Золото дураков

Чёрный Замок притих в растерянности. Не было ещё такого, чтобы лорд-командующий отправился за Стену, как простой разведчик, оставив своих братьев изнывать от неизвестности в замке. Иногда он выбирался со своим чёрным воинством в настоящий поход, чтобы нанести удар обнаглевшим одичалым, когда те забывали устоявшийся веками порядок и подбирались слишком близко к северным замкам. Это было почётно, достойно, и, конечно, лорд-командующий в битве должен был быть впереди своих людей. Но разведка? К тому же все до единого в Чёрном Замке слишком хорошо ещё помнили, что Джиор Мормонт из такого похода не вернулся. Джон от тревоги, ярости и обиды не мог найти себе места. Он отлично понимал, почему Бенджен оставил его здесь, но принять это было сложно. Джон знал, что Бенджен был лучшим разведчиком из тех, кем располагал Ночной Дозор, он знал Застенье так же хорошо, как и Чёрный Замок; и он так же хорошо знал, что помешало Бенджену взять его с собой: он должен восстановить доверие своих братьев здесь, в замке, прежде чем снова выйдет за его ворота без того, чтобы к нему не пожелали приставить соглядатая. Но кто сказал, что Джон был готов с этим смириться? Особенно тяжело было от того, что он лучше других знал, какая беда на самом деле грозит Семи Королевствам, кто их настоящий враг. Враг, страшнее которого найти нельзя. Бенджен, казалось, ему поверил, но Бенджен был воспитан в ненависти к одичалым, как и его отец, как и, казалось, любой ребёнок Севера, и у Бенджена, в отличие от Джона, не было никаких причин менять своё отношение к вольному народу. А каждый день промедления и недоверия мог стоить жизней людям по обе стороны Стены. Мысли об этом терзали Джона денно и нощно, а собственное бессилие просто-напросто убивало. Казалось, каждое мгновение бодрствования он думал о Бенджене за Стеной, о братьях в Чёрном Замке, о Винтерфелле, братьях, Игритт, ребёнке… Каждое мгновение бездействия неотвратимо приближало беду к ним. А ночью ему снились странные сны, наполненные холодом, метелью и заунывным волчьим воем; волки словно звали его куда-то, в мир, где не было ничего, кроме снега… а проснувшись с неистово бьющимся сердцем, Джон обнаруживал, что камин прогорел до углей. Но даже вновь разведённый огонь не возвращал ощущения безопасности и уверенности в будущем. И утром, глядя на своих братьев, собравшихся на завтрак в подземелье, ставшем их новой трапезной, он спрашивал себя, чувствовали ли они такую же тревогу, как и он сам. Бенджен увёз с собой две клетки, полные голосистых, топорщащих перья воронов. Время от времени какая-нибудь из птиц, пробившись сквозь всё более частые снежные бури, перелетала Стену с письмом. Боуэн Марш, оставленный Бендженом за старшего, велел держать оружие и броню начищенными, коней накормленными, седельные сумки собранными; в башне мейстера Эйемона Сэм держал воронов в клетках, а пергамент с чернилами — под рукой, вестовые готовы были скакать в другие замки в любую минуту. Дозор готовился по первому зову своего лорда-командующего отправиться за Стену, чтобы биться с многократно превышающей его численность ордой одичалых. Джона угнетало бездействие, но, глядя на эти приготовления, он внутренне досадовал на непримиримость своих братьев. Никто из них не пожелал прислушаться к тому, что он говорил, даже его родной дядя! Единственными, в ком он мог найти союзников, были Сэм и мейстер Эйемон — первый видел Иных собственными глазами, второму его слепота как будто позволяла видеть больше, чем иным зрячим. Но, несмотря на уважение, которое большинство дозорных питало к мейстеру, никто не доверит ему военных решений. Так же, как никто не станет прислушиваться к увальню Сэму. Может быть, Донал Нойе, который, как и все кузнецы, стоял где-то между миром богов и людей, и мог бы ему поверить, хотя Джон никогда не говорил с ним напрямую… Слишком мало для того, чтобы он смог переломить ситуацию и убедить дозорных объединиться с вольным народом вместо того, чтобы воевать с ним. С другой стороны, что бы сказал ему Тормунд Великанья Смерть, предложи Джон ему примириться с воронами? Губы Джона всякий раз трогала улыбка, стоило ему представить все те цветистые выражения, которые бы излил на него Тормунд в ответ на подобное предложение. Вольный народ собирался использовать Стену и замки Семи Королевств, чтобы самим уберечься от Белых Ходоков, но, судя по тому, что он успел повидать в стане Манса, никакие союзы с поклонщиками не входили в их планы. Если бы только с ним была Игритт… Иногда он желал этого не для самого себя, не потому что невероятно тосковал по её улыбке, её смеху, блеску глаз и теплу её тела, но потому, что она могла говорить с Тормундом и Мансом на понятном для них языке. Она смогла бы подобрать нужные слова, чтобы убедить их сражаться вместе с Ночным Дозором, а не против него. Джон так и слышал её чуть хрипловатый насмешливый голос, он в точности знал, какие бы она подобрала выражения. Но Игритт была в Винтерфелле, а для него это сейчас было всё равно, что на другом конце света. Из Винтерфелла прилетали вороны с письмами от Брана и неизменными приписками от Игритт, но Джон подозревал, что каждое письмо было инициативой Игритт — Бран прежде не писал ему так часто. Джон так и представлял, как она является в башню мейстера Лювина с той чуть застенчивой улыбкой, которая появлялась на её лице всякий раз, когда она сталкивалась с чем-то для неё диковинным. Или как она присаживается в изножье кровати Брана, развлекая его беседой; Игритт знала не меньше сказок и легенд о грамкинах и снарках, чем Старая Нэн, а может и больше, и от её историй всегда веяло настоящим холодом и привкусом снежной бури. О, как бы он хотел увидеть её в своём доме… если он всё ещё мог называть Винтерфелл своим домом. Если вообще когда-нибудь мог. Дяде Бенджену, возможно, разлука с родным домом далась легко, или он просто искусно скрывал свои истинные чувства; Джон не мог перестать думать о Винтерфелле, как о доме, вот уже много зим после того, как принял клятву. И теперь, когда там должен был родиться его ребёнок, это и вовсе казалось невозможным. Он взбежал по ступеням в горницу Сэма, как делал это каждое утро в надежде узнать какие-нибудь новости. Поскольку лорда-командующего не было в замке, его обязанности сводились к тому, чтобы поддерживать порядок в его горнице да складывать на стол письма, которые должен был увидеть Бенджен после своего возвращения, когда их прочтёт мейстеру и Боуэну Маршу Сэм. Всё остальное время — большую часть каждого дня — Джон был предоставлен самому себе и своим безрадостным думам, а потому предпочитал коротать время с Сэмом в пыльной библиотеке или шумной воронятне или во дворе с новобранцами, обучая их и обучаясь. — Есть новости? — Вместе с ним в горницу влетел порыв ветра и несколько снежинок, тут же растаявших. Взгляд Джона упал на взъерошенного и явно очень уставшего ворона, сидевшего на жерди у камина. На столе лежал измятый, потрёпанный пергамент, наполовину промокший от снега. Сэм поймал его взгляд и тяжело вздохнул. Сердце Джона пропустило удар, от тревоги противно засосало под ложечкой. — Бенджен?.. — слова застряли у него в горле. Будто спохватившись, Сэм быстро замотал головой. Однако менее мрачным не стал. — Сир Аллисер. Похоже, дело плохо, Джон. Он не смог сдержать вздох облегчения. В своей тревоге и тоске он почти позабыл о сире Аллисере Торне и Яносе Слинте, которых Бенджен отправил в дозор за две седмицы до того, как ушёл сам. С ними ушло ещё несколько человек, самых ретивых прихвостней Слинта: в Чёрном Замке их не слишком-то любили и вспоминали о них лишь в той мере, в какой того требовала клятва дозорного и общее дело защиты Семи Королевств. Однако отсутствовали они не настолько долго, что стоило тревожиться. Про себя Джон думал, что мало кто расстроится, если они не вернутся — а иной раз он полагал, что Бенджен для того и отправил их за Стену. Дозор был не в том положении, чтобы позволить себе терять бойцов, но внутренние распри также были не тем, что нужно было им перед лицом приближающейся великой опасности. Возможно, Бенджен поступил мудро, решив избавиться от небольшой проблемы, даже если пожертвовал своими братьями ради того, чтобы сохранить мир и сплочённость среди оставшихся. Впрочем, они, конечно, всегда могли вернуться живыми и невредимыми. Сэм тем временем протянул Джону пергамент. На нём не было печати, маленький свиток, видимо, просто был скреплён чёрной нитью из шерстяного дублета дозорного и такой же нитью привязан к лапке ворона. Печать была и не нужна: едва ли за Стеной найдётся ещё кто-то, умеющий читать. Но, увидев эту нить, Джон почувствовал холодок и укол вины. Нить, чёрная, как плащи дозорных; нить, связывающая его с каждым из братьев Ночного Дозора. Вне зависимости от того, какие чувства он испытывал к каждому из мужчин, населяющих Чёрный Замок и остальные замки вдоль Стены, Джон был связан с ними раз и навсегда с того момента, как принёс клятву перед чардревом. Желать смерти сиру Аллисеру или Слинту или кому бы то ни было — всё равно что желать смерти Роббу и Брану. Боги строго карают братоубийц. И даже тех, кто просто желает этого. Джон без труда узнал почерк сира Аллисера, хотя чернила были тусклыми из-за мороза, а некоторые слова и вовсе расплылись, там, где пергамент намок. Он так и представлял сира Аллисера, греющего у огня флакончик с чернилами, стряхивающего лишние тёмные капли с пера на снег. Записка была короткой, и Джон словно бы услышал сухой каркающий голос Торне, его насмешливый тон. Он был уверен, что сир Аллисер посмеивался, когда писал эту записку. Теперь над самим собой. Записка гласила: «Мы попали в страшную переделку. Все сказки наших нянюшек не сравнятся с тем, что встретилось нам на пути. Все мои братья мертвы, и это лучшее, на что я могу надеяться. Я остался один, но к Стене мне не вернуться. Джон Сноу и Сэм Смертоносный были правы». Он поднял взгляд на Сэма. Пальцы его, держащие записку, дрожали. — Они встретили Белых Ходоков. Сэм только кивнул. Лицо его выражало искреннюю скорбь, хотя любви между ним и сиром Торне не водилось никогда. Но Сэм, как и сам Джон, лучше других понимал, с чем именно столкнулись их братья. — Хотелось бы мне знать, не стали ли ими твои одичалые друзья. — Хочется верить, что нет. При мысли о том, что Тормунд Великанья Смерть, Манс, Далла и прекрасная, как сама зима, Вель станут безжалостными мертвецами без присущей им смертоносной грации, звонких голосов, живого блеска глаз, сердце его стиснула холодная лапа. А стоило ему представить, что сотни и тысячи одичалых станут Белыми Ходоками и, неустрашимые, непобедимые придут к воротам Чёрного Замка, к воротам Семи Королевств, как Джона одолела настоящая паника. С таким воинством им не управиться ни за что, даже если все воины Вестероса придут в Чёрный Замок. А короли Семи Королевств, как видно, предпочитали воевать между собой за земли и короны, и надежды на них не было никакой. — Он бы написал, если бы они встретили одичалых. Если бы они встретились с войском Манса и пережили эту встречу, сир Аллисер написал бы… И если бы они встретили такое количество одичалых, ставших ходоками… — Джон сглотнул. — Если это случилось, а Торне не написал об этом, это настоящее предательство. Он знал, что не вернётся в Чёрный Замок, он не стал бы так предавать нас. Он всё же был рыцарем. Словно бы рыцари всегда были честны, благородны и неподкупны. На миг Джон подумал о Сансе — это она верила в благородство рыцарских обетов. Не изменила ли она своё отношение к рыцарям, оказавшись в Королевской Гавани? Джон представил себе сестру, которую не видел много лет: какой она стала сейчас? Они покинули Винтерфелл в один день: Санса — чтобы стать королевой, он — чтобы принять обеты чёрного братства. Он помнил голубые глаза и рыжие волосы, но остальное было смазано в его воспоминаниях, и образ получился нечётким. И очень быстро сменился образом Игритт — она тоже была поцелована огнём, как и его сестра. Потом он снова вспомнил Тормунда, такого же яркого, как Санса или Игритт… Рыжие люди удачливы, может, и на сей раз ему улыбнулась удача? Джон попробовал представить того мертвецом, но ничего не выходило. Он жив, как и многие другие, как всё воинство Манса. Эта уверенность была почти сверхъестественной, но Джон был готов поставить на то свою жизнь. Будь по-иному, сир Аллисер бы написал, а не стал тратить чернила на пустяки. Пусть он своеобразно понимал верность Ночному Дозору, однако он всё же был ему верен. Мысли метались, как встревоженные птицы, но Джон заставил себя не думать о Сансе, Игритт или Тормунде. — Ты читал письмо мейстеру? Сказал Старому Гранату? Сэм моргнул, как сова. Взгляд его стал укоризненным. Тут же забрал из рук Джона пергамент и уставился в него, словно в письме вдруг могли появиться новые слова. — Конечно. Возможно, сир Аллисер ещё жив, но… маловероятно. Они тоже так посчитали. Сегодня септон Селладор проведёт обряд… поминовения. Они считают, что письмо было написано давно, значит, уже… можно. — Поминовение, — глухо повторил Джон. — И это всё? Его друг пожал плечами; вид у Сэма был несчастный, словно он лично нёс всю ответственность за случившееся. Интересно, сможет ли обряд поминовения уберечь сира Аллисера и остальных от незавидной участи ходоков? Насколько Джон помнил, все отправившиеся с ним дозорные веровали в Семерых. А у тех за Стеной власти не было вовсе, хотя и Старые Боги порой были бессильны перед смертоносным ледяным взглядом Иных. За дверью раздались грузные шаги. Выглянув на лестницу, Джон увидел поднимающегося в солярий мейстера Боуэна Марша. Старый Гранат встретился с ним взглядом, поджал губы и тотчас опустил глаза. Но ведь мейстер Эйемон уже сообщил ему о содержании письма, и он уже распорядился о церемонии поминовения… хотя это было и не то, что, по мнению Джона, стоило предпринять в сложившейся ситуации. Возможно, у Марша созрел какой-нибудь другой план и он спешил поделиться им с мейстером? Но стюард прошёл мимо Джона, не обронив ни слова, лишь какой-то странный сердитый взгляд, и Джону оставалось лишь смотреть на мокрые следы, которые оставляли на каменном полу его заснеженные сапоги… Конечно, их с Сэмом, стюардов, никто не позовёт на совет, даже несмотря на горько-насмешливую приписку сира Торне. Если бы только здесь был Бенджен… Холодок прошёл по позвоночнику Джона при мысли о том, что дядя со своими людьми мог столкнуться с тем же, с чем столкнулся отряд сира Аллисера. Безусловно, такая встреча убедит Бенджена в том, что слова Джона были правдивы, но Джон слишком хорошо знал цену такого убеждения и не желал его. Нет, в глубине души Джон знал, что Бенджен верил ему, даже если его слова в корне расходились с тем, во что он верил всю свою жизнь. Будь здесь Бенджен, он бы не стал отмахиваться от них с Сэмом, хотя бы выслушал. Однако Бенджен был далеко, а Старый Гранат наверняка посчитает ниже собственного достоинства прислушиваться к стюардам. Но Боги явно были на стороне Джона в это утро, потому что уже через несколько мгновений наверху хлопнула дверь, и по лестнице грузно спустился весьма недовольный Боуэн. Джон едва успел скрыться с площадки, как дверь в горницу Сэма распахнулась. — Тарли и ты, Сноу, поднимитесь к мейстеру. Прихвати письмо сира Аллисера, — добавил он, обращаясь к Сэму, — и пошли кого-то за своей дикой девчонкой. Лицо Сэма вытянулось — насколько это возможно — при упоминании имени Лилли. — З…зачем вам Лилли, милорд? — осторожно поинтересовался он. Подозрительность его можно было понять: одичалых, даже таких безобидных, как эта девочка, в Чёрном Замке не жаловали, Лилли жила здесь лишь милостью Бенджена к великому неудовольствию многих дозорных. Марш выглядел так, словно ему пришлось съесть целый дорнский лимон. И явно не был настроен отвечать на вопросы стюардов. — Приказ мейстера Эйемона! — рявкнул он, всем своим видом показывая своё отношение к данному вопросу. — Будь моя воля, я бы её на порог замка не пустил, но мейстер, видимо, думает по-другому! Живо! Джон отправился следом за ним, молча, но навострив уши, а Сэм с грохотом скатился вниз по лестнице, выкликая имя Атласа. Старый Гранат пыхтел, поднимаясь по лестнице. — Где письмо? — на пороге мейстерской горницы спросил Марш. — Вот. — Джон показал пергамент, который ему в руку сунул Сэм. — Ладно, — кивнул он. — Хотя мне всё это совершенно не по душе. В горнице мейстера было почти жарко, хотя старый Таргариен всё равно кутался в меховой плащ, сидя в кресле и перебирая пергаменты, лежащие перед ним на столе. Нос щекотали пыль множества книг и бумаг и терпкий аромат благовоний. Марш остановился, жестом приказав Джону сделать то же и молчать. Но мейстер Эйемон всё равно повернул голову на их шаги. — А, Джон Сноу. Рад видеть тебя. Присаживайтесь, пока мы ждём Сэма с девочкой. Марш остался такой же молчаливой чёрной глыбой, хоть и уселся в кресло, нахохлившись — вздыбившийся до ушей чёрный плащ придавал ему поразительное сходство с вороной. В комнате раздавалось лишь шуршание перебираемых мейстером бумаг, треск огня в камине да тяжелое дыхание Старого Граната; все эти звуки порядком действовали Джону на нервы. Но он молчал в ожидании… чего-то. Станут ли они расспрашивать их с Сэмом о том, что они видели за Стеной? А Лилли? Но что они могут рассказать сверх того, что уже рассказали после возвращения? Джон лихорадочно вспоминал письмо сира Аллисера. «Джон Сноу и Сэм Смертоносный были правы». Повстречал ли отряд Торне орду одичалых во главе с Мансом или Белых Ходоков или полчища упырей? Или всех сразу? От вопросов и неизвестности кружилась голова. Где же Сэм? Но вот тяжелые шаги и взволнованный голосок Лилли возвестили о том, что Сэму удалось разыскать её, хотя и не так быстро, как им всем бы того хотелось. Слепое лицо мейстера Эйемона повернулось к двери, и на нём застыло выражение небывалой приязни. Явно Сэм был любимым стюардом старика. Сэм втолкнул в горницу сопротивляющуюся Лилли: она держала на руках своего малыша и осталась у двери, прилепившись к косяку, как будто чтобы в любое мгновение сбежать. Мейстер приветливо улыбнулся, но лицо Боуэна Марша осталось каменным. — Как твой малыш? — первым делом поинтересовался мейстер. — Я… он… нормально, — довольно резко ответила она, но тут же спохватилась: — благодарю, милорд. — Я не лорд, не называй меня так. Садись, — он кивнул в сторону пустующего кресла. — И ты тоже, Сэм. Полагаю, вы все знакомы с содержанием письма несчастного сира Торне. Ты сказал Лилли? — обратился он к Сэму. Тот кивнул. — Я ничего не знаю, милорд, — затараторила Лилли. Может, она и не боялась мейстера Эйемона, но вот Старый Гранат её явно нервировал. — Совсем ничего? — мягко спросил мейстер. — И ты ничего не видела, когда жила в доме своего отца? От чего ты хотела спасти своего малютку? Она прижала ребёнка крепче, как будто мейстер мог сейчас отнять его. Джон, сидящий рядом с нею, накрыл её руку своею и ободряюще кивнул. — Крастер велел относить всех мальчиков в лес. Он говорил, что духи тогда не тронут нас, живущих в его замке. — Марш презрительно фыркнул, и Лилли осеклась, быстро стрельнув взглядом на него. — Множество моих братьев так сгинули в лесу, но для своего сына я этого не хотела. Поэтому я попросила Сэма… и он был так добр, что согласился помочь нам… Она хотела сказать что-то ещё, но мейстер жестом остановил её. — От чего ты хотела спасти малыша Сэма? — О, вы так добры, что запомнили имя моего ребёнка, милорд! Джон усмехнулся: Лилли быстро училась. Ему было сложно представить Игритт, вот так через слово прибавляющую «милорд», словно простая крестьянка; но Лилли и не была копьеносицей, тем более от неё зависела жизнь ребёнка, и Сэм наверняка был осторожен и её учил осторожности. Мейстер Эйемон нетерпеливо махнул рукой. — Не до благодарностей сейчас, девочка. Скажи, чего ты так боялась? — Иных, — едва слышным шёпотом сказала она, вздрогнула и оглянулась, как будто один из них мог проникнуть в эту комнату. Конечно, это было не так, но и Джон почувствовал холодок. — Я не знаю, почему они не беспокоили нас, и их… упыри тоже обходили замок Крастера стороной, но мы не должны были слишком удаляться от замка, потому что в лесу их милость заканчивалась, и наша жертва была бессмысленной. — И ты, Сэм, ты видел их, да? — Упырей или Иных? — сипло спросил Сэм. Мейстер кивнул ему, веля продолжать. — Я видел упырей на Кулаке Первых Людей, там, где погибло множество наших братьев. А когда мы ушли, потом… я видел Малыша Паула: он был мёртв и, в то же время жив и всё ещё опасен, так что мне пришлось убить его, чтобы спасти Лилли и ребёнка. Но Иного я тоже видел, — он сглотнул, и Джон видел, как испарина выступила у него на лбу. Взгляд его метнулся к Боуэну Маршу. — Я убил его. Марш только хмыкнул. Седые брови мейстера Эйемона изогнулись вопросительно, слепое лицо повернулось к Старому Гранату. Тот поджал губы. — Я слышал эти побасенки, милорд, и не понимаю, зачем вы заставляете этих детей повторять их снова? — А вы помните, что говорил Джон? Есть ли нужда ему повторять? Одичалые бегут к Стене от Белых Ходоков и их мёртвого войска. — Нет, — нахмурился Марш, — я достаточно много слышал об этом от него, чтобы запомнить. На память я пока не жалуюсь. Но мнение моё не изменилось. — Даже после этого письма? Мне казалось, сир Аллисер обладал всеми качествами, позволяющими вам верить ему: он был не преступником, а достойным воином, помазанным рыцарем… Уроженец Королевской Гавани, и одной веры с вами. Ведь именно это, по-вашему, важно. В нём не было ни капли суеверий, в которых вы обвиняете северян, и невежества, которое вы приписываете одичалым. И всё же за Стеной он увидел нечто, что заставило его признать правоту этих двоих молодых людей, которых он так невзлюбил. Боюсь, у нас не будет возможности расспросить его лично, — мейстер на мгновение замолчал, опустив взгляд, — но он сделал всё, что смог, чтобы предупредить нас. Оставите ли вы этот его последний порыв без ответа? С каждым сказанным словом Боуэн Марш всё больше мрачнел и, кажется, свирепел. — Мне кажется, я не заслужил подобных слов, мейстер, — сквозь зубы процедил он. — Я с глубоким уважением отношусь к сиру Аллисеру и скорблю о нём и именно поэтому я приказал септону сегодня же провести церемонию поминовения, чтобы его душа упокоилась с Богами… — Если только сиру Аллисеру не встретился Иной, — заметил Джон. — Боюсь, у него не осталось никого, кто мог бы сжечь его труп, и только надеюсь на то, что он сам додумался сжечь тела тех, кто был с ним. Старый Гранат вскинулся. — Люди, которые отправились с ним, веровали в Семерых — все до единого, Сноу! Они должны быть похоронены, а не преданы огню, как велит эта ваша варварская вера! — Только не за Стеной, милорд. За Стеной у Семерых нет силы, а огонь — единственное оружие против магии Иных. Боги, ведь вы помните, что случилось, когда упыри напали на лорда Мормонта! И избавиться от них получилось одним-единственным способом! Так что я надеюсь, что сир Аллисер вспомнил кое-что из наших рассказов не в последние мгновения перед смертью. На несколько минут в солярии мейстера повисло тяжелое, наполненное взаимной неприязнью и недоверием молчание. Только покряхтывал ребёнок Лилли, но она всякий раз принималась его энергично трясти, словно опасаясь, что и эти невинные звуки вызовут гнев Марша. Джон же диву давался от того, что такой, в сущности, беззлобный и отнюдь не жестокий человек так сильно пугал её. Но, несмотря на то, что он не был дурным, Марш всё ещё оставался весьма упрямым. Когда тишина, казалось, готова была лопнуть от напряжения, он спросил: — Чего вы хотели добиться, вызвав меня сюда и их тоже? — А вы как думаете? Мы должны действовать, пока лорд-командующий не вернулся, у нас просто нет права на промедление. Грядёт война, какой ещё не знало человечество, и мы не должны сидеть, сложа руки, пока она не постучится в наши ворота. Вы заменяете лорда Бенджена сейчас, Чёрный Замок и весь Ночной Дозор в ваших руках, и я призываю вас к действиям. Джон старался не думать о том, что его дядю могла постичь в точности такая же судьба, как и сира Аллисера, но ему казалось, что каждый из присутствующих в комнате думал об этом в эти мгновения. Станет ли тогда Боуэн Марш настоящим лордом-командующим? Вверенное ему хозяйство было в идеальном порядке, и он сносно владел мечом — мало кто мог посрамить его, но он не был настоящим воином и лидером, таким, как Бенджен… Неужели мейстер Эйемон заранее готовил его к этой ноше?.. — У нас достаточно припасов и оружия, чтобы отразить любую атаку, мейстер. Вы можете не сомневаться. В нескольких местах Стена, правда, требует починки, как и заброшенные замки, но ходы там завалены и заморожены. Когда у нас будет достаточно людей, я отправлю отряды для ремонта. Но, уверен, у нас ещё полно времени… даже если вы правы. — Он окинул их всех таким взглядом, словно едва сдерживался, чтобы не назвать их всех свихнувшимися. — А теперь прошу меня извинить. Как вы верно заметили, я пока что замещаю лорда-командующего, и у меня достаточно много дел. Он вышел из комнаты, и они смотрели ему вслед, не проронив ни слова. Первой вдруг заговорила Лилли: — Он что, думает, что Иных можно остановить окороками и обыкновенными мечами? — Он нам не верит, вот и всё, — процедил Джон. — И даже последнему письмо Торне не верит, думает, что это всё сказки. Без Бенджена мы обречены. Невидящий взгляд мейстера Эйемона был обращён к Лилли. Она заметила его и, смутившись, склонилась к ребёнку, выпроставшему кулачки из одеяла. — Ты права, дитя. И, боюсь, Джон тоже прав. Нам остаётся только молиться о скорейшем возвращении Бенджена. — И о том, чтобы он вернулся самим собой, — шепнул Джон, не в силах отогнать давнее воспоминание о мёртвых руках Отора, торчащих из рукавов чёрного дублета. Он понятия не имел, откуда взялось это дурное предчувствие, но оно было слишком сильным, стало почти уверенностью за эти мгновения, пока он смотрел в спину Боуэну Маршу. Бенджен был там, где любые молитвы ничего не стоили. Только огонь.

***

Войско растянулось на добрых несколько лиг: последние люди прибудут в лагерь, когда уже скроется солнце, и холмы расцветут оранжевыми цветами костров, а над палатками потянется добрый дух похлёбки и жареного мяса. Робб с удовлетворением и трепетом оглядывал своё шумное войско. А ведь это только примерно половина людей, которые собирались отправиться с ним на юг, чтобы спросить с Джоффри Баратеона за бесчестье и преступление. Здесь, в стороне от Королевского тракта, примерно на середине пути из Торрхенова Удела в Барроутон они подождут Толхартов и людей леди Барбри Дастин — хотя на слишком многочисленное войско из Барроутона Робб не рассчитывал — и воинов Златотравья, которых должен был привести Роннел Стаут; кроме того, было условлено, что их нагонит отряд Робара Слейта из Чёрной Заводи. Из трёх сыновей Донелла Слейта его первенец и наследник Робар был единственным помазанным рыцарем, и Робба удивил такой выбор. Сможет ли сир Робар биться с людьми, которые чтут одних с ним Богов и, может быть, сиживали за одним с ним столом в Королевской Гавани, где он принял помазание после двух лет службы лорду Эддарду? В храбрости ему не откажешь, но в войске Робба было мало людей, чем-то близких к южанам, и Робар был одним из них; Робб бы предпочёл, чтобы людей Слейтов возглавил Рикард, второй сын, с которым они дружили в юности. Но в Чёрной Заводи решили по-другому, и Роббу придётся принять это. Они возложили на него корону, и он был их королём — но не хозяином. — Не передумали? — Русе Болтон подошёл к нему и уставился в костёр; пламя странно отражалось в бледных глазах лорда Русе. Робб остался сидеть, протянув руки к костру, но внутренне напрягся. Болтоны были одними из самых богатых и влиятельных его вассалов, и с ними приходилось считаться, но от Русе Болтона его порой бросало в дрожь. Было в этом человеке что-то почти сверхъестественное, отталкивающее, и Робб искренне сожалел о недавней кончине его единственного сына Домерика, пошедшего явно не в отца. Вот кого он предпочёл бы видеть в своём войске, а вовсе не Русе. Но и здесь ему выбирать не приходилось: у Болтона больше не было сыновей, если не считать какого-то бастарда, о котором ходили странные и противоречивые слухи. Вот уж с кем Робб точно не желал связываться. — А должен? — Робб поднял на него глаза. Подошедший Жойен, видимо, слышал их разговор, потому что на обычно невозмутимом лице его мелькнуло недоумение и осуждение. — Нет, полагаю. — Болтон пожал плечами. Вышитый алыми нитками на дублете ободранный человек странно и жутко шевельнулся, будто ожив на миг в неверном свете костра. Робб напомнил себе, что много веков до того, как стать покорными вассалами Старков, Болтоны сдирали с них кожу. Ему стоит держать ухо востро. — Просто это ваш первый большой поход — и сразу же против родича и сильной армии Ланнистеров и всего юга. — Вы полагаете, что всего? — Полагаю, что у лорда Тайвина есть достаточно рычагов, чтобы привлечь в свои ряды всех мало-мальски значимых лордов. А те, что помельче, переметнутся из страха. А на что можем рассчитывать мы? Увы, лорд Ренли мёртв, а с ним ещё можно было договариваться. Про себя Робб удивился, что Русе Болтон осведомлён о таких тонкостях — включая то, чего можно ожидать от Ренли Баратеона. Что ж, гибель Ренли стала для него сильным ударом по многим причинам, хотя он никогда особенно не полагался на поддержку Штормового Предела. И, конечно, теперь от Станниса её и вовсе не стоило ждать. — Думаю, король Джоффри понимал это так же хорошо, как и мы с вами, милорд, — сухо заметил он. Он не боялся обвинить своего зятя: у него не было почти никаких сомнений в виновности Джоффри, к тому же, он порвал с ним все связи — так что не стоило беречь обрывки. — Придётся нам довольствоваться теми союзниками на юге, которых мы сможем найти. — Думаете, такие найдутся? — Обычно бесстрастное лицо лорда Русе заметно оживилось от удивления. Робб улыбнулся. — Придёт время — и вы всё узнаете, милорд. Не будем гневить Богов слишком дерзкими ожиданиями. Русе молча поклонился и удалился туда, где разбивали яркий розовый шатёр под жутким знаменем Болтонов. Робб тихонько выдохнул и тут же услышал, как рядом посмеивается Жойен. Младший брат Миры так редко смеялся, что Робб даже не нашёл в себе сил разгневаться на него. — У меня мороз по коже от этого человека, — признался он. — Если Богам так нужно было прибрать кого-то из Болтонов, почему это стал Домерик, а не Русе? Смех оборвался, Жойен сделался серьёзным. — Потому что здесь почти наверняка обошлось без Богов, всё сделали люди. — То есть? — Он нахмурился. — Люди болтают всякое, — неопределённо сказал Жойен, пожав плечами. — Едва ли ты захочешь этим заниматься на пороге такого невиданного похода. — Но я должен. Я ведь их король. — Прежде всего, тебя короновали, чтобы ты повёл их за местью. Так сделай это. Домерик Болтон мёртв, даже если ты распустишь своё войско и станешь заниматься его смертью, он не воскреснет. А что ты хотел сказать, когда говорил, что придётся довольствоваться теми союзниками-южанами, какие будут? — В болотно-зелёных глазах мелькнул интерес. Робб машинально коснулся того места, где под дублетом и рубашкой у самого сердца хрустнуло письмо от его деда Хостера Талли, в котором тот ещё раз обещал ему свою поддержку и верность. Вместе с Риверраном под его знамёна вставали все лорды Речных Земель — если верить лорду Хостеру, так было решено ими всеми. Это позволит им на равных соперничать с тем войском, которое может собрать Джоффри, к тому же, уход Речных Земель значительно ослабит королевство. Мейстер Лювин поднёс ему это письмо в последние мгновения в Винтерфелле, когда Робб уже поставил ногу в стремя, и Робб считал это счастливым знаком, благословением Богов. Следующее письмо от матери и, может быть, Брана, принесёт ворон в Торрхенов Удел, и завтра или послезавтра оно будет у Робба. А дальше… если Боги будут благосклонны, следующее послание из дому он получит в Риверране. Мать знает, когда стоит отправить ворона, а Мире он запретил писать. По прошествии этих нескольких дней пути, наполненных встречами, странными приёмами в палатке и у костра — каждый день Робб приглашал на ужин как минимум одного из своих знаменосцев, а то и нескольких — мелких неурядиц, повседневных деталей, о которых совсем не думалось в Винтерфелле, и иногда — сомнений, он почти не думал о Мире. Дни проходили в заботах и планах, ночи оставались тревоге. Ступив на Королевский тракт ради Мирцеллы и детей, он думал о них так часто, как никогда. Но иногда против его воли в его мысли врывалась Мира. Робб старался не думать о ней, гнать прочь любые сомнения и сожаления; он был стократно прав, оставив её дома, Брану, не поддавшись её чарам и собственным чувствам, он явил благородство и сдержанность, делающие честь его отцу. Именно таким воспитывал лорд Эддард своих сыновей. Но потом — иногда — Робб вспоминал, что его отец был неверен его матери; пусть лишь однажды, но от этой таинственной связи родился Джон. Джон, в свою очередь, нарушил клятву, данную Ночному Дозору. Выходит, сам Робб был ничуть не хуже мужчин, которых знал благородными и честными, которыми восхищался. Маленькие слабости были не чужды никому, и всякое человеческое существо стремилось к счастью… Робб был вынужден признать: ему не хватало Миры. Она умела обращаться с оружием и была достаточно мудрой, чтобы быть хорошим советчиком. Он мог бы взять её в поход, не возбудив подозрений ни в ком, кроме, быть может, Брана, чей задумчивый взгляд проник в самую его душу, прочтя все его тайны, как одну из книг мейстера Лювина. Он мог бы… Он был королём, в конце концов, ему было позволено всё в этих землях. Он мог бы найти тысячу оправданий, если бы взял её с собой, позволив им ещё хоть немного насладиться обществом друг друга, ведь очень скоро он снова воссоединится со своей женой и будет верен ей до конца своей жизни. Однажды он едва не отправил ворона с письмом, повелевающим Мире прибыть в лагерь. Он изобрёл достаточно весомый повод, но мгновенно передумал, лишь встретившись взглядом с Жойеном. Брат Миры дружил с Браном — насколько это было возможно для Брана, становившегося с каждым днём всё более отстранённым — и, возможно, это стало причиной некоей схожести между ними. Они не были похожи чертами лица или фигурами, но в выражении лиц и взглядах было это странное одинаковое смирение и такая же странная, почти обречённая уверенность. Заметив это впервые, Робб понял и то, что Жойен, так же, как и Бран, легко читает в его сердце. Тогда он смял письмо, которое уже готов был отдать Гавену Гловеру для отправки и просто сказал: — Я хотел призвать твою сестру к себе. Ни один мускул не дрогнул на лице Жойена тогда. — Зачем? — Мне не хватает её. Её… советов, — добавил он быстро, смутившись. Не так-то легко признаться в прелюбодеянии, даже в том, которое он совершил лишь в мыслях и только немного — наяву. Едва ли Мира стала бы рассказывать о поцелуях Жойену, но у Робба возникло неприятное чувство, что Жойен знает. Отвратительное чувство, учитывая, что он был королём. — Мира сильная, но её сила нужна в Винтерфелле. Твоей семье предстоит немало испытаний, мой король, не лишай её опоры. А советами помочь тебе могу и я. И это была правда: в мудрости Жойен едва ли уступал Мире, а всё остальное, о чём мечталось ему в редкие минуты одиночества, порицалось Богами и людьми. Может быть, не всеми людьми, но лорду Эддарду это бы точно не понравилось. — Итак, — он снова приложил пальцы к груди, ощущая податливость пергамента под дублетом, — когда мы доберёмся до Рва Кейлин, я отправлю ворона в Риверран. Мой дядя, лорд Эдмар Талли будет ждать нас в Близнецах. Там начинаются земли моего деда, а кроме того мы должны будем познакомиться с самыми влиятельными знаменосцами Талли. И понравиться им. Он вздохнул. Жойен выжидающе смотрел на него. — Я буду вынужден отдать им Арью, — с тяжёлым сердцем признался Робб. — Если, конечно, — добавил он, — она ещё жива, и мы однажды найдём её. Жойен молчал, в глазах его мелькнуло удивление, но Роббу на миг показалось, что это Мира смотрит на него удивлённо и недоверчиво. Что бы сказала она, узнай, что он собрался неволить свою сестру, отдать её в чужой далёкий дом, оторвать от Севера? Даже его отец не смог заставить Арью выйти замуж против её воли, а уж желающих породниться с десницей короля было хоть отбавляй. Отец не смог, но ему — придётся. Хостер Талли оговаривал это в письме особенно тщательно, указывая, что это условие Фреев и оно обязательно, а иначе нельзя быть полностью уверенным в их лояльности. Конечно, писал также его дед, это условие не из трудновыполнимых, если только Арья жива, и не будет стоить Роббу почти ничего. Может быть, для него, выдавшего в своё время дочерей по собственному выбору, в этом деле действительно ничего не казалось сложным. Однако лорд Хостер видел Арью ещё малышкой, а потом, в последний раз — на свадьбе Сансы и Джоффри, где отец едва ли не силой и угрозами заставил Арью быть милой и улыбчивой маленькой леди. Теперь отец был мёртв, а никто в целом свете не имел на Арью такого влияния. Робб понятия не имел, как заставить сестру быть покорной. Похоже, покорность вовсе не была свойственна северянкам. Он вспомнил Миру, Игритт, леди Мейдж Мормонт и её дочерей, три из которых сопровождали его в этом походе. И Арья была плоть от плоти Север, а значит, такой же непокорной. Только лишь Санса, будто в утешение их матери, была вежливой, мягкой и учтивой, какой и полагается быть настоящей леди. При мысли о Сансе Робб ощутил укол боли. Было в том письме от деда ещё кое-что, кроме условий преданности от Фреев. — И кто же жених? — спросил Жойен, отвлекая Робба от мыслей о Сансе. Робб невесело усмехнулся. — Что ж, тут я волен выбрать для сестры одного из неженатых сыновей старого Фрея. У него их, как я понимаю, хоть отбавляй. — Несколько долгих мгновений он смотрел на друга. — Мира не позволила бы мне так поступить с Арьей, не так ли? Сама Мира в своё время по доброй воле пошла за калеку. Даже если после она и пожалела об этом, это было её собственным решением. Жойен посмотрел на него непонимающе. — Мира признала тебя своим королём, как и мы все. А в своих сёстрах ты волен и как король, и как старший брат. Конечно, с Арьей могут возникнуть… трудности. Но, думаю, такая участь постигла бы любого, кто стал бы навязывать ей нежелательного жениха. Но Мира, будь она здесь, только помогла бы тебе. Или помогла бы придумать выход, но уж точно не стала бы осуждать. В этом Робб сомневался. Мира тоже была достаточно своенравной, чтобы прямо сказать ему, что думает об этом, а едва ли она бы одобрила. Но что говорить? Её здесь не было, и посоветоваться с нею или попросить о помощи было невозможно. Если… когда он встретится с Арьей, ему придётся одному выдержать этот непростой поединок. — Есть ещё кое-что. Санса больше не королева Джоффри. — То есть как это? — Верховный септон освободил Джоффри от данных моей сестре клятв. — Робб в ярости сжал кулаки. Об этом тоже писал лорд Хостер в своём письме. Но Робб, прочтя, сперва не поверил своим глазам, а после… У него просто не хватило духу, чтобы напоследок сообщить матери эту весьма неприятную новость. Пусть он терпеть не мог Джоффри, он был венчан с Сансой по всем законам Богов и людей, пусть и по законам чужих для Робба Богов… Но для его родителей это было важно, особенно для матушки, чрезвычайно довольной тем, как высоко взлетела её дочь. Никто не думал тогда, что падать после будет так больно. Разводы в Вестеросе были редки, и, какими бы ни были их видимые причины, на самом деле за этим всегда стояло желание мужчины избавиться от опостылевшей жены. На долю же женщины выпадали позор и сомнительная перспектива найти убежище в родительском доме или среди Молчаливых Сестёр или септ. Меньше всего Робб желал такой судьбы собственной сестре. Тем более что в случае Сансы это означало, что она оставалась одна, брошенная и бесправная в логове врага, на милость ублюдка Джоффри и его жестокосердной матери. Всякий раз, когда он думал об этом, у Робба сжималось сердце; Арья могла постоять за себя, но не тихая, женственная, ранимая Санса. Боги, пусть они не потеряют хотя бы друг друга! Хотя надежды на это было мало. Поэтому Робб и не стал рассказывать матери о разводе Джоффри, когда она подошла в последний миг перед его отъездом, чтобы благословить его, поцеловать и пожелать счастливого пути, победы и скорого возвращения. Мать и без того слишком много плакала об отце, теперь о нём, он не хотел, чтобы она плакала из-за поруганной чести Сансы и её ещё более шаткого, чем им всем представлялось, положения. Он найдёт сестёр, заставит Джоффри ответить за смерть отца и надругательство над Сансой, и тогда только сможет поведать обо всём своей леди-матери. — Я не могу оставить это просто так. И не хочу. — Он посмотрел на свои стиснутые кулаки. — Джоффри ответит за всё то зло, которое причинил моей семье. — Боги да помогут нам, — пробормотал Жойен. — Джоффри, должно быть, совсем рехнулся. Власть ударила ему в голову — не иначе. Будь король Роберт жив, он бы не посмел даже подумать об этом. — Будь король Роберт жив… Тогда бы жил и его отец, и Ренли Баратеон, и ещё много славных людей, которые уже были мертвы или погибнут в скором будущем. Скольким людям Джоффри Баратеон подписал приговор своим безрассудством, жадностью и низостью? Робб посмотрел на свой лагерь, освещённый теперь, когда день почти угас, лишь светом костров. Люди варили еду, чистили оружие, кормили лошадей, переговаривались, смеялись — а где-то вдалеке уже неслась хмельная песня. Сколько из них не вернутся домой? Он сделает всё, чтобы их было как можно меньше, и всё же… Может быть, погибнет Жойен, а может и он сам? Робб тряхнул головой и снова уставился в костёр. Говорят, жрецы Красного Бога, правящего душами где-то за далёким морем, умели видеть будущее каждого человека в пламени. Что бы огонь сказал ему? Он хотел бы знать, увидит ли ещё малышку Кейтилин, возьмёт ли на руки ребёнка, которого носила Мирцелла, увидит ли блеск глаз и улыбку Миры?.. Но его Боги, в отличие от заморского божества, были молчаливы, и не отвечали ни в пламени, ни в шуме ветра, ни в плеске воды. Или же они не ведали будущего, оставляя всё на волю самого Робба, его меча и верных людей? *** Он узнал его сразу же и возблагодарил Богов за то, что именно его поставили патрулировать Стену в эту ночь. Пошатывающаяся одинокая фигура внизу могла быть только дядей Бендженом. Джон узнал и, опередив всех своих побратимов, приложил рог к губам, заставив его взвыть хрипло и тяжело в промёрзшем воздухе. Один раз. — Он вернулся один, — тяжело сглотнув, Гренн опасно наклонился вперёд, рассматривая мнущегося у ворот человека. — А уходило их десятеро. Джон не желал думать о других девяти дозорных, о том, что с ними стало. Встретились ли они с отрядами Манса, с упырями или с самим Великим Иным из легенд, или замёрзли насмерть, или погибли от лихорадки — всё это было неважно сейчас. Потом он расспросит Бенджена и погорюет с ним и с остальными, как положено… Но сейчас он, как полагается верному стюарду, отведёт лорда-командующего в его горницу, напоит горячим вином с пряностями, разожжёт огонь в очаге и уложит дядю в постель. Рассказы — а они, несомненно, будут горькими — могут подождать и до утра. Они и без того слишком долго ждали новостей. Самое главное, что то, чего он боялся все эти дни, а больше всего после того, как они получили последнее послание от сира Аллисера, не случилось! — Ворот, Гренн! Давай живее! Ночь, а он за Стеной! Один! Я пойду и встречу его и займусь им… Вы уж тут, наверху, справитесь и без меня. Гренн и Атлас переглянулись, наблюдая, как Джон, подхватив лампу, спешит к лестнице. Ждать, пока поднимут и опустят клеть, было слишком долго, он просто не вытерпит. — Твой меч с тобой? — спросил Атлас. — Поосторожнее там. Сейчас ночь, Джон, а он за Стеной. Один. От слов Атласа, от смысла, который он вложил в эти слова, Джона пробрало морозом куда более жгучим, чем тот, который хватал его за нос и щёки. Но он запретил себе понимать Атласа, усмехнувшись. — Кажется, вы слишком часто и слишком внимательно слушали Сэма. — Ну, из нашего Смертоносного хороший сказочник. А стоя здесь, невольно начинаешь в них верить. Джон хмыкнул. Несмотря на свою застенчивость, Сэм был действительно хорошим рассказчиком. Прибавить к этому то, что в словах его не было ни слова неправды… Но Джон также знал, что Сэм нарочно делал всё для того, чтобы ему верили хотя бы простые дозорные и новобранцы, раз уж многие офицеры высокомерно отвергали любое его мнение. — Это мой дядя. Мне-то вы можете доверять. Завтра Бенджен ещё посмеётся над вашей осторожностью. Но и похвалит, Джон знал это. Он бежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, но ему пришлось замедлиться, когда он дважды поскользнулся на обледеневших ступенях. Не хватало ещё, чтобы Бенджена встретил его остывающий труп со свёрнутой шеей, потому что он имел неосторожность сверзнуться с лестницы. Когда Джон вступил в туннель под Стеной, ворота уже опускались обратно, а одинокая фигура маячила внутри. Здесь было холодно, очень холодно. А ведь зима ещё только приближалась, до истинных зимних морозов было ещё очень далеко. Но громадная глыба льда хорошо сохраняла холод даже в самые жаркие дни, когда солнце заставляло Стену снаружи исходить прозрачными слезами… У Джона застучали зубы и волосы на руках встали дыбом. Он оставил Призрака в своей келье, но до его ушей долетел отчаянный знакомый вой. Если он не доверял собственной интуиции, отчётливо предупреждающей о том, что что-то было не так, то Призраку он верил. Врываясь в туннель, ветер свистел, оглушая, а огонёк лампы освещал лишь небольшой участок перед Джоном, к тому же, постоянно трепеща и пригибаясь. От мысли, что огонь может вот-вот погаснуть Джон пришёл в ужас. Рука сама собой нащупала за спиной рукоять Длинного Когтя и потянула меч из ножен. Не так следует встречать дядю и своего командующего, но он не успел даже осознать это движение. Он монотонно переставлял ноги, и тень напротив так же молча и неумолимо приближалась. Бенджен — а Джон по-прежнему был уверен, что это он — не сделал ни одного жеста, ни одного движения, говорящего Джону, что он узнал его. Может быть, он так измучен или болен, что вот так тяжело переставлять ноги — всё, на что он способен? Вой Призрака стал звучать тише, словно отдалился. Успокоился лютоволк, или всему виной была невероятная глыба льда, нависшая над Джоном? Но в глубине души он уже знал, что дело было вовсе не в Стене, знал, но признавать не хотел. Он знал эту тишину, помнил её, она угнездилась в нём подобно зловещей птице, и ему не забыть её и до своего смертного часа… Тишина застывшего ледяного воздуха, тишина приближающейся смерти, древнего зла. И вонь тронутого тленом тела. Ему стало трудно дышать, слёзы защипали глаза. Он всё понял, но сердце не принимало, душа противилась. С трудом Джон сделал глубокий вдох, с силой проталкивая воздух. — Бенджен… — Губы его шевельнулись, но голос был едва слышным. Фигура напротив замерла, не то прислушиваясь, не то… принюхиваясь. Подняла голову, скрытую низко надвинутым капюшоном. Джон знал, что увидит, ещё до того, как лицо оказалось напротив его глаз. Видели ли упыри на самом деле или повиновались необъяснимому чутью? Лицо Бенджена почти не изменилось, стало лишь бледнее, и на щеке зияла, сочась, рана. Но глаза были ярко-голубыми, незрячими. Мёртвыми. Джон бросил взгляд на лампу, которую держал в руке. Он знал, что должен сделать — лучше других, он учил этому остальных своих братьев, но при одной мысли о том, что он должен сделать это со своим дядей, рука его задрожала. Знал Джон так же и то, что для Бенджена больше не было ни единого шанса, что пощады он не ждал и не знал, что сейчас, в этом ледяном туннеле был лишь один выбор: убьёт Джон или сам погибнет? Позволит ли тому, что больше не было его дядей, убить себя, пройти дальше, войти в Чёрный Замок и бесчинствовать там; а скольких убьёт упырь, прежде чем кто-то сожжёт его? Джон давал клятву защищать своих братьев и весь мир за Стеной от упырей и Иных, и он должен был её сдержать. Бенджен или то, что стало им, меж тем ринулся на Джона. Привычным движением, даже не задумываясь, он рубанул мечом, располосовав чёрный плащ и дублет на плече упыря, а за ними — белёсую податливую плоть. Это выглядело жутко, и Джона замутило. Утробно рыча, упырь тянул к нему чёрные руки, а пальцы больше не были тонкими и изящными, какими Джон их помнил, когда они держали меч, нож или перо, теперь они стали чёрными, раздутыми и неуклюжими. Но чрезвычайно сильными — и он не желал убеждаться в этом снова. Он снова замахнулся, отклоняясь в сторону от слепой хватки упыря, и левая почерневшая кисть отделилась от запястья, отскочила к стене туннеля. Если у него ещё оставались какие-то сомнения и надежды в глубине души, то теперь, когда Бенджен не обратил никакого внимания на потерю конечности, продолжая угрожающе двигаться к нему, они рассеялись. Джон должен был решиться во имя собственной жизни и многих других жизней. — Да простят меня Боги, — пробормотал он. — Прощай, Бенджен. По щекам его струились слёзы, тут же замерзая, в горле стоял колючий ком, но он бросил лампу в упыря. Масло растеклось по дублету и волосам его мёртвого дяди, пламя жадно охватило мечущуюся фигуру, и в туннеле стало вдруг светло, как днём. Волоча за собой ставший вдруг непомерно тяжёлым Длинный Коготь, Джон сделал несколько шагов назад, потому что упырь, даже охваченный пламенем, всё ещё пытался достать его. Бенджен метался, но горящая плоть и одежда словно стекали с него, и движения его замедлялись, словно становились всё более и более ленивыми. В конце концов, он рухнул на растаявший снег, будто груда догорающего чёрного тряпья. Только тогда Джон услышал возбуждённые голоса за спиной, обернулся и увидел своих братьев, столпившихся у входа в туннель. Он различил Старого Граната, Атласа и Сэма, кое-как протиснувшегося мимо остальных. — Он был один, — первое, что пришло ему в голову — успокоить. — Я думаю, что все они мертвы, но Бенджен нашёл способ сжечь тела, чтобы они… — ком снова стоял в горле, — не вернулись. Ответом ему было скорбное молчание. Джон утёр слёзы и в последний раз оглянулся на то, что было когда-то братом его отца. Он должен написать Роббу, только где его теперь искать? Или леди Кейтилин? Может быть, Игритт? Бенджен заслуживает того, чтобы о нём говорили, ведь он подарил милость девяти своим людям, не позволив им восстать и бродить по свету после смерти. Но ни у кого не нашлось огня для него самого. Ни у кого, кроме Джона.