Бессонница

      Гермиона с трудом перевернулась со спины на бок, не сдержав жалобного стона. Ее тошнило, дрожащее от макушки до пят тело ныло сквозь онемение, а мышцы то и дело разражались болезненной пульсацией. За закрытыми веками пересыпались оранжевые искры. Она уже видела такое, но никак не могла вспомнить, где именно. Крик, вспышка, испуг, боль, тьма. Какое-то проклятье. Да, в нее попали проклятьем.       Реальность рухнула на нее мгновение спустя. Гермиона открыла глаза. На пустом сером небе не было солнца, и все же оно ослепило ее, снова погрузив во мрак, из которого пришлось выбираться с таким трудом. Она присела, вцепившись пальцами в густую гриву жесткой травы. Ее окружал лес, дикий и безмолвный — тысячи стволов и миллиарды ветвей, оплетающих все видимое пространство. Она взглянула вниз и у своей правой ноги, обутой в рваный кроссовок, увидела надломленную палочку. Она вскрикнула, дав отчаянию вырваться наружу, испуганно зажала себе рот, подтянула бесполезную палочку левой рукой и зажала в исцарапанной ладони. Случившееся наползало на нее медленно и неотвратимо, как осенние сумерки. Они остались в лесу вдвоем, потому что Рон их бросил. Потом пришли егеря: кто-то из них сглупил и произнес имя Волдеморта. Это почему-то удивляло: Гермионе казалось, что Волдеморта уже не должно было быть. Как будто… Как будто война закончена и негодяй умер. Она наклонилась вперед, выставляя перед собой руки, чтобы не удариться лицом оземь, встала, обернулась и поняла, что война действительно закончилась. Вот только не так, как всем им хотелось.       Гарри лежал ничком прямо перед ней, и из-под его тела расползалась черная в сером свете лужа крови. «Это все вина Рона, — подумала Гермиона рассеянно. — Если бы он не ушел. Если бы он только остался с нами…». Палочка заискрила в ее сжатой руке. В ту же секунду кто-то или что-то рвануло ее за шиворот, протаскивая сквозь толщи черных облаков. Она смутно различила голоса, чей-то крик, кажется, ее звали по имени, а потом…       А потом снова опустилась непроницаемая темнота. Она стояла в гостиной мэнора. Лицо жгла маска. Тяжелая мантия давила на голову и плечи, сковывала руки, но даже сквозь слой ткани она ощущала могильный холод, исходящий от Волдеморта. Ублюдок был совсем рядом с ней, в трех шагах. Тошнотворная фигура, жуткая до гротеска, вкручивалась в глаза. Перед ним на коленях стояли Нарцисса и Драко: бледные, исхудалые, дрожащие. Лица с пятнами засохшей крови застыли в безысходности. Все в ней восставало против этого зрелища, желание прекратить его во что бы то ни стало, любой ценой поднималось из глубины души, но она ничего не делала. Ничего — стояла и смотрела.       — Давай же, — прошелестел чешуей по каменным стенам голос, лишь отдаленно напоминавший человеческий. — Ты знаешь, что нужно делать и что случится, если ослушаешься, не так ли?       Ее правая рука, сжимавшая чужую, непослушную, неудобную палочку, дернулась, будто обретя собственную волю. Она всмотрелась в черты их лиц, которые теперь казались ей незнакомыми, будто собранными из обрывков смутных воспоминаний.       — Круцио, — услышала она, и заклинание отдалось в ее груди смесью боли и освобождения. Твоя вина. Твоя вина. Пусть так и будет. Вспышка ослепила ее на миг, и у цветных пятен, которые еще долго расцвечивали темноту, был странный горький вкус какой-то травы.       Проснувшись снова, она долго пыталась отдышаться. Приснится же такое дерьмо! До чего же ужасны эти проклятые сны. Она и так часами не может уснуть, а когда засыпает, приходит пора вставать. Если бы можно было выпить снотворное или зелье сна без сновидений, но она не должна — тогда Кэтти нельзя будет ее молоко, а она ни за что не станет пичкать свою малышку смесью. Рон сонно пробормотал что-то и отвернулся. Ему снова жарко. Гермиона тихонько вздохнула. Одеяло сброшено, валяется комком на полу. Надо наложить заклинание, охлаждающее воздух — чудесное изобретение специалистов по бытовой магии, но для этого придется будить Рона, сама она не сможет, а ему рано вставать на работу. Ничего, он проснется и все сделает, если не забудет. Снова. Она задремала так хорошо и спокойно, в кои-то веки найдя удобное положение, но тут Кэтрин недовольно закряхтела и проснулась.       Через два часа Гермиона наконец была свободна: после смены подгузника и кормления она носила Кэтрин на руках, держа строго вертикально, и безостановочно похлопывала по спинке. Это выматывало, но Гермиона не позволяла себе и кроху недовольства: она выполняла свой материнский долг. Опустив утихший свёрток в кроватку, Гермиона улыбнулась сквозь слезы усталости. Ей так хотелось чмокнуть мягкую кругленькую щечку, погладить лёгкие завитки волос, но это было всё равно что выдернуть чеку из гранаты. Она сделала несколько тщательно выверенных шагов, чтобы — только не это, Мерлин, — не наткнуться на мебель и ничего не уронить, легла в кровать возле сладко спящего Рона, сжала зубы, проклиная ноющую спину, закрыла глаза, подтянула к животу замёрзшие ноги. Даже расслабиться было трудно, не то что уснуть, её мозг гудел, как перегревшийся компьютер. Ничего, ничего, ни-че-го…       И снова эта возня и недовольное кряхтение в кроватке. Всё стихло раз, другой, третий, снова и снова — проклятье, неужели Рон, черт его возьми, не слышит, — выдирая из оцепенения. Нет, нельзя на него злиться. Нельзя, нельзя. Он же мужчина, он и так помогает, а она просто неблагодарная тварь. Сухие глаза горят. Ему завтра на работу. Ноет спина. Молли справлялась без посторонней помощи. Джинни справляется. Её мать справлялась. Распустила тут сопли. Голова гудит.       Кэтрин прекращает кряхтеть и начинает попискивать, пока ещё тихо, но это только пока. Гермиона встаёт, расстегивает слип, морщится, вытирает Кэтрин, аккуратно придерживая пинающиеся ножки — какие же они забавные, мягкие, пухленькие — выбрасывает подгузник в мусорное ведро, наносит крем, надевает новый подгузник, застегивает слип. Ничего, малышка просто испачкалась, потому и проснулась. Теперь можно расслабиться. Ведь можно, да?       Она ходит по комнате снова и снова, снова и снова, петляя челноком. Кэтрин злится, грызёт кулачки. Она сытая, сухая, её живот не вздут и не урчит, она не хочет игрушек, её не укачать. Она хочет… Рон, зовёт Гермиона, Рон, проснись наконец и помоги мне, я не знаю, что ей от меня нужно, и я больше не могу. Он приоткрывает глаза, отрывая голову от подушки. Что такое? Ну дай ей бутылочку, я не знаю. Гермиона ходит, и с каждым шагом в груди горячим комком скручивается злость. Кэтрин кричит, возится. Гермиона закипает. Она грызёт губы, бормочет ругательства — отвратительные, такие, за которые сама бы кому угодно отрезала язык. Ненавижу тебя. Тупая ты мелкая дрянь, что тебе ещё от меня нужно? Ты хочешь меня добить! Рон, черт, проклятье, проснись хоть один грёбаный раз! Ненавижу! Ненавижу!       Она кричит во всё горло, и вместе с этим нечеловеческим воплем из неё вдруг вырывается магия. И вся её давно сдерживаемая злоба. Кэтрин вылетает из её рук, летит в стену, ударяется головой с размаху, падает на пол и наконец затыкает рот. Она лежит смирно и больше никуда не лезет. Гермиона смотрит на неё с бездумным облегчением, которое кипит в ней, как пузырьки шампанского, а потом…       Она холодеет и вспыхивает от жара одновременно. Боже, Боже, Боже. Она переворачивает маленькое беспомощное тело. Голова болтается, как у куклы. Гермиона щупает лоб, легонько хлопает по щекам, встряхивает за плечи, но ничего не происходит. Всё уже произошло. Кэтрин смотрела на неё с таким доверием с тех пор, как научилась смотреть. Гермиона вцепляется в волосы, рвёт их, бьётся головой о комод, кричит, кричит…       И открывает глаза, не переставая кричать. Ужас захлестнул её с головой, так, что она не могла шевельнуться, тело онемело. Это Азкабан или дурдом, а может, маггловская… Кто-то вбежал с громким топотом, вскрикнул, и в грудь ей ударило какое-то заклятье.       — Гарри! Гарри! Быстрее, твою мать, быстрее! — прокричал кто-то панически. Голос был знаком — она знала каждый звук, узнавала интонации, но не могла понять, кто это был. Вновь прогрохотали шаги. Кто-то другой — твердые, сильные, уверенные руки — схватил её за плечи, затряс.       — Очнись, Герм! Давай, давай, просыпайся! Открой глаза и смотри на меня, давай же!       Она жалко всхлипнула. Было страшно — кажется, ей еще никогда и нигде не было так страшно, но он не оставлял ее в покое, звал и тряс, как тряпичную куклу, и в какой-то момент она инстинктивно подчинилась.       Муть рассеялась. Гарри, взъерошенный, небритый, одетый в рабочую форму и мантию, сидел на кровати с ней рядом. У него за спиной на фоне совершенно незнакомой обстановки Гермиона различила такую же взъерошенную Джинни в мятой футболке с эмблемой Пушек Педдл и джинсах.       — Гарри, — прошептала Гермиона, глотая слезы. — Ты все знаешь. Прошу, вызови авроров и кого-нибудь из Мунго. Кэтрин… Я не понимаю, просто не могу понять, как это случилось…       Договорить она не успела. В голове будто включили прожектор. Сознание выдралось из пут кошмара, постигая новый кошмар. Гермиона резко села, не обращая внимания на головокружение и тошноту, огляделась, но не смогла понять, где находится. Острая с привкусом железа тревога электрическим разрядом ударила в сердце.       — Поттер, где моя дочь? Где она? Что я сделала?       Гарри от неожиданности отдернул руки, которые положил на её плечи.       — Герм, я сейчас всё…       — Где моя дочь, я тебя спрашиваю? — завизжала она, вскакивая. Это оказалось весьма опрометчиво: ноги, слабые и будто онемевшие, подкосились, так что Гермиона мешком рухнула на пол под ноги Гарри.       — Проклятье! Гарри, надо дать зелье, у неё сейчас опять… — некстати включилась Джин с отвратительно-тревожной интонацией. Будто её беспокойство было искренним.       — Молчи! — рявкнула Гермиона с пола. Гладкая светло-серая поверхность под её руками никак не желала стать надёжной опорой. — Я ничего не стану пить из твоих рук, ты, бесстыжая предательница. Как у тебя совести хватило прийти… Сюда, где бы мы ни были. Гарри Поттер, если ты мне сейчас же не объяснишь, какого дьявола здесь происходит, я не знаю, что я сделаю. Ты слышишь меня? Ты понял?       Она замолчала, не успев сформулировать очередную угрозу. Собирая клочки событий, как пазлы. Вытаскивая явь из лужи больного бреда. Вспоминая. Рон, ругань, нервы, Кэтрин плачет — живая, здоровая. Её дочка. Большая — слишком большая, чтобы быть убитой собственной матерью еще в колыбели. Ее одежда была другой. Ее волосы отросли. Пальцы на ее руках были длиннее. Она плакала, неразборчиво выговаривая «мама». Она держалась за Люциуса, как за самую надежную в мире опору. Он была жива. Была жива. Была…       Гермиона кое-как села, скорчившись на полу, отползла назад и ударилась затылком о край кровати, заозиралась в поисках палочки. Гарри нехорошо переменился в лице, ощутив перемену в её состоянии.       — Нет, нет, нет. Все не так, как ты думаешь! Рон шарахнул в меня Ступефаем. Я валялся на складе с вещдоками!       — Откуда мне знать, что ты не врешь? — прошипела Гермиона. — Ты с ними заодно, я была права. И дорогая Джин снова при тебе. Что это за место, Нора? Гарри, если у тебя есть хоть капля совести, дай мне палочку.       — Собралась, значит, драться со мной? Не на жизнь, а на смерть? — усмехнулся Гарри. Вышло так жутко и криво, что Гермиона невольно припомнила когда-то выученные в бывшей школе признаки инсульта. — Гермиона, послушай меня ровно три минуты, хорошо? Я всё тебе скажу, а потом решишь, убивать нас с Джин или нет.       Гермиона призадумалась. Вспышка адреналина понемногу сходила на нет, оставляя её беззащитной перед слишком свежими кошмарами и полной беспомощностью ослабевшего тела. Взвесив за и против, она кивнула.       — Ну давай. Только ее убери. Не желаю её видеть, будь она хоть трижды твоей женой. Ни сейчас, ни потом.       Джин всхлипнула и попыталась возразить, но под взглядом Гарри стушевалась и мышью скользнула за безликую дверь. Гарри выдохнул, потер лоб, потянулся. Он выглядел плохо — еще хуже, чем раньше. Так, как будто не спал целый месяц. Так, как будто постарел на десять лет. Так, как будто ему пришлось выносить смертные приговоры. Резко обозначившиеся носогубные складки, глубокие линии морщин на лбу, серая сухая кожа и мертвый металл в выгоревших в бледно-зеленых глазах.       — Готова слушать? Или, может, позвать Забини, чтобы провёл диагностику?       Гермиона не задумываясь выбрала первое. Гарри откашлялся, растер виски, вытер руки о штанины.       — Значит, так. Первое. Кэтти в порядке, у твоих родителей, жива и здорова. Ты в Мунго, в отдельной палате, в закрытом крыле, чтобы не допускать репортеров. Мы пытались скрыть происходящее, но кое-что всё же просочилось. Ты тут третью неделю. Точнее, почти восемнадцать дней. А, да. Если я сочту, что твоё состояние изменилось не в лучшую сторону, я вызову Забини, и ты не станешь возражать.       Гермиона панически вздрогнула, пытаясь осмыслить услышанное. Гарри предостерегающе поднял руки.       — Не перебивай и постарайся дышать ровно, если не хочешь, чтоб наша беседа прервалась быстрее, чем я скажу еще хоть пару предложений. Хотя не уверен, что это поможет. Ну… Хотя бы попытайся.       Гермиона молча кивнула — что ещё ей оставалось делать? Гарри продолжал чётко и ровно, будто зачитывал бюллетень:       — Первое время тебя держали в глубоком сне под какими-то сильными зельями, но Забини запретил давать их дольше десяти дней. Последние семь дней он накладывает заклинания и дает успокоительные, но у тебя выбросы один за другим. Эти два дня чаще, чуть ли не каждые два-три часа. Мы дежурим по очереди. Я бы не пускал Джин, но мне приходится уходить в Аврорат, а больше некому с тобой быть. Забини и так валится с ног, ему привезли партию пострадавших от проклятого артефакта.       — Значит, вы всё это время ухаживаете за мной втроём? — переспросила Гермиона, тревожно подметив, что Гарри до сих пор ничего не сказал о Люциусе. — А мои родители знают, что именно произошло?       Гарри кивнул, призвал с широкого каменного подоконника белую кружку, заполнил водой.       — Я сейчас помогу тебе попить, хорошо? Забини сказал, у тебя было обезвоживание, тебе надо пить по часам. Это просто вода.       Гермиона насупилась.       — Не говори со мной как с сумасшедшей.       — Прости, — сказал Гарри виновато. — Просто всё это… В общем, неважно.       Он опустился возле неё на колени, поднёс кружку к её губам. Гермиона сделала несколько жадных глотков, только теперь поняв, насколько пересохло во рту. Гарри отставил кружку, протянул руки. Гермиона встала с его помощью и легла на кровать. Он помог ей устроиться удобнее: прислонил подушку к изголовью, подтянул ее выше и набросил на ноги тонкое белое одеяло.       — Ну вот, так же лучше?       — По крайней мере, не так плохо, как было.       Они помолчали, выжидающе глядя друг на друга. Гермиона попросила еще воды. Пить уже не хотелось, но им обоим нужна была хотя бы короткая пауза. Наконец Гарри сказал, вынимая палочку из поясного чехла:       — Теперь давай дальше. Я только обновлю защитный купол, если позволишь. Впрочем, можем подождать, пока ты успокоишься, и поговорить без него.       — Тогда придётся ждать моей кончины, — съязвила Гермиона. — Обнови заклинание и скажи наконец, что там было?       Гарри снова криво и жутко усмехнулся, заставив Гермиону порадоваться, что купол надежно защищал и его, и палату от выбросов: один взгляд в лицо вроде бы бывшего друга мгновенно выводил её из равновесия.       — Так, Кэтрин у твоих родителей, как я сказал. Мы хотели забрать ее на Гриммо, даже в срочном порядке оборудовали детскую в одной из свободных комнат, но она очень тревожилась, пока не увидела бабушку и дедушку. Она ведь нас толком не знает. Малфой — который Драко — приходил, пробовал ее успокоить, но ничего не смог сделать. Кэтрин не пострадала, только сильно испугалась. Мы немедленно перенесли вас в Мунго, её осмотрели здешние целители, потом Малфой вызывал сюда этого надутого мужика, которого так любят чистокровные, и ещё её каждый день смотрит Блейз. Она в порядке, и физически, и магически, а испуг понемногу пройдёт, Забини нас в этом заверил.       Гермиона набрала в грудь воздуха так, чтоб заболели легкие, а потом выдохнула, позволяя себе немного расслабиться. На глаза навернулись слезы.       — Господи Боже, Гарри. Мне приснилось такое… Я даже во время войны не видела во сне такого ужаса. Я точно ненормальная. Нормальному человеку такое даже в голову не придёт, а мне приснилось, значит, это было по крайней мере у меня в подсознании. Но я ведь ничего не сделала до сих пор, значит, могу справиться с этим. И всё же мне больше нельзя пользоваться магией, это точно. Я должна избавиться от нее, пока никому не навредила. Но я никому не отдам Кэтти. Даже если придётся всю жизнь пить зелья или лежать в соседней палате с Локонсом.       Гарри печально покачал головой в ответ на эту столь же бессвязную, сколь и страстную речь.       — Ты так кричала, а я опять ничего не мог сделать. Как будто мы вернулись в мэнор, когда Лестрейндж… — он осекся, махнул рукой. — Прости, пожалуйста, я несу чушь. Мне нужен кофе, и покрепче.       Он замолчал, одернул ворот рубашки, тоскливо вздохнул. Гермиона молчала — ждала, наблюдая за тем, как на его лице сменяют друг друга оттенки эмоций. Ей ещё так много нужно было узнать, но она боялась спрашивать и боялась того момента, когда Гарри заговорит снова. Наконец они обменялись взглядами, сигнализируя о том, что пора перерезать ещё один проводок, ведущий к бомбе с часовым механизмом.       — Твоё заклинание исказилось из-за твоего состояния. Будь ты в порядке, здесь лежал бы Рон. При столкновении с той дрянью, что вылетела из его палочки, высвободилась энергия, которая отлетела рикошетом в тебя. Вместе с его заклинанием. Сама понимаешь, как тебе повезло. Ты крепко приложилась о стену и толком не приходила в себя до этого момента. Я сразу же переправил тебя в Мунго, как только разобрался с…       Он снова замолчал.       — С чем? — спросила Гермиона, которая пребывала в мрачной готовности услышать всё, что угодно. Главное, Кэтрин была в норме, если верить словам Гарри. Оснований не было, но Гермиона решила пока что принять этот факт как нечто само собой разумеющееся. Просто чтобы не свихнуться. Рон, плюющийся ядом от злобы. Едкое презрение в глазах аврора. Люциус Малфой с её ребёнком на руках…       — Честно говоря, моя жизнь в последнее время напоминает кучу с дерьмом по всем фронтам, — с деланой безмятежностью сказал Гарри. — Ты знаешь, оказалось, что у нас в Аврорате и в Министерстве завелся кружок по интересам: горячие сторонники остракизма, конфискаций, поражения в правах и смертных казней для чистокровных. Пламенно жаждут очистить общество от выродков, поддержавших Волдеморта… Дальше болтовни и мелких служебных преступлений дело пока не заходило. Точнее, не заходило до того, как Рон, наш с тобой старый добрый друг и твой супруг по совместительству, не поделился с этими тайными мечтателями о мести и справедливости своей бедой. Ему-то плевать на их борьбу или то, что они считают борьбой, ему надо было, чтоб ему посочувствовали, похвалили и так далее. Сказали, что он прав, а ты нет. Что чистокровный засранец Малфой вышел сухим из воды, коптит небо, пока другие лежат в могилах. Или просто где-то лежат… В общем, всех их особенно взбесило, что старина Люциус не только отделался лёгким испугом, но ещё имел наглость задурить голову тебе, одной из героинь этой войны. За что воевали, в общем, если всё осталось по-прежнему, Пожиратели гуляют на свободе, формируют лобби, когда надо завалить новый проект Кингсли, и денег у них куры не клюют.       — Ну, так или иначе всё действительно осталось по-прежнему, разве нет? — сказала Гермиона, с трудом умещая в голове услышанное. — Но чего они хотели добиться? Я просто не понимаю… Новых смертей? И зачем это было Рону, тоже не могу понять. Мало того, что наболтал этим сумасшедшим невесть чего, так ещё и это нападение. Даже если его не накажут, разве это пойдёт на пользу его карьере или поможет ему в суде? Он как будто специально гробит собственную жизнь!       — Зачем это Рону, я и сам не очень понял. Знаешь, я поговорил с Молли. Спрашивал, что вообще происходит, чтобы хоть что-то начать понимать, потому что у меня голова кругом. Не хуже, чем когда мы крестражи искали. У меня было дерьмовое чувство, что я говорю с портретом, Герм. Может, это из-за мистера Уизли или Джорджа. У них в семье не всё гладко, Молли и Джин об этом не говорят, но я же вижу. Она… Она всё говорила, что это для твоего же блага, что ты просто должна понять и принять, измениться. Что она не хочет ничего дурного, что мы все для неё как родные дети, а семья самое важное в жизни и для своих детей она сделает все на свете и даже больше. Я спрашивал, что именно ты должна понять и как тебе в этом поможет позорный суд, зачем были эти треклятые прослушки, как в дурацком кино про шпионов, но она повторяла и повторяла одно и то же, а потом предложила мне поужинать. Как ни в чем не бывало…       Гермиона зябко поежилась — чем дальше, тем сильнее её охватывала жуть.       — Но это же просто ужасно! Рон, Молли, заговор…       — Я бы не назвал это заговором, по крайней мере, в полном смысле этого слова, — возразил Гарри. — Просто кружок по интересам великовозрастных дураков.       Гермиона негодующе хлопнула ладонями по столику.       — Кружок?! Это Аврорат, Гарри, а не начальная школа! Они напали на мою дочь! То есть на Малфоя, но наличие ребёнка у него на руках их не остановило. А если бы с ней что-то случилось? Пожиратели ведь тоже были кружком по интересам, помнишь?       Гарри нахмурился, потер шею с болезненной гримасой.       — Мы разберёмся с этим. Я обещаю. Но пока ничего не ясно. Я плох в интригах, ты знаешь. Кингсли говорит, структура власти в нашем обществе сильно нарушена, и ему тяжело справляться. Он много сделал и хочет сделать ещё больше, но я вижу и слышу, что ему приходится бороться. Мы беспокоились о бывших Пожирателях, а надо было о тех, кто пострадал от их жестокости во время войны. Видимо, нельзя требовать от всех людей всепрощения или хотя бы понимания. Но я всегда понимаю, как обстоят дела, слишком поздно. Взять ту же Молли. Я привык к тому, что она на правильной стороне. Что она сама и образует эту правильную сторону, если можно так сказать. А теперь Молли говорит всё то же, что и во время войны, но при этом следит за нами и собирается устроить это безумие с судом… Или вся эта чистокровная братия. Я считал, что они должны уйти на свалку истории, а Кингсли говорит, нам без них не обойтись, потому что у них есть деньги и связи, но мы должны привлечь их на свою сторону и контролировать так, чтоб не смели и думать о предательстве. Он вызвал нескольких из них, предложил скрытно понаблюдать за допросами, чтобы напугать как следует, хотя я думаю, что бояться надо не им, а нам. Оказывается, он использовал старшего Малфоя, чтобы выкручивать им руки. Я догадывался, конечно, но не думал, что всё на самом деле так. Мне казалось, мы всё решили во время войны…       Гермиона грустно покачала головой.       — Этот мир, видимо, ничем не исправить. Не понимаю, зачем Кингсли нужны эти высокомерные негодяи. Точнее, понимаю, но не хочу с этим мириться. Но и грести всех их под одну гребёнку, сговариваться, затевать новую войну, когда старая едва успела закончиться… Иногда я хочу забрать Кэтрин в обычный мир, подальше от всего этого. От Молли и Рона. Гарри, прошу, расскажи мне всё до конца. Кэтрин в порядке, значит, Рон сумел остановиться? И где Люциус? Что с ним?       Гарри успокаивающе погладил её по плечу. Прикосновение отозвалось в ней тоскливым узнаванием. Если бы можно было снова поверить хотя бы ему, она могла бы дышать хоть немного свободнее. Гарри глотнул воды из её кружки и продолжал:       — Когда я зашёл, ты лежала у стены, Рон стоял как истукан с палочкой в руке и смотрел на тебя, а Малфой отбивался от Питерса, того, что встретил вас на пропускном пункте. Засранец, которого не остановила опасность навредить ребёнку… Я его вырубил, Рон пришёл в себя и попытался что-то мне сказать, но тут Малфой шарахнул по нему какой-то дрянью, да так, что конторка, в которую Рон врезался, разлетелась в щепки. Тут появились другие авроры, а потом и сам Кингсли. Я вызвал бригаду из Мунго и переместился с ними. Потом Кингсли рассказал, что Малфой молча сдал ему палочку и отправился в камеру. Его закрыли до выяснения.       — Его выпустили? Он не ранен? В чем его обвиняют? — не выдержала Гермиона. Гарри нахмурился — она задержала дыхание от испуга, но не отвела взгляда.       — Успокойся, — ответил Гарри куда мягче, чем она ожидала. — Он не ранен. Его обвиняют в применении тёмной магии и в нападении. Нотт требовал, чтобы его выпустили, потому что Рон и Питерс напали первыми, но Малфой отказался наотрез. Никто не может выяснить у него, почему. Кингсли приходил, Драко приходил, а он ни с кем толком не стал говорить. Кингсли очень хочет его вытащить, чтоб помог крутить руки бывшим собратьям по идеалам. Он пытался привлечь к делу Драко как нового хозяина Малфой-мэнора и главу семейства, но ничего хорошего из этого не вышло. Думаю, Малфой открутится от обвинений без труда, максимум запретят пользоваться палочкой на пару лет. Но он молчит и… И, в общем, никак не соглашается поведать нам, чем именно запустил в Рона. А это может стать проблемой для них обоих. Только не волнуйся, пожалуйста, Рон жив и под наблюдением.       — Что он сделал с Роном? — поинтересовалась Гермиона, которую ничуть не успокоил комментарий Гарри. Поттер несколько секунд помолчал, вглядываясь в её лицо, потом спросил:       — Скажи, Герм, ты знаешь, что бывает с больными холерой?       Гермиона выдохнула длинное ругательство. Гарри усмехнулся.       — Слушай, а теперь ты мне нравишься куда больше. Видимо, Рон здорово тебя разозлил. Ты сейчас почти такая же, как когда мы пытались сообразить, где искать Флетчера.       Гермиона гневно всплеснула руками.       — Подожди, Гарри, ты хочешь сказать, что всё это время Рон… Ну, болеет?       — Называй вещи своими именами. Рон проклят, и поделом ему, хотя по-человечески мне его жаль. Отвратное проклятье. У него постоянно льётся изо всех щелей. Отдел по борьбе с проклятьями с ног сбился, пытаясь если не снять это, то хотя бы погрузить Рона в стазис, но ничего не получается. Они постоянно вливают ему зелья, чтобы не дать истощению его доконать, смерть ему не грозит, но конца-края этому не видно без Малфоя, а тот молчит как рыба об лёд, хотя Кингсли уже раз сто пригрозил ему Азкабаном и посулил золотые горы. Мы, конечно, консультировались со всеми, кого удалось найти, и с Драко тоже. Тот слышал, что это заклятье когда-то изобрёл какой-то его предок, но ничего больше не знает или не хочет говорить. В их конфискованных книгах тоже ничего не нашлось. А твой приятель Люциус заявил, что до тех пор, пока не станет точно известно, что ты в порядке, проклятье никуда не денется…       Гермиона нервно вздрогнула и заозиралась в поисках своих вещей.       — Почему ты сразу мне не сказал? Где моя одежда? Мы должны сейчас же сказать ему, что я в норме! Где мой телефон?       — Телефон внизу вместе с другими вещами, в хранилище. Я тебе его принесу. Но учти, что Малфой хочет, чтобы свой вердикт дал Забини — дескать, другим он не доверяет, а Забини сказал, что сделает это только тогда, когда ты действительно будешь в порядке, потому что ему врать не позволяет врачебная этика и что-то там ещё…       Гермиона застонала сквозь сжатые зубы.       — Тогда зови сюда Забини, и как можно скорей! Я сама с ним поговорю. Что, если Рон всё же умрёт? Я не хочу, чтобы из-за меня Малфой просидел остаток жизни в Азкабане!