***
— Встретимся в четверг? — спросил Чимин, отрываясь от чужих губ и расплываясь в улыбке, — Ты обещал мне кино. — Но до четверга еще два дня, — заметил Юнги, поправляя выбившуюся прядь волос своего парня, — Не планируешь встретиться со мной раньше? — М-м-м… Я подумаю над твоим поведением. — Засранец, — Мин в последний раз коротко поцеловал юношу, а после сделал пару шагов назад, к своему байку. — Напиши, как доберешься до дома. — Обязательно. Парень подмигнул Паку напоследок, надевая шлем, и быстро сорвался с места, оставляя после себя лишь клубы пыли. Чимин поморщился, едва сдерживая рвущийся наружу кашель, и торопливо скрылся за тяжелой дверью подъезда. В ту ночь Чимин спал неспокойно. Телефон, так и не оповестивший о пришедшем сообщении и по-прежнему молчавший, лежал рядом. Пак просыпался почти каждый час, чувствуя себя по-странному взволнованно. Его сердце билось неровно и чересчур громко в слишком тихой комнате. Противное «дудун» отдавалось неприятной болью в висках, заставляя парня думать о том, что он начинает сходить с ума и совершенно зря себя накручивает. Ночь казалась слишком длинной. Небо едва окрасилось серым, только-только светало, когда Пак резко вскочил на кровати, хватаясь за футболку в районе груди и жадно хватая ртом воздух, который будто застревал в горле и отказывался быть принятым. Легкие словно намеренно отвергали кислород, так сильно необходимый шатену. Это было похоже на внезапный приступ астмы. Вот только Чимин никогда этим недугом не страдал. Он начал хрипеть, а перед глазами все стремительно поплыло, смешиваясь в одно пятно. В попытке встать с кровати юноша с оглушительным звоном что-то разбил (вероятно, это была любимая мамина ваза), но сейчас его это совсем не волновало. Чимину не хотелось умирать в свои двадцать один. Ему хотелось прожить долгую счастливую жизнь, полную ярких моментов, насквозь пропитанных теплом. Он хотел видеть, как повзрослеет его горячо любимая сестричка, хотел, наконец, согласиться пожить с Юнги и уговорить его съездить к морю. Завести общую собаку или кота, обнять его еще миллионы раз и услышать тихий голос, шепчущий на ухо одно лишь слово. Чимину не хотелось умирать в свои двадцать один. Так нелепо, неожиданно и без всякой возможности попрощаться с близкими. Совершенно одному в пустой квартире. Как скоро его тело найдут? Что скажет Юнги, когда узнает? Они ведь собирались сходить в кино в четверг! Ноги отказались держать его, заставляя осесть на пол, в десятки осколков. Чимину не хотелось умирать в свои двадцать один. Но он чувствовал, что умирал. Где-то в ворохе одеял завибрировал телефон, оповещая о входящем звонке. Но Пак этого уже не слышал. Он не чувствовал боли от впившихся в его тело осколков, не замечал кровоточащих ранок и хлопка входной двери. Он больше не мог держать глаза открытыми, и даже его мысленные крики утихли. В комнате резко стало слишком тихо. Мать, вернувшаяся с ночной смены, заглянула к нему спустя три минуты. И ее сердце тут же ушло в пятки.***
Стойкий запах медикаментов уже, кажется, въелся в легкие женщины. Больничный коридор был практически пуст, исключая изредка проходящих мимо медсестер. Миссис Пак не спускала глаз с белоснежной двери, за которой находился ее единственный сын. Материнское сердце никак не могло успокоиться, чувствуя беду. К тому же, она не могла дозвониться до Юнги уже двадцать минут. Дверь палаты резко раскрылась, выпуская наружу доктора. Сопровождающая его медсестра быстро засеменила прочь, оставляя его наедине с Минхи. Пак вскочила на ноги, одергивая платье и устремляя на мистера Чхве выжидающий взгляд, полный надежды на лучшее. — Как давно вы виделись с его соулмейтом? — спросил мужчина, поправляя сползающие на нос очки. — С Юнги? — непонимающе переспросила Минхи, заламывая свои идеальные брови и слегка закусывая пухлую нижнюю губу. Абсолютно такую же, как у Чимина, — Вчера утром. Какое это имеет отношение к моему сыну? — Мне очень жаль, Минхи-ши. — Что с моим ребенком? — Боюсь, с его соулмейтом случилось несчастье. Их связь разорвалась слишком резко, поэтому ваш сын сейчас здесь. Его состояние стабильно, но мы не знаем, когда он сможет придти в себя. Ему нужно время на восстановление, — доктор говорил медленно и вкрадчиво, но женщина все равно не понимала, что происходит. Ее слегка влажные глаза судорожно бегали по лицу напротив, стараясь найти ответ. Но его не было. — Постойте, что значит, связь разорвалась? Как такое может быть? — Связь рвется только в двух случаях, Минхи-ши. Когда один из соулмейтов отвергает существование другого, не принимает его. И…когда он умирает. — Нет, — сорвалось тихое с губ. Пак упала на диванчик, на котором сидела до этого, отказываясь принять услышанное, — Этого не может быть. — Соболезную, — мистер Чхве сжал плечо женщины в поддерживающем жесте, — Вы можете навестить сына, но ненадолго. Госпоже Пак потребовалось несколько долгих минут для того, чтобы взять себя в руки и, наконец, зайти в палату. Смотреть на Чимина без боли в сердце и слез на глазах было невозможно. Шатенка как можно тише присела на стул рядом с больничной койкой, будто боясь нарушить покой юноши, и взяла его за руку, слегка сжимая в своей. — Все будет хорошо, Чимин-а, — проговорила она, стараясь проглотить скопившийся в горле ком, чтобы звучать уверенно для своего ребенка, — Мы со всем справимся, дорогой.***
Чимин всегда жил на полную катушку. Он действительно умел веселиться, грусть на его лице можно было увидеть крайне редко, и, даже если она давала о себе знать, хватало одного крошечного поцелуя в нос для того, чтобы на губах парня расцвела улыбка. А Юнги умело этим пользовался, не давая Паку много времени на печаль и тоску. Заливистый смех шатена не мог проигнорировать ни один человек - будь то близкий друг или случайный прохожий. Пак Чимин был душой каждой компании, ему везде и всегда были рады. Этот парень, как никто другой, обожал свою жизнь. Именно поэтому видеть его прикованным к постели было дикостью. Это казалось чем-то из ряда вон выходящим, неудачной шуткой, ошибкой, но никак не суровой реальностью. Реальностью, в которой мать юноши каждый вечер проливает сотни слез, моля Бога о милости. Реальностью, в которой даже маленькая Черён перестает улыбаться, потому что старшего брата нет рядом. Реальностью, насквозь пропитанной болью. Реальностью, в которую не хочется возвращаться. Чимину кажется, что он совершенно точно умер. Иначе и быть не может. Темнота сдерживает его в своих объятиях, не давая выбраться и сбежать. Кроме нее нет ничего. Идеальная пустота, словно во всем мире наступила беспроглядная ночь, все звезды разом погасли и в этот же миг исчезло все существующее. Кроме Чимина. Хотя, существует ли он? Он не может с уверенностью ответить на этот вопрос, как и не может пошевелиться. Он ждет, сам не знает чего. Наверное, того, когда темнота, от которой уже тошнит, поглотит его, превращая в пыль. Хотя реально ли это? Быть может, это его наказание за грехи, которые он когда-либо совершил, и расплатой является пребывание в вечной ночи наедине с самим собой. Пак не знает, сколько прошло времени, и не помнит, как вообще здесь оказался. В какой-то момент кто-то будто выключил свет и включать его не собирался. Он предполагает, что прошло уже достаточно часов, а может и дней, прежде, чем до него доносится приглушенный голос. Если бы Чимин мог, он бы вскочил на ноги от неожиданности и принялся бы вертеть головой в разные стороны, дабы понять, откуда доносится шум. Он настолько привык к тишине, что какой-то звук показался ему лишь игрой воспаленного разума. Однако, сердце его забилось часто и громко, гулким звоном отдаваясь в ушах. Но ведь он умер, и сердце его уж точно не должно отбивать какой-то только ему известный ритм. Или же это тоже игра? В следующий раз он отчетливо услышал свое имя, отчего в его груди нещадно заболело. В глазах защипало от наворачивающихся слез, а невидимые тиски будто медленно начали спадать с его тела. Через секунду Чимин начал глотать слезы, сворачиваясь в позу эмбриона в месте, именуемом как «ничто». Слегка хриплый голос не замолкал. Хотя Пак и не мог разобрать слов, он почувствовал охватившее его невероятное облегчение. — Юн...ги… — сорвалось с его губ, пока он пытался встать, — Юнги. Глаза заболели от слишком яркого дневного освещения, к которому нужно было еще привыкнуть после такого долгого нахождения в темноте. Чимин чувствовал себя так, будто всего его кости покромсали в мелкую крошку, после запихнув в его тело, словно в мешок. Каждая его клеточка, каждый миллиметр отдавал пульсирующей болью, терпеть которую было практически невозможно. Но невыносимее всего болело его запястье. Сил на то, чтобы поднести руку к своим глазам не было, как и на то, чтобы держать их открытыми хотя бы пару минут. Прежде, чем он вновь погряз в пучине тьмы, дверь в его палату открылась, впуская мать с сестрой. Он шумно выдохнул, прохрипев при этом что-то едва напоминающее «мама», и отключился. В следующий раз он очнулся уже поздним вечером. В ушах неприятно звенело, отчего Пак слегка нахмурился. На его лице больше не было кислородной маски, и боль казалась не такой сильной. Потолок расплывался перед его глазами, но уже спустя несколько секунд Чимину удалось сфокусировать свой взгляд. — Милый, — голос матери донесся до него откуда-то слева, и только после этого он заметил, что в палате не один. Осунувшееся лицо, обрамленное несколькими локонами, выбившимися из аккуратной прически, оказалось на слишком близком расстоянии. Женщина поцеловала парня в щеку, и он ощутил на ней влагу. Это были не его слезы, нет. Госпожа Пак торопливо принялась стирать мокрые дорожки с щек, пока ее дрожащие губы формировались в робкую улыбку. Ее стеклянный взгляд невозможно было оторвать от бледного, ничего не понимающего сына. Рука с тонкими аристократически прекрасными пальцами нащупала его слегка пухлую ладонь, несильно сжимая в своей. Пак невольно вспомнил руки Юнги, и сердце его налилось внезапной тоской. Он был рад видеть мать, безусловно. Однако, вместе с ней ему хотелось бы увидеть и Мина. Последние события медленным потоком всплыли в его голове. Сколько прошло времени? Что с ним произошло? Он неизлечимо болен? — Мама… — с большим трудом, на грани слышимости проговорил он. — Да, дорогой? — Минхи сжала его руку в своей чуть сильнее, после прижимая прохладную ладонь к своим губам. Чимин обратил внимание на тугую повязку на его запястье и тонкий проводок от капельницы, тянущийся к предплечью. — Я жив? — рой из вопросов заполонил его мысли, но с языка почему-то сорвался именно этот, до невозможности нелепый, ведь и так было ясно, что да. Он жив. — Конечно, жив, Мин-и. Вне всяких сомнений. — Где Юнги? Теплая, но сдержанная улыбка дрогнула. Неловкая тишина воцарилась на 30 секунд. Чимин считал, глядя на мать и пытаясь проанализировать ее эмоции. Огладив костяшки чиминовых пальцев и на мгновение опустив взгляд, женщина, наконец, заговорила. — Юнги здесь сейчас нет, солнце. — А… — Тебе нужно отдыхать, — перебила она, пресекая любые возможности на новые вопросы, — Черён ждет меня, я не могу оставить ее. Мы зайдем к тебе завтра, хорошо? — Конечно, — согласился Чимин, чувствуя усталость, несмотря на то, что он, по-видимому, пробыл без сознания довольно много времени. — Доктор Чхве заглянет к тебе, — Минхи вновь поцеловала его в щеку и ушла прочь, оставляя парня в одиночестве. Снова. Чимин никогда не жаловался на свою жизнь. Даже если он был чем-то недоволен, он просто воспринимал все, как само собой разумеющееся. Но сейчас ему как никогда прежде хотелось сделать это. Стены, окружающие его, неимоверно давили, заставляя ровное дыхание сбиваться из-за время от времени накатывающего страха. Может ли он считать себя вернувшимся с того света, или же стоит воспринимать произошедшее, как долгий и не самый приятный сон? Он не знает ответа ни на один вопрос, и с уверенностью может сказать лишь то, что он жив. Видимо, судьба любит его, раз он по-прежнему может дышать. Даже если она допустила его попадание сюда, она оказалась милосердной, не дав ему погрязнуть в вечном море тьмы. Так он думал. Юнги не пришел ни на следующий день, ни даже в день его выписки. Мать избегала разговоров о нем, каждый раз переводя тему или делая вид, что не расслышала вопроса. Никто не упоминал Мина, никто не говорил о причинах его, Чимина, нахождения в больнице. В свой последний день пребывания в белоснежных стенах, проснувшись, он обнаружил на тумбочке одинокую алую розу. Его сердце сжалось в предвкушении, воспринимая цветок, как знак скорой встречи с предназначенным.***
Оказаться в своей комнате было самым приятным ощущением. В этот момент Пак почувствовал себя свободным ото всех проблем. Он бегло окинул родную комнатушку взглядом, вдыхая полной грудью. Он, наконец, дома. И для полного счастья ему не хватало лишь одного конкретного человека. Первым делом Чимин переоделся, так как больничный запах будто насквозь пропитал собой его вещи, и бросился на поиски своего телефона. Тот нашелся под подушкой, но был полностью разряжен, поэтому шатену пришлось потратить время на то, чтобы отыскать зарядное устройство. Пока смартфон подзаряжался до того уровня, когда сможет хотя бы включиться, юноша завалился на кровать, уставившись в потолок. Почему Юнги не давал о себе знать столько времени? Чувство тревоги не заставило себя долго ждать, но Пак лишь отмахнулся от неутешительных мыслей, успокаивая себя. Повязка на запястье в этот момент почему-то стала казаться слишком тугой. Недолго думая, Чимин развязал ее, отбрасывая ненужные бинты на тумбочку, и замер. На месте красивых аккуратных букв, складывающихся в привычное «Мин Юнги», он увидел тонкие шрамы, в которых можно было узнать все то же имя. Тревожный звоночек зазвенел где-то в груди, ведь он прекрасно знал, когда это случается. Его метка начала исчезать. Он не мог поверить своим глазам, пытаясь избавиться от этого видения, потому что его Мин Юнги не мог умереть. Его хен, его первая любовь, его надежда и опора. Не сейчас. Руки сами тянутся за телефоном, сами включают его и набирают вызубренный наизусть номер, а потом бросают его в стену после услышанного механического голоса, оповещающего о том, что такого номера не существует. Чимин держится за собственное запястье и истошно кричит, глотая горячие слезы, нескончаемым потоком хлынувшие из глаз. Он отбивается от рук матери, сидя на коленях на полу, и громко зовет Юнги по имени, просит сказать, что это шутка, просит вернуться к нему. Ему было страшно умирать, он прекрасно помнит это чувство, помнит это сильное желание зацепиться за жизнь любой ценой. Но сейчас ему страшно жить. Страшно жить без него. Материнские объятия ничуть не успокаивают, не греют. Паку хочется других рук, другого человека прямо сейчас. Но он не придет. Он понимает это слишком поздно. Понимает, что не ощущает привычной связи со своим соулмейтом, понимает, что ответа на его зов нет. Он продолжает задыхаться от слез и от собственного бессилия. От боли, которая не сравнится с той, что он ощущал ранее. От тоски. От охватившего его одиночества. И пусть он вовсе не один в этот миг. Чимин чувствовал себя так, будто сердце вырвали из его груди и бросили на съедение одичавшим собакам. Но оно бьется прямо сейчас под ребрами, причиняя Паку еще большую боль. Оно бьется, но оно умерло вместе с человеком, которому на самом деле принадлежало. Окружающий юношу мир потерял все свои краски, становясь серым и невзрачным. Судьба перестала быть благосклонной. Или же она никогда такой не была. Злодейка дождалась нужного момента и нанесла смертельный удар. И избежать его не было возможным, ведь все в этой вселенной подчиняется лишь ее правилам. И никто не может им противостоять.