Гость

Осаму проснулся в холодном поту. Его пробирала дрожь, во рту пересохло, и губы потрескались. Постель, в которой он лежал, казалась холодной и мокрой, и ему захотелось освободиться от этого мерзкого одеяла, поэтому юноша откинул его на пол. Все движения давались ему очень тяжело; голова кружилась, а руки тряслись. Его взгляд не сразу смог сосредоточиться на пространстве вокруг – он был в красной комнате с зеркальным потолком. Там же, где и уснул. Он с трудом вспомнил вчерашний вечер. С трудом смог вспомнить свой последний вздох – громкий и ужасающий. Однако Дазай вспомнил. Он вспомнил своё бледное лицо в отражении потолка, вспомнил, как пальцы с силой сжали белую рубашку, укрывающую тощее тело вампира, чьи губы впивались в рану на шее. Он вспомнил разливающийся холод, затем жар, а потом… пустота. Всё остановилось и почернело. Мир в глазах померк. Осаму предполагал такой конец. Он знал, что вампирам тяжело остановиться, если они почувствуют каплю крови на своих губах. Однако он почему-то поверил в многолетний опыт Достоевского и решил, что тот сможет вовремя остановиться, дабы юноша не потерял сознание. Но сейчас Дазай чувствовал себя не просто плохо. Он чувствовал себя ужасно. Таких ощущений у него не было в тот раз, когда Фёдор впервые попробовал его кровь. Сейчас у него была очень сильная кровопотеря, которая будет восполняться еще долго. И, что самое ужасное, вместе с тем в его организме всё еще остались очаги воспаления после прошлых приключений. Это может очень губительно сказаться на его организме. Осаму не знал, что ему делать. Он понимал, что надо бы кого-то позвать, но не знал, как. Первое, что возникло в его голове, - это желание побежать. Бежать, как можно дальше, чтобы его никто не догнал. Его воротило от этого окружения, его воротило от этой жизни, ему хотелось вылезти из собственной шкуры, разорвать кожу на груди, выпрыгнуть из клетки такого израненного и тяжелого для прекрасной и свободной души тела. Он сполз с кровати вниз и попытался подняться, однако голова так сильно кружилась, что даже передвигаться ползком у него получалось очень плохо. Дазай открыл дверь и выполз в коридор. В замке было очень тихо и холодно, а из окон с первого этажа в помещение проникал бледный утренний зимний свет, тускло очерчивающий пространство вокруг: ковер, выстилающийся по всему коридору узорчатой дорожкой, темные деревянные перила, шелкографию на стенах, прикрытую портретами неизвестных юноше людей, чьи лица казались печальными в холодном свете. Однако был портрет, который находился в самом конце коридора – в самом темном месте. И именно этот портрет казался Осаму самым различимым в полутьме, будто нечто потустороннее освещало его, возможно, из самых глубин Ада. Он видел, как глаза на портрете сияли ярким малиново-алым светом в темноте, как бледный лик ехидно улыбался. Он зазывал к себе – просил подойти ближе, просил протянуть руки, погладить полотно и прикоснуться к губам. Человек на портрете просил обнять его. Он притягивал гостя к себе, будто чарами. Дазай чувствовал, как холод проникает в самое сердце. Ужас. Он, будто околдованный, смотрел в глаза своему мучителю, не в силах отвернуться от него. Улыбка Достоевского, застывшая навеки в картинной раме, была похожа на злобную насмешку. Он будто бы смеялся над его слабостью и ничтожностью в этот момент. Фёдор на этом портрете был моложе, но и ужасней, чем тот, которого он видел воочию. Всё вокруг исчезло, тьма расползлась по коридору, и только потрет вампира оставался видимым ровно до тех пор, пока сознание Осаму снова не угасло, обволакивая его в черное и непроницаемое одеяло пустоты. Дазай проснулся от того, что некто тряс его за плечи, пытаясь разбудить. Он с силой смог открыть глаза и посмотреть на нарушителя своего покоя. Слава Богу, это был Сигма. Осаму не сразу понял, что именно молодой вампир ему говорит, однако спустя несколько мгновений он всё-таки смог различить его слова: - Давай, приди в себя, - он похлопал его по щекам. Дазай, конечно, реагировал на его действия, но очень вяло, так как не совсем понимал, что происходит. Как он оказался здесь? - Сигма?.. – неуверенно позвал он, будто не узнавая того. - Ну, а кто еще? Что случилось? – он подхватил его и помог сесть на полу, прислонив юношу к стене. - Я… я выполз из комнаты. Мне было плохо, а потом… - Осаму посмотрел в конец коридора на портрет Фёдора, однако сейчас тот перестал казаться ему таким жутким. Просто обычный портрет молодого господина – скорее всего, еще необращенного. – Потом я упал в обморок. Дазай посмотрел в пол, а затем подумал о том, как Достоевский кусал его прошлой ночью, поэтому интуитивно дотронулся до раны на шее. Та была прикрыта довольно плотным слоем бинтов. - Болит? – спросил Сигма, обращая внимание на этот жест. - Нет, просто… странно как-то, - сказал тот. Он не хотел рассказывать ему о том, что Фёдор решил им поужинать вчера. - У тебя повязка в крови, я… кхм-кхм, - Дазай увидел, как засияли глаза вампира, и тот поспешил прикрыть рот рукавом. – И-извини… я… мне тяжело смотреть на кровь, это… - Искушает? – Осаму усмехнулся. Он вспомнил вчерашнего Фёдора, который с таким же взглядом смотрел на его рану. - Да… прости. - Помоги мне дойти. Я поменяю повязку. Сигма помог ему подняться, и они проследовали обратно в комнату. Почему-то Осаму здесь не нравилось. Эта атмосфера часто являлась ему в кошмарах, и данное помещение действовало угнетающе на него. Почему Фёдор поместил его именно в этой комнате? Интересно, если попросить, он выделит ему другую? А лучше вообще поскорее убраться из этого места и никогда не возвращаться. Дазай поменял повязку, пока Сигма уходил вниз, давая распоряжения о завтраке Ивану. Когда он вернулся, то предоставил для Осаму чистую одежду, и юноша поспешил переодеться. Это были обыкновенные брюки, рубашка и вязаный жилет. Туфли же были слегка маловаты. - Мой размер. Где ты это достал? – решил узнать у него гость. - Ты сильно удивишься, если я скажу, что это одежда Фёдора? Дазай осмотрел вещи и удивился. - Серьезно? Ты хочешь сказать, что я такой же тощий? – он посмотрел на себя в зеркало, вмонтированное в дверь шкафа. Достоевский в его глазах казался очень худым, однако Осаму не замечал за собой, что выглядит практически так же. Одежда, в которой он красовался перед зеркалом, была совсем чуть-чуть меньше его привычного размера, однако по сути своей оставалась вполне носимой. - Ну, ты достаточно стройный. Я вот в его вещи не влезаю. Сигма и правда был ниже, но немного упитаннее. Он тоже всё еще казался очень худым, однако это не выглядело так болезненно. Он вообще не был похож на вампира, так, как Шибусава, Гоголь и Достоевский. Возможно, дело было в его поведении, а может, он еще не омертвел так сильно. - Что ж, куда теперь? – поинтересовался Осаму. - Пошли вниз – в столовую. Тебе надо начинать нормально питаться. Они покинули комнату. Головокружение всё еще ужасно мучало Дазая, однако у него все-таки хватило сил дойти и даже спуститься с лестницы, несмотря на то, что Сигма всё равно за ним присматривал, дабы тот случайно не упал с неё и не сломал еще что-нибудь. Украдкой Осаму еще раз глянул на портрет Достоевского, дабы убедиться, что те видения ему просто померещились, вот только взгляд молодого человека на портрете всё равно не внушал доверия. Они проследовали вниз – в холл, где слева от гостиной был широкий дверной проем, ведущий в столовую. Посередине был расположен большой квадратный стол, укрытый потертой и слегка пыльной скатертью с лиловыми цветами. В мраке замка они выглядели несколько печально. Окна были занавешены, однако, как только в комнату зашли Сигма и Осаму, Иван, поприветствовавший их, поспешил раздвинуть тяжелые шторы. Они были многослойны: верхний был бордовым бархатным, нижний – черным и шелковым, а на самом нижнем слое полупрозрачная белая тюль, которую слуга убирать не стал. Она так и осталась, занавешивая окна, будто фильтруя собой белый и печальный свет из окна. По бокам от двери в кухню расположились два бра, которые Иван тоже поспешил зажечь, ибо в столовой действительно было очень темно в такую пасмурную погоду. Когда они проследовали внутрь, присаживаясь на маленькие стульчики, то слуга поспешил удалиться. Спустя несколько минут он принес Дазаю миску с кашей, и тот поспешил ухватиться за ложку, жадно поглощая не самое вкусное варево, однако достаточно питательное. - Проголодался? – спрашивал Сигма, обращая внимание на то, с каким аппетитом ест Осаму. - Да. - Ха… завидую тебе. - Почему? – спросил юноша, вытирая рот салфеткой. - Ты можешь утолить свой голод. Когда я смотрю на то, как люди едят, радуясь тому, что они наелись. Очень им завидую. Вампиры всегда чувствуют голод, разве что в большей или меньшей степени. - То есть, ты не помнишь, когда в последний раз наедался? - Я даже не помню, каково это, Осаму, - ответил тот на его вопрос, смотря на горящие свечи. – Я рад, что ты не смог превратиться. Это действительно настоящее проклятье. - А Шибусава сказал, что жалеет о том, что я не могу стать таким же, - решил поделиться с ним мыслями юноша, продолжая есть. - Побольше слушай его, да, - раздраженно сказал тот, фыркая. Похоже, он не испытывал особо теплых чувств к белокурому вампиру. – Вот на таких, как он, и надо объявлять охоту. Самодовольный кретин… - За что ты его так не любишь? Ах, да... Осаму вспомнил, что именно Тацухико Шибусава просил его об убийстве Гоголя. - Ты и сам знаешь, - слова Сигмы звучали грустно. Он тяжело вздохнул и посмотрел на тарелку Дазая с недоеденной кашей, будто гипнотизируясь. – Я так устал… Кстати, ты в этой части замка впервые? Хочешь покажу тебе тут всё? - Конечно, - Дазай улыбнулся. Ему не помешает освоиться тут. Мало ли ему это пригодится. - Тогда доедай и пойдем. Тот поспешил доесть кашу, вытирая рот салфеткой и вставая. Однако он встал так резко, что голова его снова закружилась, и он упал, хватаясь худыми пальцами за скатерть. Та соскользнула со стола, и тарелка разбилась у его ног. В глазах потемнело, и Сигма подбежал к нему, хватая Дазая и расталкивая. На шум прибежал Иван. Увидев, что гостю плохо, он сразу же пошел за стаканом воды, разбрызгивая его содержимая на лицо Осаму. Тот начал приходить в себя, но ему всё еще было тяжело. Он снова облокотился спиной о стену, пытаясь вернуться в нормальное состояние. - Может, отложим прогулку? – предложил Сигма. - Нет, всё нормально, - сопротивлялся Дазай, а затем с помощью вампира поднялся на ноги. Они вместе направились к выходу из столовой. – Уже второй раз за день. - Надо бы отправить за тем аптекарем. Он кажется человеком знающим. - Не стоит дергать Одасаку из-за таких пустяков. Со мной всё в порядке. Просто большая кровопотеря так сказывается. Подобное уже случалось. - Как знаешь, - сказал тот, однако слова его звучали неуверенно. Да и состояние Осаму ему не нравилось. Жаль, что он совершенно не знает, как ему помочь. – Ладно. Пошли, покажу тебе замок. Они потихоньку пошли по прихожей, которую Дазай и так уже успел осмотреть вдоль и поперек. - Ну, мы только что вышли из столовой. За ней – та внутренняя дверь – кухня, однако там ничего нет почти. Преимущественно, это спальня Ивана. - Буду знать, где искать его, - усмехнулся Осаму. - Хм, да… Пошли туда, - он указал дверь с другой стороны от входа в замок – напротив столовой, - здесь тебе может быть интереснее. Они вошли в очередной длинный коридор, который очень напоминал тот, который Дазай видел вчера, – с кучей картин и статуй. В конце этого коридора стояла большая статуя в античном стиле – голая женщина, целующая нечто уродливое, похожее на дьявола или черта. Картина выглядела достаточно гротескно. Мрамор был слегка затертым и потрескавшимся, однако это, казалось, придавало только больше шарма произведению. В остальном на стенах висели преимущественно пейзажи: песчаные пляжи, леса и церкви. С другой же стороны стены были узкие, но высокие окна, большинство из которых были зашторены. Когда они оказались в этом помещении, Сигма указал на первую же дверь справа: - Это кабинет Фёдора. Если ты не сможешь его найти, то он, скорее всего, будет здесь. Тут он предпочитает уединяться со стопкой документов. К сожалению, он всегда его запирает, поэтому показать тебе его не получится, - он символично подергал ручку, будто пытаясь открыть дверь. – Пошли дальше. Это, - он указал на следующую дверь, - молельня. Моё самое нелюбимое место в замке, поэтому давай туда тоже не пойдем? - Похоже, что не такая уж это и экскурсия, - прокомментировал его Дазай. - Не пойми меня неправильно, просто я не выношу всего церковного. Запах ладана за этой дверью я чувствую даже здесь, - он и правда держался подальше от этой двери. – Если хочешь, то можешь зайти. Она должна быть открыта. Осаму подошел к двери и дернул ручку, открывая её и слыша протяжный скрип этой двери. Внутри было достаточно темно. Помещение освещалось только двумя кадилами с ладаном и несколькими свечами, практически прогоревшими. Он неуверенно зашел внутрь, осматривая помещение. Запах ладана почему-то казался ему не просто ароматным, а создавал какую-то атмосферу тепла и уюта. Это чувство обволакивало, успокаивая мысли и душу. Дазай осмотрел стены, где в полутьме виднелись лики святых на иконах. Они занимали собой все стены маленькой комнатки и смотрели в саму душу, будто благословляя гостя, хотя Осаму под этими пристальными взорами чувствовал себя уже не так уютно. Опустив голову, он обратил внимание на пьедестал, на котором лежала большая открытая книга. Слова в этой книге были на неизвестном ему языке, поэтому он даже не пытался прочитать. Дотронувшись до сухих тонких страниц, он отвернул книгу, дабы посмотреть на обложку в тяжелом кожаном переплете. Кое-как он смог прочитать название этого писания – «Евангелие». Оставив книгу в покое, он отошел от неё, и почувствовал, как горло ему перехватывает, и голова снова кружится. Сердце бешено застучало, и он облокотился о стену, пытаясь удержаться на ногах. Золотистый свет свечей расплывался в черном омуте окружения. Блики танцевали перед глазами, и всё, что он слышал – это биение собственного сердца. Оно было тяжелым и уставшим. Прислонившись к деревянной стене, будто масляной от душистых испарений, он сполз по ней вниз, чувствуя, как холодеют конечности. Дыхание срывалось. Оно становилось бешеным и неравномерным. - Дазай! – услышал он крик Сигмы за дверью. – Всё хорошо? Но тот не мог ответить. Одними губами очень заторможено он попытался ответить ему: «Да», однако услышать это было очень тяжело. - Дазай! Я тебе не верю. Что с тобой?! Я… ай! Тц! – он зашипел за дверью от боли. Судя по всему, он все-таки смог его услышать, ведь у вампиров слух намного лучше, чем у людей. – Сейчас, я позову Ивана! Голос и шаги за дверью казались непривычно громкими, однако мысли так быстро растворялись в его голове, что он не успевал воспринимать эти звуки. Холод сковывал его тело, и расслабление окутывало черными, как и это помещение, руками.

- Я тебя вижу…

Непонятный голос, непонятное видение.

- Ты одинок. Как и я. Я знаю, что тебе плохо. Я спасу тебя.

- Кто?.. – Осаму казалось, что он узнает голос Фёдора, однако его здесь быть не могло. Он был в этом уверен.

- Я уже иду за тобой…

- Нет… не надо… оставь… Окружение померкло, и он снова закрыл глаза, погружаясь в небытие. Проснулся он снова от ощущения чего-то холодного на лице. Вода. Над ним стоял Иван и обрызгивал юношу водой. Снова. - Вы издеваетесь, молодой человек?! – возмущался слуга. – Вам нужен покой! По-кой! А вы тут ходите и оскверняете своим присутствием молельную комнату господина. Убирайтесь! Он одним движением поднял его за грудки и выпроводил за дверь, выходя следом и закрывая её. - Это место для покаяния, а не для гулянок! – кричал он. - Да как ты смеешь?! – воскликнул Сигма. – То, что наш гость – человек, не дает тебе права так к нему обращаться. Имей в виду, что господин Дазай – человек статуса, и господин Достоевский очень им дорожит. Ты же не хочешь, чтобы он узнал о твоем обращении с ним? Тот хмыкнул и сквозь зубы сказал, при этом оставаясь при всей своей гордости: - Извините… Когда Иван ушел, Осаму наконец-то относительно пришел в себя, однако его состояние всё еще было достаточно печальным. - Наверное, он прав, - сказал Дазай. – Мне стоит немного полежать. - Да неужели? Надо было мне сразу на тебя прикрикнуть, - усмехнулся Сигма. - Продолжим экскурсию позже. Хотя… пошли, - он повел его к следующей двери в коридоре. – Я знаю, где ты, скорее всего, останешься надолго. Фёдор рассказывал, что ты любишь книги. - А откуда он знает? – удивлялся Осаму. - Ну, это не ко мне вопросы, - сказал тот, открывая дверь и пропуская туда Дазая. Это помещение было уже более светлым, так как в нем было больше окон, и они не были зашторены. – Надо добавить света, - сказал Сигма, проходя вглубь и зажигая больше канделябров. Головокружение покинуло Осаму, и тут он понял, что находится в достаточно просторном помещении с большим количеством шкафов с книгами. - Это… библиотека? У вас всё это время была библиотека? – удивлялся парень, понимая, что его больничный с самого начала мог быть намного более интересным. - Конечно. У всех уважающих себя господ есть библиотека, поэтому вот, - он раскинул руки, покружившись. – Тут собрано множество собраний сочинений известных писателей. Как старых, так и новых. Пожалуйста, осматривайся. Все книги сортированы по авторам в алфавитном порядке, поэтому, если ищешь что-то конкретное, то обязательно найдешь. - Спасибо, Сигма. Это действительно чудесное место, - он осматривал огромные полки с книгами. Это, конечно, не центральная городская библиотека, но тоже ничего. Комната была в достаточно темных тонах, однако это придавало ей только больше уюта. Тут был очередной узорчатый ковер с восточным орнаментом, занимающий почти всю площадь пола. Стены были выполнены в зеленой шелкографии с золотистыми узорами и темными деревянными панелями внизу, покрытыми лаком. Дазай сразу же принялся всё вокруг исследовать, дотрагиваясь холодными пальцами до таких приятных и слегка пыльных обложек книг, стоящих на полке, и проходя мимо мраморных постаментов с головами известных писателей прошлого. Да, только фанатик будет так заморачиваться. Сигма сразу же принялся ему рекомендовать свои любимые произведения, и одну из таких книг Осаму с удовольствием согласился почитать сейчас. Он устроился на уютном диване в кожаной обивке и принялся за чтение, пока его сопровождающий выбирал еще литературу для себя и для их гостя. История в книге не была особо замысловатой. Это была современная литература – детектив, завязка которого оказалась достаточно скучной. Тем не менее, Осаму увлекся чтивом на несколько часов, даже не обратив внимание на то, что Сигма покинул библиотеку. Суть была в том, что городской судья случайно угодил под поезд. Кто-то думает, что это было чудовищное самоубийство, однако ведущий дело детектив, будучи знакомым с этим судьей, знает, что у того не было повода для подобного поступка, ибо жизнь его была абсолютно благополучна. В связи с этим он начинает независимое расследование, в результате которого находит достаточно весомые улики, подтверждающие, что его друга действительно убили намеренно. Прервавшись, он посмотрел в окно и потянулся. Запомнив страницу, на которой остановился, Дазай встал со своего места, снова чувствуя легкое головокружение, однако он сумел в этот раз удержаться на ногах и не упасть в обморок. Совладав с собой, он медленно направился к окну, взирая на снова начавшийся за ним снегопад. Снежинки с легкостью белоснежных балерин в театре плясали за стеклом, опускаясь, словно дамы в пышных юбках, на холодеющую землю и покрывая собой истлевшую осеннюю траву. Погода воистину переменилась с тех пор, как он последний раз был среди общества. Удивительно, как за такой короткий срок всё может так перемениться? Внезапно у него возникло непреодолимое желание вырваться из замка и прогуляться, но он боялся идти один, так как чувствовал себя неважно, да и у него не было подходящей одежды для прогулки на улице. Тем не менее, он всё равно решил покинуть библиотеку. Выйдя в коридор, он осмотрелся. Взгляд его снова зацепился за статую в конце коридора. Потрескавшиеся руки женщины ласково обнимали зловещее рогатое создание. То же сжимало когтистыми лапами её бедра. Присмотревшись, можно было заметить, что автор оставил некую шероховатость в этом месте, - будто бы демон расцарапал её нежную кожу. И это выглядело так, будто бы он просто не в состоянии дотронуться до неё иначе. Разве может он спрятать эти клыки, эти когти, эти рога? Разве может он убрать своё уродство, которое так ярко отражено в этой скульптуре. И всё же, дама смотрит на чудовище с блаженством – любовь отражается в её глазах неподдельным и теплым чувством. Это кажется диким, ведь как можно так сладостно созерцать подобное уродство? Как можно целовать его столь нежно, пока то жестоко обнимает её грубыми руками, случайно раня девушку. Эта статуя заставила Дазая задуматься. Он и сам не знает, что это было за наблюдение, что это была за философия, которая только что всплывала яркими, но неоформленными вспышками в его голове. Он не чувствовал отвращения к этой композиции. Ему было… … Жаль? - Потрясающая скульптура, правда? Голос сзади раздался так внезапно, что Осаму аж подпрыгнул. Этот голос был хорошо ему знаком, однако резкое его появление заставило юношу испугаться, и он резко обернулся, дабы посмотреть в глаза нарушителю его покоя, можно сказать, медитации в созерцании предмета искусства. - Фёдор, - на выдохе проговорил Дазай, обращаясь к барону, приветливо улыбающемуся ему. Тот был в официальном наряде, судя по всему, он выходил в свет. Руки его были за спиной. Он слегка наклонил голову, будто приветствуя гостя, - ты меня напугал. - Прошу прощения, Осаму, - пропел он своим дивным голосом, также прелестно улыбаясь ему, - у меня не было намерения испугать тебя. - Да, я так и понял, - саркастично сказал тот. Почему-то он не верил ни единому его слову, наблюдая такую невинную и подлую улыбку на лице вампира. Тот решил перевести тему и посмотрел на статую в конце коридора, проходя мимо юноши и направляясь к ней: - Эту скульптуру мне подарил один мой знакомый. Это было около… ста пятнадцати лет назад? Может, больше? Она досталась ему от деда, который был скульптором. Это искусство передавалось в их семье из поколения в поколение. Данное произведение хоть и является великолепным шедевром, конечно, исключительно на мой взгляд, однако не приобрело одобрения общества в те давние времена, - Дазай зашагал за ним, слушая рассказ Достоевского. Когда они дошли до скульптуры, Фёдор повернулся к нему и посмотрел в глаза, продолжая: - Статую забраковали, посчитав её слишком вульгарной и противоречащей идеалам церкви, поэтому, получив осуждение за проделанную работу, автор спрятал её на чердаке, забыв о таком прекрасном произведении на долгие годы. Простояв в пыли два поколения, она все же нашла того, кто воистину посчитает эту скульптуру приемлемой и захочет приобрести. Ха! - И как именно ты её достал? – поинтересовался Осаму. - О, я хотел заказать у внука того мастера что-нибудь для этого замка, который совсем недавно вошел в мои владения. В те годы я только-только получил титул и решил переехать сюда в первый раз. - В первый раз? – юноша улыбнулся, а на лице Достоевского отразилось что-то, похожее на игривое смущение. - Да, ха-ха… В первый раз, - он решил оставить эту деталь без пояснения и отвернулся от Дазая, снова обращая взор на статую. – Я не знал, что именно хочу видеть в этих стенах, однако мне хотелось чего-то классического и готического. В итоге… античного классицизма внутри моего замка оказалось больше. В те времена. Сейчас мой замок – это, скорее, смесь из готики и ренессанса… - Так что по поводу статуи? – решил прервать его рассуждения Осаму. - Ах, да. Мастер решил показать мне его коллекцию работ. Вдруг мне понравится что-нибудь готовое. Конечно, ничего из его работ мне не приглянулось. Всё было посредственно-современным, а я тогда был человеком, застрявшим в своем веке, еще со старыми взглядами. Тогда я попросил показать его некоторые статуи, которые были закрыты от чужих глаз. Сначала он не хотел мне показывать, но я убедил его в своем понимании многообразия искусства, поэтому он все-таки согласился. И вот тогда он показал мне несколько… весьма экстравагантных композиций. Среди них было множество скульптур весьма… эротического содержания. - Ого… вот это любопытно, - усмехался Дазай, прикрывая улыбку рукой. - Там было множество всего. Нечто порочное, вроде слияния животного и человека. Картины, демонстрирующие любовь между женщинами или же только между мужчинами. А иногда и между всеми сразу, - он снова посмотрел на Осаму, и улыбка его была несколько смущающей. – Но, конечно, я решил не ставить такое в этом замке, поскольку тогда это место должно было служить для приемов, поэтому я решил взять что-то более возвышенное и невинное, как это. Он указал на произведение искусства, стоявшее перед ними. Честно говоря, Дазай не видел в этом чего-то возвышенного. Наоборот, если его спросят, как он видит грех, то это – первое, что придет ему в голову. - Почему ты считаешь это… возвышенным? – удивлялся юноша. - А что лично ты думаешь об этой скульптуре? – ответил вопросом на вопрос Достоевский. Лицо его было серьезным, он явно хотел узнать его истинное мнение. - Ну, - тот крепко задумался, ведь точно не знал, что именно испытывает, когда смотрит на эту статую, - мне это кажется чем-то аморальным. Женщина скатилась до того, что целует демона. Разве это возвышенно? - Хм… интересная, но неглубокая интерпретация. Это то, что видит практически каждый, кто смотрит на неё. Но, как ты думаешь, это ли истинный её смысл? - Я думаю, что да. Что ты хочешь сказать? - Видишь ли, эта статуя изначально делалась для очень набожного человека, и архитектор сделал такой эксперимент – сможет ли тот понять истинный смысл этой композиции. - Хочешь сказать, что истинный её смысл – это нечто духовное и чистое? - Да, именно это я и хочу сказать, Дазай, - Фёдор отошел к окну, любуясь бледной зимней погодой. – Демон – это олицетворение человека. В каждом из нас живет нечто нечистое, грязное, греховное. Мы случайно делаем ужасные вещи, считая их одухотворенными, а одухотворенное считаем нечистым. В этом парадокс нашей души – она многогранна, неоднозначна, противоречива. В ней грех и праведность всегда уравновешены, и как бы ты не пытался вести прилежную жизнь благодетеля, рано или поздно ты случайно сотворишь что-то против заповедей, ведь сердце будет толковать тебе иную точку зрения, - тут он повернулся к нему и серьезно посмотрел на юношу. Сейчас выражение лица Достоевского было даже несколько сердитым – пропал тот игривый задор, с которым он предстал перед ним сегодня. – Девушка – это Бог. Бог, который, несмотря на всё наше уродство, на все наши грехи все равно готов целовать нас и осыпать своей любовью. Он видит наши рога, наши когти, наши клыки и всё же готов созерцать их, пропуская через себя и одаривая благодатью. Эти грехи ранят его, но он терпелив. Он лучше всех знает нашу натуру, и то, как мы устроены. Его заповеди – это то, что сдерживает нашу злобу и грешность, поэтому мы пытаемся любить его в ответ – так, как можем. Демон обнимает девушку в ответ. Мы возносим хвалы и молитвы к Богу, показывая, что любим его также, как и он любит нас. - А что, если я не люблю Бога? – вдруг сказал Дазай, поскольку не разделял эту точку зрения. - Тогда девушка тебя не поцелует, Осаму, - улыбка вновь заиграла на его лице, только более ласковая, будто он что-то очевидное говорит глупому ребенку. - Что ж, видно, я не в её вкусе, - тот тоже улыбнулся, решив выдать очередную шутку, которая заставила Достоевского улыбнуться шире, и всё же он посчитал его мнение слишком детским, так как был уверен в его недальновидности в вопросе религии. - Вероятно, ты просто ведешь себя, как шут, и это её пугает, - продолжил его шутку Фёдор, отходя от статуи. Юноша проследовал за ним. - Я думал, что девушкам наоборот нравятся мужчины с чувством юмора. - Смотря, какое это чувство юмора. Если ты шутишь про что-то омерзительное, то навряд ли даму привлекут такие шутки. - Бывают дамы, чьи шутки еще омерзительнее моих. Это уж я точно знаю. - Эти дамы чаще всего не являются духовными натурами, Осаму. И мало мужчин готовы взять их замуж за подобное распутство. - Ну, это спорный вопрос. Разве не было бы забавно, если бы роскошная и милая девушка из приличной семьи ругалась, как сапожник и пошло шутила? Ну, не при всех, конечно, но, допустим, при тебе. - Я не рассуждал на эту тему, но обещаю поразмышлять об этом на досуге. Могу сказать лишь, если ты любишь даму, даже несмотря на столь ужасное поведение, это говорит о твоей чистой любви. - А ты часто об этом размышляешь, Фёдор? Ты когда-нибудь был женат? – решил поинтересоваться Дазай. Он внезапно понял, что ничего не знает о Достоевском, касательно его прошлого и жизни в целом. Это почему-то никогда не приходило в голову Осаму, ведь он и не нуждался в этом знании, потому что барон казался ему человеком, которого он и так хорошо знает. Вампирское обаяние? Возможно. А может, юноше просто не предоставлялось возможности узнать что-либо о его личной жизни. - Был, - всё, что ответил тот. Дазай подумал о том, как сухо ответил ему тот, будто не желая пускать юношу за границы личного. - И какой была твоя жена? - Не такой, какую описывал ты, Осаму, - улыбнулся тот, снова отмахиваясь от вопроса. Да, расколоть этот орешек будет трудно. Они покинули этот коридор и вышли в холл, где Иван уже накидывал на Сигму пальто. - Сигма, - обратился к нему Дазай, - уже уходишь? - Мне нужно уехать в казино. Дела ждут, - ответил тот, надевая шляпу, - покажу тебе замок в следующий раз, Дазай. - О, так ты показывал ему замок? – вмешался в их разговор Фёдор, а затем повернулся к гостю. – Я могу продолжить экскурсию, если тебе интересно. - Было бы замечательно, если бы хозяин показал свои владения, - улыбнулся ему тот, а затем обратил внимание на несколько обеспокоенное лицо Сигмы. - Что ж, раз так, то я могу идти. До свидания, господа, - сказал молодой вампир, и Иван открыл дверь, провожая его. Фёдор и Осаму тоже попрощались с ним, а затем барон снова обратился к юноше. - Так, куда бы ты хотел пойти? Это крыло, я полагаю, ты уже изучил? – он указал на дверь, откуда они только что вышли. - Да. И соседнее – тоже, - ответил тот и посмотрел в сторону гостиной – в холл, который располагался за ней, где Дазай был вчера, когда шел за звук музыки. – Может, прогуляемся по окрестностям? - Честно говоря, это плохая идея, учитывая твоё состояние, однако я могу показать тебе сад. Жаль, что он не в цвету, но он всё еще сохраняет своё очарование. Тут Осаму подошел к нему на шаг, оказываясь очень близко к вампиру. Тот оставался хладнокровным, несмотря на то, что между ними было лишь несколько сантиметров. - Боишься, что я снова убегу? – игриво спрашивал Дазай, улыбаясь. Тот усмехнулся: - Стоит ли бояться раненного зверя? Тем более, такому охотнику, как я. Взгляд Достоевского был вызывающим и даже каким-то опасным. Он говорил так, будто за этой забавной ассоциацией стояло больше, чем просто метафора. Сейчас Осаму услышал в этом угрозу. - Что ж, - юноша отдалился от него, снова возвращаясь к своей обычной манере, - тогда покажи мне свой сад. - Уверяю тебя, он лучше, чем сад Моби Дика. Они потихоньку пошли в сторону сада, преодолевая гостиную. Дазай шел тяжело, однако хозяин замка не торопил его. Пройдя гостиную, они оказались в дальнем холе и повернули налево – в дверь, которая была закрыта, когда Осаму вчера шел на звук виолончели. Фёдор провел рукой по замку, и тут юноша услышал, как щелкнула замочная скважина. Похоже, вампиру не нужны были ключи, чтобы открывать двери. Зайдя внутрь, они оказались в более темном помещении с несколькими дверьми. Одна из них была тяжелой и железной. Дазаю показалось, что оттуда доносились странные звуки и веяло каким-то холодом, но он решил не зацикливаться на этом. Пройдя дальше, они повернули за угол направо и оказались у другой двери. Фёдор таким же образом открыл её, демонстрируя юноше выход в сад, который сейчас был весь в белой пелене первого снега. Он пошел вперед по каменным, еще не заледеневшим ступенькам, вышагивая осторожно и держась за холодные перила. Ступив ногой в туфле на землю, припорошенную снегом, он сделал шаг вперед и вдохнул полной грудью свежий воздух. Перед ним предстал дивный сад, увядший, заснеженный, но всё еще прекрасный. В нём также стояли изящные мраморные статуи с грустными ликами. Позы, в которых они застыли, казались сложными для понимания: одна дама протягивала потрескавшиеся руки перед собой, будто собирая что-то в ладони. Сейчас в них лежал снег и несколько серых листьев. Вся она была опутана увядшим вьюном, будто прикрывающим её теплым одеялом, защищая от холода. Остальные статуи были запутаны похожим образом: вот мужчина, простирающий руки к небу. Ноги его прикрывают пышные кусты, ныне с редкой зачахшей листвой и черными палками, угрожающе торчащими во все стороны. Вьюн будто бы хватает мужчину за плечи, не давая взлететь к небу, утягивающий на дно – в черные заросли кустарника. Кругом все было померкшим, уснувшим и печальным. Вода в маленьких фонтанчиках остановилась, и теперь в них плавала лишь листва и насыпь снега. Сад был окружен черной кованой изгородью, опутанной колючими ветками терновника. Эта изгородь была и стенами вдоль тропы – вглубь сада. Фёдор указал туда – в проход, - дабы показать, куда ведет этот путь. Они вошли в терновый лабиринт. Дазай чувствовал себя несколько обеспокоенно, созерцая вокруг шипастые ветки и черные прутья ограды, однако периодически на их пути возникали статуи, другие увядшие растения и фонтаны. Шли мужчины в тишине, осматриваясь по сторонам. Осаму ничего не говорил, потому что был взволнован этой прогулкой, а Фёдор был очень увлечен его реакцией. - Да, этот сад действительно больше, чем у Фицджеральда, - сказал вдруг юноша, когда они прошли достаточно далеко, огибая углы лабиринта и проходя всё глубже. - Об этом я и говорил. - Куда ведет эта тропа? Достоевский лишь усмехнулся: - Дальше. Осаму приподнял брови в некотором возмущении и покачал головой. Они пошли дальше. Пейзаж особо не менялся, разве что теперь юноше становилось холоднее, и он почувствовал легкую дрожь в своем теле. Фёдор это заметил. - Извини, я не предложил тебе верхнюю одежду. Если хочешь, я могу слетать за пальто? - Нет. Не нужно. - Ну, тогда… - барон придвинулся чуть ближе, хватаясь за его предплечье, как бы беря Дазая под руку. – Я, конечно, холодный, но, возможно, так тебе будет хотя бы немного теплее. Скромная улыбка на секунду коснулась губ Осаму. Он внезапно вспомнил, как тот вел его похожим образом в казино. Похоже, что Достоевскому очень нравится вот так ходить с ним. Возможно, он так уверен в том, что Дазай ничего не выкинет. Хотя, учитывая его текущее состояние, Осаму и сам себя не сможет удивить какой-либо выходкой, ибо у него не хватает сил даже на такую легкую прогулку. Пройдя еще метров двадцать, они наконец-то вышли в большое пространство, окруженное такой же оградой. Тут лабиринт оканчивался небольшим колодцем и широким, массивным дубом. Колодец был каменный, потертый и плесневый в некоторых местах. Скорее всего, в теплое время года на нем активно растет мох, но ныне он теперь просто конструкция с покрытой снегом крышей. Архитектура его была достаточно изящной – крышу придерживали каменные столбы, вокруг которых были вырезаны изящные змеи, жаль, что достаточно потрескавшиеся. На ободке колодца были выбиты красивые готические узоры, а рядом стояла каменная лавка – не менее декорированная. Вокруг также росло множество растений, уже погруженных в зимнюю спячку, и Дазай почувствовал, как бы ему хотелось сейчас тоже лечь на эту скамейку и уснуть, накрывшись снегом, словно одеялом. - Я бы предложил тебе присесть, но, боюсь, это дурно скажется на твоем организме, - сказал Фёдор, который уже научился учитывать тот фактор, что человеческое тело очень хрупкое, и холод ему вреден. - Ничего, я лучше похожу, - ответил ему тот, и рука Осаму выскользнула из объятий Достоевского. Он пошел по кругу этого места, осматривая всё вокруг. – Да, красивый сад. Хотелось бы увидеть его летом или весной. - Да, весной тут воистину прекрасно, - вампир пошел следом, будто охраняя своего гостя. – Поют птицы, бурлят фонтаны, цветут розы, яблони. - он провел рукой по сухим веткам кустарника. – Надеюсь, ты соизволишь прогуляться по этому саду весной, Осаму. - Если доживу, - шепотом сказал Дазай, а затем посмотрел на Фёдора. – В чем тогда смысл приводить меня сюда сейчас? - Ну, ты же хотел посмотреть окрестности замка – я предоставил тебе такую возможность, - он подошел практически вплотную. С его губ не слезала легкая улыбка. – Если тебе тут не нравится, то мы сейчас же уйдем. Дазай отвернулся от него, с нотками раздражения ответив: - Мне здесь нравится, - он зашагал к большому дубу с широкой кроной. Ветви его торчали во все стороны. Несмотря на то, что почти всё давно увяло в этом саду, на нем все еще оставалось несколько не до конца зачахших листьев. Некогда красивые и яркие зеленые листики, пышущие жизнью, теперь иссохли. Вместо ровной волнистой формы листа, они сжались, ржавыми иголками топорщась в разные стороны. Казалось, что если дотронуться до еще висевшего на дереве листка, то можно ранить руку, не хуже, чем об колючий терновник, огибающий почти весь периметр ограды сада. В этих листьях была вся суть преображения: когда-то дивные, гладкие и ровные; теперь же шершавые, ветхие и серые. Они висели на черных ветках, сплетенных в паутину у кроны. Словно копья, они сомкнулись плотным рядом, закрывая собой небо, будто не допуская самой возможности обращения вздора кверху. Ветви громыхали, словно полк суровых античных воинов, когда ветер касался их своими невидимыми руками. Он сотрясал их, сбрасывая с них последние листья, и те плавно опускались на заснеженную землю в своем последнем танце. Ствол дуба был необъятен. Двое рослых мужчин навряд ли смогли бы обхватить его полностью руками, обнимая. Его шершавая кора выдавала древность растения. Она вся была в трещинах, и черных морщинах – таких не бывает у молодых деревьев, еще гладких. Эта кора, в отличии от листьев, действительно могла поцарапать ладонь, если неосторожно провести ей по основанию дуба, однако юноша всё-таки дотронулся до него, решив испытать на себе эти ощущения. Рука, что удивительно, не поцарапалась, но он ощутил всю потенциальную остроту этой старой коры, такой же изящной и мрачной, как и всё в этом замке. - Это дерево росло здесь еще с тех пор, когда я только выкупил эту землю, - объяснил Фёдор заметив заинтересованность Дазая. – Возможно, этот дуб даже старше меня. - В этом мире есть что-то старше тебя? – усмехался Осаму. - Представь себе. Дазай подумал, а было ли это потенциальным ответом на его потенциальный вопрос. В этот вопрос он вложил такую истину: «Есть ли в этом мире вампиры старше тебя?», а тот уже ответил ему именно на него. Присмотревшись внимательно к лицу вампира, Осаму увидел в его глазах подтверждение того, что Достоевский ответил именно на этот вопрос. Его взгляд не казался таким невинным и ласковым, как до этого, однако, как только Дазай прочитал его, тот сразу же переменился, возвращаясь к своему более легкомысленному поведению. Фёдор подошел поближе и дотронулся до его щеки своей бледной ладонью. Мурашки пробежались по телу юноши. Он отвел взгляд, так как чувствовал себя странно, когда барон делал нечто подобное. - Ты совсем замерз, - сказал Достоевский, проводя ладонью по его лицу. – Вернемся? - Дай мне пару минут, - сказал тот, вышагивая дальше. Он так соскучился по свежему воздуху, по природе, по свободе, что сейчас это всё казалось ему последним утешением перед возвращением в тюрьму. Да, именно так Осаму себя чувствовал. Его не покидало ощущение, что его держат насильно, и с каждой минутой он только больше в этом убеждался. Погуляв еще немного, он наконец-то вернулся к Фёдору, и они двинулись по лабиринту обратно. Картина не менялась, но Дазая не покидало странное ощущение, что его ведут обратно в камеру, где он будет под пристальным присмотром и охраной. Сердце почему-то сжалось в страхе, а затем бешено застучало в груди. Он услышал его в своей голове, и Достоевский вдруг посмотрел на него, будто почувствовав что-то неладное. Тело Осаму ослабло, и ноги подкосились. Рука его расслабилась и отпустила плечо Фёдора, а сам юноша полетел вниз – на холодную землю. В этот момент ему показалось, что он снова падает в объятия облаков – холодных, пронзающих тело своей обманчивой и холодной теплотой, удушающей в своем блаженстве и дарующее спокойствие, будто ограждая от возникающего в такие моменты страха. В глазах потемнело, лицо покрылось льдом, а губы онемели в слабой попытке вдохнуть воздух. Руки Достоевского ловко подхватили Дазая, когда тот уже практически упал на землю. Обморок длился недолго, и вскоре Осаму уже пришел в себя. Фёдор хлопал его мокрыми и холодными руками по щекам. Судя по всему, вампир решил умыть его снегом, дабы пробудить ото сна. Юноша не сразу понял, в каком положении он находится. Барон, не желая опускать его тело на снег, сам сел на землю, а Дазая уложил на себя, придерживая голову предплечьем, словно мать держит младенца на руках. Его малиновые глаза – это первое, что возникло перед Осаму, когда он проснулся. Достоевский смотрел на него обеспокоенно, однако так казалось только внешне. На самом деле этот взгляд просто был неуверенным, из-за того, что тот просто не знает, правильно ли пытается его привести в сознание, так как уже давно потерял всякое знание в подобных вопросах. - Как ты? – тихо спросил он у юноши, но выражение лица того выдавало легкий шок. - Я опять упал? - Да, - вампир грустно улыбнулся и ласково погладил его по щеке. Дазай был таком замешательстве, что даже не понял этого жеста. - Я… на улице? - Мы все еще в саду. - Извини, Фёдор, - он прикрыл глаза, тяжело выдыхая. - Это я должен просить прощения, Осаму, - его пальцы ласково дотрагивались до каштановой челки и заправляли непослушные кудрявые пряди за ухо парня. Он смотрел на него, как на нечто драгоценное, словно тот был его сокровищем, которое он поклялся оберегать. Его всегда холодный и отстраненный взгляд сейчас казался теплым и заботливым. – Если бы я не пил твою кровь вчера, то ты чувствовал бы себя лучше. - Ха… ну, это же я предложил. - А я не смог отказаться. - И в этом нет твоей вины, - он открыл глаза. Почему-то сейчас он чувствовал себя странно, так как обеспокоенное выражение лица Достоевского было ему чуждо. Он не мог прочитать за ним подлинное чувство, которое испытывает Фёдор. Не может же он и правда переживать? – Нельзя отказываться от еды. - Ха, - барон усмехнулся, и юноше показалось, что руки его сомкнулись крепче вокруг его тела, - особенно, когда еда сама просит себя съесть? - Именно так, - Осаму улыбнулся и замер. Он смотрел в глаза Достоевского и удивлялся тому, насколько они необычные. Необычные и… красивые. В них он видел своё искаженное отражение, а внутри бурлила буря из хаотичного красного тумана, обволакивающего зрачок. Они сверкали, завораживали и пленяли. В те времена природа глаза была еще плохо изучена наукой, но Дазай, даже имея кое-какие познания в этом вопросе, не мог дать ответ, почему глаза у Фёдора такие. В этот момент вся мистика его существования предстала в одном этом взгляде – воистину волшебном, не из этого мира. Фёдор смотрел на него так, будто бы видел в Осаму тоже самое. Будто он отвык видеть человека столь близко, так интимно, имея возможность рассмотреть со всех сторон и подивиться тому, что когда-то и сам был таким же. Сейчас он уже не помнит, каково это – быть слабым и зависимым человеком, поэтому Дазай его удивляет. Удивляет и пленяет. После этой игры в гляделки, Фёдор решает наконец-то прервать молчание: - Сможешь встать? – спрашивает он, не отпуская юношу. - Думаю, да, - ответил тот и предпринял попытку встать с помощью Достоевского. Тот аккуратно его придерживал за руки, внимательно наблюдая за его состоянием. Процесс вставания дался юноше тяжело, и он действительно покачнулся, так как голова его закружилась, но барон не растерялся и сразу же подхватил его, снова заключая в объятия. Дазай не любил телесные контакты, но ловил себя на мысли, что с Фёдором почему-то эти контакты слишком часты. Не то, чтобы он против, просто это казалось ему странным и непривычным. Осаму поспешил отстраниться, однако тот отпускал его как-то нехотя. Юноша бы хотел задать ему вопрос, почему он так делает, однако это показалось ему не очень уместным, да и подобное может слегка смутить, поэтому он просто спокойно отошел от барона, и они пошли дальше. Еще недавно Дазай был уверен в том, что понял всю натуру Достоевского, однако сейчас он был в полном замешательстве, и сам не мог ответить на вопрос, почему так. С одной стороны, Фёдор собирался его убить. Он уже даже это практически сделал, и у него не было никаких оснований оставлять его в живых. С другой стороны, он оказывает ему какие-то странные знаки внимания, и у Осаму создается ощущение, будто он теперь является его игрушкой – домашним животным, которое вызывает неподдельный интерес у вампира, ведь, исходя из всех материалов, которые он прочитал об этих тварях, всё людское для них чуждо, поэтому Достоевский следит за каждым его движением, за каждым словом, шагом и эмоцией. Это не может не смущать и даже… настораживать. Как далеко зайдет этот интерес? И стоит ли Дазаю начинать беспокоиться? Глупый вопрос. Конечно, стоит. А лучше всего – стоит бежать. Бежать, как можно дальше, не оглядываясь. Совсем скоро они оказались на пороге в замок, и Осаму заставил себя зайти внутрь, так как пока что у него не было выбора. Конечно, попытка пробраться через колючий терновник была бы возможной, если бы у него не было такой обильной кровопотери. В нынешнем своем состоянии он даже не сможет добежать до выхода без очередного обморока. И почему-то Дазай теперь думает о том, что зря предложил Фёдору кровь, да и вообще зря всё это затеял. Теперь он подумал, а не было ли всё это изначально спланированной им идеей, ведь если вчера у него еще были какие-то силы, то сейчас их вообще не осталось. Достоевский приказал подать чай и разжечь камин в гостиной. Осаму же сходил за той книгой, которую начал читать. Вернувшись, он заметил Фёдора, который давал какие-то распоряжения Ивану, а затем тот покинул их, оставляя поднос с чайными принадлежностями. Барон обратился к юноше: - Что ж, отдыхай, а мне нужно заняться делами. Если тебе что-нибудь понадобится – кричи. Я тебя услышу. - Не хотелось бы перепугать Ивана. - Не переживай о нем. Он того не стоит, - слова его звучали лукаво. Достоевский подошел ближе и положил руку на плечо Осаму. – Надеюсь, ты не в обиде, что я не могу скрасить твое пребывание своим обществом. - О, нет, конечно. Твоего общества мне уже хватило, Фёдор, поверь, - усмехался тот. - Тогда не буду больше досаждать. Отдыхай. Когда барон покинул его, Дазай почувствовал очень странное чувство удушающего страха и безысходности. Он в клетке. Он точно в клетке. Птичка, которая теперь поет сладкие песни для хозяина. Это пугало его больше, чем просто смерть. Он устроился на диване с ногами и открыл книгу. Читать было тяжело, мысли расплывались в его голове, и Осаму понимал, что всё это представление – только начало. Его пугал тот факт, что он перестал понимать грани поведения Достоевского, потому что он вел себя слишком любезно, однако порой в его взгляде проскальзывало что-то колкое, холодное и жестокое, а порой наоборот – нечто слишком теплое и лучезарное. Это заставляло Осаму задумываться о том, правильно ли он с ним общается? Правильно ли он прощупывает эти грани? Неужели Фёдору действительно удается водить его за нос? Нет, это было бы слишком очевидно. Достоевский играет с ним, и Дазай пока что ему это позволяет, однако не всё может длиться вечно. Когда тот потеряет бдительность, Осаму обязательно покажет клыки. Дикого зверя нельзя приручить и посадить на цепь, ведь он всегда будет рваться на волю.