Золото дураков

Два дня Робб провёл в раздумьях и скорби, а на третий леди Кейтилин застала сына за написанием целой горы писем – мейстер Лювин только и успевал прикладывать печать с лютоволком к горячему воску. - Робб… что это ты делаешь? – Она с беспокойством оглядела царящий на столе беспорядок: пучки перьев, клочки пергамента, горящую свечу и откупоренный флакончик чернил. Всё это было усыпано крошками серого воска. Робб поднял голову и посмотрел на неё. Губы его тронула странная улыбка, очень не понравившаяся Кейтилин. Она рассеянно заметила, что кончики пальцев молодого лорда Винтерфелла перепачканы чернилами, как у самого обыкновенного школяра. - А, матушка! Вам с Мирой нужно будет организовать достойный приём для гостей. Пусть времени не так уж и много, но, уверен, вы справитесь, - сказал он неестественно бодрым тоном. - Гости?! Ты, верно, сошёл с ума! Мы в трауре, мы скорбим, и, кажется, в немилости у короны. Не время для любого рода приёмов… Она болтала глупости, сама понимая, что Робб задумал что-то, не имеющее ничего общего с увеселениями. Это пугало её ещё больше, чем выражение лица сына, и Кейтилин вообще-то надеялась никогда не услышать объяснения. Она снова кивнула на письма. - Что всё-таки ты собираешься делать? - Наши вассалы имеют право знать, что случилось с их лордом, кто повинен в его смерти. Но они так же имеют право услышать об этом своими ушами и сказать, что они думают обо всём этом, а не просто получить от меня сухое письмо. – Он повертел в пальцах пергамент и отбросил его. – Поэтому я пригласил их в Винтерфелл. Кейтилин тяжело сглотнула. Затея Робба Джоффри покажется неописуемой дерзостью, а, быть может, даже и изменой. Слишком уж это походило на сбор войска перед походом, а, возможно, тем и было. Но у Кейтилин ещё была надежда на ошибку. - Скольких? – Если приедет всего несколько человек, древних уважаемых старцев, помнивших ещё лорда Рикарда… Голос Робба, прозвучавший жёстко и угрожающе, как раскат грома, заставил Кейтилин вздрогнуть: - Всех. - Робб… это же… Только не говори, что ты решил послушать Игритт! - О, да ты ведь впервые назвала её по имени! Кейтилин замялась. Неужели и правда? Неужели горе затмило ей разум? Или осознание того, что эта девушка так близко к сердцу приняла их, её собственную трагедию, примирило Кейтилин с нею? Сейчас у неё не было времени размышлять об этом. - Она одичалая! За Стеной нет законов, единственный закон, которому они подчиняются – закон стали, сила оружия! Нет королей, все они подчиняются, кому заблагорассудится! Нет клятв, которые они должны соблюдать! Но мы ведь не таковы! Ты не таков! Тобой движут гнев и боль, но подумай о своих сёстрах, о своей жене. Санса теперь королева Семи Королевств! Семи, Робб! Если её муж хоть заподозрит тебя в том, что ты хочешь расколоть его страну… Робб подался вперёд, пергамент зашуршал под неосторожным движением его рук. Он был в гневе, и теперь гневался ещё и на мать. - Разве мы слышали хоть что-то о коронации Сансы? Джоффри мог заточить её в темницу или просто оставить. Мы не слышали ничего ни об Арье, ни о Мирцелле. Но, если король полагает, что я оставлю убийство отца без ответа, что я приму то, что моего лорда-отца, честнейшего человека в Вестеросе, назвали изменником, а Старков вообще – предателями, просто чтобы получить обратно сестёр и жену, он ошибается! Последние дни выдались слишком тяжёлыми, осознание того, что жизнь изменилась безвозвратно, приходило медленно и больно, словно тело раздирали, мучили отравленные шипы. Кейтилин искала утешения у Семерых в септе и у Старых Богов в богороще – украдкой, словно подглядывая за чужой жизнью, чужим миром. Всё без толку. Боль не проходила. Пусть Нед долгими месяцами не появлялся в Винтерфелле, она всегда знала, что, хоть муж там, на юге, но мыслями с нею. Она всегда знала, что он вернётся, чтобы обнять её и положить усталую от забот о Семи Королевствах голову ей на колени, поиграть с Риконом и внучкой, подправить в Винтерфелле то, что ускользнуло от их с Роббом неопытного взгляда. А потом, однажды, он вернётся насовсем, чтобы вместе встретить старость и в конце концов упокоиться в крипте рядом со своими предками. Теперь же нигде на этой земле не было её возлюбленного Неда, и сама мысль об этом ранила сильнее любой стали. Эту боль Кейтилин лелеяла несколько дней, предаваясь воспоминаниям и скорби, она погрузилась в эту разверзнувшуюся пучину так глубоко, что почти забыла о своих детях. А теперь она не узнавала своего старшего сына. Когда ворон принёс то злополучное письмо из Королевской Гавани, Робб был лишь мальчишкой, старшим из всех, оставленным присматривать за замком. Тогда он боялся вызвать гнев отца, был осторожен, прислушивался к матери и мейстеру Лювину больше, чем к собственным рассуждениям и идеям, и нередко уступая. Теперь же перед нею был лорд, хозяин и полководец. Теперь он будет прислушиваться к ней, к мейстеру, к другим, но принимать решения будет сам. И отвечать за них придётся тоже ему. Перед своей семьёй, перед своими вассалами, перед Богами, перед памятью отца, перед самим собой. Ей даже представить было сложно, как это тяжело; ей захотелось обнять Робба, прижать его к своей груди, спрятать ото всех невзгод, как она делала это, когда он был совсем маленьким. Но больше она не имела права это делать. Отныне Робб принадлежал не ей. Отныне Робб принадлежал Северу. Ей хотелось помочь Роббу, поддержать его, но, вместе с тем, она хотела защитить и других своих детей. В том числе и тех, кто был в эти неспокойные времена так далеко от неё. При мысли о её девочках, о нежной Мирцелле и маленькой Кет, о которых они не получили никаких известий, сердце леди Старк обливалось кровью. Что-то сделает с ними Джоффри, если то, о чём она думает, окажется правдой? Кейтилин беспомощно посмотрела на Лювина, но старый мейстер лишь пожал плечами: теперь Робб был по праву его лордом, и спорить с ним Лювин не собирался, лишь помогать советом. - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, - тихо произнесла она, не в силах бороться с сыном. – Джоффри, может быть, и мальчишка, глупый и тщеславный, но Тайвин Ланнистер не прощает неповиновения. Отец не успел научить тебя этому, Робб… Вспомни о Рейнах и Тарбеках, Робб. Они схлестнулись с Ланнистерами, и теперь память о них живёт лишь в песнях, и песни эти по большей части скорбные. Ты хочешь, чтобы то же случилось и со Старками? Робб долго смотрел на неё странным взглядом, в котором было и признание, и снисходительность, и жалость. Он мял к пальцах кусочек серого воска, серое крошево сыпалось на пергамент. Сердце Кейтилин колотилось в груди, подпитываемое слабо теплившейся надеждой – вдруг согласится! Вдруг передумает, не станет созывать северных лордов, под чьей холодной невозмутимостью лавой кипит невероятная по своей силе гордость и презрение к южанам. Попытается сохранить шаткий мир с короной хотя бы на время… Нед, вероятно, именно этого бы и хотел. Но Робб – не Нед, это было понятно даже и по этому взгляду. Молод, горяч, расстроен, и нанесённая Ланнистерами рана слишком свежа и слишком болит, чтобы он мог положиться лишь на холодный рассудок и не ударить в ответ. Кейтилин видела это по его лицу. И ей стало страшно. Наконец, Робб заговорил: - Я помню о Рейнах и Тарбеках, мама. Но Тайвина Ланнистера я не боюсь, а, тем более, мальчишку на Железном Троне. Но Рейны и Тарбеки были всего лишь вассалами Кастерли Рок, не чета Старкам из Винтерфелла, а и они не побоялись выступить против лорда Тайвина, когда им показалось, что он забрал слишком много власти. Не побоюсь и я. Безвинно пролитая кровь может быть искуплена только кровью, а отец был невиновен – надеюсь, это ты не станешь отрицать? Лютоволк, мама, не слабее льва. Если мы сейчас промолчим… - Он сцепил зубы так, что на скулах заходили желваки, сжал кулаки так крепко, что костяшки пальцев побелели. – Мы заставим их считаться с Винтерфеллом, это я тебе обещаю.

***

- Я сразу поняла, что что-то не так, что случилось что-то плохое, - Арья совсем не благородно шмыгнула носом, - потому что Пёс обычно грубый, а тогда был вежлив. Да и твоё лицо… - Сандор бывает грубым, но ему было жаль вас. В этом нет ничего дурного, миледи. - Жаль! Вот ещё! Мне не нужно, чтобы меня жалели, да и Сансе тоже. Мне… нам нужно отомстить за отца. А жалость… это ужасно. Ты ведь слышал? Он назвал меня «миледи» раз шесть кряду, а прежде никогда этого не делал. Жалость… его жалость не вернёт нам отца. - Ты не можешь запретить ему что-то чувствовать. Он вёл себя достойно, миледи, а грубить в такие минуты… Клиган хоть и солдат, но он вырос в благородном доме и понимает, что к чему. - Ты же поможешь мне? В её голосе звучала надежда, и Арья словно случайно переплела их пальцы. Сердце юноши дрогнуло, замедлилось. Она делала это с самого детства, жест был привычным, ничего не значащим… Но сейчас он как будто был немножко другим. - Помогу, если смогу, всегда, ты же знаешь. А в чём, миледи? - Отомстить Ланнистерам. Я уверена, Санса тоже бы хотела… просто у неё не хватит духу и умений, конечно, а у меня хватит. Так ты поможешь? Джендри вздохнул. Юная королева скорбела по казнённому отцу тихо, без гневных речей и попыток сбежать в Королевскую Гавань, за что получила горячее осуждение от младшей сестры. Арья попыталась сбежать дважды в ночь после того, как узнала о смерти лорда Эддарда, и оба раза Сандор и Джендри не без труда удержали её. Потом она проплакала почти всю оставшуюся ночь, уткнувшись в грудь Джендри, а он и вздохнуть боялся, пока она не заснула. А проснулась Арья Старк с жёстким взглядом серых глаз, какого Уотерсу ещё никогда не доводилось видеть, и твёрдым решением отомстить Джоффри, его матери и тем Ланнистерам, до кого у неё дотянутся руки. - Ты должна поговорить с ней, миледи. Арья рядом с ним замерла, напряглась. Джендри чувствовал напряжение в её ладони, которую держал в своей, в плече, что касалось его плеча. Он ждал, что она рассердится и обругает его: слыханное ли дело, чтобы простой стражник, коим он, несмотря ни на что, и являлся, давал указания дочери лорда. Но через мгновение девушка расслабилась, и гневные слова, которых он ждал, так и не были произнесены. Взглянув на Арью, он неожиданно для себя отметил, что её лицо приобрело непривычное виноватое выражение. - Да, наверное… Наверное, ты прав. Поговорю с ней. Ну, я пойду. Она встала, отряхнула бриджи от земли и прилипших травинок. Несколько мгновений помедлила, но, резко выдохнув, пошла прочь, в сторону их маленького лагеря. Она была волчицей, девой-воительницей, не боящейся ничего – тем более, своей сестры. Они не говорили с Сансой с того вечера, когда Клиган принёс им страшную весть. Санса горевала тихо, с её уст не сорвалось ни одного гневного восклицания, ни одного проклятия, ни одного обещания мести; она держала себя чинно, по-благородному, а потому Арье её горе казалось неискренним. Санса едва не лишилась чувств в первые мгновения, это правда, а после тихо удалилась в палатку; если верить Клигану, который был с ней, она проплакала ночь напролёт. Но Арье верилось с трудом: сама она искала выход своим гневу и ярости, плакала и металась по лагерю. Даже попыталась сбежать в Королевскую Гавань, чтобы хоть и голыми руками удушить этого сопляка Джоффри и его лживую мать-королеву. Казалось, лишь Джендри, не отходивший от неё ни на шаг, помог ей не потерять рассудок – и не наделать непоправимых глупостей. На следующее утро она всё ещё пылала праведным гневом и жаждой отмщения, а Санса показалась из палатки бледная, осунувшаяся, с покрасневшими и припухшими веками, но всё ещё величественная и прекрасная. Холодная. Это разбило Арье сердце. С Сансой Арья не говорила два дня. Всё это время они оставались на облюбованной ими поляне. Но, хоть никто и не тревожил их, оставаться на одном месте так долго было опасно, и Пёс уже начинал ворчать по этому поводу. Пора было двигаться дальше. Но сначала и впрямь стоило помириться с сестрой. Она нашла Сансу у костра: та что-то помешивала в котелке, пока Сандор Клиган очищал собранные Арьей накануне грибы. Девушка на несколько мгновений замерла в отдалении, тихая, как тень. Несмотря на его грубость и уродливый шрам, Сандора им словно сами Боги послали: он был сильным, свирепым и находчивым, и хорошо понимал, что такое походная жизнь. Его преданность Сансе, хотя её было сложно объяснить, бросалась в глаза. И Санса рядом с ним была… другой. Арья никогда не была мастерицей по части красивых и поэтичных слов, но рядом с этим суровым воином Санса как будто бы расцвела ярче, чем с Джоффри, прекрасным, золотоволосым, разряженным в золото и бархат. И, хотя Санса и Сандор выглядели рядом так же нелепо, как если бы здоровенный пёс из самых дрянных переулков Блошиного Конца, потрёпанный в полусотне уличных битв, уселся рядом с пушистой собачкой королевы, было видно, что им друг с другом спокойно. Заслышав шаги Арьи, Пёс вскинул взгляд, и Санса тоже встрепенулась. - Хорошие грибы, миледи, - криво усмехнулся он. - В Волчьем Лесу в сто раз лучше, - сказала Арья, подходя, - правда, Санса? Санса следила за ней взглядом, в котором отчётливо угадывалась настороженность, словно бы Санса не знала, чего ждать от сестры: спокойного разговора или новой вспышки и новых обвинений. На мгновение Арье стало обидно, захотелось уйти и укрыться где-нибудь от этого взгляда, но она напомнила себе, что пришла сюда с миром. - Когда вернёмся домой, отведёшь меня туда и покажешь самые грибные места, - сказала Санса с лёгкой улыбкой. – Сир, - обратилась она к Клигану, - вы не оставите нас? Думаю, моя сестра хотела поговорить. Арья лишь кивнула, удивляясь, как это так точно Санса озвучила то, что хотела сказать она сама. Пёс поднялся, стряхнул несколько полосочек стружки с бриджей и проворчал что-то насчёт того, что он не принимал рыцарских обетов. Арья проследила, как он отходит к лошадям, достаёт скребок и принимается чистить Неведомого; всё это Пёс делал так, чтобы они с Сансой всё же оставались в поле его зрения. Что ж, лучших защитников, чем он и Джендри, они и пожелать не могли. Арья уселась на бревно рядом с сестрой, где только что сидел Клиган. В котелке булькала густая похлёбка из мяса и грибов, ароматный пар плыл в воздухе, и желудок Арьи совершенно не благородно заурчал. Санса улыбнулась и снова помешала в котелке длинной деревянной ложкой. Несколько мгновений они молчали. Первой заговорила Санса. - Ты же не думаешь, что я не скорблю по отцу? Арья в ответ отчаянно замотала головой. Было что-то странное в том, что прояснить всё собиралась она сама, но Санса словно и без слов понимала, в чём всё дело. Она смерила младшую сестру долгим взглядом и вздохнула. - Вижу, именно так ты и думаешь. - Я… нет. Просто… Ты ведёшь себя так, словно… - Слова обвинения не шли с языка. Да и не за этим она пришла. – Джоффри твой муж, и, возможно, ты бы пожелала встать на его сторону. Возможно, ты считаешь, что он прав. И поэтому… поэтому… - Арья! – возмущённо воскликнула Санса. – Как ты можешь так думать? Джоффри для меня важнее отца – и поэтому я здесь, скрываюсь от него и молюсь ночами, чтобы Боги не позволили ему вернуть меня в Королевскую Гавань живой?! - М-да… - Арья смущённо дёрнула себя за волосы. – Глупо, правда. Но ты… ты была так спокойна, и я подумала… Словом, вижу, что я ошиблась, и я рада этому. - Да уж, ты ошиблась, - неожиданно жёстко ответила Санса. – И на всякий случай я повторю снова: я ненавижу Джоффри всеми фибрами своей души, ненавижу так, как только можно ненавидеть. Я ненавидела его, когда мы бежали, а теперь ненавижу ещё сильнее. Младшая Старк согласно кивнула. Эти чувства были ей понятны, ибо она сама ненавидела Джоффа уже много лет – с того дня, когда из-за него они одновременно потеряли Леди и Нимерию. Эти чувства были правильны. И её радовало, что её сестра разделяла их. - Тогда, раз ты разделяешь мои чувства, я думаю, ты хочешь отомстить им так же, как и я. - Им? - Джоффри и его отвратительной матери, Цареубийце и этому гордецу Тайвину Ланнистеру – уверена, без них тут тоже не обошлось. - Отомстить! – фыркнула Санса. – Посмотри на нас, Арья! Прячемся в лесу, как какие-то преступники. Даже если мы просто сохраним свои жизни, это уже будет слишком хорошо! - Так и знала, что ты настоящая трусиха! – воскликнула Арья, начиная злиться. – Страх в тебе сильнее любви к отцу, сильнее желания отомстить за него! Его обесчестили, унизили, убили, а ты… - Но ведь это глупо. В смысле… не думаю, чтобы отец обрадовался, если бы мы умерли, даже мстя за него. Мы не для того бежали из Королевской Гавани, чтобы потом вернуться и погибнуть. Спроси у Сандора, спроси у Джендри – они солдаты, и оба скажут тебе, что это плохая, глупая идея. Арья поджала губы. Разговор принимал вовсе не тот оборот, на который она рассчитывала. - Джендри сказал, что он поддержит меня, что бы я ни задумала. Санса улыбнулась, улыбка эта была лукавой и чуть снисходительной и этим очень не понравилась Арье. - Вот уж не сомневаюсь, - пробормотала она, склоняясь над котелком и делая вид, что занята только похлёбкой. - Что? - А? Ничего. Она решила сделать вид, что пропустила этот выпад сестры мимо ушей. - Но мы едем домой, и Робб… У него есть силы, чтобы проучить этого ублюдка, твоего муженька, и заставить его пожалеть о том, что он сделал. Робб не станет сидеть, сложа руки: помимо отца, у него достаточно поводов ненавидеть Джоффри и направить силы Винтерфелла на Королевскую Гавань. – Она подумала о Мирцелле с дочкой, оставшихся в логове врага, зная, что Санса так же думала о них в этот миг. – Когда мы встретимся с ним, я собираюсь предложить ему свой меч. Я не предлагаю тебе самолично убить Джоффри, но, пожалуйста, поддержи меня. Будь на моей стороне. - Я всегда на твоей стороне. Было ещё кое-что, что не давало Арье покоя с самого их бегства из Королевской Гавани: письмо, то самое, что отец дал ей в последнюю их встречу. Письмо, которое для лорда Эддарда было едва ли не важнее старшей дочери. Арья понятия не имела, чувствовал ли отец себя виноватым перед Сансой, но она чувствовала. Именно поэтому сперва она хотела, чтобы это письмо хранилось у Сансы; она предложила это, едва они оказались на более-менее безопасном расстоянии от Красного Замка. Кроме того, Санса всё ещё оставалась их королевой, самой большой их ценностью. Но Санса тогда отказалась, сказав, что, если это письмо действительно содержит что-то важное, необходимо разделить их козыри. Так оно осталось у Арьи и посейчас лежало в поясном кошеле. Арья потянулась к нему, развязала тесёмки и извлекла запечатанный, хоть и слегка помятый свиток. - Теперь, когда отца нет, мы можем прочесть его. Вдруг в нём что-то, что поможет нам отомстить Джоффри даже и без войска? Иначе для чего отцу делать из него такую тайну? - Нет, - рука Сансы накрыла руку Арьи, держащую письмо, - мы не будем делать этого. Если отец сказал распечатать его лишь в безопасности, с Роббом, то мы так и сделаем. К тому же, Арья, это было последнее желание отца. Ты не думала об этом? Он променял это письмо на твою жизнь, хотелось крикнуть ей, но Арья, конечно, смолчала. Если Санса узнает правду, узнает, что лорд Эддард так легко принёс в жертву этому чудовищу Джоффри свою старшую дочь взамен на то, чтобы младшая спокойно выбралась из города и доставила в Винтерфелл это письмо и эту тайну, по всей видимости, чрезвычайно страшную, это разобьёт ей сердце. Возможно, она станет осторожнее, станет недоверчивой и скрытной, а память об отце навсегда подёрнется для Сансы чёрной дымкой… Нет, этого-то Арья уж точно допустить не могла. Санса должна была помнить лорда Эддарда любящим и заботливым, всегда защищающим своих детей. Таким он для неё и останется.

***

Они снова нашли его в богороще. В этот раз было совсем просто, не понадобилась ни помощь слуг, ни лютоволк. В последние дни Рикон прятался либо в богороще, в ветвях огромного чардрева на берегу озера, либо в крипте; даже несмотря на то, что Мира и Игритт без труда обнаружили оба его убежища, он не поменял их – а уж в таком громадном замке, как Винтерфелл, мест, чтобы спрятаться, было хоть отбавляй. Мира ворчливо предположила, что Рикон попросту хочет, чтобы его нашли и утешили, но Игритт полагала, что мальчик взаправду ищет общества Старых Богов или своих усопших предков – Королей Севера. Это наверняка придавало ему сил в эти нелёгкие дни, когда каждый справлялся с утратой, как умел. Скорбь опустилась на Винтерфелл подобно грозной чёрной туче, обещающей неминуемую бурю. Все от мала до велика оплакивали своего лорда в эти дни. В тот вечер, когда из Королевской Гавани прилетел ворон со страшной вестью, Робб молча заперся в своих покоях, чтобы выйти лишь утром с покрасневшими глазами, первыми морщинами на лице, повзрослевшим за одну ночь – или постаревшим. Бран стал ещё более молчаливым, ещё больше замкнулся в себе, если такое вообще возможно; он велел Ходору отнести себя в богорощу, оставался там до глубокой ночи и остался бы дольше, если бы не настойчивость Миры. Леди Кейтилин, напротив, своей скорби не скрывала – она провела всю ночь и весь следующий день в септе Винтерфелла, оплакивая своего мужа, быть может, своих дочерей, невестку и внучку, и вышла только после долгих уговоров мейстера Лювина, измождённая и разбитая. Всё замковое хозяйство в одночасье легло на плечи Миры и Игритт. Мира безмерно любила своего свёкра и горевала о нём, горе Брана и Робба – последнего, как показалось Игритт, больше остальных – давило на неё очень сильно,однако она была сильной, и ей пришлось справиться с ним ради сохранения в Винтерфелле хотя бы подобия порядка. Игритт, хоть она не знала никого из сгинувших в Королевской Гавани Старков, тоже не могла оставаться равнодушной. Если не она сама, то растущий в её животе ребёнок был частью этой семьи, нравилось это им всем или нет. А ещё она всё время думала о Джоне. Она знала, как сильно любил Джон своего отца, как высоко ставил его понятия о чести, долге – выше собственных желаний и благополучия; она знала, что, выбирая её, ребёнка и предательство своей клятвы, Джон боролся с каждым из заветов Эддарда Старка. В Винтерфелле Джон каждую минуту ждал ворона с – нет, не прощением – хотя бы пониманием, несколькими самыми сухими словами. Насколько Игритт знала, он не дождался. Известие о гибели лорда Старка должно было стать для Джона сильнейшим ударом, ни ничего Игритт не желала так сильно в эти дни, как оказаться рядом с ним, чтобы, обняв его, прижав его кудрявую взъерошенную голову к своей груди, взять на себя хоть толику его боли. За последние дни в сторону Стены отправилось два ворона из мейстерской башни Винтерфелла, и Игритт провожала их глазами, не решаясь спросить у старого Лювина, была ли в них хоть строка для Джона, и не могла ли она отправить в следующем письме хоть пару слов для него. Заботиться о Риконе тоже пока приходилось девушкам, и день ото дня это становилось сложнее. Потеряв опору, глядя на совершенно растерявшихся, подавленных мать и старших братьев, мальчишка дичал, предпочитая всем компанию Лохматого Пёсика, также не отличавшегося хорошими манерами. Игритт, впрочем, не до конца понимала, скорбит Рикон по отцу и сёстрам, которых знал плохо и видел редко, или из-за ссоры Старков с короной. Ему обещали, что, когда ему исполнится двенадцать, его тоже отправят в Королевскую Гавань, чтобы он стал оруженосцем кого-то из принцев. Игритт не могла понять, почему здоровые взрослые мужчины поклонщиков, воины, не могли сами наточить себе меч, и почему обязанности наполнять чей-то кубок и чистить чужие доспехи приводили благородных мальчишек в такой восторг, но для Рикона весть о том, что не видать ему теперь места королевского оруженосца, стала последней каплей. - Я так и думала, что он здесь, - вздохнула Мира, разглядывая курчавую рыжеволосую голову среди красных листьев сердце-древа. Они остановились под деревом, и даже отсюда было видно, что кудри Рикона требуют горячей воды и гребня. Навстречу им из переплетённых корней дерева бесшумно поднялся Лохматый Пёсик. Игритт, всё ещё робевшая перед лютоволками, затаила дыхание, но Мира спокойно протянула Лохматику раскрытую ладонь. Лютоволк, не признававший чужих, подошёл к Мире и ткнулся влажным носом ей в руку в поисках чего-нибудь вкусного. Игритт, задрав голову, рассматривала Рикона: волосы мальчишки и впрямь страшно спутались, лицо было чем-то испачкано и вдобавок исполосовано дорожками слёз. - Слезай-ка! – крикнула она. - Вот ещё! Какая-то одичалая не будет мне приказывать! - Рикон! – возмутилась Мира. – Не говори так об Игритт! Её… - она замялась, не зная, как объяснить мальчику все сложности, с которыми было связано появление Игритт в Винтерфелле. Было ясно, что Рикон лишь повторял слова своей матери, но настоящей неприязни к одичалой не испытывал. – Ты же знаешь, её любит Джон, и у них будет ребёночек… Она – почти что член нашей семьи. - Хорошо, что тебя не слышит леди Кейтилин, - с усмешкой пробормотала Игритт. Мира ответила ей недовольной гримасой. Не хватало ещё, чтобы сейчас Рикон стал проявлять неуважение и непослушание по отношению к единственному, казалось, человеку в замке, который был Мире настоящим другом. Однако Игритт и ухом не повела. - Слезай, иначе собрание лордов пройдёт без тебя! - Игритт, - прошипела Мира. - Какое такое собрание лордов? - Слезешь – скажу. И это возымело куда лучшее действие, чем все увещевания Миры. Рикон и впрямь быстро и ловко, как белка, спустился с дерева и привычно положил ладонь на голову Лохматого Пёсика. - Какое собрание лордов? - Робб, кажется, призывает всех своих вассалов в Винтерфелл. Ты бы видел, сколько воронов разлетелось из башни мейстера Лювина! Мальчик с сомнением посмотрел на Миру. - А Игритт не врёт? Старая Нэн говорила, что одичалые лживы и скажут всё, что угодно, чтобы увлечь тебя в лес, чтобы там зажарить и съесть… - Рикон! И что, Старая Нэн до сих пор потчует тебя этими россказнями? – возмущённо воскликнула она. Рикон искоса посмотрел на посмеивающуюся одичалую. - Нет, с тех пор, как Игритт у нас. Нэн говорит, Джону бы это не понравилось. - Послушай, - сказала вдруг Игритт, присаживаясь перед ним на корточки, - вы, поклонщики, называете нас одичалыми и думаете, что для нас это оскорбление. Но мы называем себя вольным народом и гордимся этим. Ну а ты? Ты плачешь не потому, что погиб твой отец, а потому, что не станешь служить какому-нибудь лордику? - Игритт, - Мира тронула её за плечо, - он ещё мал. Не нужно так с ним. Но та только отмахнулась. Рикон, насупившись, глядел на неё. - Не лордику, а принцу, а, может, и королю! И у него на службе я бы выучился, стал рыцарем и отомстил бы за отца! А теперь – что?! – Глаза мальчика снова увлажнились. - Ну, для того, чтобы отомстить, не обязательно становиться рыцарем и, тем более, служить королю. Никто лучше вольного народа не знает толк в мести. - Широко и зловеще улыбнулась она. - Игритт, леди Кейтилин… Теперь отмахнулась она. - Одичалых? – уточнил Рикон. - Одичалых, - кивнула Игритт. - Пойми, Рикон, - Мира присела рядом с Игритт, понимая, что разговоры эти опасны. Несколько лет назад на Брана в лесу напали одичалые; Робб и Теон тогда отбили мальчика-калеку, оставив в живых одну женщину-одичалую. Она прожила в Винтерфелле много месяцев, прежде чем умерла, рожая ребёнка кому-то из солдат гарнизона. Маленький Рикон был по-своему очарован этой грубоватой прямолинейной женщиной и искренне горевал после её смерти. Лишь слова леди Кейтилин восстановили его против Игритт, да и это предубеждение с каждым днём рассеивалось, как туман под тёплым летним солнцем, - король Джоффри больше нам не друг. Это он… он… - она набрала побольше воздуха в грудь и выпалила: - это он отдал приказ обезглавить лорда Эддарда. Кто-то должен был это сказать Рикону. Возможно, это должна была быть не она. Но кто-то должен был. Робб был слишком занят, мейстер Лювин помогал Роббу, а леди Кейтилин была слишком разбита горем, чтобы что-то объяснять своему младему сынишке… - О, - выдохнул мальчик. Несколько секунд он молчал, а затем спросил: - а как же Санса? Она что, тоже теперь наш враг? От этого вопроса Мира вздрогнула. Это было то, что волновало их, несмотря на горе: как Санса? что с Арьей? что с Мирцеллой и маленькой Кэт? Никто не мог ответить на этот вопрос, и девушки в Королевской Гавани хранили молчание. Если всё ещё были живы. Роббу приходилось тяжелее всего, ведь он ничего не знал о судьбах сестёр, жены и дочки. - Нет, - Мира нашла перепачканную ладошку Рикона и сжала её в своей руке. Ногти на пальцах были обломаны, и под них забилась грязь; ни дать ни взять одичалый мальчишка. – Нет, Санса не враг, никогда не будет им. Они с Арьей, Мирцеллой и малышкой вернутся в Винтерфелл. Просто нужно немного подождать. А теперь идём. Робб будет недоволен, если тебя не будет рядом с ним, когда лорды начнут собираться.