот звучал серьезно из его уст. И тут Осаму зафиксировал у себя в голове ту мысль, что у Фёдора, похоже, совершенно иное отношение к человеческой жизни. Похоже, что он воспринимает её цену как-то иначе. - Ну, большинство считают это важным. - Это не близкий конкретно мне человек, но даже и в том случае я не хочу вмешиваться, если дело меня не касается. Особенно, если он сам виноват, как это было в случае Гоголя. - А если бы правда была не на стороне Готорна? – предположил Осаму. - Тогда смерть, вероятно, настигла бы других и без моего вмешательства. - Ты так в этом уверен? – Дазай плохо понимал его мотивацию. - На всё воля Господня, Осаму, - начал толковать Достоевский. В этих его словах было что-то совершенно новое и сокровенное. Раньше он выражался как-то иначе, и только сейчас, заговорив о Боге, он будто бы переменился. – Когда Господь требует моего вмешательства – я повинуюсь. Когда он молчит – я бездействую, ибо тогда он решает сам. - А как ты понимаешь, что Господь требует твоего вмешательства? – удивлялся Осаму, понимая, что это звучит, как бред. Хотя, кто его знает? Ведь святая вода и молитвы работают против нечисти. Тогда, может, и правда Бог существует? Может, он действительно что-то посылает в умы людей? - Ха… это сложно описать, Дазай, - пытался уйти от ответа тот, даже отворачиваясь от юноши. – Как бы тебе сказать… Ты еще недостаточно узрел, чтобы понять. Я могу лишь вести тебя к истине, но не могу показать тебе её. - Ну, да… Я так и понял. Бог есть, но его никто никогда не видел. - Ты и сам знаешь, что он есть, Осаму. Просто ты еще не поверил до конца, - он говорил это крайне уверенно, будто бы это настолько очевидно, как и то, что Земля круглая. - И почему ты так подумал? - Потому что Господь однажды уже поцеловал тебя, разве нет? – тут он приблизился к нему и дотронулся до предплечья. – Закрой глаза. Дазай сначала не понял, что тот задумал, а потом решил, что это, возможно, имеет смысл. Может, Фёдор хочет что-то ему показать? Он закрыл глаза, а Достоевский продолжил: - Очисти свои мысли и не бойся боли. Он крепче ухватился за его предплечье, а затем Осаму почувствовал запах сырости. Перед глазами замелькала странная картинка. Он видел вокруг множество людей, но все они были странными, большими. Юноша понял, что он видит своё детство. Ему холодно, у него жар, его тошнит. Он чувствует, как его горло раздирает от боли. Слышит шум толпы, звуки проезжающих карет, мат, битые бутылки, о которые он режет руки, когда падает на мокрый и грязный снег. Голова кружится, ощущения размываются. Он слышит голос Фёдора, но не понимает, что именно тот говорит, затем его предплечье пронзает жгучая боль, как от укуса. На губах он ощущает странный привкус железа. Чувствует, как нечто густое разливается по горлу, а сердце сжимается. Дальше всё очень смутно и размыто. Осаму не выдерживает жжения в руке и открывает глаза, снова оказываясь в замке, в гостиной, на диване с Достоевским, который держит его за руку, поглаживая место, где когда-то был укус вампира, обратившего его в детстве. - Я не… не понимаю, зачем ты это показал? – поинтересовался Дазай. - Захотел тебе напомнить, - пояснил Фёдор. Он всё не отпускал его руку. От поглаживаний холодных пальцев действительно становилось легче. Несмотря на то, что конкретно в этом месте на предплечье не было ранения, оно всё еще болело после такого видения. – Я вот, например, очень смутно помню своё обращение. Да и прошлую жизнь в целом. А ты… сейчас просто взял и вспомнил. Сначала Осаму хотел предъявить ему за то, что это может быть просто какое-то его очередное внушение, однако Дазай понимал, что это всё действительно происходило с ним. Даже если в другом месте, в другое время, то произошло именно это. Его укусил вампир. - То есть, по твоей логике, укус вампира – это поцелуй Господа? – удивлялся Осаму. - Нет, конечно. Это, скорее, поцелуй Дьявола. Но… ты исцелился. Что это, если не божественное благословение? - Это лечение Огая Мори. - И скольких таких еще вылечил Огай Мори? – решил предъявить Достоевский, понимая, что аргументов у юноши не найдется. Дазай тяжело вздохнул и отвернулся. - Это всё равно ничего не доказывает. - Возможно, - Фёдор наконец-то отпустил его руку, а затем поднялся с дивана, поправляя одежду. – Ты можешь упрямиться, но рано или поздно, придешь к тому, что Бог – есть. Все когда-то к этому приходят. - И Дьявол есть? - Конечно. Во мне, например. Наш дар от Дьявола, - пояснял Достоевский. – А потому я знаю, о чем говорю. - Ну-ну… - скептически продолжал отвечать ему Осаму, снова заворачиваясь в плед. У него возникло ощущение, будто температура слегка спала. - Ладно, отдыхай. Я пойду, займусь работой, - сказал ему тот, покидая гостиную и уходя куда-то в соседний зал. Наверное, там у него кабинет. Дазай задумался о том, как странно ведет себя Достоевский, очень быстро сокращая дистанцию. Он позволяет себе прикасаться к нему, оставляет в гостях, заботится. Это немного смущает Осаму, а еще и заставляет чувствовать себя неуютно. Юноша, конечно, всегда был бесцеремонен, однако чувствовать себя, как дома, в гостях у вампира было сложно. Однако вскоре усталость всё-таки свалила его, и Дазай уснул крепким сном.

***

По черному коридору мелькали тени. Алый свет из окон бликами отражался в хрустальных кристаллах люстры, из-за чего вся комната наполнялась кроваво-красным сиянием, режущим по привыкшим к тьме глазам. Сердце стучало, как бешеное, пытаясь справиться с надвигающейся паникой. Босая нога ступила на мягкий ковер, аккуратно, шаг за шагом следуя на подозрительный скрип за тяжелой деревянной дверью. Странные звуки, раздававшиеся за ней, заставляли задумываться о худшем. Какой-то стук, хохот, чей-то плач. Осаму подумал о том, что у него должно быть оружие на поясе, но его почему-то там не оказалось. Он обернулся и понял, что назад ходу нет - сзади него лишь голые стены и окна. Юноша подошел ближе и дотронулся до ржавой ручки двери, слегка её поворачивая. Он не был уверен в том, что стоит это делать, но иного выхода у него не было. Медленно повернув её, он слегка приоткрыл дверь и выглянул в щель, дабы увидеть там что-нибудь, вот только в комнате была полнейшая тьма. Дазай вглядывался внимательно, пытаясь рассмотреть в этой черноте хоть что-то, однако ничего не было видно. Вдруг ему показалось, что за этой дверью раздался тихий женский смех, будто бы просто кто-то играл с ним в прятки. - Здесь кто-нибудь есть?.. – юноша уже было собирался приоткрыть дверь шире, как вдруг… Глаз. Кроваво-красный. Он посмотрел в его нутро прямо из темноты. Леденящее душу красное око всплыло прямо перед его лицом на уродливом, сером, морщинистом лице непонятного существа, похожего на труп. Ужас сковал его сердце. Он было хотел закричать и закрыть дверь, но следом из темноты появилась такая же уродливая рука, хватая его за ворот и утягивая в темную комнату. Его бросили на пол – в какую-то странную кучу неизвестного. Осаму ворочался, готовый отбиваться. - Кто здесь?! Покажись! – кричал он. Дазай пытался подняться, что-то нащупать, но всё было тщетно. Вдруг он услышал звуки музыки. Это было что-то, похожее на скрипку или виолончель. Музыка была тихой, успокаивающей, но что-то в ней пугало. Будто бы в мелодии слишком много диссонансов. Обратившись к источнику звука, а именно, наверх, Осаму увидел, как откуда-то из решетчатого отверстия сверху начал просачиваться алый свет на всё окружающее пространство, и юноша, осмотревшись, понял, что лежит в той самой яме в канализации – в горе трупов. В ужасе он подскочил, но не смог твердо стоять на ногах, утопая в мертвецах. Ему казалось, что мертвые руки хватают его, утягивая дальше – на дно. Как бы он не старался, у него не получалось выбраться. Затхлый запах гниющей плоти ударил в нос, из-за чего дыхание перехватило. Боль сковала всё тело, и он понял, что не сможет выбраться. Всё вокруг таяло, и лишь мелодия доносилась до его сознания.

***

Дазай подскочил на диване и скорчился от боли. Ребра ужасно ныли, и он схватился за бок, в надежде приглушить её. Когда его относительно отпустило, он понял, что музыка играла не в его сне, а в реальности. Правда из-за эха и полудремы он с трудом мог понять, откуда именно. Поднявшись с дивана, он осмотрелся. Окна не были зашторены, и сумрачный пасмурный свет проникал в мрачное помещение замка, делая его немного светлее, чем ночью. Погода в это время года действительно очень темная, холодная и грустная. Подойдя к окну, юноша обратил внимание на то, что идет снег. Белые кучи уже лежали во дворе и на ветвях зачахших деревьев. Он и не заметил, как быстро в его края пришла зима. Отвернувшись, он решил сориентироваться, дабы понять, откуда раздаются звуки музыки. Пройдя чуть дальше в зал по узорчатому алому ковру, мимо лестницы, он прошел в арку, за который вчера вечером скрылся Фёдор. Звук стал громче. Он зашел в холл с небольшим окошком, одна створка которого была прикрыта бордовой шторой, в то время, как вторая штора была закреплена золотистой лентой, и окно прикрывала лишь белая вуаль ажурной занавески. Перед окном располагался столик с увядшими розами и небольшим креслом из темной кожи рядом. Дазай дотронулся до одного лепестка, чувствуя необычную шершавость и твердость. Судя по всему, лепестки были покрыты лаком. В холе было два ответвления: дверь и еще одна арка, ведущая в длинный коридор. Дверь слева была закрыта, но Осаму и не собирался туда идти, так как звук шел справа – со стороны коридора, куда юноша и направился. Осмотревшись, он увидел слева несколько окон, многие из которых были занавешены, а справа – картин. Это были как небольшие портреты, миниатюры, натюрморты, так и достаточно красивые пейзажи. Один из таких пейзажей красовался посередине и занимал почти всю стену – это было изображение моря, а именно, вид с берега на черную, бушующую вдали бурю. Волны вздымались обсидиановыми дугами, заслоняя мутное мрачное небо. Морская пена смешивалась с проблесками белых облаков, и прозрачные капли воды, падающие с печальных небес, образовывали мутную дымку, мешающую обзору. Глядя на эту картину так близко, Осаму будто бы почувствовал, что находится там, - среди бури, в бесконечных, удушающих своей силой волнах. Он смотрел на это издали, но дыхание ему перехватывало от того, как реалистично было всё изображено на картине. Дазай не помнит, сколько смотрел на этот пейзаж, однако он все-таки нашел в себе силы от него оторваться и посмотреть дальше – в конец коридора. Там располагались еще одни двустворчатые двери. Одна из них была приоткрыта, и юноша слышал, что звук скрипящего инструмента доносился оттуда. Он пошел туда осторожно, чтобы музыкант его не услышал. Честно говоря, всё это напоминало ему часть его страшного сна, однако сейчас юноша не хотел об этом думать. Подойдя к двери, он слегка толкнул её, заглядывая внутрь. Это было на удивление светлое помещение и достаточно просторное. Оно со всех сторон освещалось огромными окнами, а посередине дальней стены располагалась стеклянная дверь. На полу лежала блестящая темная плитка, а по углам, под прямыми солнечными лучами, - если такие вообще бывают в этих краях, - располагалось множество зеленых растений в больших глиняных горшках. Среди всей этой зелени слева в комнате стоял большой и блестящий черный рояль, а справа у окна – небольшой диван. Перед ним на стуле, практически в центре комнаты, сидел Фёдор и играл на виолончели. Она была из красивого красного дерева, и длинный смычок, которым музыкант грациозно орудовал, плавно гладил серебристые струны. Достоевский не обратил внимания на вошедшего в комнату Осаму. Он всё так же продолжал играть, внимательно сосредоточившись на музыке. Черные волосы его были распущены, и челка прикрывала половину лица вампира. Сегодня на нем была белая рубашка и темные брюки, поэтому Дазай снова мог полюбоваться на его хвост, которым Фёдор периодически водил из стороны в сторону, словно метрономом. Осаму замер, наблюдая, как вампир играет на музыкальном инструменте. Он казался чем-то таким возвышенным, когда полностью отдавался музыке, особенно сейчас, сидя в этом остекленном зале. Создавалось ощущение, будто бы он частично находится на улице – среди белых деревьев, и пушистые снежинки в вальсе кружатся вокруг него. Юноша слушал эту проникновенную, чувственную и немного пугающую мелодию до тех пор, пока музыкант не закончил. Фёдор опустил смычок и слегка тряхнул головой, поднимая её, из-за чего черная челка перестала закрывать ему обзор. Его глаза, кажущиеся сейчас черновато-пурпурными, обратились к гостю. Дазай же стоял, как вкопанный, у дверей, ожидая, сам не зная, чего именно. - Доброе утро, - сказал ему Достоевский и отставил инструмент. – Как спалось? - Ужасно, - честно ответил ему тот. - Кошмары? – Фёдор прищурился, будто анализируя юношу, однако тот выглядел слишком растерянно, чтобы понять его эмоции. - Да. Вроде того… - он наконец-то подошел ближе, и хозяин дома тоже направился к нему. Вампир убрал одной рукой его челку, а другой дотронулся до лба, сказав: - Температуры, вроде бы, нет. - У меня боли, - хриплым голосом сказал тот, а затем Достоевский отпустил его и с улыбкой сказал: - Почему ты раньше не сказал? – он пошел к выходу из комнаты, параллельно снова протягивая руку к голове Осаму. Легким движением он потрепал его по каштановой шевелюре, зазывая: - Пошли со мной. Твой друг приносил для тебя обезболивающее. Почему-то этот жест очень смутил Дазая. Раньше мало кто позволял себе вообще его трогать, но для Фёдора, судя по всему, нет никаких личных границ в этом плане. Разве что он не обращал внимания, чтобы вампир вел себя с кем-то подобным образом. Может, он просто находит его забавным? Или смешным? С чего бы?.. Его вообще очень удивляет эта резкая перемена в настроении Достоевского. Буквально несколько дней назад он собирался его убить, а теперь общается с ним так, будто ничего и не было. Несмотря на то, что они собрались дружить, это всё равно достаточно странно. Главное, не терять бдительность в его присутствии, а лучше не терять оружие, чтобы подгадать момент и убить его. Да, Осаму не теряет надежды убить его. Потому что в первую очередь он остается охотником, и в этом его основная цель сближения с Достоевским – узнать его получше, подобраться поближе и прикончить. Ему говорили, что он достаточно силен, и все святые символы на него не работают, однако это не означает, что Фёдор бессмертен, ведь даже на самого крупного зверя найдется оружие. Дазай проследовал за Достоевским обратно в сторону зала, однако не успел он дойти до лестницы, как его снова поразила боль в области ребер, и он скорчился посреди комнаты. - Опять? – Фёдор развернулся и посмотрел на него. Взгляд у вампира был непонимающий. - Да… кхм! – Осаму кое-как, ухватившись за бок, дополз до дивана, присаживаясь на него. - Я схожу за обезболивающим, - сказал Фёдор и растворился в пространстве темным клубом дыма. Не прошло и нескольких секунд, как он снова возник перед ним с каким-то флаконом. - Ха… как ты умеешь… - пытался прокомментировать его способность Дазай, сквозь боль. - Я и не такое умею, - усмехнулся вампир, а затем протянул ему флакон. - Что это? – Осаму посмотрел на флакон, пытаясь понять, что это за порошок внутри, а затем прочитал знакомое название на нем. – А-а-а… понятно. Мне бы его в стакане воды развести. - Как всё сложно, - сказал Фёдор, снова растворяясь в клубе дыма и появляясь затем практически сразу же, правда, с пустыми руками. – Сейчас Иван принесет. Вампир присел рядом на диван. Спина его была идеально ровной, а взгляд максимально приветливым. Он с долей какой-то лисьей хитрости смотрел на корчащегося в боли Дазая. Ему было интересно наблюдать за его мучениями. - Что ты чувствуешь? – вдруг спросил он. – Это неприятно? - А ты никогда не ощущал боли? – этот вопрос действительно удивил Осаму. - Ощущал, конечно, - Фёдор отвел взгляд, задумываясь, - когда-то… - Когда-то? - Да, - он вновь посмотрел на юношу, и выражение лица его было уже более серьезным. – Я уже лет сто с лишним не чувствую боли. - Почему так? - Ну, вот так. Многие из моих старших знакомых перестали чувствовать боль после двухсот-трехсот лет. - То есть, это нормально для вас? - Вполне. Тем временем в комнату зашел Иван. В руках у него был кувшин с чистой водой. Он поставил его на стол и налил немного воды в стакан, после чего протянул Дазаю, и тот отсыпал немного порошка в стакан, размешивая. - Что-то еще угодно, господин? – спросил слуга у вампира. - Пока что всё, можешь идти, - ответил тот, неотрывно наблюдая за действиями юноши. Он выпил лекарство, передергиваясь от неприятной горечи, а затем отставил стакан, обращая свой взор к Достоевскому. Тот, будто пытаясь не терять лица, снова приветливо улыбнулся ему. - А как же вся эта святая символика? Она не причиняет боли? - О-о-о… нет. Это не боль, это… как бы описать? – он действительно задумался. – Ужасные душевные терзания. - Хм-м-м… понятно. Ты только боли не чувствуешь? - Пока что да. - Пока что? А что будет потом? - Я бы не хотел об этом задумываться сейчас, - отвечал вампир, уходя от ответа. Судя по всему, будущее вампира не так радужно, как казалось Дазаю. – Что, например, произойдет с твоим организмом потом? Лет через пятьдесят. - Я не уверен, что доживу до таких лет с таким образом жизни. - Тем более. Ответь. - Боюсь, что мой организм просто развалится. Умру от какой-нибудь заразы. Может, просто перестанет работать кишечник, как это часто бывает. Или болезнь поразит печень. Или сердце. В старости организм начинает потихоньку отказывать орган за органом. - Ну… вот и со мной происходит тоже самое, - сказал Достоевский, поднимаясь с дивана и отходя к окну. – Время не лечит. Наоборот, оно медленно убивает наши тела. И души. - Фёдор, - Осаму понимает, что это не лучшая тема для обычного разговора, но интерес всё-таки одолевает его, - почему ты… читаешь молитвы? Тот повернулся к нему. Теперь лицо вампира было серьезным. - Потому что я люблю Бога. - Да, но… Ты же вампир. Как ты можешь это делать так спокойно? - Ха! Моя любовь намного сильнее страха перед Господом, поэтому я нахожу успокоение там, где другие испытывают муки. Дазай не знал, как правильно понимать его слова. Говорит он буквально или выражается абстрактно? Когда речь заходит о Боге, понять Достоевского становится сложно, ведь всё в нем предстает в совершенно новом свете. Это немного пугает, учитывая, что это пока что единственный вампир, искренне, возможно, даже фанатично, верующий в Бога. В присутствии других вампиров он чувствовал себя хотя бы немного вооруженным, но рядом с Фёдором… он, словно, голый под обстрелом. - Понятно, - сказал Осаму, подумав над его ответом. - Когда-нибудь ты, возможно, тоже к этому придешь, Дазай. Ведь ты ближе к Господу, нежели обычные люди. Ваша работа плотно связана с божественными проявлениями, разве не так? - Отчасти, да. Но я не могу сказать, что сильно верую. Это, как часть моей работы. - Тем не менее, тебе становится труднее отрицать тот факт, что Бог – есть. И не верить в него ты уже не можешь. - Но это не означает, что я обязан его почитать. Мне как-то нормально жилось и без этого всего. - Как знаешь, Осаму, как знаешь… - похоже, этот ответ не совсем удовлетворил Фёдора, но он, кажется, ожидал этого. Дазай начал чувствовать, что боль потихоньку стихает. Тем не менее, она всё еще не ушла до конца. Он всё не мог отпустить бок, будто боясь, что оттуда что-то начнет течь или вовсе вываливаться. - Кстати говоря, тебе надо бы сделать перевязку, - сказал Фёдор. – Господин Сакуноске передавал, что сегодня его не будет, а перевязываться нужно каждый день. - Я смогу себя перевязать, - уверенно ответил Дазай. – Особенно в той комнате с зеркальным потолком. - Хорошо, - ответил тот. – Но я настаиваю на своей помощи. - Зачем? – юношу это крайне настораживало. - Тебе ведь всё равно будет неудобно. Тот кивнул, и, когда боль наконец-то утихла, они проследовали наверх. Подъем по лестнице достаточно тяжело давался юноше, но Осаму не сдавался и отказывался от помощи Фёдора. Тот лишь показательно тяжело вздыхал, опережая его на несколько ступеней. Когда Дазай наконец-то дошел, они направились прямо по коридору. Взгляд сам зацепился за портрет в конце – портрет Достоевского. Почему-то он всегда пробуждал в нем какие-то неоднозначные чувства, будто на самом деле мертвец не рядом, а на этой картине, несмотря на то, что на портрете он казался более свежим, румяным и… молодым. Старость всё равно отражалась на лице Фёдора. Она была не такой, как у пожилых людей. Старость на вампире выражалась в холодном, уставшем взгляде, бледности, сухости, худобе. Она выражалась в поведении, движениях и манерах. Она отражалась на лице не морщинами, а эмоциями, тонкими чертами, которые тихо говорили о настоящем возрасте человека. Достоевский проследовал в ту самую «красную» комнату. Здесь за время их отсутствия ничего не поменялось, всё лежало на своих местах. Ода оставил там все необходимые принадлежности для перевязки: раствор и бинты. Вскоре пришел Иван и постелил чистую простынь, чтобы не запачкать дорогое постельное белье во время перевязки, а затем покинул их. Фёдор снова встал к окну и закурил трубку, наблюдая за снежным пейзажем. Его хвост медленно болтался из стороны в сторону. - В этом году снег вовремя, - сказал он, пока Осаму снимал с себя рубашку. - Вовремя? Разве уже зима по календарю? – когда юноша снял её, он принялся разматывать бинты на запястье, присаживаясь на пуф перед кроватью. Его взору открывалось множество ножевых порезов, которые приводили его в ужас. Что с ним происходило тогда в подвале? Кажется, кто-то из вампиров всё-таки пил его кровь. - Еще нет, однако она уже совсем скоро, - Достоевский повернулся к нему, затягиваясь табаком, а затем подошел ближе, вставая у него за спиной. Взгляд его таил в себе что-то ехидное. – Давай, помогу. Он ухватился зубами за загубник трубки, освобождая руки, и принялся разматывать шею юноши. Осаму почувствовал ледяные прикосновения его рук на своей теплой коже. Его пальцы ловко освобождали шею от бинтов, являя свету множество свежих рваных ран. Они были темными, запекшимися, периодически выделяющими сукровицу. Часть ран слегка воспалилась, и, когда вампир касался их своими пальцами, юноша чувствовал легкую боль и дискомфорт. Фёдор добрался до ключиц, разматывая их, и Дазай немного напрягся. Каково ему видеть эти раны? Чувствует ли он желание прикоснуться к ним губами, дабы почувствовать вкус крови? Освежить их, раздирая ногтями плоть, соскабливая багровые корки, заставляя течь кровь по воспаленной шее и белым пальцам вампира… Осаму чувствовал, с каким трепетом Достоевский касается его кожи, будто лаская и щекоча. Бинты постепенно сползали вниз – окровавленные, в темных подтеках. Он чувствовал, как неприятно отдирается ткань от засохшей раны, как щиплет раздраженное место на груди. Фёдор размотал плечо, а затем подошел к нему спереди, касаясь руками предплечья и освобождая его от повязок. - Тц-с-с-с… - прошипел Осаму, когда тот снова отдирал часть ткани от кожи. - Больно? – на лице вампира появилась неоднозначная полуулыбка. Он затянулся трубкой, и дым тяжелым белым облаком ударил в лицо юноше. - Неприятно, - сказал он, наблюдая, как тот разматывает его руку, аккуратно, нежно, будто разматывая хрупкий фарфоровый сервиз. Тонкие пальцы Достоевского очень контрастировали с красной и израненной кожей Дазая, и, казалось, вампир получает удовольствие, делая это. Осаму посмотрел на него, однако лицо вампира оставалось всё таким же нейтральным. Он продолжал затягиваться трубкой, а затем, будто почувствовав, что за ним наблюдают, посмотрел на Дазая. Он вытащил трубку изо рта и спросил: - Что-то не так? – вампир только-только освободил его руку от бинтов, и Осаму поспешил осмотреть её. Ран на ней было не так много. Преимущественно мелкие царапины, ушибы и три глубоких пореза на предплечье. Выглядели они жутко. - Нет, всё нормально. Просто ты… - он усмехнулся и посмотрел на вампира, который уже подошел к другой руке, разматывая её. - … Ты выглядишь… увлеченно? - Увлеченно? – переспросил тот, как бы задумываясь над его словами. - Да. - И в чем это выражается? - Ну, ты так смотришь… пристально. - Я стараюсь быть аккуратным, Осаму, - он снова взял трубку, затягиваясь и отставляя её на столик рядом, продолжая разматывать руку. Эту юноша и сам практически размотал, но тут рана на предплечье была хуже, так как находилась на старом, еще незажившем месте. – Или мне нужно было с силой сдирать с тебя повязки? - Ха… боюсь, это было бы неприятно. - Я тоже так думаю, учитывая, как ты реагируешь даже на мои аккуратные действия, - он отошел, затягиваясь табаком, говоря затем с серьезным и важным видом: - Ложись. - М?.. Я могу и сам… - Перестань, - будто командуя, сказал вампир, складывая руки на груди. Дазай не стал с ним спорить и просто лег на простыню, потихоньку принимаясь развязываться. Фёдор же подошел ближе, доставая ножницы и просто разрезая бинты. Осаму аж дернулся от испуга. - Всё в порядке, я же обещал, что не раню тебя, - говорил Достоевский, осматривая его. В зеркальном потолке Дазай увидел огромную рану практически во весь живот. Она находилась под левым ребром и выглядела достаточно жутко, будучи подшитой. Судя по всему, Сакуноске постарался. - Спасибо, дальше я сам, - сказал Осаму, поворачиваясь и протягивая руки к столику. - Да ладно? – Фёдор улыбнулся и легонько шлепнул его по тыльной стороне ладони. – А я разрешал? - В смысле?.. Мне не нужно твоё разрешение, - тон Дазая звучал раздраженно. - Говори, что нужно делать, - он обработал руки спиртом, как бы намекая, что он не позволит притронуться Осаму к собственной ране. Тот тяжело выдохнул, демонстрируя своё возмущение. - Ладно… тогда бери вон тот флакон, - он показал на темную стеклянную бутылочку. – И смочи этой жидкостью салфетку. Достоевский всё выполнил, а затем принялся обрабатывать раствором рану, бережно протирая края. Осаму чувствовал себя очень некомфортно, ведь он вообще не привык, чтобы его кто-то перевязывал. Даже дядя делал это крайне редко. - Почему ты решил этим заняться, а не попросил Ивана, например? – спросил юноша, наблюдая за всё еще нейтральным выражением лица Фёдора. - Потому что Иван – не медик, - ответил тот, продолжая обрабатывать также другие, более мелкие ранки. – И я ему не доверяю. - Не доверяешь своему слуге? – Дазая это очень удивило, так как он считал, что у них достаточно хорошие отношения. - Тебя – нет, не доверяю. Осаму усмехнулся. Интересно, были ли на то какие-то причины? Возможно, Иван считает, что тоже заслуживает подобного внимания, какое оказывают Дазаю? Вполне возможно. Сам юноша не понимает до конца, как Достоевский еще не упрятал его в подвал, оставляя на закуску, ведь перемены в его отношении произошли достаточно быстро и спонтанно. Только недавно он собирался убить его, а сейчас уже заботливо исправляет собственные ошибки, перевязывая раны, часть из которых, возможно, сделал сам. - Что со мной происходило? – спросил Осаму. – Просто… я даже не помню, откуда все эти раны? - Есть вещи, в знании подробностей которых мы не нуждаемся, Осаму, - спокойно ответил ему Достоевский, заканчивая. – Мне наложить салфеток сверху? – уточнил он. - Да, - сказал тот, и Достоевский принялся закрывать рану, пока юноша продолжал приставать: - И всё-таки мне интересно… - Тебе интересны подробности того, как вампиры резали твою плоть и пили кровь в подвале, желая разорвать на части? – приоткрыл завесу тайны Фёдор. – Не думаю, что этот рассказ подходит для светской беседы. - Если бы я желал светской беседы, то пошел бы на встречу с одной из претенденток ко мне в невесты, - Осаму отвернулся к окну, уже не обращая внимания на действия Достоевского. - То есть, ты променял будущую жену на… поход со мной в казино? – удивлялся тот, доставая моток бинтов. – Давай, замотаем живот. - Угу, - Осаму приподнялся, а затем ответил на вопрос, который был, скорее, риторическим: - Представь себе, да. - Люди – удивительные создания, - Фёдор усмехнулся и подобрался ближе, заводя руки за спину Осаму, дабы замотать бинтами его талию. Его лицо оказалось очень близко, и юноша поднял глаза, встречаясь с его бледным и таким идеальным ликом. Сделав второй оборот, вампир тоже посмотрел ему в глаза, однако сразу же поспешил отвернуться, будто чего-то пугаясь. Он слегка склонился к его шее, делая еще один оборот бинтов вокруг туловища, но вот Дазай услышал какое-то тихое шипение. Достоевский потянул руку к его плечу, а затем резко оттолкнулся, отпрыгивая на край кровати. Его грудная клетка, пребывающая до этого в неподвижности, сейчас резко поднималась и опускалась. Глаза сверкали, как два аметиста. - Извини… - прошептал он, приходя в себя. – Я… - он потянулся к трубке на тумбочке, затягиваясь ей и взъерошивая темные волосы второй рукой. - … Я зря это начал. - Что?.. – Дазай даже толком и не понял, что случилось, а затем дотронулся до своей шеи, чувствуя щекотное и странное тепло, затем он посмотрел на руку и увидел след яркой алой крови. Потянувшись за салфеткой, он поспешил вытереть ладонь и приложить её к ране на шее. - Я чуть не… укусил тебя, - сказал Фёдор. – Извини. - Да… как будто в первый раз? Не извиняйся. Осаму смотрел на задумчивого вампира, который сидел с трубкой в руках, пуская по воздуху дым табака. Он явно о чем-то задумался, и лицо его в бледной дымке казалось фарфоровым, как у куклы. Опущенный хвост нервно подметал пол. Дазай не переставал удивляться тому, как необычно он выглядит. - Ты… голоден? – спросил юноша, всё еще прижимая салфетку к открывшейся ране. - Я?.. – тот, будто вышедший из транса, встрепенулся и посмотрел на Осаму. – Немного. - Ты… можешь отпить, если хочешь. Дазай не знает, что было в его голове в тот момент, когда эта идея пришла ему в голову. Честно говоря, он вообще не знает, чем его мозг руководствуется в такие моменты. Почему-то сейчас, наблюдая за мучениями Фёдора, он подумал, что ради своей безопасности проще дать вампиру то, в чем он нуждается больше чего… … В крови. - Ты действительно мне разрешаешь? – удивился Достоевский. Даже его хвост резко остановился. – Ты и так потерял много крови. - Пара глотков погоды не сделает, - юноша убрал салфетку от шеи и слегка отвернул голову, демонстрируя Фёдору кровоточащую рану. – Давай. В ином случае барон бы отказался от такого предложения, однако после той ночи он действительно больше не пировал, и голод в последнее время сильно одолевает его. Он отложил трубку и подобрался ближе к юноше. Дазай почувствовал, как холодные пальцы коснулись его плеча, а затем и другой стороны - шеи, будто придерживая его голову. Достоевский прислонился к нему, другой рукой хватаясь за талию, и вот Осаму уже почувствовал его дыхание на своей израненной шее. По коже пробежались мурашки от этих леденящих прикосновений, и парень даже почувствовал долю страха. На минуту ему показалось, что эта идея ужасна, и у него еще есть шанс отказаться, но какой-то странный интерес и желание ощутить на себе больное чувство покидающего тело сознания были сильнее, нежели страх перед потенциальной смертью. Дазай, дабы не упасть, тоже поднял руку и ухватился за спину вампира, приобнимая его. Сейчас, чувствуя под тонким слоем одежды его выпирающие лопатки, он подумал о том, каким хрупким со стороны кажется Достоевский, будто если Осаму захочет крепко обнять его, то вполне может раздавить и сломать ребра. Конечно, в действительности это было не так. В этот же момент юноша ощутил, как губы Фёдора коснулись раны. Это чувство было очень смешанным. С одной стороны – приятным, будто заглушающим ноющую боль, а с другой – омерзительным и щекотным, особенно, когда барон принялся с силой высасывать из него кровь. Дазай буквально чувствовал эти самые глотки. Чувствовал, как после первого же глотка сознание затуманилось, и тело ослабло в руках вампира. Второй глоток оказался губительнее, но почему-то приятнее. Ощущение губ Достоевского на шее показалось теплым и нежным, будто бы его действительно аккуратно целовали, но слабость одолела его быстрее, чем этот самый глоток закончился. Мир вокруг закружился, а глаза закрылись. В темноте замелькали яркие вспышки, неоднозначные и многоцветные формы, меняющиеся и преображающиеся. Последнее, что он помнит – это как увидел свое бледное лицо в отражении зеркального потолка и затылок Фёдора, кажущийся каким-то прозрачным. Дальше наступила тьма и холод.