И лес пастуху ответил: «Пастух, молодой пастух мой! Пожары меня не палили, Морозы не застудили, Но тут вчера проходили Невольников вереницы.
Лука прислушался, а затем подхватил её своим низким басовитым голосом:Как в первой-то веренице Все молодые девчата. Только девчата заплачут — Лес наклоняет верхушки, Широкий путь подметает. Девчата плачут и стонут: «Боже мой, господи боже! Где наши холсты льняные? Ткали мы их — не доткали, Белили — не добелили…
И так хорошо и ладно они запели, что шумная ватага начала подпевать нестройными голосами, отбивая босыми ногами знакомый мотив:Как во второй веренице Всё молодые молодки. Только молодки заплачут — В лесу опадают листья. Молодки плачут и стонут: «Боже мой, господи боже! Где ж наши малые детки? Встанут, а матери нету. Заплачут они да спросят: «Где мама? Доит корову?
Юный Матео, чьи родители были много лет назад увезены в плен морскими разбойниками из Гранадского Эмирата, скривил губы в болезненной гримасе, морщась, закусил губу, чтобы не разрыдаться, но не выдержал и резко поднялся, отходя на нос сагитты. Лука подорвался было за ним, но Дарио, отрицательно качнув головой, перехватил его, и Лука, сжав руки в кулаки, вновь опустился на скамью. Иван Перишич, вытащив саблю из ножен, пальцем тронул лезвие, проверяя его остроту, потом поднял неласковый взгляд на капитана: — Когда сюда, в Далмацию, за рабами-славянами приплывали мавры, это ещё можно было как-то понять… Что взять с неверных? Но если в поисках добычи к нам решают заглянуть христиане-католики: венецианцы, генуэзцы, кастильцы, арагонцы… Грабят деревни и города, продают жителей в рабство… Как вот это объяснить? Дарио, тяжело вздохнув, пожал плечами: — Всё просто… Когда дело касается денег, люди забывают о вере… Пусть временами некоторые и продают в рабство боснийских еретиков, то внутренние дела наших народов. Но чтобы детей католической церкви увозили в вонючих трюмах братья по вере… — Я слышал, само слово «славянин» в чужеземных языках обозначает раба, — проворчал Перишич. Омишские пираты, кто, сидя на скамьях, кто, развалившись на горячих досках, неподвижно сидели в задумчивости. — Да что же мы это, братцы, всё терпим? — звенящий от волнения голос Николы Калинича прорезал тишину. Он перевёл сверкающий взгляд с одного лица на другое. — Разве ж мы нелюди? — Что ещё ты предлагаешь? — вскинув брови, спросил Дарио. — Ну… — Калинич заметно стушевался, видя столько направленных на него глаз, — надо плыть в этот город… и разобраться с ихними пиратами на месте… — В какой город, мальчик мой? — Эээ… Откуда они к нам приплывают? — Из разных городов… Севильи… Мадрида… понятно, что и из столицы… Вальядолида… — Вот в этот Вальдолит и надо плыть… — совсем уже тихо выдавил из себя красный как рак Никола под общий хохот команды. Лука краем глаза увидел, как Иван Ракитич, жалеючи, приобнял Николу, и шепнул ему на ухо: — В Вальядолиде моря нет… Так же, как и в Севилье и Мадриде… «Ах ты ж умник…» — уже привычно подумал Лука, и, тщетно пытаясь скрыть усмешку, отвернулся к теряющемуся в солнечном мареве горизонту. Море безмятежно качало сагитту, волны лопотали что-то баюкающее, похлопывая её по дощатым бортам. Лука почувствовал, что его клонит в сон, он потёр глаза, зевнув, блаженно потянулся всем телом. — Вот дьявол! Опять эта дрянь, — раздалось у него за спиной. — Выглядит как дерьмо, и воняет так же… Ему не было нужды оглядываться, чтобы понять, чему посвящена эта гневная тирада, но он с насмешливой улыбкой всё-таки повернулся к Ивану. Так и есть, тот брезгливо морщился, разглядывая содержимое своей посудины. И, если честно, Лука был согласен с ним, хотя, живя в Омише с юных лет, привык жрать всё, что дают. Выполняющий обязанности кока Домагой свирепо повращал глазами, и шёпотом (громким, надо сказать, шёпотом) сообщил на ухо Луке: — В этот раз они были особенно белые и жирные… Сидящий рядом Ведран покосился на Дарио и меланхолично откликнулся: — Это хорошо, что жирные… Тоже ведь, кхм, мясо… — Кому еще добавки? — Вида обвёл глазами палубу, останавливаясь на Ракитиче. — Тебе? Ивана передёрнуло. Он вроде бы спокойно отодвинул от себя миску, но Лука заметил, как у него от раздражения дрогнула нижняя губа. Домагой оскалился, показывая свои крепкие зубы, но встретил хмурый взгляд капитана, и насмешливое выражение быстро сползло с его лица. — Забыл столб, а, Князь? Затем Дарио, усмехнувшись, хлопнул Ивана по плечу. — Ешь спокойно, сынок! Я теперь на пару с Ивой собственноручно проверяю каждую партию сухарей… — и вновь, повернувшись к Домагою, с нажимом в голосе добавил, — к тому же, напомню, несколько лет назад мы уже повесили одного горе-повара… — Всего одного? — тихо пробормотал Иван, вызывая беглую улыбку на губах услышавшего это Луки, затем поколебавшись, подтянул миску к себе, с отвращением на лице опустил ложку в корабельное хрючево — нехитрое блюдо, известное каждому моряку с незапамятных времен. Что может быть проще: поймал рыбу, выпотрошил, нарубил туда лука, пряностей побольше, покрошил засохшего сыра, залил уксусом или вином, а за их неимением, водой из-за борта. Чтобы было сытнее, добавил туда сухарей. Вот и вся, как говорится, наука. В пряностях благодаря грабежам недостатка не было. Только в последний раз, по недосмотру, сухари оказались червивыми. Домагой, отвечавший вместо приболевшей Ивы за погрузку провианта на корабли, клялся и божился потом, что в еде были не черви, а семена тмина, которыми он, дескать, приправил обед. Но всё было напрасно. Дарио, выплюнувший особо жирного червяка, с такой силой шарахнул тогда кулаком по скамье и так смачно выругался, что притихший Вида тут же признался, что накануне был мертвецки пьян, и поэтому не заглянул в мешки. По возвращении в Омиш, повинуясь приказу капитана «Огненной», Домагоя (который гордо звался Князем в честь древнего тёзки-покровителя пиратства Приморской Хорватии) приковали к позорному столбу на городской площади. Даниэлю, угрюмо просидевшему рядом с ним целый день, и время от времени подносившему ему воды, пришлось отгонять немало желающих позубоскалить и даже бросить в провинившегося тухлое яйцо или камень. — Тебе, что, жара последние мозги расплавила? — Даниэль дёрнул Виду за светлую косу, яростно шипя, что больше не будет из-за него нарушать закон. Жадно запив тёплой водой пересоленный обед, Лука сполз со скамьи на палубу, безуспешно пытаясь спрятаться в тени низкого борта. Но солнце поднималось всё выше, его лучи жгли всё горячее. Лука почувствовал, как голова начинает гудеть от зноя, и прикрыл глаза. Домагой скривился, продолжая бубнить про себя: — Уж и пошутить нельзя… Такие все нежные стали, словно купеческие дочки… Подумаешь, червяки… — Князь! Хорош! Как будто говорить больше не о чем… — не выдержал Деян. — Ну, так давайте о бабах поговорим, — съехидничал Домагой. — Я думаю, что тебе есть о чем нам рассказать… Лука улыбнулся, слыша, как Ловрен бормочет что-то про бревно в глазу, потому что и тот, и другой в последние годы нечасто интересовались слабым полом. — Да что вы можете рассказать про них? Вы, которые знакомы лишь с падшими девками «Русалки»? — огрызнулся вдруг Ведран. Лука лениво приоткрыл один глаз, косясь на друга. — Береги себя, сын мой, не шастай по трактирам, не пей ракию, и остерегайся блудниц… Аминь! — голосом, очень уж напоминающим голос отца Марио, деловито пробасил Домагой, ловко уворачиваясь от оплеухи Чорлуки. Команда дружно загоготала. Марцело, который спал после ночного дежурства под навесом на корме, выбранился и натянул на голову кусок парусины. В прошлом месяце матушка Ведрана, живущая в далеком селе Горня-Украна, прислала сыну письмо с оказией. Огнен из экипажа «Герты» сунул туда свой любопытный нос и пересказал неграмотному, но тоже любопытному Домагою. С тех пор то один, то другой дразнили Ведрана, прилюдно цитируя заботливые наставления госпожи Андьи Чорлуки, как ее мальчику нужно держать себя в ужасном пиратском гнезде. Добряк Ведран, впрочем, не обижался… а если ему однажды это надоест — его увесистых кулаков хватит и Огнену, и Домагою, да еще и Лука ему поможет. Забота Ведрана состояла в ином: после Пасхи он воспылал романтической страстью к племяннице князя Здравко Качича, чей род давно заправлял Омишем. Неприступная, как сам их город, защищенный подводными ловушками, красавица ни разу не удостоила Чорлуку даже взглядом, но он был полон мечтаний, как награбит побольше драгоценностей, сложит к ногам своей голубки и посватается. А покамест Ведран донимал друзей, включая Луку, своими планами один другого грандиознее и любовными стихами собственного сочинения. Лука уже в совершенстве освоил науку притворяться спящим… — Эх, парень, — снисходительно сказал Дарио, обращаясь к Ведрану, — ты всё грезишь о своем журавле в небе, я угадал? — Скорее о путеводной звезде, — мечтательно улыбнулся тот. — Женщина, которую выбираешь в супруги, должна быть не волшебной звездой в небе, а твоим товарищем по кораблекрушению под названием «жизнь», — похлопал его по спине Дарио, отходя к носу «Огненной». — Да и не только женщина такая необходима… — тихо усмехнулся Даниэль. — Капитан наш говорит редко, но метко. — Но уж настоящая верная любовь — не та, которую встретишь в борделе, — хмыкнул Ведран. — Так ты считаешь, что шлюхи не могут любить? — вклинился в разговор до сих пор молчащий Ивица Олич. Ведран пренебрежительно пожал плечами. — После гибели отца наша семья осталась без кормильца. Чтобы я и мой брат были накормлены и одеты, мать сначала принимала у себя мужчин, а потом ушла в море на одном из таких кораблей-борделей… — сказал Ивица. — Это совсем другое… — упорствуя на своем, скривился Ведран. — Это забота о своих детях. А я говорю про любовь к мужчинам. — К мужчинам? Хорошо. Я расскажу тебе одну историю… Лука, машинально прислушиваясь к разговору, бросил быстрый взгляд на Олича. Тот сначала поджал губы, а потом начал говорить очень тихо, и слова его тонули в глухом шелесте волн за бортом. — Всё началось в тот день, когда один висельник и головорез встретился на диком побережье Фриульи с юной пастушкой, которая и мужчин-то прежде не видела… Ивица рассказывал, и Лука внезапно понял, что видит сейчас на его грубом загорелом лице, покрытом шрамами, отражение того, что происходит в его душе. Таинственный блеск голубых глаз заставил всех замолчать, и, невольно подавляя дрожь, пропустить через себя историю несчастной девицы. Юная простушка с первого взгляда влюбилась в красавца разбойника. А он ударил ее по голове так, что она разом оглохла и ослепла, обесчестил и продал затем на корабль, который, подобно «Русалке», возил шлюх из порта в порт. К сожалению или к счастью для нее, все те годы, что она провела в плавучем борделе, с ней оставалась её невероятная страсть, потому что девушка от того же удара повредилась рассудком. Безумная, она думала, что живет в тихом и тёмном подземном селении со своим возлюбленным и радовалась жизни. Каждого нового мужчину она принимала за него, и в каждом из них чувствовала того, самого первого, от которого сердце стучало в горле и темнело в глазах. Она только удивлялась, почему не слышит свою свирель, когда пыталась играть на ней… — Столько мужиков побывало в ее пещерке и она всех их считала за одного? — скептически воскликнул кто-то. На него шикнули. — Он вернулся к ней? — срывающимся от волнения голосом поинтересовался Никола. Рассказчик перевёл на него взгляд, хмурясь, а Лука невольно сглотнул, пытаясь избавиться от комка в горле. Насильник, разумеется, давно пропил полученное золото и думать забыл о той, кто подвернулась ему под руку. — Когда девушка, в конце концов, поняла, где она находится, и, главное, с кем, то бросилась с ножом на первого попавшегося ей визитера борделя. И рассвирепевший хозяин корабля столкнул её в безбрежное море… — Ивица отпил большой глоток из кувшина, с тихим стуком поставил его на палубу. — А когда она, отчаянно цепляясь за борт, пыталась влезть обратно, он попросту отсёк ей мечом руки, и она… — …утонула! — выдохнул Ведран, до этого не отрывавший глаз от мерцающих в знойном сиянии волн. Ивица кивнул головой и снова умолк, уйдя в свои мысли. Некоторые осенили себя крестным знамением, язычник Домагой присвистнул, касаясь нательного оберега с громовым колесом. На некоторое время на палубе воцарилась напряженная тишина. — У этой истории есть продолжение… — вдруг глухо прозвучал голос Цыгана. — Некоторые говорят, бывшая пастушка мстит тем, кто посещал такие корабли. — Истина — это глубокая вода, море солоно от крови и слез что мужчин, что женщин… — пожал могучими плечами Ивица, — но я думаю, сказки это всё. — Я порой хожу к Шукеру в его плавучий бордель, — с легким вызовом в голосе произнес Иван, споласкивая свою ложку в море. — Но я щедро плачу девчонкам, ни разу никого из них не обидел, но… раньше я никогда не задумывался, что со мной может лежать такая же несчастная жертва, — он в растерянности зачерпнул из-за борта воды и плеснул в раскрасневшееся лицо. При этих словах все переглянулись и неуверенно пожали плечами, словно говоря: «Да кто из нас там не бывал…» — Ракитич, как ты с твоим нравом вообще прибился в Омиш три года назад, а не пошёл в монастырь? — поддел кто-то. — Да единственный в Далмации православный монастырь в те дни отстраивался после вашего грабежа и не принимал новых послушников, — Иван никогда за словом в карман не лез. — Ладно, парни, поболтали и буде… Нечего брать это в голову… Навались-ка на весла… — скомандовал капитан «Огненной», критически оглядев их задумчивые лица. — Успокойся! Шукер, хоть и старый козел, но предпочитает не держать на своей «Русалке» рабынь. Богоугодному делу там служат свободные девицы, которым неохота полоть репу на грядках, или которых прогнали за блуд родители, — хлопнул Ивана по плечу рассмеявшийся над собственной шуткой Деян, затем бесцеремонно оттолкнул Шиме в сторону, усаживаясь на свое место. Тихо переговариваясь между собой, все расселись по скамьям, налегли на весла, и сагитта вновь легко заскользила по волнам. Иван, плюхнувшись рядом с Лукой, прошептал: — Ты тоже считаешь, что байка, рассказанная Ивицей, про любовь? — Нуу… — неопределенно хмыкнул Лука, разглядывая старые мозоли на ладонях. — Просто, она не показалась мне любовной историей… — Иван перевел дух и выпалил: — Скорее наоборот, оставила ощущение чего-то гадкого и отвратительного… предательства доверия. Лука чувствовал, что тот внимательно изучает его лицо, но не решался встретиться с ним взглядом, боясь признаваться даже самому себе в том, что испытал смутную досаду из-за слов Ивана о визитах к потаскушкам Шукера.***
— Вижу корабль! — прокричал глазастый Домагой в неизменной роли впередсмотрящего, потирая руки в предвкушении. Серый корабельный кот Мамме с недовольным мявом свалился с мачты, когда Марцело и Деян развернули передний парус под новым углом. Справа от клонящегося к закату солнца виднелся игрушечный силуэт кораблика, но распознать его пока не удавалось. Ясно было одно — это не сагитта. — Сигнальте, что нам надо пополнить запасы воды! — азартно скомандовал Дарио, используя излюбленную хитрость. — Надеть кольчуги, готовьтесь! Иван с некоторым сомнением покосился на него, раздумывая, не стоило ли им вначале поплыть за «Гертой» Ковача или «Шахерезадой» Далича, которые прочесывали море в нескольких милях отсюда, и лишь потом вместе догонять добычу, ведь андалусийцы могут оказаться настоящей армией на большом судне… но решил оставить свое мнение при себе. Матео проворно взобрался на мачту и начал махать синим флажком. Со времен договора о перемирии, заключенного князем Здравко Качичем с венецианским дожем, омишские пираты должны были подплывать к другому кораблю, развернувшись кормой вперед, если имеют мирные намерения. С тех же времен, благодаря идее, которая однажды пришла в светлую голову Луки, они маскировали свой носовой таран под вычурное кормовое украшение и продолжали грабить кого хотели. — Это небольшая галея, — сказал Домагой. — Флаг-то у них генуэзский, но мало ли под чем эти хитрые андалусийцы могут ходить… — Но если это и правда купцы, мы внакладе не останемся, — весело продолжил Иван, проверяя, легко ли его скьявонеска выходит из ножен. Вокруг раздавалось звяканье надеваемых легких кольчуг. «Огненная» обогнула кольцо скал и развернулась лже-кормой вперед к противнику, стремительно идя на сближение с ним. — Ага, нашлись, испанские ублюдки! — закричал Лука, прищуренно вглядываясь в галею. — «Фурия!» — указал он на позолоченные заостренные буквы, которые украшали борт корабля чуть левее носовой фигуры в виде кроваво-красной обнаженной женщины с оскаленными зубами и с мечами в обеих руках. — Познакомьтесь со стаей балканских волколаков… — на узком лице Перишича играла хищная улыбка. Таран «Огненной» ударился в бок галеи, но привычного треска ломающегося дерева Иван почти не услышал — борта были укреплены. Нашла коса на камень… — На абордаж! — скомандовал Дарио, первым бросая на галею крюк. Иван перекрестился, как всегда, отправляясь в сражение, и подмигнул Луке. Воздух наполнился свистом летящих крючьев и падающих мостиков, омишские пираты, подбадривая себя воплями, среди которых красочно выделялось даниэлево «мандавоши папы Римского!», начали по-обезьяньи ловко прыгать на «Фурию». Навстречу им понеслись гортанные крики на испанском и первые стрелы. Началась бешеная пляска смерти, которая с юных лет завораживала Ивана так сильно, что заставила его искать приключений и, в итоге, выбрать жизнь в разбойничьем краю Цетины вместо того, чтобы после изгнания из отцовского дома давно обзавестись своим собственным, а в том доме — пышной деревенской красоткой и толпой детишек. Иван схватился с рыжеватым веснушчатым испанцем в полосатом сюрко поверх брони. Под лопатку больно стукнула стрела, но кольчуга выручила. Иван успевал вполглаза смотреть за Лукой, который, словно юркая ящерица, носился вокруг лысеющего невысокого крепыша, вооруженного тяжёлым топором. Мимо них, подобно еще одному тарану, промчался Ивица, который повалил кого-то и покатился с ним в рукопашной, как всегда, предпочитая свою бычью силу оружию. Рослый широкоплечий капитан андалусийцев, одетый в белоснежную шелковую рубашку с кружевами, яростно жестикулируя, отдавал своим людям приказы со шканцев. Тот самый главарь, которого запомнили в разоренных прибрежных селах Трсат и Риека, куда позавчера заходила «Огненная». Стариков, больных и маленьких детей андалусийцы, которые неожиданно причалили туда на двух кораблях, не тронули и даже не сожгли село, но несколько десятков жителей, кто помоложе и поздоровее, захватили в плен. Именно эта «Фурия» везет их на невольничьи рынки в Венецию или к маврам. Из трюма выскочили еще несколько вооруженных людей, один из них на ходу вспорол живот зазевавшемуся Дуэ. «Их здесь слишком много и они слишком хороши», — с тревогой понял Иван, отражая выпады ловкой конопатой суки.— «Не откусили ли мы больше, чем сможем проглотить? Дарио, сраный гордец, ну почему ты не прихватил звено сагитт?» Позади кто-то вскрикнул и упал, взывая по-хорватски к ёбаной богоматери. — Андрес! — упреждающе вскрикнул иванов противник, обращаясь к тому, с кем дрался Лука. Крепыш с топором, отступая, перепрыгнул через большой моток каната, к которому Лука его оттеснял и сейчас бы успешно заставил оступиться. Иван увидел, как чёртов Андрес ловко отвесил Луке пинка, тот потерял равновесие и, нелепо взмахнув руками, перевалился через борт. Короткий меч, выпавший из руки, стукнул о настил палубы. Издалека донесся испуганный возглас Матео — «Модрич!» «Ерунда, выплывет, он же не ранен…» — Иван попытался подавить собственные опасения и заняться делами поважнее. Тёзка Перишич подбежал на помощь, отвлекая его противника на себя. Иван нашел время бросить взгляд за борт и тут-то с ужасом заметил, что русой макушки Луки нигде нет на поверхности воды… — Вторая галея подходит! — раздался крик Даниэля. — Отступаем, братья! Отступаем! — взревел Дарио. Иван, плюнув на все, стащил с себя кольчугу, едва заметив просвистевшую мимо стрелу, и бросился в море.